как подробности, акак проблемы, инавязывать их поэтому отчасти неприлично, отчасти бессмысленно.
Неизвестно, что подействовало больше, молоко, мед или виски, ноона наконец пришла втоблаженное состояние полного покоя, которого ей удавалось достичь нечасто. Всилу темперамента, кпокою несклонного.
Атеперь– действительность струилась сквозь нее, как река, текущая молоком имедом– несбылось тобиблейское обещание, неласкова оказалась земля обетованная кжаждущим ее, авот она, неземля, аженщина Александра, наполнена сейчас самым настоящим блаженством… имолочными реками… икисельными берегами…
Что забред! Саша тряхнула головой ивынырнула изгрез вдействительность. Впрочем, действительность была неменее приятна, чем грезы: икресло, повторяющее каждый изгиб ее тела, имягкий пробковый пол под ногами, имосковский простор заокном, имужчина, который сидит перед нею наполу изаспиной которого этот простор сверкает.
Да, Филипп сидел теперь наполу иснизу вверх смотрел наСашу так, что сомневаться вего живейшем кней интересе, идаже более чем интересе, было невозможно.
Наверное, надо завести сним беседу. Ачто еще делать, если несобираешься отдаться ему немедленно? Отдаваться Саша несобиралась, ноирасспрашивать его оработе ижизненном пути несобиралась тоже. Кира, та точно взяласьбы вот именно обэтом расспрашивать, ноей это было всамом деле интересно, аСаше– нисколько. Изачембы она стала притворяться?
–Дайте мне, пожалуйста, телефон, Филипп,– сказала она.
По его лицу мелькнуло разочарование. Ясно, что он ожидал какой-нибудь другой просьбы. Или, вернее, каких-нибудь других действий сее стороны.
Он протянул Саше телефон. Мобильный номер Норы она непомнила, нодомашний знала наизусть, несмотря насвою патологическую неспособность удерживать вголове цифры.
Таблицу умножения ведь всякий помнит, потому что выучил вдетстве. Вот иэтот номер телефона Саша набирала ссамого детства– еще диск сдырочками накручивала,– договариваясь сЛюбой, когда им выйти гулять водвор.
Иголос Норы прозвучал сегодня точно также, как тридцать пять, если небольше, лет назад, когда Саша впервые набрала этот номер самостоятельно.
Икакже обрадовал ее этот голос! Самый замечательный чужой дом недоставлял такой радости, какую доставило сознание того, что через полчаса она будет вдоме родном.
–Нора!– воскликнула Саша.– Утебя ключи наши есть?
–Конечно, Сашенька.– Голос Норы звучал стойже тихой ясностью, скакой звучал ссамого Сашиного рождения, когда она пела ей иЛюбе казачью колыбельную песню про младенца прекрасного имесяц ясный.– Кудабы им деваться?
–Ну, незнаю… Вдруг потеряла.
–Не потеряла.
Саша услышала вее голосе улыбку. Всамом деле, смешно было ипредполагать, что Нора моглабы неуберечь твердыню Сашиного детства.
–Аясвои потеряла,– стаким восторгом, словно, наоборот, приобрела невесть какое сокровище, сказала Саша.– Ячерез пятнадцать минут зайду, ладно?
–Ну конечно.
Пока она беседовала сНорой, Филипп поднялся спола.
–Вызовите мне, пожалуйста, такси,– сказала Саша.
–Явас отвезу,– ответил он.
Вего голосе небыло слышно разочарования, ноСаша была уверена, что разочарование он испытывает. Она всегда слышала такие вещи ипредполагала, что причиной тому является некакая-то особая ее чувствительность, аобычный музыкальный слух. Тоесть необычный, аабсолютный.
–Чтож, спасибо,– сказала она.– Тогда можно язавернусь ввашу шкуру? Отподъезда до подъезда.
–Вмою шкуру заворачиваться необязательно.– Он улыбнулся. Огненные глаза сразу сверкнули неразочарованием уже, авесельем.– Явам дам пончо изальпаки.
Судя попростонародному узору, пончо было привезено непосредственно изПеру, где альпаки водятся; нивмосковском, нидаже вевропейском бутике такого редкостного наива ненайдешь.
Имелкий моросящий дождь касался теперь, когда Саша вышла под него впончо, только щек ее игуб, иприкосновение это было даже приятно, исобственное нетерпение– домой, домой поскорее!– наполняло такой необъяснимой детской радостью, что ирасставание смужчиной, даже таким выдающимся, как этот, невызывало нималейшего сожаления.
–Спасибо, Филипп,– сказала она, выйдя изего машины усвоего подъезда.
–Пончо неснимайте. Мне будет приятно, если оно останется увас.
Он говорил дежурные любезности, носмотрел совсем недежурно. Он ей нравился. Теперь, когда понятно было, что общение сним больше неявляется необходимостью, это сделалось для нее очевидным.
–Вы долго еще пробудете вМоскве?– спросил Филипп.
Точного ответа наэтот вопрос Саша незнала. Тоесть знала, что концерт унее через неделю вКельне, но, может быть, перед этим понадобится заехать вВену иподписать документы поконтрактам наследующий год.
Однако ему необязательно знать подробности ее профессиональной жизни. Да ипонятноже, что спрашивает он сейчас необэтих подробностях.
–Еще три дня точно,– ответила Саша. Идобавила, предупреждая следующий его вопрос:– Нотелефон украли, аномер уменя венский, яего несразу восстановлю. Так что пока вы можете звонить мне только домой.
Он неговорил, что собирается ей звонить, ноясноже, что собирается, икчему втаком случае разводить церемонии? Они недети, их тянет друг кдругу, икакая разница, кто скажет обэтом первым?
–Ямогу даже покричать увас под окном: «Александра, выходите!»
Он улыбнулся. Улыбка роскошная. Оттеняет его обаяние.
–Пожалуйста.– Саша улыбнулась вответ. Вобаянии своей улыбки она тоже несомневалась.– Когда мне было тринадцать лет, все мальчишки так иделали.
–Диктуйте ваш домашний номер, Инезилья,– сказал он.
И«Маленькие трагедии» читал, ипомнит про Инезилью, под окном которой стоит кавалер сгитарой ишпагой. Мечта, анемужчина!
Мечтать онем, впрочем, небыло нималейшей необходимости. Завтра он ей позвонит, идоее отъезда изМосквы они встретятся.
Они оба вышли изтого возраста, когда захлестывает романтика, нонаходятся втом возрасте, когда важны страсти, идалеко им еще дотого возраста, когда нитонидругое уже неимеет значения.
Глава 7
Едва Саша вошла наконец всвою квартиру, как зазвонил телефон. Домашний номер знали только близкие, инебыло ничего удивительного втаком позднем звонке. Близким-то всем известно, что она сова природная.
–Алекс, ты что, забыла включить свой телефон после концерта?
Голос Оливера звучал раздраженно. Ихотя ровные английские интонации слегка смягчали этот эффект, Саша ненамерена была позволять ему раздражение поотношению ксебе. Нинакаком языке.
–Не забыла,– холодно ответила она.– Ябыла занята инемогла разговаривать.
Перед ее отъездом изВены они поссорились, это была очередная ссора вцелой цепочке схожих ссор, икак следствие– Саша нехотела рассказывать ему отом, что произошло снею сегодняшним вечером. Ниогангстерах нехотела рассказывать, ниоФилиппе.
Наверное, они сОливером расстанутся. Она еще нерешила, нопохоже, что решит именно так.
–Но сейчас ты уже можешь разговаривать?– уточнил он.
–Не могу. Ядолжна замолчать. Боюсь, что застудила горло.
–Ты сумасшедшая!– рассердился он.– ВМоскве дождь, ясмотрел прогноз. Зачем ты выходила издому?
–Оливер, яначинаю молчать.
Саша положила трубку. Он обидится, это понятно. Ноэто неимеет значения. Он инфантилен ивсилу этого обижается легко, как подросток, итакже, как подросток, долго пестует любую свою обиду, даже совсем ничтожную. Глупо былобы этому потакать. Он был ей интересен, какое-то время она была внего почти влюблена. Интерес отчасти остается исейчас, новремя влюбленности, даже сознаком «почти»,– прошло.
Пока, исходя паром, наливалась вванну вода, Саша сбросила ссебя одежду– прямо наковер, лень было сейчас делать лишние движения– исела зафортепиано. Ей нужны были эти вечерние минуты заинструментом.
Вот Кирка неможет завершить день, непрочитав хотябы две книжные страницы.
Люба должна заглянуть вкомнату ксыновьям или позвонить им, убедиться, что они дома издоровы, апотом должна забраться под одеяло кмужу– без этого неуснет, ипоэтому, авовсе неизревности, досих пор повсюду ездит сосвоим Саней, нинадень его неоставляет.
АСашин день завершается проигранной нафортепиано мелодией. Такуж она устроена, потому ивключает это условие– фортепиано вномере– вовсе свои гастрольные контракты, иврядли что-либо, даже общение ссамыми распрекрасными мужчинами, когда-нибудь сможет ей это заменить.
Дед был устроен точно такимже образом. Когда Саша слышала завершающий аккорд, доносящийся изего кабинета, это означало, что его день окончен ион ложится спать.
Она проиграла два этюда Шопена, потом прелюдию Рахманинова.
Фортепиано, оставшееся отдеда вквартире наМалой Бронной, было особенное. Вернее, оба его фортепиано были особенные– иэто, домашнее, ито, что стояло надаче вКофельцах.
Дед Александр Станиславович, мамин отец, вырос вмаленьком городке вНижегородской области. Первое всвоей жизни фортепиано он увидел вдоме соседки, купчихи Фарятьевой. Тоесть это раньше, еще додедова появления вгородке, можно было сказать, что фортепиано стоит вее доме. Новпервый послереволюционный год кгражданке Фарятьевой подселили других граждан, ивсобственном доме стала ей принадлежать одна комната, самая маленькая. Апотом подомам принялись ходить революционные солдаты, которые отбирали иуничтожали музыкальные инструменты как пережиток мещанства, хотя какоеуж им дело домузыки, никто понять немог.Нуда им довсего было дело– всею жизнью человеческой они взялись насвой лад распоряжаться.
Гражданка Фарятьева свое фортепиано пережитком мещанства отнюдь несчитала, потому что его заказал для нее вПетербурге иподарил надень рождения покойный, аточнее, расстрелянный темиже солдатами папенька. Поэтому Наталья Денисовна обшила фортепиано совсех сторон досками, сверху насыпала мерзлой картошки итаким вот образом, выдав заовощной ларь, сохранила его отборцов зановую культуру.
На этом-то фортепиано она стала учить музыке соседского мальчика Сашу Иваровского, сына ссыльного поляка-сапожника, обнаружив у