Меж тем, «Блажен, кто праздник Жизни рано / Оставил. Кто не дочел ее романа» – так на «радостном берегу» Пушкин думает о предстоящей Жизни (именно с заглавной буквы написано слово в автографе).
Мы не ответили на вопрос о том, есть ли реальный географический прототип у «печального острова». Может быть, это лишь поэтический образ судьбы российского поэта, обреченного на грызущие душу Воспоминания, на потаенные страдания, на одиночество и бедность в суровых краях отчизны?
Приверженность Ахматовой к легенде об острове Голодай объясняли личной трагедией Анны Андреевны, вдовы расстрелянного, неведомо где похороненного Николая Гумилёва, соратницы и друга Осипа Мандельштама, погибшего в ГУЛАГе и похороненного в общей могиле зэков. Вспоминали и ее собственную горестную судьбу.
Сторонники версии Соловецких островов, думаю, тоже исходили не столь из текста наброска, сколь из трагической истории России ХХ века[375].
Не берусь дискутировать о реальности и адресе пустынного острова. Но в автографе наброска, в том самом восьмистишии, в котором Ахматова опознала приметы онегинской строфы, есть еще одна, не упомянутая выше текстологическая деталь. Она имеет отношение не только к поэтической образности все еще таинственных строф, но и к судьбе Автора романа в стихах.
В III (2) томе академического издания, в сводке черновых вариантов отрывка, почему-то пропущено одно зачеркнутое, но ясно читаемое слово.
Стих «Усеян зимнею брусникой» сначала был записан с другим глаголом и с пропуском:
Пестреет брусникой
Затем намечался такой вариант (курсив мой. – Н. К.):
Желтеет зимнею брусникой.
Этот глагол странен – он отнесен к вовсе не желтой ягоде. Не желтеет зимой и кустарник брусники. Не очень подходит для брусники и весь пейзаж очень точного в деталях Пушкина: «пустынный остров», где «чахлый мох едва растет», «Кой-как растет кустарник тощий» (в первых набросках), «Увядшей тундрою покрыт» (в окончательном, на этой стадии работы, тексте)…
Энциклопедическая справка утверждает, что «брусника – вечнозеленый мелкий кустарник семейства вересковых, растет в хвойных и лиственных лесах Северного полушария».
Но вот другая справка – о желтой ягоде: «многолетнее растение из семейства розовых. Низкий ягодный кустарник арктических и субарктических областей. Растет на моховых болотах». Это морошка. Согласно Википедии, народ называет ее «царской ягодой» и «северным апельсином»…
…2 февраля 1837 года доктор медицины Иван Тимофеевич Спасский составил записку о двух последних днях жизни смертельно раненого на дуэли Пушкина. Начал с того, что, придя в дом на Мойке, прежде всего, по просьбе близких, напомнил поэту об исполнении христианского долга, и Пушкин согласился на причастие.
«– За кем прикажете послать? – спросил я.
– Возьмите первого, ближайшего священника, – отвечал Пушкин. Послали за отцом Петром, что в Конюшенной».
На следующий день Спасский стал свидетелем настойчивой просьбы поэта, ее исполнение было похоже на почему-то важный для Пушкина ритуал:
«Незадолго до смерти ему захотелось морошки. Наскоро послали за этой ягодой. Он с большим нетерпением ее ожидал и несколько раз повторял:
– Морошки, морошки.
Наконец привезли морошку.
– Позовите жену, – сказал Пушкин. – Пусть она меня кормит.
Он съел 2–3 ягодки, проглотил несколько ложечек соку морошки, сказал – довольно, и отослал жену. Лицо его выражало спокойствие»[376].
«Бывают странные сближения» – знаменитая реплика, скорее настораживающая читателя, чем выдающая удивление автора, о не совсем, быть может, случайном совпадении дат завершения поэмы «Граф Нулин» в Михайловском и декабрьского (1825 года) восстания в Петербурге.
Почему Пушкин так настойчиво просил, так нетерпеливо ждал морошку, а чуть отведав, успокоился – будто причастился «северным апельсином»?
Ее сестра звалась…
«Евгений Онегин», кроме всех других качеств, есть еще изумительный пример способа создания, противоречащего начальным правилам всякого сочинения. Литературная эволюция как раз и не считается с «начальными правилами».
Создавая «Евгения Онегина», Пушкин поставил перед собой задачу, в принципе, совершенно новую для литературы: создание произведения литературы, которое, преодолев литературность, воспринималось бы как сама внелитературная реальность, не переставая при этом быть литературой. ‹…›
В общеязыковой практике значение имени собственного определяется тем, что все участники разговора знают объект, который им обозначается. ‹…›
…Употребление собственных имен в художественном тексте создает несколько странную, с коммуникативной точки зрения, ситуацию. Требуется интимное знакомство с внетекстовой сущностью объекта, а объект как таковой вне текста вообще не существует.
Черновой автограф строф XXIII–XXIV из второй главы
Печатный текст черновика начала строфы XXIV из второй главы романа «Евгений Онегин» в VI томе Полного собрания сочинений А.С. Пушкина (1937)
Брату Эммануилу и его жене Рите
Едва произнесешь «Ее сестра звалась…», как любой школьник в России, «проходящий» по литературе «Евгения Онегина», подхватит:
…Татьяна[377].
И многие по памяти продолжат:
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
Учебники не упускают возможности отметить демократизм Пушкина – ведь он присвоил дворянке Лариной простонародное имя, «с которым неразлучно Воспоминание старины / Иль девичьей!». Нас убеждают, что именно народность героини поэт подчеркнул своим 13-м примечанием к тексту романа:
«Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фёкла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами».
Не замечаются ни Воспоминанья старины (древность имени) в стихе, ни указание на его иноязычность в примечании, – зато подчеркивается социально «низовая» распространенность имени Татьяна в России начала XIX века.
Юрий Михайлович Лотман в комментарии к XXIV строфе главы второй развил идею, что такое имя непривычно для русской литературы пушкинской эпохи. Он дал важную справку о тогдашних стилистических предпочтениях в использовании имен прозаиками и поэтами:
«Элегиям подобали условные имена, образованные по античным образцам (типа Хлоя, Дафна), в романсе или эротической поэзии допускались „французские“ Эльвина, Лизета, Лилета. Роман допускал „русские“, но „благородные“ имена для положительных героев: Владимир, Леонид; „комические“ для „характерных“ персонажей: Пахом, Филат. Среди имен, даваемых отрицательным персонажам, было и Евгений. Имя Татьяна литературной традиции не имело»[378].
Владимир Набоков в своем пояснении строфы тоже не обошел простонародность имени героини и добавил важную деталь из рукописей:
«В черновике этой строфы (2369, л. 35) Пушкин примерял для героини имя Наташа (уменьшительное от Наталья) вместо Татьяны. Это было за пять лет до того, как он встретил свою будущую жену Наталью Гончарову. Наташа (как Параша, Маша и др.) – имя с гораздо меньшими возможностями рифмы („наша“, „ваша“, „каша“, „чаша“ и еще несколько), чем Татьяна. Имя Наташа уже встречалось в литературе (например, „Наталья, боярская дочь“ Карамзина)»[379].
Скорее всего, писателю не довелось увидеть репродукцию автографа, на который он сослался. Это «вторичный» черновик, явно переписанный с предшествующей рукописи: все стихи написаны хотя и с пропусками некоторых слов, но не так спонтанно и многослойно, как Пушкин записывал их на начальной стадии сочинения. Здесь же, в первом стихе будущей строфы XXIV, было сначала уверенно записано имя, которое пушкинисты прочитали как Наташа.
Потом оно было зачеркнуто, над ним надписано: Татьяна.
Присмотримся к зачеркнутому имени и попробуем понять, что за ним таится.
В скорописи Пушкина многие буквы выглядят очень похожими, и можно легко ошибиться в прочтении слова, если не ясен его контекст. Так, прописные «П» и «Н» у него часто выглядят одинаково, равно как и строчные «р» и «т». Достаточно сравнить их написание в наброске «Когда порой Воспоминанье…», где прочитаны тексты почти всех стихов:
Не в светлый кр[ай]…
Неизъ[яснимой]…
Печальный остров —
берег дикой
Когда порой…
Грызет мне сердце в тишине…
В зачеркнутом имени Ольгиной сестры первая буква может быть и «Н», и «П», а третья буква мало чем отличается от «р» в словах сестра, страницы, романа.
Имя можно прочитать не только как Наташа, но и как… Параша.
Набоков в комментариях к авторской правке стиха неслучайно вспомнил Наталью Гончарову, еще даже не встреченную Пушкиным, – в пушкинистике сильна традиция «сближать» творения с реалиями биографии автора и проецировать одно на другое.