перста твоего
ветры стихали
и вздрагивали народы!
Жить,
чтоб склонялась
к твоим величавым стопам
вся бессловесная
и вся говорящая
живность!..
В общем, короче:
фантаст
не ел и не спал.
Жаждал он чуда!..
И однажды
чудо
свершилось…
…Вот он — на палубе
парусного корабля.
Он — явно Кто-то!
Он спрашивает надменно:
— Капрал,
отвечайте,
что это там за земля?..
— Ваше Величество!
— Это —
остров Святой Елены…
"Как лучше: город в море?.."
Как лучше: город в море?
Море в городе?
Здесь даже снег
не может с морем справиться.
Он падает на темный лед
и плавится.
И странно это
на февральском холоде…
А мы глядим —
войны далекой крестники —
на снежно-белый куб Дворца «Финляндия»,
И в нас уже всерьез
вошли понятие:
«Мир после Хельсинки…»
«Европа после Хельсинки…»
А Хельсинки вдоль моря простирается,
ведет свои горизонтали складные.
Не суетится.
Не спешит понравиться.
Он просто есть.
И то, что есть он,—
главное,
Работает,
грустит,
мурлычет песенки,—
надеждой полон,
как весенним паводком…
Да будет небо
добрым и распахнутым.
Да будет мир
в Европе после Хельсинки.
ПАМЯТНИК ЯНУ СИБЕЛИУСУ
Органные трубы уставились в небо.
Сейчас она грянет,
взрослея и зрея, —
та музыка,
сотканная из прозренья.
Из боли и нежности.
Света и снега.
Сейчас обовьет она
плечи и души.
Утешит.
И плакать заставит внезапно…
Органные трубы
похожи на дюзы
ракеты,
вернувшейся к людям
из завтра.
г. Хельсинки
НА ФЕСТИВАЛЕ ПОЭЗИИ
Младену Оляча
Годы
катятся по кругу,
повторяя прежний путь.,.
Я еще приеду в Стругу.
Может быть.
Когда-нибудь…
Вновь почувствую,
как нежно
упадет ко мне в ладонь
миг
разъединенья неба
с непроснувшейся водой.
Миг —
воистину прекрасный.
Свет,
разлившийся вдали.
Обретение пространства.
Узнавание земли.
Проявленье
гор взметенных,
отдаление границ.
Вечность
заново рожденных
темных крыш
и певчих птиц…
Утро на глазах поспеет,
воду высветит до дна.
А потом плеснет на берег
аккуратная волна,
и назад уйдет
упруго,
и попросит
все забыть,..
Я еще приеду
в Стругу.
Это очень может быть!..
Там
по улочкам недлинным
бродит ночью
тишина.
Над прозрачным
Черным Дримом
Светит
белая луна.
И река уносит в лето
капли
звездной шелухи…
Там
веселые поэты
пишут грустные стихи.
НОВЫЙ РАЙОН
Новый район —
как новый город…
Медленно —
этаж за этажом —
вот он
слева от шоссе
восходит
сказочным,
огромным миражом!
Вот он обступает —
глаз не хватит!..
И хотя едва родился он,
в нем уж отзвенело
двадцать свадеб!
Отрыдало
восемь похорон!..
Он уже привык под воскресенье
и почти до утренней поры
слышать,
как бушуют новоселья,
сотрясая
стены и полы!..
Он привык,
что возле перехода
вот уже
три месяца подряд
мастера из «Горводопровода»
роют землю.
Видно,
ищут клад…
Здесь еще так много надо сделать!
Но зато,
опередив прогресс,
прямо к окнам
дома номер девять —
не приснившись —
подступает лес!
Хвоей и озоном
хлещет мощно,
душу
заполняет до краев,..
Ну, а где еще
услышать
можно
самых настоящих
соловьев?..
Район
уже сроднил с собою
тысячи
приезжих горожан…
В лифтах —
разговоры про обои.
Скипидарный дух —
по этажам.
У подъездов —
мебельные горы.
В комнатах —
дыханье сквозняка…
Новый район —
особый город.
Без театров и больниц пока.
Это он потом
других обгонит!
Это после он
свое
возьмет!..
Новый район —
забавный город,
город,
где идет
сплошной ремонт!
Здесь летит куда-то
прорва денег!
Здесь царят —
(наверное, не зря!)
газовщик,
стекольщик
и сантехник.
Три красавца.
Три богатыря.
ДОМ ЗА УГЛОМ
Этот дом за углом —
довоенного времени
первенец.
У него под крылом
столько судеб
рождалось и пестовалось!..
Здесь
квартирой владел
ученик Немировича-Данченко —
холостяк,
лицедей,
говорливый
и в меру удачливый…
Были окна во двор.
А из окон —
застольное зарево.
Дом
грустит до сих пор,
вспоминая лихого хозяина…
Вы
от грусти такой
ни людей,
ни дома
не избавите…
Этот дом городской —
как немое хранилище
памяти.
Он в Историю врос.
Он хранит в глубине,
как приданое,
горечь
высохших слез,
клятвы — прежние,
запахи давние…
В доме жил мальчуган.
Жил,
сражаясь с мышами и цыпками.
Всё кинжалы
строгал.
А потом
заболел медициною.
И ушел на чуму —
напрямик,
через мостики шаткие.
Обелиском ему
стали
белые горы Тянь-Шаньские…
Дом стоит за углом —
небольшое,
обычное здание.
Он
заполнен теплом
всех,
кто в нем поселялся когда-нибудь…
Здесь,
имея права,
все не может наплакаться
девочка,
молодая вдова —
слишком грозных наук —
Академика.
Жил
всего ничего.
Был закрытым
до вздоха последнего.
Даже имя его
лишь недавняя смерть
рассекретила…
За оконным стеклом
собираются
отсветы зябкие…
Этот дом за углом
помнит многое,
видывал всякое.
Память
не подновишь.
Бесполезно
ее ремонтировать.
Дом
над былью
навис
всеми лестницами,
всеми квартирами…
На жильцов
по-особому
окнами смотрит неброскими
этот дом,
облицованный
мемориальными досками.
"Подступала поэма..."
Подступала поэма.
Она изводила меня.
То манила доступностью легкой,
а то — не давалась.
Подступала поэма.
Звучать начинала, дразня.
А потом
за границами голоса
вдруг оставалась…
Если я уезжал,
то она меня честно ждала,
терпеливо ждала
на ступенях у самого дома.
Подступала поэма.
Невнятной и точной была.
Сумасшедшей и невозмутимой.
Жестокой и доброй…
А однажды приснилось мне:
я нахожусь на посту.
И ночная дорога,
как пеной,
туманом закрыта.
Вдруг почувствовал я,
как приходит
в мою немоту
ощущение ритма,
звенящая яростность
ритма!
Этим медленным ритмом
я был, будто льдами,
затерт.
Он во мне тяжело нарастал,
колыхаясь и зрея…
— Кто идет? —
— закричал я.
— Стой!
— Кто идет?..
И услышал спокойный ответ:
— Время.
"Не навреди, эскулап..."
Не навреди, эскулап,
истомленному хворью,
не запятнай равнодушьем
стерильный халат.
Совесть твоя
да наполнится
страстью живою!
Да не останется фразою
твой Гиппократ!
Пусть эта клятва продолжится
в дне заоконном,
пусть возле самого сердца
забьется в груди.
Необходимостью станет.
И станет законом:
«Не навреди, человек, человеку.
Не навреди!»
Остановись
и прислушайся к странному грому,
этот большой и забывчивый
век
огляди.
Женщине,
хлебному колосу,
шару Земному —
даже во славу,
даже во имя —
не навреди!
Не навреди, человек,
ни березе,
ни морю,
влажной тропинке
и птице,
летящей во тьму.
Вместе со всею своею
немыслимой
мощыо
не навреди ненароком
себе самому…
Не обольщайся
цифирью немедленных выгод,
реки корежить
и горы срывать погоди.
Вместо того,
чтоб, не думая,
что-то воздвигнуть,
лучше остынь и подумай.
Не навреди…
Я понимаю
размах озорного азарта,
силу твою понимаю,
но, как ни крути,
если ты веришь,
что жизнь
не окончится завтра
собственным внукам и правнукам
не навреди!
Не навреди и сегодняшним