Я не стану оценивать работу "Крокодила" в последние годы - тут всегда уместно вспомнить вовремя совет такого умницы и блестящего русского сатирика, как Алексей Константинович Толстой:
Ходить бывает склизко
По камешкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
Я убежден лишь в одном: "Крокодил" жил, живет и будет жить. Решения XXVII съезда партии - программа действий для всех советских людей и организаций, а для сатирического журнала в особенности. Работы у "Крокодила" в XII пятилетке хватит, что называется, по горло. Пожелаю успеха любимому журналу и его новому редактору Алексею Степановичу Пьянову во всех начинаниях.
Михаил Ефимович Кольцов был назначен редактором "Крокодила" в 1934 году, и этот год стал для журнала переломным.
Журнал изменился и внешне, и внутренне, изменился к лучшему. В нем начали работать Ильф и Петров, сотрудничали Николай Адуев, Илья Сельвинский, Эмиль Кроткий (Эммануил Герман). Из молодых в журнал на штатную работу Кольцов пригласил меня, в то время разъездного корреспондента газеты "Водный транспорт". Впрочем, у меня к тому времени уже возникли творческие связи с Союзом писателей. Заместителем Кольцова по "Крокодилу" работал Л. Лагин - автор романа "Старик Хоттабыч", постоянными сотрудниками были В. Карбовская, Виктор Ардов, Г. Рыклин. А карикатуру блестяще представляли такие мастера, как А. Радаков, М. Черемных, К. Ротов, Ю. Ганф, А. Каневский, Л. Генч, М. Храпковский...
Что меня приятно поразило, когда я стал в журнале своим человеком, — это творческая дружеская спайка крокодильского коллектива. Крокодильцы любили свой журнал и, понимая все трудности работы в жанре сатиры, с какой-то особой бережной нежностью относились друг к другу.
Для меня некоторые из них были людьми полулегендарными, к таким я, например, причисляю Алексея Александровича Радакова. Этот удивительный художник и оригинальнейший человек с лицом старого индейского вождя - друг Аркадия Аверченко, был к тому же в свое время редактором "Галчонка", единственного в своем духе детского сатирического русского журнала. Издавал его тот же А.Т. Аверченко. На его обложке красовался симпатичный смешной носатый галчонок. Выходил "Галчонок" по воскресеньям, и мы с братом не могли дождаться прихода очередного воскресного утра, чтобы поскорее побежать на угол к знакомому старику газетчику за очередным свежим "Галчонком". И вот надо же было так сложиться в моей жизни, что уже в советское время я стал сослуживцем редактора "Галчонка".
Алексей Александрович Радаков был типичный старый "богемщик": всякие заботы и хлопоты о бытовом преуспевании были ему чужды и противны. Однажды он меня встретил на улице и затащил к себе в гости - в маленькую комнатку в коммунальной квартире где-то на теперешнем Калининском проспекте. Он познакомил меня с молчаливой женщиной "со следами былой красоты" на лице и печальными глазами; обращаясь к ней, Радаков называл ее на "вы" и по имени-отчеству. Он захотел угостить меня стаканом красного вина - початая бутылка стояла на столе в полупустой убогой комнатенке, но тут выяснилось, что в распоряжении хозяина имеется на троих лишь два стакана. Радаков пригляделся и нашел выход: он вытащил из стакана с зубными щетками, стоявшего на подоконнике, все его вооружение и налил себе вина туда. Мы чокнулись и выпили за "Крокодил".
Совсем другим человеком был Михаил Михайлович Черемных, во всем крупномасштабный: и во внешности, и в творчестве, в особенности в плакате - тут он особенно преуспел. Его жена Нина Александровна, такая же, как и ее муж, — рослая, крупная, красивая женщина. Она делала под плакаты Михаила Михайловича короткие, броские стихотворные подписи, что способствовало их успеху.
Я любил бывать у Черемныхов в их уютной маленькой квартире, слушать рассказы Михаила Михайловича о Сибири, о его творческих общениях с В. В. Маяковским. Прекрасная это была супружеская пара!
Константин Павлович Ротов - Костя Ротов, гордость "Крокодила", самый, пожалуй, смешной крокодилец-рисовалыцик. Ротов обладал большим чувством юмора, и он проявлялся у него буквально на каждом шагу и в самой неожиданной форме. Запомнился мне такой, например, эпизод. Однажды на темное совещание в журнале явился Николай Альфредович Адуев. Почему-то пришел поэт на костылях - где-то ухитрился повредить ногу. Тем не менее он был так же громогласен, как всегда, и особенно эффектен со своей бородкой клинышком и при костылях. Костя Ротов тут же вырезал из бумаги белый крестик и к нему как бы георгиевскую черно-желтую бумажную ленточку и незаметно прикрепил этот знак отличия сзади на адуевский пиджак. Мы все буквально помирали от смеха, глядя на поэта с Георгием на заду, а он ничего не подозревал. Но когда узнал причину нашего смеха, не обиделся, а стал хохотать вместе со всеми.
Юлий Абрамович Ганф, элегантный и остроумный человек, был не только изобретательным художником-карикатуристом, но и первоклассным темистом. Самые острые и самые смешные темы для карикатур "Крокодила" - плод сатирической фантазии Ю. А. Ганфа.
Помню, как однажды он обратился ко мне и сказал:
- Леонид Сергеевич, вы знаете, какой народ на свете самый воинственный?
- Не знаю, — сказал я.
- Финны, — сказал невозмутимо Ганф, — они даже ночью не расстаются с финками, так и спят с ними!
Аминадав Каневский был иллюстратором одной из моих первых книг рассказов, и я вспоминаю его с добрым чувством.
Хочется мне вспомнить здесь и Генча, отличного художника-карикатуриста и очень доброго и простодушного человека. Настоящая фамилия Генча была Генч-Оглуев. Его не то отец, не то дядя, богатый нахичеванский (кажется) армянин, был близким приятелем моего отца, и когда отец умер в возрасте 43 лет от сыпного тифа, будучи главным врачом ростовского эвакогоспиталя, вручил маме довольно крупную по тем временам сумму денег, чтобы поставить на ноги меня и моего старшего брата Дмитрия, студента Ростовского университета. Мы и жили на эти деньги, потому что после смерти отца оказались без всяких средств к существованию, — наша квартира и все имущество остались в Петрограде-Ленинграде.
Восстановление Советской власти на юге России помогло мне и брату определить свою дальнейшую судьбу: брат начал работать в рабоче-крестьянской инспекции (контрольно-ревизионные органы), а я был избран в областное правление профсоюзов совработников и поселился в Краснодаре.
Крокодильцы-литераторы, вместе с которыми я трудился в журнале, — это Виктор Ардов, Семен Нариньяни, Варвара Карбовская, Борис Ласкин, Шатровы, Ю. Благов, М. Раскатов...
Виктор Ефимович Ардов стал моим близким другом. Это был настоящий весельчак от природы и - тоже от природы - порядочный человек, существовал в прежние времена такой термин. Помнится, как я, уже работая в штате журнала, зашел вечером в ресторан Дома журналистов поужинать и встретил там Ардова. Мы сели вдвоем за столик, и Виктор Ефимович сказал мне в непривычно серьезном для него тоне:
- Считай себя крокодильцем, мы тебя приняли!
Умер он вскоре после своего 75-летия. Его отвезли в больницу. Лежал он в отдельной палате. Его пришла навестить жена Нина Антоновна, актриса и режиссер театра Советской Армии. Виктор сказал ей: "Я, пожалуй, немного посплю", — улыбнулся, закрыл глаза и... больше их уже не открывал. "Смерть праведника" - говорили в таких случаях в прежнее время. А он и был "праведником" - уже в новом, в нашем понимании этого слова.
Я считаю, что мне повезло как писателю в том, что я на самом ответственном этапе своего писательского становления оказался связанным с "Крокодилом". За все, что он мне дал, приношу ему свою творческую благодарность. Пишу об этом безо всякой привычной для истого крокодильца иронии.
Дорогой Миша
Сначала он был для меня просто писателем Михаилом Зощенко, автором знаменитой "Аристократки" и других шедевров комической прозы.
Я любил его рассказы. И не выносил изделия его многочисленных подражателей, среди которых, впрочем, бывали большие искусники. О, как ловко они рядились в его словечки, с какой спекулятивной развязностью напяливали на свои туши его тонкую, самобытную манеру письма! Жаргонная грубость, которая у Зощенко была естественной особенностью языка его героя-рассказчика и, как правило, в лучших вещах не выпирала наружу, у них превращалась в самоцель. Зощенко пользовался жаргоном как средством обличения мещанского свинства и пошлости, они - на потребу тому же мещанству, сумевшему уцелеть во всех социальных бурях эпохи.
Потом он стал для меня Михаилом Михайловичем. Это произошло, когда мы познакомились в середине 30-х годов. Знакомство состоялось в редакции "Крокодила", редактором которого стал Михаил Кольцов. В редакции начали появляться тогда интересные люди из "большой жизни"- знаменитые стахановцы, пограничники, партийные работники. Потянулись на кольцовский огонек и писатели. Заходили Демьян Бедный и Алексей Толстой - оба массивные, шумные, стали бывать сдержанный, суховато-печальный Илья Ильф и размашистый, веселый Евгений Петров. Частым гостем редакции был Виктор Финк, автор "Иностранного легиона", изредка приезжал из Ленинграда и Михаил Зощенко. В один из его приездов в сутолоке очередного редакционного совещания (на крокодильском языке это называлось "свистать всех наверх") я, тогда еще только вылупившийся из скорлупы провинциальной застенчивости начинающий юморист, и был ему представлен.
Какой он был? Первое мое впечатление: хрупкий, изящный, невысокий, ладненький, черноволосый, с болезненным цветом лица, но не бледным, а желтовато-смуглым, с красивыми глазами, карими, женственными - украинская кровь! — и под глазами густая, темная тень. Не то от усталости, не то от болезни сердца, которую он вынес из окопов первой мировой войны.
Понравилась мне его манера говорить, чуть растягивая гласные, понравился глуховатый тембр голоса.