Ева — страница 1 из 11

АЛЕСЬ КОЖЕДУБ

ЕВА

Повесть

1

В Минск я приехал в ночь на первое сентября.

Дорога с юга, где я бродяжничал все лето, достойно завершила мою черноморскую одиссею. В станице Дондуковской на бахче я наткнулся на машину с могилевскими номерами.

— Земеля?

— Бобруйский, — сразу признал во мне своего шофер.

— Попутчик не нужен?

— А як же!

Назавтра машина загрузилась арбузами, и мы поехали.

Как я скоро понял, арбузы были левые. Какие-то накладные на них были выписаны, однако шофер нервничал. А когда на въезде в Ростовскую область он отдал ментам десяток отборных полосатых, мои сомнения развеялись.

— Не заметут? — спросил я.

— Документы в порядке, — пожал он плечами. — Но ведь чуют, гады, где можно поживиться. Банковский счет когда-нибудь видел?

Он сунул мне в руки чистый корешок счета.

— Ну и что?

— Заполнить надо.

Я порылся в сопроводительных документах, прикинул, написал на кореш­ке от фонаря номер счета Бобруйской райпотребкооперации.

Николай остановил машину.

— И все? — взял он двумя черными замасленными пальцами бумажку.

— Все.

— Дак, это... Поверят?

— Охота им проверять. Главное, чтоб цифры были, говорит мой батька бухгалтер.

Вот так мы ехали, питаясь арбузами с булками, а под Киевом у нас поле­тел диск сцепления. Николай полдня снимал коробку передач, полдня ста­вил ее на место, а нового диска на территории Украины не виделось даже в перспективе.

— Хана, — размазал он грязным рукавом по лицу пот, — дальше на второй передаче. Пойдешь ловить попутку?

Я, конечно, кореша не бросил, и до Бобуйска мы пилили со скоростью двад­цать км в час. Мокрые от пота штаны и футболка, чугунная голова, глаза, уже не реагирующие на свет встречных фар. И Николай, вцепившийся в баранку.

— Сколько тебе за все это обломится? — спросил я перед Бобруйском.

— Рублей триста кинут, — сжал он зубы. — Пусть попробуют меньше.

Я ничего не сказал, торопливо попрощался с Николаем на вокзальной площади и прыгнул в пригородный поезд. Опаздывать на занятия мне не хоте­лось по многим причинам.

В Минске я сел в такси, примчался к дяде Васе, за пять минут принял душ, за три позавтракал — и в университет, крикнув тете Нине, что вещи заберу вечером. Каким бы классным ни было мое длинное лето на море, альма-матер роднее. Заскребло что-то внутри, защемило, в горле комок. Не знал я, что настолько сентиментален.

И вот через две ступеньки на четвертый этаж в сорок вторую аудиторию. Привет, привет, привет. Как лето? Отлично!

От окна машет рукой Ленка-комсорг, ржет, хлопая по плечу, Крокодил, Володя выхватывает из сумки фотоаппарат и щелкает. Судя по этим троим, в мире ничего не изменилось. И слава Богу.

Несколько минут я в центре внимания, жму руки, подставляю щеку для поцелуя, позирую Володе. Но ее нигде нет, и в животе появляется неприятный холодок.

— Ева возле актового зала, — шепчет мне в ухо Ленка.

Я недоуменно смотрю на нее.

Ленка обиженно хлопает глазами, морщит лоб, фыркает. Она ко мне со всей душой, а я идиот. Как обычно.

— Явится, — говорю я комсоргу.

И тут же является Ева. Светлые волосы подстрижены по-новому. Карие глаза, опушенные длинными ресницами, сияют ярче прежнего. Темные брови так же непозволительно густы. И ростом стала выше, к своим ста семидесяти еще добавила сантиметров пять.

— Каблуки, — шепчет Ленка.

Я, наверно, успел покраснеть и побледнеть, но, к счастью, на мне загар индейца. С таким загаром и Ева не страшна.

— Привет, — киваю я.

— Привет, — улыбается Ева.

Она всем улыбается, не только мне. И спешит к своим подругам Светлане и Нине. Эти девули с первого дня выделили друг дружку. Все высоки, все строй­ны, все минчанки. Большинство в нашей группе из разных городов и весей, но элита только они: Ева, Светлана, Нина. На первом месте всегда Ева.

Год назад мы отправлялись на свою первую картошку. Девчата с криком и писком полезли в грузовые машины с наращенными бортами, ребята помо­гали им, и я впервые прикоснулся к руке Евы.

— Тебя как зовут?

— Ева.

Она произнесла — Эва, на польский манер. В машину я ввалился послед­ним. Ева подобрала длинную ногу, махнула рукой:

— Садись.

А у меня уже готова была фраза:

— Я хоть и не Адам, но внук Адама. Моя мама Лидия Адамовна.

Ева засмеялась, сверкнув крепкими зубами, и я понял, что рядом с ней мне всегда будет не по себе.

Тогда мы еще по-детски придавали значение оценкам, а у нас с Евой после вступительных экзаменов по девятнадцати баллов из двадцати.

— Умненькая? — спросил я.

— Ты должен быть умнее, — сразу расставила все по местам Ева.

И вот целый год позади, а у нас с Евой не разбери поймешь. Она не то чтобы равнодушна ко мне, но непостоянна.

— Ихняя сила в этом и есть, — подмигивал Володя.

Я злился.

— Какая сила?

— Ихняя.

— В чем выражается?

— Чтоб увернуться.

— А дальше?

— Пока не поймаешь.

Сам Володя поймал все сразу. На картошке он три дня присматривался, на четвертый остановился возле Светланы: эта.

— У нее жених, — предупредила его Ева.

Ева легко выдавала чужие секреты и не подпускала к своим.

— Какой такой жених?

— Парень у нее в армии.

— Он в армии, а я здесь.

И Володя принялся за дело. С утра до вечера снимал Светлану разными камерами и объективами. До утра сидел на крылечке дома, в котором жили красавицы. Подбрасывал в форточку цветы, сорванные в соседних палисад­никах. На пятый день осады изобразил из себя Симеона-столпника. Возле хаты был столб на бетонной подпоре, при желании на него можно влезть.

— Помоги.

Я помог.

Володя потоптался на крохотном пятачке, обнял, как жену чужую, столб и затих. Я постоял внизу, подумал, отошел к забору и сел.

Скоро девушки выскочили из хаты, впереди Ева, за ней Нина, Светлана выглядывала из сеней.

— Вовочка, ты что там делаешь? — крикнула Ева.

— Стою.

— Зачем?

— Чтоб вышла.

Нина толкнула локтем Светлану и прыснула.

— Долго стоять будешь?

— До конца картошки.

Тут они вовсе развеселились и ушли в дом.

— Промашечка вышла, — сказал я.

— Никогда! — поменял опорную ногу Володя.

Светлана вышла в брюках, свитере, куртке, теплой шапочке. Спуститься со столба Володе оказалось сложнее, чем влезть. Я подставил вытянутую вверх руку, Володя оперся на нее ногой — и рухнул вниз всеми своими вось­мьюдесятью килограммами.

— Ты живой?.. — подскочила к нему испуганная Светлана.

Володя, кряхтя, стал собирать рассыпавшиеся кассеты с фотопленкой. Я по­тихоньку побрел домой, радуясь, что у Володи все в порядке. Но у него так и должно быть. Вислоусый парубок из Прикарпатья, он был старше нас, опыт­нее, ну и способности никуда не денешь. Уж если Володя за что-нибудь брал­ся — атас, парни. Он фотографировал, собирал коротковолновые приемники с наушниками, вязал крючком, тягал штангу в университетском спортзале.

К концу первого курса Володя переселился к Светлане, сильно потеснив ее родителей и младшую сестру-гимнастку. Но это всеми нами было воспри­нято как должное. Сама Светлана уже давно не понимала, как можно ходить, есть, спать, сидеть на лекциях и сдавать экзамены без Володи. Кажется, она и думать перестала самостоятельно. Таращила на подруг круглые глаза, тупо кивала головой, оглядывалась на Володю: «Что мне им сказать?»

Ева и Нина отдалились от Светланы, не сильно переживая. Кошечки, гуляющие сами по себе, они находили удовольствие в общении друг с друж­кой. Окруженная поклонниками с физфака Ева — и немного отстраненная, медлительная Нина, при ближайшем рассмотрении обнаруживающая глу­бину суждений. А также, вероятно, и чувств, потому что воздыхателей у нее было всего двое. Оба старшекурсники и без пяти минут аспиранты, один переводчик с английского, второй журналист.

У меня с Евой не заладилось с первой картошки. То она фыркнет, то я, и оба с опасной склонностью укусить или царапнуть до крови. При этом весь курс дружно пророчил нам свадьбу, если не первую, то следующую, после Володи со Светланой. Больше остальных усердствовала Ленка-комсорг, бук­сиром таскала нас из угла в угол, заставляя объясняться. Ева снисходительно улыбалась, я злился.

Конечно, я догадывался, что мы с Евой из параллельных миров. Видим друг друга, осязаем, но слиться, как Володя и Света, не можем. Во-первых, ни один из нас не умел уступить. Точнее, не умел я, Ева не хотела. И ясно давала мне это понять. Ну а с меня вообще взятки гладки. Когда было научиться? Сразу после школы семнадцатилетним отроком в университет.

Необходима была пауза. И у меня хватило мозгов ее взять.

Но прежде надо сказать о Крокодиле, потому что не только подруг было трое, но и нас. Я, Володя и Крокодил, такова троица. Крокодил вырастил свою зубастую пасть в Донбассе, и он был во всех отношениях достойным шахтерским сыном. Рост под два метра, кулаки как кувалды, светло-серые глаза, удивляющиеся этому странному надводному миру. Крокодил вылез из-под воды, это становилось понятно всем, кто с ним сталкивался. И не только вылез, но дополз до филфака, распихал лапами окружающих и впал в спячку. То есть он ходил на занятия, ел, спал, читал книжки — и ждал, ждал добычу, игриво скачущую на берегу.

Крокодил занимался боксом, я вольной борьбой, это должно было нас сблизить. Но дружил Крокодил с Володей, меня же терпел, не больше. Конеч­но, донкихотствующему Володе нужен был Санчо Панса, кто спорит. Но Крокодил?!

И тем не менее так было. Первые полгода мы втроем снимали комнату. Крокодил спал, Володя неутомимо ткал паутину новой идеи, я качался на маятнике между отчаянием и надеждой. Ева была наяву и во сне, она притя­гивала и отталкивала. А главное, я не чувствовал под ногами опоры.

В декабре на первенстве города неожиданно для себя и соперников я стал серебряным призером. Это был тот самый случай, который судьба под­брасывает в критические моменты. С января мне выделили место в общежи­тии, и вообще я ощутил крепкую борцовскую руку, не только поддерживаю­щую, но и направляющую. Отныне можно было за себя не думать, а значит, и не терзаться. Тренируйся, парень, выбивай из головы сомнения. В феврале одни соревнования, в марте другие, в мае самые ответственные. А тут и сес­сия накатила.