Попробуем выделить временные слои в интересующем нас четверостишии, стараясь понять авторскую логику правки. При таком расслоении никак нельзя пренебрегать даже второстепенными, на беглый взгляд, деталями.
В начальном стихе Пушкин не зачеркнул только первое слово Сюда. Второе слово порою было отброшено – видимо, потому, что оно уже использовано в самом начале «отрывка», однако позже оно было возвращено и в этот стих.
Приплывает поэт заменил на прибивает(?), после чего пришлось зачеркнуть весь следующий стих, так как при новом глаголе неизбежно предполагается безличная форма предложения либо иной субъект действия. От этой формы Пушкин тоже отказался – прибивает было вычеркнуто, и ниже, над зачеркнутым стихом Отважный северный рыбак, появился неполный вариант Рыбак отважный (?).
Заметим попутно: эпитет северный мог быть снят потому, что восемью строками выше уже придан студеным водам (у Пушкина – именно водам, как правильно прочитал Морозов, а не волнам, как печатается сейчас). Но и этот эпитет отвергнут. Отсутствие альтернативы вынуждает публикаторов, вслед за Морозовым, восстановить первоначальную версию стихов:
Сюда порою [приплывает]
[Отважный северный рыбак].
Зато традиционная реконструкция следующего стиха вызывает сомнение.
Пушкин начал третью строку словами И вла[жный?]… тут же заменил эпитет на мокрый или, может быть, мелкий (?) и продолжил стих: невод выгружает.
Затем глагол был изменен на расстилает (в автографе – «разстилает»), невод с эпитетом порознь зачеркнуты и надписаны еще выше в обратном порядке, но вновь отброшены. А поскольку над строкой в этом месте уже не осталось свободного пространства, Пушкин записал два новых слова под строкой. Получившийся стих Томашевский расшифровывал в 1925 году так: И рыбарь невод расстилает. Очевидно, что он связал правку с зачеркнутым предыдущим (на этом листе – вторым) стихом – понял ее как стремление поэта заменить слово «рыбак» на уже тогда архаичное «рыбарь». Вынужденный восстановить предшествующую строку и желая избегнуть странного соседства двух форм одного слова, Томашевский решил пренебречь незачеркнутым вариантом и восстановил невод мокрый.
Но всю правку стиха можно понять и совершенно иначе – как поиски более точного и образного эпитета к неводу. Незачеркнутое Пушкиным слово можно прочесть как робкий. Тогда в «сводке» текста возникает противоречие между «отважным рыбаком» и его «робким неводом». Конечно, не исключено, что тут – нередкое в пушкинской поэзии оксюморонное столкновение эпитетов. Но можно читать эпитет как редкий: в скорописи Пушкин часто писал д как б (см. выше зачеркнутое невод или ниже – Сюда)[359].
Кроме того, Томашевский с 1934 года, публикуя эту строку, начинал ее словом Здесь, хотя И в ней не зачеркнуто. Присмотревшись к автографу, можно увидеть, что Здесь вписано между второй и третьей строками, причем не над союзом, а с отступом вправо. Это может означать, что тут не замена слова, а вставка между строками целого стиха. И в самом деле, ниже с таким же отступом записана, как мы уже отметили, строка [И свой] разводит он очаг (последние два слова написаны слитно). Вот тут-то И вычеркнуто, притом отдельно от свой. Не к этому ли стиху относится вписанное выше Здесь? Следовательно, туда, где обозначена вставка, может относиться и вся эта строка.
Можно отчетливо представить себе по рукописи процесс сочинения. Четвертая строка, вне сомнений, родилась позже третьей, которая до этого была подвергнута многократной правке. Поэтому Пушкин сначала записал новый третий стих под четвертым, потом выше него вписал Здесь, с отступом вправо – как знаком переноса строки. Торжественный «библейский» повтор И в двух стихах подряд был, видимо, сочтен неуместным. Новое начало третьего стиха (Здесь) Пушкин вставил на правильную горизонталь.
Рядом оказалось зачеркнутое невод мокрый (или мелкий). После этих отвергнутых слов на той же горизонтали записано короткое слово, которое легко принять за волнистую линию правки. Более вероятно, что это стремительно написанное онъ. Понятно, почему вычеркнуто слово свой: неблагозвучное соседство двух «с» («Здесь свой…») заставило поменять местами притяжательное и личное местоимения.
Если наши рассуждения верны, четверостишие реконструируется как раз с охватной рифмовкой:
Сюда порою [приплывает]
[Отважный северный рыбак]
Здесь он разводит[свой]очаг
И редкий (?) невод расстилает…
После трех четверостиший, написанных по формуле онегинской строфы, естественно ждать завершающей пары мужских рифм. В тексте действительно остаются ровно две строки.
Мы привыкли читать их как начало незавершенного четверостишия. Но автограф и на этот раз позволяет отказаться от привычного чтения.
Слово, расшифрованное еще Морозовым как волновая, написано очень неясно. Отчетливо читается лишь начальное «в», но второго «в» нет. Конец же слова графически похож на окончание расположенного ниже челнокъ!
Последнюю строку Морозов почему-то вообще не включил в транскрипцию. Впервые ее напечатал Томашевский, но это не повлекло за собой пересмотра предшествующего стиха. Погода волновая сохранилась во всех публикациях, не вызвав знака вопроса даже в академическом издании 1937 года[360]. Такое чтение слова крайне сомнительно и по рисунку под последними строками: челнок с пловцом у берега на спокойной (отнюдь не «волновой») воде. Кроме сюжета, важны характер и положение рисунка. Он не похож на стремительные наброски Пушкина на полях, когда стопорилась работа над стихом или когда ее сопровождал рой ассоциаций. Рисунок напоминает те «иллюстрации», которыми Пушкин как бы завершал развитие мысли или обозначал естественное членение текста – конец главы или строфы.
Скорее всего, Пушкин не оборвал гипотетический незавершенный катрен, а закончил текст двумя рифмующимися стихами.
Сначала он наметил эти финальные строки первыми словами:
Погодой
Заноси[т]
Вероятно, еще до того, как эти слова были зачеркнуты, появился рисунок: пловец в челноке под высоким небом. Только как знак неба можно понять горизонтальную черту над финальными стихами – иначе зачем бы поэт отделил их от остального текста?
Изображение помогло сформироваться тексту, это очевидно: последняя строка легла уже на фигуру пловца. Слово Заносит Пушкин заменил на Бросает, но и его отменил, и следующий вариант пришлось писать ниже, чем предполагалось.
Заметим, что окончательная редакция начала этой строки похожа все же не на заносит, а на загонит (как Томашевский поначалу и читал). Эпитет утлый Пушкин тоже заменил другим, записанным столь неразборчиво и, видимо, сокращенно, что приходилось восстанавливать зачеркнутое.
Оставим пока непрочитанным и загадочное слово в конце предпоследней строки, зрительно рифмующееся со словом челнок:
Сюда погода в… окъ (?)
Загонит [утлый мой] челнокъ
Итак, высока вероятность того, что последние 14 стихов наброска составляют полную онегинскую строфу.
Вслед за Анной Ахматовой мы занялись второй половиной «Отрывка». Вернувшись к его началу, можно обнаружить, что и тут таится целая романная строфа (слева указан порядковый номер строки в автографе):
(2) Когда порой Воспоминанье
(3) Грызет мне сердце в тишине
(4) И отдаленное [потаенное?] страданье (1) Как тень опять бежит ко мне
(5) Когда людей вблизи [у]видя (7) Их слабый ум [?] возненавидя
(6) В пустыне скрыться я хочу
(8) Тогда [неразб.] лечу
(9) Не в светлый кр[ай] где не[бо блещет]
(10) Неизъя[снимой синевой]
(11) Где [море теплою волной]
(12) На пожелтелый мрамор плещет
(13) И лавр и тем[ный кипарис]
(14) На воле пыш[но] разрослись
Необходимость одной из двух перестановок строк была понята давно: еще Морозов догадался, что верхняя строка не есть начальный стих наброска (кстати, она явственно сдвинута вправо). Он сделал ее, правда, не четвертым, а вторым стихом, из-за этого поменяв местами и строки 3-ю и 4-ю. Томашевский указал верное положение строки, вытесненной наверх многочисленными поправками. Такое решение подтверждает тире в конце стиха, после ко мне: у Пушкина в подобных случаях это не знак препинания, но отметка членения текста (на четверостишия, двустишия или строфы).
Достаточно еще одной перестановки – строк 6-й и 7-й, чтобы первые четырнадцать стихов наброска образовали безупречную онегинскую строфу.
Достаточно, но необходимо ли? Чтобы обосновать эту необходимость и заодно пояснить некоторые расхождения с текстом принятой ныне печатной редакции, проведем столь же педантичное расслоение автографа.
Две начальные строки записаны чисто, без единой поправки. По наблюдениям Сергея Михайловича Бонди, это случалось, когда стихи либо сложились в воображении Пушкина, прежде чем впервые легли на бумагу, либо когда они переносились из более раннего черновика.
Напряженная правка началась с третьего стиха. Его самый ранний вариант прочитан Морозовым как