отэтого казалось, что павильон заключен вжаркую прозрачную капсулу, отделяющую его оттемного изолкого, как этот осенний парк, мира.
Под горелками стояли жаровни, наних вблестящих медных тазах варилось варенье. Пухленькая повариха вбело-золотом колпаке ссыпала всироп нарезанные яблоки илила коньяк изпузатой бутылки.
«Нуда, Гришка говорилже, осенний яблочный праздник,– вспомнила Саша.– Гостей вареньем развлекают».
Она хотела подойти поближе кжаровням и спросить, зачем лить вваренье коньяк, но неуспела– подскочил распорядитель, приговаривая:
–Наконец-то, уже начинаем, авас все нету, мы волновались, вдруг опоздаете или вообще…– иеще какие-то глупости.
Он провел Сашу вокруг павильона кмаленькой двери, закоторой открылся полутемный, освещенный одной тусклой лампочкой закуток, отгороженный отостального павильонного пространства занавеской. Заэтой занавеской шумел зал, шум тоидело перекрывался музыкой, откоторой павильон ходил волнами, как цыганская кибитка. Покраям закутка стояли стулья, посередине стол ирядом сним вешалка. Увешалки сидел Гришка Ислентьев изастегивал насебе галстук-бабочку. Зеркала небыло, ибабочка застегивалась криво.
–Привет,– сказал он, увидев Сашу.– Шубу неснимай пока, тут холодно.
Ахотьбы итепло– вешалка все равно чуть непадала отуже наваленной нанее одежды. Добавлять кэтой свалке палантин избриллиантовой норки Саша несобиралась.
–Слушай,– сказал Гришка,– давай городские романсы споем?
–Почему вдруг?– удивилась она.
Городские романсы– разнообразные «страдания»– Саша, конечно, знала, носегодня они собирались исполнять классические хиты всовременной аранжировке. Гришка сам ей сказал, что это всегда пользуется успехом наподобных мероприятиях– проверено.
Не точтобы Саша сильно держалась именно зааранжированную классику, ното, что придется находу менять программу, почему-то рассердило ее.
–Мало того что ты мне несказал, что петь придется наулице, так еще ипрограмму менять?– возмутилась она.
–Исовсем, во-первых, ненаулице,– возразил Гришка.– Ктомуже насцене горелка жарит, горло непростудишь. Аво-вторых– нупопросил народ душевное, почему нет?
Вобщем-то он был прав, испорить попустякам нестоило.
–Так, может, вообще «Ой, мороз, мороз» споем?– усмехнулась Саша.
–Может, испоем,– пожал плечами Гришка.– Если попросят. Тебе хорошо там, вЕвропах, амы тут ковсему привыкли. Ну, доконей икамышей, надеюсь, недойдет,– успокоил он.– Эти, укоторых праздник, вродебы изприличной конторы, некиоски уметро держат.
–Ачто они держат?– без особого интереса спросила Саша.
–Компьютерное что-то. Негрузись, Александра,– улыбнулся он.– Тебе невсе равно? Хотели мировую звезду– нате вам мировую звезду. Главное, гонорар хороший.
Что ее следует считать мировой звездой, Саша была уверена невполне, носпорить нестала. Тем более что исуетливый распорядитель опять появился перед нею, иопять неожиданно, словно просочился сквозь полотняную стену.
–Прошу!– провозгласил он.– Вас уже объявляют.
–Как объявляют?– Саша обернулась кГришке.– Апеть мы что все-таки будем?
–Ачто наДунае тогда пели, помнишь? Австриякам понравилось, иэтим понравится.
Взамке наДунае они давали концерт около года назад. Гришка приехал тогда вВену буквально натри дня исразуже позвонил Саше спредложением спеть под его аккомпанемент надне рождения какого-то миллионера– «небойся, ненашего бандита, аристократа австрийского». Подобные предложения просто вихрились вокруг него, инепонятно даже было, когда он успевает играть вмосковском симфоническом оркестре, где исправно числился третьей скрипкой много лет.
Саша уже забыла, что именно они тогда пели. Конечно, вспомнить это несоставляло большого труда, нопеть без подготовки все равно было неприятно.
–Мы только вначале пару романсов, аостальное все поплану,– торопливо заверил Гришка.
Ответить Саша неуспела.
–Дорогие друзья, вас приветствует звезда мировой сцены Александра Иваровская!– донесся голос конферансье из-за полотняной стены.
–Шубку позвольте.– Распорядитель оказался теперь уСаши заспиной.– Неволнуйтесь, япокараулю, пока вы поете. Глаз неспущу.
Покараулю!.. Затея все больше отдавала провинциальностью. Хотя ипавильон выглядел стильно, ипарк вВолынском был нехуже, чем Венский лес…
Саша пожала плечами, заодно сбросив распорядителю наруки палантин, ивслед заГришкой пошла кзанавеске, закоторой находилось то, что вближайший час ей предстояло считать сценой изрительным залом.
Глава 2
–Вот ивсе! Аты боялась.
Гришка вытер лоб. Он был пухленький, ипот начинал лить снего градом, как только он брал вруки скрипку; это еще сконсерваторских пор было известно. Да игазовая горелка действительно полыхала насцене так, что жарко стало даже Саше вее муаровом платье соткрытыми плечами.
Она чуть было неответила, что нисколько небоялась, да вовремя вспомнила, что это просто школьная дразнилка.
«Вот ивсе, аты боялась– даже платье непомялось!»– продекламировала Саша, вернувшись домой после своего первого школьного дня.
Мама спапой хохотали дослез, адедушка непонял, почему они смеются.
Но бог сней, сдразнилкой,– сейчас она чувствовала нестрах, ачто-то вроде досады. Наверное, это было слишком заметно, потому что Гришка сказал:
–Ты нанерве всегда хорошо поешь.
Саша неуспела ответить– администратор подскочил кним, помахивая конвертами.
–Замечательно выступили,– скороговоркой сообщил он, протягивая конверты ей иГришке.– Ваш гонорар.
Несмотря наскороговорку, интонация унего теперь была несуетливая, анебрежно-деловитая.
Гришка свой конверт распечатал ипересчитал деньги; Саша нестала.
–Ужин буквально через пять минут,– сказал администратор иисчез также мгновенно, как появился.
–Какой ужин?– спросила Саша.
–Авидела, что уних настолах?– сказал Гришка.– Стерлядки, осетринка. Нуимы покушаем.
Впревкушении стерлядок Гришка даже облизнулся.
–Рыбы, чтоли, никогда неел?– рассердилась Саша.
Ладно еще вголодные годы, когда ибутерброд сколбасой казался лакомством, носейчас-то что из-за какой-то стерлядки рваться застол кнезнакомым людям? Один изэтих людей смотрел нанее неотрываясь все время, пока она пела, ивзгляд унего был жаркий, как пламя горелки, иглаза казались черными неостывшими углями, особенно поконтрасту сего снежно-белым свитером.
Саша вспомнила этот взгляд ирассердилась: зачем он запомнился, исвитер тоже– зачем? Избыточные житейские наблюдения всегда ее раздражали.
–На халяву ихлорка– творог,– рассудительно заметил Гришка.
«Непойду ясними ужинать»,– сдосадой подумала Саша.
Она сама непонимала, из-за чего эта досада. Что-то нетак. Нето.
Занавеска снова откинулась, ивошла официантка суставленным посудой подносом. Она подошла кстолу и, чуть сдвинув свисающие свешалки пальто, принялась составлять сподноса блестящие судки. Водном изсудков была рыба, содержимое других было неразличить. Лицо у официантки было хмурое. Или казалось таким в тусклом свете лампочки, вовсем неуюте этих странных закулис?
–Это что?– удивленно спросила Саша.
–Ужин ваш,– буркнула официантка.
–Как ужин? Здесь?..
Спрашивать обэтом было глупо– едой был уже уставлен весь стол.
–Авы где хотели?– пожала плечами официантка.
Да нигде она нехотела! Ното, что ужин предложен взакутке, словно кошке, было так оскорбительно, что уСаши даже ввисках закололо.
–Здесьже неВена все-таки,– проговорил Гришка.
Тон был извиняющийся. Скорее всего, он тоже вспомнил тот вечер наДунае, икак они гуляли после концерта взамковом парке вместе сименинником, австрийским бароном, изолотые фонарики, развешанные надеревьях, казались окошками эльфов, ибарон рассказывал, что вместе сдетьми целый месяц вырезал кпразднику эти фонарики изкитайской рисовой бумаги…
Вспоминать обэтом было также глупо, как разыгрывать какую-то сугубую ранимость. Инесобиралась она ничего разыгрывать. Ей было дотого противно, что хотелось только одного: немедленно уехать.
Саша надела палантин– администратор нестал его караулить, апросто пристроил навешалку– ипошла кдыре, заменявшей вэтом заведении дверь.
–Подожди, ты куда?– спросил Гришка.
–Кмашине.
–Аты уверена, что она есть?
Этот вопрос как-то неприходил ей вголову. Хотя, похоже, это был самый разумный вопрос, который она должна была себе задать.
–Ну так узнай, есть или нет!– сердито бросила Саша.– Искажи, что якворотам пошла.
–Кому сказать?– донесся ей вслед растерянный Гришкин голос.
Саша неответила идаже неостановилась.
Глава 3
Она шла попарку излилась так, как давно ей неприходилось злиться.
Она терпеть немогла чувствовать себя дурой. Аникем другим сегодняшний вечер просто неоставлял ей возможности себя чувствовать. Кем должен чувствовать себя человек, который позволяет себяже унижать? Да вдобавок без всякой причины унижать! Для Гришки хоть деньги имеют решающее значение, аона-то чего ради?..
Она отдалась пустому потоку жизни, вот что. Тому потоку, который несет ссобою большинство людей, заставляя их совершать поступки просто так, без цели ибез причины. Уних, уэтих людей, нет нисильных желаний, ниострых нежеланий, ниживых стремлений, нистрастной любви, нигорячей ненависти, нитщеславия хотябы– уних нет ничего, что заставляет делать над собой усилие, сопротивляться пустоте искуке жизни. Ивместе стем нет уних того единственного, что позволяет избегать пустоты искуки естественным образом, без усилия: фермента молодости уних уже нет. Им исполнилось сорок лет, этим людям, изменился химический состав их организма, ижизнь их стала пуста, исами они стали пустым местом накарте жизни.
Она знала, что так бывает, ноникогда недумала, что так может произойти сней. Новот ей исполнилось сорок лет, иэто снею произошло.
Стоило Саше подумать обо этом отчетливо иясно, как все унее внутри заполнилось страхом. Получается, это теперь навсегда?! Всегда она теперь будет жить, как пустота на