«ЗОЛОТАЯ ПАЛАТА
Солнечные лучи косо падают в необъятное пространство палаты.
Золотом отсвечивает потолок.
На стене черным росчерком
соборы, палаты, хоромы
расчерчены.
Славу преименитому граду Москве,
цветущему, растущему
на стене
живописцы-иноки
трудолюбивые расписывают.
Вдоль стен – доски на козлах.
В углу, внизу,
подле храма Василия Блаженного —
Лобное место
черным кругом прочерчено.
Молодой монах
ирмосом благочестивым
живописцев вдохновляет.
Внизу в палате царь Иван
прощальную аудиенцию дает
другу старому —
ливонскому послу.
Почтительно посол стоит.
Иван в высоком кресле сидит.
Справа – Фёдор.
Слева – Малюта.
Спрашивает Иван посла
чуть-чуть насмешливо:
„Коли столь сильна любовь ордена твоего Ливонского
ко мне многогрешному,
то пошто град преименитый наш Москву
так поспешно покидаешь?“
Клянется посол:
„Стар и немощен я стал, Маестат…“
„Стул подать! – кричит Иван. – Другу старому!“
Фёдор поспешно
подносит послу
резной табурет.
Говорит Иван:
„Велика ко мне любовь ордена Ливонского,
но превыше сей любви —
любовь ордена
к верным подданным моим.
Передай же другу
моему великому магистру ордена —
известие доброе о друзьях его…“
Повернулся к Малюте.
Малюта читает:
„Начальник заставы у Гнилого Болота
князь Василий Иванович Лобанов-Ростовский…“
Посол насторожился.
„…на дыбе сознался, что подкуплен“.
„Ай-ай-ай…“ – Иван говорит.
Сам на живописцев будто пристально глядит:
в их работу будто вглядывается.
Посол бледнеет.
Малюта читает:
„Начальник заставы у Кривого Ручья
князь Андрей Матвеевич Бычков-Ростовский…“
Краем глаза иронически Иван на посла поглядывает.
„…под кнутом в сношениях с Ливонией сознался…“
„Ай-ай-ай“, – Иван сокрушенно говорит.
Сам на живописцев поглядывает:
прилежно ли живописцы стараются.
Посол ежится.
Малюта читает:
„Начальник заставы у Сучьего Замостья
князь Иван Юрьевич Хохолков-Ростовский
в том же сознался…
…добровольно сознался…“
Иван одобрительно головой мотнул.
От живописцев оторвался.
На посла уставился.
Посол как осиновый лист дрожит.
Словно на морозе – зуб на зуб не попадает.
К царю Фёдор наклоняется:
„Что это посол дрожит,
будто он от холода дрожит?“
„Что? От холода?“
Царь озноб посла будто только что приметил.
Хлопает в ладоши:
„Обогреть!
Шубу с царского плеча надеть!“
Одевают изумленного посла
в шубу парчовую,
жемчугом расшитую.
Шея жидкая посла
из горы парчи торчит.
Продолжает царь:
„Более того, господин посол
сумеет передать магистру
и подробности достославной кончины его друзей.
Для сего прошу господина посла посетить…
…Лобное место“.
С кресла царского поклон отвешивает.
Перепуганный посол вскочил и ответно Ивану кланяется.
Но Иван не разгибается,
исподлобья поглядывает.
К царю Малюта наклоняется.
На посла, глаз сощуря, поглядывает…
Царю говорит:
„Но поелику посол ливонский
ближе к подданным царя,
нежели к самому царю,
то и восседать надлежало бы ему
не подле царя,
но подле друзей своих…“
Одобрительно Иван кивает.
И, внезапно выпрямившись,
голосом громким кричит:
„Что ж! И для тебя, посол,
заостренный кол найдется!“
Живописцы оглянулись,
рты разинули.
[Отвернулись]:
дальше кистями поспешно заходили.
Не выдержал посол.
Бросился вперед
(из шубы, словно из шатра, выскочил):
„Персона посла священна.
Ни одна капли крови посла ливонского
не прольется безнаказанно.
Если тронут посла —
орден походом на Москву двинется!“
В ярости в ответ Иван вскочил:
„И так знаем, что король твой на нас войной идет!
И короля твоего двуликого,
сухотой в руке да ломотой в ноге вооруженного,
мы в бою встретить рады!“
Широко одеяние распахнул.
Темные меха откинул.
Ослепил посла блеском
полного военного вооружения.
Солнцем золотым кольчуга горит.
Воздух звоном железным наполняется:
сотня латников по знаку тому
глубину Золотой палаты заполнила…
В ужасе присел посол.
И смиренно Иван добавляет:
„Что ж до капли крови,
то ваш орден уже давно измыслил средства,
как, капли крови не проливши,
извести человека…“
Побледневший от ужаса посол прошептал:
„Костер…“
Но ласково отвечает Иван:
„Почему ж костер…
Есть петля. Есть прорубь.
Топь.
Бездонная яма.
Голод…“
И еще ласковее добавляет:
„Григорий Лукьяныч подберет…“
К послу подошли Малюта и Федька.
Выразительно.
Отбежал от них посол.
В угол бросился.
В очертанья места Лобного попал.
Как прикованный стоит.
На него Малюта с Фёдором движутся.
Царь им вслед глядит.
Вдруг внезапно обернулся.
С места царского сорвался. Не к послу —
к живописцам устремляется.
Видно, не наигрался, когда, с послом говоря,
на богомазов поглядывал.
Посохом рты разинувшим грозит.
Снизу вверх кричит:
„Целый час на вас гляжу:
неучи, рукоблуды, бездельники!“
На леса старик взбирается.
Посохом в очертания
города настенного тычет.
Язвительно говорит,
в каждого из богомазов подряд тычет:
„Подобает быти живописцу не празднослову…“
И видно, что первый богомаз – вихрастый
и явное трепло.
„…не смехотворцу…“
И видно, что другой – румян, молод и глуп
и по дурости смехом прыснуть готов.
„…не сварливу…“
И видно, что третий с бабьим лицом скопца
вечно в сваре варится.
„…не завистливу…“
И видно, что четвертый – мордастый и рыжебородый
с ненасытной жадностью в глазах.
„…Наипаче подобает хранить чистоту
душевную и телесную…“
И видно, что все четыре перемазаны.
А один выразительно почесывается.
Застыл.
Чесаться перестал.
„Сего же еще наипаче —
чистоту письма блюсти!“
Посохом в ошибки живописные
царь тычет.
„По образу и подобию учителя нашего
Андрея Рублёва
писать!“
Повернулся к богомазам презрительно:
„Которому даст Бог —
тот бы писал,
а которому Бог не даст…“ —
выразительно махнул рукой.
Молодой прыснул.
Сварливый озлился.
Завистливый обиделся.
Болтливый вступился:
„Тем питаешься…“
Срезал царь.
Говорит с елейной кротостью:
„Окромя иконного письма,
много иных рукоделий
от Бога даровано —
ими же сыт буди человек…“
Оглянулся на палату:
по палате ливонского посла уводят.
Виновато богомазы чешутся.
Царь вслед послу глядит.
Сокрушенно вздыхает:
„И чего-чего человек не творит
ради брюха своего наполнения…“
Увели посла.
А слова царя —
через затемнение —
переходом служат к дальнейшему…»
КАДРЫ ЭПИЗОДА «ПРИЕМ ПОСЛОВ» (2-Я СЕРИЯ)
КАДРЫ ЭПИЗОДА «ВЕНЧАНИЕ НА ЦАРСТВО» (1-Я СЕРИЯ)
ДВА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫХ КАДРА ЭПИЗОДА «КУРБСКИЙ ВО ДВОРЦЕ СИГИЗМУНДА» (2-Я СЕРИЯ)
ДВА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫХ КАДРА ЭПИЗОДА «КУРБСКИЙ ВО ДВОРЦЕ СИГИЗМУНДА» (2-Я СЕРИЯ)
Благодаря контрапункту двух линий повествование, прежде прямолинейное, стало драматургически объемным, по смыслу же – весьма амбивалентным.
Особенно показательны нарочито двойственные реакции царя Ивана: его возгласы «ай-ай-ай» относятся не то к подкупам ливонца и измене бояр, не то к «ошибкам» богомазов.
Разумеется, обе линии эпизода – выдумка Эйзенштейна. Тем не менее он счел необходимым указать в своем «Историческом комментарии» на некоторые реальные источники этой фантазии. Так, точной цитатой является одна из оскорбительных реплик Ивана: «…сухотой в руке, да ломотой в ноге вооруженного…» Это отзыв современников о противнике Ивана Грозного – короле Польском Сигизмунде-Августе[304].
Эйзенштейн придумал использовать в сценарии эту цитату еще на раннем этапе работы, когда посол был не ливонским, а польским. Рудимент той идеи остался в начале той же реплики Ивана: «И короля твоего двуликого…» Посол Ливонии представлял не короля, а магистра Ордена. Случайно ли, по недосмотру, оставил Эйзенштейн колоритную, но довольно рискованную цитату? Ведь он не только по слухам, но по своим впечатлениям от визита в Кремль в 1929 году знал, что «сухоруким» был и Сталин. Мало того, что включил в диалог уничижительную метафору, – комментарием, будь он напечатан, еще и подчеркнул бы ее!