идело касалась виском стекла, итолько это холодящее прикосновение недавало ей уснуть.
–Саша,– донеслось донее сквозь неодолимую дрему,– может быть, вы нехотите вресторан?
–Вы догадливый…– едва шевеля языком, пробормотала она. И,усилием воли заставив себя встрепенуться, добавила:– Да, правда. Отвезите меня обратно налестницу.
–Зачемже налестницу? Давайте здесь посидим.
Она глянула вокно машины. СМалой Бронной выехали наСадовое кольцо, но, оказывается, уже свернули снего иостановились теперь перед высоким массивным домом.
–Ачто это?– спросила Саша.
–Яздесь живу. Вон там, наверху.
При мысли отом, что ненадо будет больше никуда ехать наночь глядя, да иненаночь глядя уже, апросто ночью, иможно будет просто сидеть втепле– нехолодноже унего дома, надо полагать,– Саша почувствовала такое удовольствие, что отказывать себе внем былобы просто глупо. Ажеманиться: «Что вы, что вы, ябеспокоюсь засвою девичью честь!»– это она всегда считала крайним идиотизмом. Даже вдалекие годы девичества, неговоряуж теперь.
–Что-нибудь выпить увас есть, надеюсь?– сказала она.– Только крепкое. Имолоко смедом. Ато, боюсь, дорого мне сегодняшний концерт обойдется.
–Крепкое есть. Насчет молока незнаю.
–Пойдемте.
Саша вышла измашины ипоняла, что они наПлющихе. Здание МИДа высилось прямо задомом, возле которого Филипп остановил свою машину.
Подъезд был ярко освещен. Дверь сжужжанием открылась, как только они поднялись накрыльцо.
Саша знала это странное ощущение– когда, войдя невквартиру даже, атолько вподъезд, ты словно вдругой мир попадаешь. Оно никогда невозникало унее нивЕвропе, нивАмерике. НовМоскве, даже втакой лощеной, какой стала она впоследнее время, возникало часто. Слишкомуж отличался вот этот светлый, пахнущий весенней свежестью подъезд, вкоторый она вошла, отмосковской осенней улицы, казавшейся неухоженной икакой-то неприкаянной, несмотря даже начисто выметенный асфальт.
Саша чувствовала сонливость, пока поднималась рядом сФилиппом клифту пошироким ступенькам, ивлифте она ее чувствовала. Ностоило ей излифта выйти, как сонливость исчезла. Как некстати! Она-то собиралась поскорее выпить водки и, если найдется, молока, выбрать какое-нибудь кресло поуютнее, да иподремать сполчаса внадежде нато, что Нора заэто время вернется домой.
Атеперь чтоже? Бодрость врядли скроешь. Придется под бокал вина вести беседу, такуюже, как этот бокал, ненужную.
Филипп открыл дверь единственной квартиры напоследнем этаже.
–Располагайтесь, Саша,– сказал он.– Сейчас молоко смедом поищу.
Она судовольствием сбросила туфли– ноги уже гудели– ибосиком прошла вкомнату. Загорелся свет, иСаша едва сдержала восхищенный возглас.
Квартира оказалась пентхаусом. Жалюзи были подняты, иМосква вовсей своей ночной красе сияла заокнами. Громада МИДа, блестящая отраженными огнями река, сверкающий прозрачный мост, перекинутый через нее, площадь Европы сяркими флагами перед Киевским вокзалом, темно-алая церковь Михаила Архангела– Саша знала все это наизусть, как стихотворение, которое выучил вдетстве ипотом уже захочешь, незабудешь.
Ивсе это счастливым напоминанием сияло, сверкало, переливалось вночном воздухе заогромным, опоясывающим комнату окном.
Ступать пополу было тепло, как полетней земле, итакже податлив он был под босыми ногами, как живая земля.
Саша посмотрела под ноги. Пол был сделан изсветлого пробкового дерева. Да ився эта огромная гостиная была светлой, ивсе светлое, что вней было– кресла, диван, овальный ковер стонким цветочным узором,– излучало тепло. Каким загадочным образом достигался такой эффект, Саша непонимала, нопользоваться этим было приятно, иона выбросила изголовы размышления опричинах иследствиях данного явления. Она всегда так делала; жизнь нераз доказывала ей, что это правильно.
Она уселась вкресло, накрытое белой шкурой, ивытянула ноги сощущением абсолютного блаженства.
–Что сначала, алкоголь или молоко?
Филипп возник перед нею, как лист перед травой издетской сказки. Он нетолько возник сам, ноиприкатил столик, накотором были представлены все предлагаемые радости: многочисленные бутылки коньяка, виски иеще каких-то, явно крепких, напитков, можайское молоко впузатенькой бутылочке, атакже туесок избересты– смедом, надо полагать. Наэтомже столике стояла спиртовка.
–Аспиртовка зачем?– спросила Саша.
–Молоко, ятак понимаю, должно быть горячее? Подогреем.
Что иговорить, изпромозглой осенней тьмы явился перед нею идеальный мужчина. Будь Саша неСаша, а, например, Кира Тенета или Люба Маланина, она этому, наверное, удивиласьбы.
Аможет, иее девчонкам это непоказалосьбы странным. Любе– вследствие несентиментальной проницательности, аКире– потому что она неповерилабы, что такое бывает насвете.
Саша знала, что насвете бывает все ичто удивляться этому нестоит.
–Сначала давайте виски,– сказала она.– Пока молоко подогревается.
Филипп плеснул виски встакан– такой прозрачный, что его легко было незаметить вообще, потом налил молоко вблестящую металлическую чашку, поставил ее нарешеточку над фитилем спиртовки, щелкнул зажигалкой… Саша пила виски медленно, как вино– так лучше согревает, проверено,– и, прикрыв глаза, разглядывала Филиппа.
Необходимости его разглядывать, впрочем, небыло. Впечатление онем Саша составила себе спервого взгляда итеперь лишь убеждалась, что оно было правильным.
Подсвеченное синим огоньком спиртовки, его лицо казалось такимже тонким, итакже играло оно всеми своими чертами, как втревожном свете газовых горелок вполотняном павильоне ивтусклом свете лампочки уСаши вподъезде. Возможно, втакой тонкости было однообразие, нооно недосаждало иненагоняло скуку. Аэто уже немало.
–Какую музыку вы любите?– спросил Филипп.
Саша улыбнулась.
–Неуместный вопрос?– поинтересовался он.
–Просто вспомнила, как один мой знакомый, барселонский импресарио, знакомился сдевушками надискотеках. Он сразу спрашивал, нравитсяли им здешняя музыка. Иесли они говорили, что ненравится, топредлагал: давай пойдем комне домой, уменя дома музыка лучше. Аесли тебе непонравится моя музыка, тоты оденешься, имы уйдем.
–Счастливый, должно быть, человек,– заметил Филипп.
–Был счастливый.
–Почему был?
–Недавно прислал письмо. Пишет напяти страницах, что превратился вбабочку. Оказывается, ваварию попал намотоцикле, мне потом рассказали.
–Радужные перспективы вы для меня рисуете!– хмыкнул Филипп.
–Почему для вас?– пожала плечами Саша.
–Выже из-за меня обэтом своем знакомом вспомнили.
–Просто поассоциации.
–Причудливые увас ассоциации!
Перебрасываться сним язвительными репликами было интересно, потому что вего ироничности сказывался ум, анезлость; это Саша тоже отметила спервых минут знакомства. Ипрекращал он ироническую болтовню сам, ивовремя.
На этот раз он прекратил ее потому, что снова занялся спиртовкой– снял металлическую чашку согня иперелил изнее молоко вдругую, фарфоровую. Когда Саша взяла унего изрук эту тонко расписанную чашечку, ей показалось, что унее вруке цветок, инероза натяжелом стебле, аневесомая фиалка.
–Мед алтайский,– сказал Филипп, открывая туесок.– Горный иэкологичный.
Все это он делал так непринужденно, что Саша сразу поняла: живет один, нодомашние обязанности лежат ненанем, тоесть он просто оплачивает их исполнение. Догадаться обэтом было нетрудно: еслибы он был женат, товрядли обращалсябы спредметами обихода так умело, аеслибы вынужден был справляться сэтим обиходом самостоятельно ипостоянно, токсвоему возрасту былбы неумелым, амелко суетливым.
–Аявот готовить неумею,– сказала Саша, слизнув сложки мед изапив его горячим молоком.
–Это вы кчему говорите?– усмехнулся Филипп.
–Просто поассоциации.
–По какой наэтот раз?
–Лет сто назад япервый раз приехала вВену. Настажировку, как только консерваторию окончила. Исразуже, понятное дело, подружилась совсей Венской консерваторией, ивсех своих друзей, азаодно исоседей, кто помоложе, впервыеже выходные позвала ксебе вгости. Как унас водится, невкафе, апрямо домой.
–ВМоскву?
–Еслибы! ВМоскве умамы руки правильно приставлены, вотличие отменя. Готовить янеумела, денег, чтобы вресторане еду заказать, уменя тогда небыло ипомину.
–Икакже вы обошлись?
–Сделала курицу насоли. Вездеже пишут, что это блюдо для ленивых хозяек, потому что готовится само собой.
–Приготовилось?
–Еще как! Курица вся соляной коркой покрылась, как окаменелость юрского периода. Яее колотила ножом, какими-то щипцами, молотком– нималейшего эффекта.
Он расхохотался исквозь смех проговорил:
–Хороши вы были скурицей имолотком вруке!
–Ничего хорошего вомне небыло.
–Я,между прочим, впрямом смысле говорю. Вы наверняка сердились, иэто усиливало вашу красоту.
–Ябыла злая, красная ирастрепанная.
Саша вспомнила еще, что отдосады исоляных осколков, летящих из-под молотка, изглаз унее тогда лились слезы. Красота, что иговорить, была неописуемая!
–Ичтоже вы придумали?– синтересом спросил Филипп.
–Откуда вы знаете, что ячто-то придумала?
–Уверен. Вы придумали что-то неожиданное иэкстравагантное.
–Вот это точно!– Саша исама улыбнулась.– Поднялась ксебе вкомнату– яудедовых знакомых жила, впрехорошеньком австрийском домике, вмансарде,– исовсей дури швырнула курицу изокна накаменные плиты перед крыльцом.
–Ичто?
–Мышка бежала, хвостиком махнула, курица упала иразбилась. Тут как раз игости подоспели. Яосколки собрала, наблюдо императорского фарфора выложила, имы выедали курицу изсоляной корки ложками.
–Догадываюсь, что ваши гости досих пор вспоминают тот прием как один излучших всвоей жизни.
–Тут идогадываться нечего. Они такого даже во сне невидали. Конечно, вспоминают свосторгом.
Отом, что заодного изтогдашних гостей она вскоре вышла замуж, Саша говорить нестала. Никому ненужны подробности жизни посторонних людей. Ивоспринимаются они не