Иногда девочка бросала игры и подходила к забору. Прижималась к нему лицом, долго смотрела на улицу, во внешний мир. Словно знала все. Ждала меня.
— Скоро, — сказал я, зная, что она меня не услышит. Пока не услышит. — Скоро я тебя заберу.
А теперь я наблюдал за ней. За той, которая лишила меня дочери. Светлые волосы. Тонкий, пожалуй немного длинноватый нос, розовый на кончике — мороз. Это могло бы быть мило, но нет. Длинные светлые же, в рыжину ресницы. Пухлые губы. Бледная кожа, чуть изогнутые, словно в удивление, брови.
Моя бабка бы сказала про неё — породистая. Она всех женщин мерила, словно скаковых кобыл, по этой степени породистости. Они её интересовали лишь с одной точки зрения — производства новых Шаховых. Моих детей.
И моя жена ей не понравилась совершенно.
— Маленькая какая-то, — с сомнением протянула бабка. — Щуплая. Заморыш. Словно отродясь досыта не жрала. Дёмка, каких детей она нам нарожает?
Она была чистой, моя Настя. Светлой. Была и осталась. А породистость… ни о чем не говорит. Та, которая лишила меня дочери породиста. Высокая. Не красивая, нет, но бабка бы оценила силу и надменность её взгляда. И она — воровка. Она преступница. Она украла моего ребёнка, лишила меня будущего.
Но я верну все на свои места. Я сделаю так, как нужно.
— Мы не можем просто взять и украсть ребёнка, — тихо говорит мой юрист, я слушаю его в половину уха, я и сам это отлично знаю. — Это не так работает… То есть, украсть вы можете, я не смогу вам противостоять. Но вы же хотите, чтобы она стала вашей дочерью официально. Нужна экспертиза и заключение суда.
— И?
— Нужно разрешение матери на проведение экспертизы. У нас никаких конкретных доказательств. Она должна подписать её добровольно.
Проблема была в том, что я не хотел её предупреждать. Когда она украла моё дитя, она точно не высылала мне уведомление. Я хотел, чтобы это было шоком для неё. А ещё я боялся, что если она будет знать заранее, она сделает что нибудь с девочкой. Ей нечего терять. Это не её дочь. А я не знал, на что она готова. Нет, пусть не знает ничего.
— Устройте все, — ответил я. — Пусть лишение ребёнка будет для неё сюрпризом. Вы сможете, у вас нет выбора, именно поэтому я вам и плачу.
Худой, совершенно не заметный серый человек кивнул. А на следующий день я сидел у её офиса в автомобиле. Ждал. Рассерженно смотрел на часы то и дело — успею ли посмотреть, как гуляет в саду моя дочь? Успокаивал себя тем, что сегодня пятница. Они снова пойдут в приют. И я снова увижу свою дочь так близко, как в прошлые годы не видел ни разу.
Её офис находится на огромной складской территории. Кругом серые амбары, железные контейнеры. То и дело заезжают фуры. Мы все обговорили. Она ответственная за всю эту кутерьму здесь. Она всем нужна.
Ольга, а именно так её звали выскочила на порог кутаясь в одну лишь шаль. На улице вьюжит. Ветер треплет её светлые волосы, они были забраны в пучок, но он рассыпался. Я хорошо её вижу.
— Юра! — кричит она. — что случилось?
Парень в куртке со светоотражающими лентами бежит ей навстречу, она смотрит на него приложив ладонь ко лбу козырьком.
— Накладные, Ольга Николаевна, — чертыхается он. — Я накладные забыл, на воротах собрал уже целую пробку, меня сейчас на части порвут.
Она вплескивает руками, спускается к нему навстречу по ступеням, чтобы предатель Юрий не терял драгоценного времени. Ветер бросил её волосы, теперь играет листами бумаги в её руках. Они упрямо пытаются вырваться и улететь, мешая рассмотреть, что в них написано. Отлично, так и было задумано, именно поэтому Юрий позвонил ей, чтобы она выбежала навстречу. Она подписала все.
Говорит что-то, улыбается. Мне не слышно — слишком тихо. Опускаю стекло, в салон залетает колкий снег. Юрий уходит, а Ольга смотрит ему вслед, хотя холодно. Не уходит, может, чувствует, что только что сделала…
Я трогаю автомобиль с места, беспрепятственно выезжаю. Фура парня стоит за углом. Он выпрыгивает из кабины, идёт ко мне, садится на пассажирское сиденье.
— Она все подписала, — хмуро говорит он.
Протягивает мне листы бумаги. На них мокрые капли — снег тает. Не беда. Среди так нужных мне бумажек затерялась настоящая докладная — возвращаю её хозяину.
— Отлично, — отвечаю я, вкладываю листы в папку.
Ему я даю деньги, именно столько, сколько мы обговорили.
— Я точно не делаю ничего плохого? — неуверенно спрашивает Юрий.
— Если предаёшь, — улыбаюсь я. — Имей смелость идти до конца. Нельзя предать лишь наполовину.
На прогулку девочки я опоздал, но в приют приехал заранее. Привёз все, что в прошлый раз просили — закупила моя помощница. Местная ветеринарша так радуется, что я чувствую себя дедом Морозом.
— Вы просто волшебник, — восхитилась щуплая женщина, и даже поцеловала меня в щеку, привстав на цыпочки.
Они опоздали, пришли гораздо позже. У моей дочери румяные щеки, снова шли пешком с остановки — эта мысль вызывает раздражение. Меньше всего мне хотелось, чтобы мой ребёнок рос в нищете. Но девочка такая красивая, так похожа на мою жену, что у меня перехватывает дыхание.
— Снова работу мне! — рассмеялась ветеринар.
А девочка смотрит на меня. После прошлой встречи уже знает, не боится. Хорошо, что я решил действовать постепенно.
— А мы ходили к маме на работу, — сообщила она мне. — Там поймали Мусю. И сюда принесли, ей сделают операцию, чтобы она не рожала больше котят.
И показала мне переноску, в которой сидела сердитая на весь мир кошка. Переноска явно была тяжёлой для маленького ребёнка, я снова едва сдержал раздражение.
— Всем офисом на это дело деньги собрали, — сказала Ольга ветеринару. — Сколько можно уже…
Девочка присела на корточки, сняла розовые варежки, погладила кошачий нос через окошко-сеточку. И снова на меня посмотрела.
— Почему, — спросила она, — почему ей нельзя рожать котят? Котята, это хорошо. Они милые и смешные.
— Потому что, — ответил я, и голос от волнения осип. — Некоторые просто не созданы для материнства.
И поймал колючий взгляд Ольги. Она торопливо увлекла ребёнка от меня в сторону, словно я мог представлять для неё опасность, а из переноски громко заорала сердитая Муся.
Глава 3. Ольга
В садик я опоздала. По личным причинам он был частным, и дети могли быть там до девяти вечера, но как правило, к семи всех малышей разбирали. А сегодня я проработала допоздна. Тащить все одной было тяжело, но я не жалуюсь — у меня Дашка есть.
Дашка сидела одна. Видимо, ждала долго, уже сапожки надела, вид имела припечальный, у меня сердце сжалось.
— Даньку и Веру уже давно забрали, — сообщила она.
— Прости, малыш…хочешь, в выходные пойдём в кино?
Дашка кивнула и простила меня. А я подумала, что вполне могу позволить поход в кино — зарплату переведут уже через несколько дней. Ребёнок на зиму одет, дальше будет проще.
— До свидания! — крикнула Дашка воспитательнице, которая, наверное, уже давно мечтала идти домой.
На улице снова вьюжило, благо до дома бежать недалеко. Ветер и повязанный на голову шарф мешали слышать, а Дашка тараторила всю дорогу, я не разбирала половины слов. Поэтому важная информация до меня дошла только дома, когда Дашка сидела и с задумчивым видом гоняла по тарелке котлету, туда-сюда.
— Вера говорит, что я заразная, — сообщила дочка.
Я опешила.
— Почему она так решила?
— Потому что у меня брали анализы, а у остальных нет.
Сердце пропустило пару ударов, а потом забилось, как бешеное, так, что закололо за грудиной и на мгновение стало сложно дышать.
— Какой анализ?
— Вот тут, — сказала Дашка и оттянула щеку, показывая рот изнутри.
Успокойся, велела себе я. Никто не имеет права проводить какие либо мероприятия без моего согласия. Я — мать. Я даже на диаскин тест пишу разрешение каждый раз. Возьми себя в руки и позвони воспитателю.
Юлия Викторовна взяла трубку только на шестой звонок, когда я уже готова была на стены лезть, а Дашка, поняв, что я за ней не особо наблюдаю, закинула нелюбимую котлету в сковородку обратно.
— Какие анализы проводили моей дочери? — почти закричала я в трубку.
— Ольга…время одиннадцатый час ночи, у меня дети уже спят.
Я сразу почувствовала себя плохой мамой — мой то ребёнок не спит, и спать даже не собирается. Но быстро взяла себя в руки. Я хорошая мать. Я лучшая мать для своей девочки. Ради неё я пойду по головам. Но тон — сбавила.
— Объясните мне, — спокойнее сказала я. — Что произошло?
— Я не знаю, — устало отозвалась женщина. — Я же вторую смену, а это утром было. Знаю только, что у них было разрешение, иначе их бы не допустили.
Сбросила звонок, начала звонить второй воспитательнице, заведующей, никто не брал трубку. Полезла в поисковую систему. Сомневаюсь, что кого-то интересует, есть ли у моего ребёнка стоматит. Тогда что? ДНК? Господи…
Теперь болью стиснуло виски. Налила в стакан воды, выпила таблетку, потом только на время посмотрела — полночь скоро, Дашка носом клюет, нужно её укладывать, а потом уже думать. Впрочем, думать не о чем — я уже все решила.
Когда Даша уснула я полезла в свой тайник. Там — деньги. Чтобы не случилось, я всегда откладываю одну пятую зарплаты, чтобы в случае опасности можно было бежать. Снова бежать, подумала я, вздохнув. Но так будет правильно, я не могу ждать, не могу рисковать Дашей.
Погладила спящего ребёнка по волосам. На тумбочке — фотографии. Дашке всего пять, но она сменила уже три разных садика, в разных городах. Я почти успокоилась — меня никто не ищет. Решила остаться здесь. Нам тут нравилось. В школу бы пошла здесь, мы уже присмотрели хорошую. У неё друзья…
Но нет. Следующие два часа я собирала вещи, так, чтобы они уместились в один чемодан на колёсиках. Порадовалась, что отдала котят в приют — не смогла бы бросить.
Летние вещи все оставить, из них все равно вырастет. Брать тёплые… К трём часам ночи у меня голова шла кругом. Уехать нужно сегодня же, только дать дочке выспаться. Заварила себе кофе покрепче, присела у окна. На улице — темно. И двор таким родным кажется, хотя жили здесь всего год. И так не хочется его бросать, и Светку, и приют, и даже порядком надоевшую работу… Но Даша — важнее всего. Важнее всего в мире.