— Вспомнила меня? Мы были знакомы во времена Сеньоры, я работал в забегаловке на углу улицы Республики. Когда я тебя первый раз увидел, ты еще совсем девчонкой была, — сказал он.
Я здорово переволновалась, потому что раньше Наранхо никогда не связывался со мной через посредников, а времена были такие, что доверять кому-то без проверки считалось большой глупостью и неосмотрительностью; не без опасений я пошла вслед за Негро, который в конце концов привел меня к какой-то автозаправке на окраине города. Команданте Рохелио ждал меня в сарае, где хранились старые автомобильные покрышки. Мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к полутьме и увидеть наконец этого человека, которого когда-то я так любила и который теперь казался мне таким чужим. Мы не виделись, наверное, несколько недель, и у меня не было возможности рассказать ему об изменениях, происшедших за последнее время в моей жизни. Мы поцеловались за грудой бочек с соляркой и канистр с отработанным маслом, и Уберто попросил меня достать ему план фабрики, где я работала: он собирался ограбить склад готовой продукции, чтобы переодеть кое-кого из своих бойцов в форму офицеров и солдат правительственной армии. Он задумал дерзкую операцию по внезапному захвату тюрьмы Санта-Мария, что позволило бы ему в случае успеха убить одним выстрелом трех зайцев: освободить своих товарищей, томящихся в застенках, нанести смертельный удар по правительству, которое будет просто обязано подать в отставку в связи с таким происшествием, и на глазах всего народа унизить армию. План оказался под угрозой срыва, когда я сообщила, что больше не работаю на фабрике и вряд ли смогу ему чем-то помочь, потому что у меня больше нет доступа на территорию. Кроме того, я имела глупость рассказать ему о том, как меня пригласил в ресторан полковник Толомео Родригес. Даже в полумраке склада я видела, как разозлился Уберто Наранхо, и безошибочно определила степень его ярости по интонации, с которой он начал задавать мне внешне вполне вежливые вопросы. По всей видимости, ему стоило больших трудов не сорваться и не поссориться со мной окончательно. В конце концов мы договорились увидеться в воскресенье в зоологическом саду.
В тот вечер по телевизору показывали очередную серию из бесконечного телеромана с участием Мими, и она смотрела его и восхищалась собой в компании Эльвиры, для которой сам факт того, что эту женщину можно лицезреть одновременно в двух ипостасях, служил лишним доказательством ее небесной природы. По окончании фильма Мими заглянула в мою комнату, чтобы, как обычно, пожелать мне спокойной ночи. Неожиданно для себя она увидела, что я не сижу за пишущей машинкой, а расчерчиваю лежащий передо мной лист бумаги какими-то линиями. Естественно, она спросила, с чего это я вдруг решила переквалифицироваться в чертежницы.
— Не суйся не в свое дело, только наживешь неприятности! — в ужасе воскликнула она, когда узнала о проекте, в котором я согласилась участвовать.
— Я не могу отказаться, Мими. Нельзя не видеть, что происходит в стране.
— Знаешь что, как-то мы до сих пор жили без участия в общественной жизни и борьбе, слава богу, ума хватало, может, поэтому мы до сих пор и живем спокойно. Ты сама посуди: здесь, в столице, да и вообще в стране никому ни до чего нет дела и твои дорогие партизаны не имеют никаких шансов на победу. Ева, вспомни, с чего мы с тобой начинали! Я по ошибке природы родилась в мужском теле, меня дразнили педерастом, меня насиловали, арестовали, бросили в тюрьму, и где я теперь? Понимаешь, к чему я клоню? Я всего в жизни добилась сама. А ты? Ты всю жизнь работала, ты родилась вне брака, в твоих жилах течет немыслимая смесь разных кровей, у тебя нет семьи, тебя никто ничему не научил, тебя никогда по-настоящему не лечили, о тебе не заботились, даже первую таблетку витаминов ты съела, заработав на нее сама. Но как бы то ни было, мы с тобой выбрались из нищеты и чего-то добились. И ты хочешь все это потерять в один миг?
В некотором смысле она была права: к тому времени нам действительно удалось кое в чем рассчитаться с жизнью по полной программе и еще остаться в плюсе. Что такое бедность и даже нищета, мы прекрасно помнили, цену деньгам знали, что, впрочем, не мешало нам тратить их не слишком разумно и бережливо. Однако мы уже зарабатывали достаточно и могли позволить себе кое-какие излишества и даже элементы роскоши. Мы считали себя почти богатыми. Я получила аванс за свой сценарий — сумму, казавшуюся мне целым состоянием; эти деньги просто жгли мне руки и оттягивали карманы. Мими, в свою очередь, была в расцвете творческих сил и уже несколько лет оставалась одной из самых востребованных актрис в стране. Ей наконец удалось подобрать нужную комбинацию ежедневных разноцветных таблеток, и она чувствовала себя в новом теле, будто с ним и родилась. От ее былой робости не осталось и следа: теперь она была готова пошутить даже на те темы, от одного намека на которые в прошлом заливалась румянцем. Помимо роли Алехандры в телеромане, она готовилась к репетициям в театре: ей предложили главную роль в спектакле, посвященном шевалье де Эону, трансвеститу XVIII века, тайному агенту, служившему французской короне в женском платье; обман был обнаружен, лишь когда этот искусный шпион скончался в возрасте восьмидесяти двух лет и слугам пришлось переодевать труп для похорон. Мими сам Бог велел сыграть эту роль, и пьеса была написана специально для нее самым знаменитым в стране драматургом. По-настоящему же счастливой ее делали не успехи в творчестве, а обретенная гармония в личной жизни: астрологические расчеты совпали с ее чувствами, и она поняла, что встретила наконец человека, с которым будет счастлива провести свои зрелые годы. Встречи с Аравеной становились все более частыми, пробуждая в ее сердце прямо-таки юношеские восторги и иллюзии; такого романа у нее не было еще никогда: этот человек ничего от нее не требовал, заваливал подарками, осыпал комплиментами, водил по самым модным клубам и ресторанам, где собиралась публика, способная оценить ее красоту, и берег ее, как собиратель произведений искусства бережет жемчужину своей коллекции. Ева, у нас наконец-то наладилась жизнь, не ввязывайся ты во всякие сомнительные дела, умоляла меня Мими, я же парировала все ее просьбы жесткими аргументами, которые столько раз слышала от Уберто Наранхо: я говорила, что мы всего лишь два маргинальных члена общества, которые приговорены всю жизнь бороться за каждую лишнюю монету, за любой кусок хлеба; даже если нам удалось разорвать цепи, сковывавшие нас с самого дня зачатия, мы все равно остаемся заперты в выстроенной обществом вокруг нас тюрьме, и за эти стены без активной борьбы нам никогда не выбраться. Речь идет не о том, чтобы улучшить собственную жизнь, а о том, чтобы изменить общество в целом. Мими выслушала мою речь от начала до конца, не перебивая, а затем вдруг заговорила своим былым мужским голосом с несвойственной ей убежденностью; ее речь резко контрастировала с розовыми кружевами на манжетах халата и изящными завитками ее роскошных волос.
— Все, что ты сказала сейчас, — величайшая глупость. Предположим, что случилось невероятное и революция твоего Наранхо победила, так я голову даю на отсечение, что через некоторое время он будет вести себя точно так же нагло, жестоко и несправедливо, как все мужчины, которые приходят к власти.
— Ты не права. Он не такой. Он думает не о себе, а о народе.
— Хорошо быть добрым, пока тебе ничего другого не предлагают. Ты посмотри на него другими глазами: сейчас он изгой, прячущийся в сельве, но ты попробуй представить его членом правительства. Пойми, Ева, такие люди, как Наранхо, неспособны к настоящим переменам, они лишь слегка меняют правила игры, и притом всегда в свою пользу. Авторитарность, жажда власти, алчность, стремление подавить любого несогласного — все они одним миром мазаны.
— Но если не он, то кто тогда?
— Да, например, мы с тобой. Менять нужно не внешний мир, а внутренний. Нужно лечить душу народа и каждого в отдельности. Конечно, на это уйдет много лет и даже поколений и у нас с тобой не хватит сил довести дело до конца. Ладно, я вижу, что ты для себя уже все решила, и не хочу бросать тебя в трудную минуту. Давай договоримся: я пойду с тобой в зоопарк и поговорю с твоим возлюбленным идиотом. Неужели он не соображает, что ему нужен не план фабрики, а план тюрьмы Санта-Мария?
В последний раз, когда команданте Рохелио видел мою подругу, ту еще звали Мелесио и он при всех своих странностях еще походил на нормального мужчину и преподавал итальянский в школе иностранных языков. Несмотря на то что Мими постоянно мелькала на телевидении, а ее портреты не сходили со страниц светских журналов, Уберто ее не узнал: он жил в другом измерении, в параллельном мире, где не было места подобным фривольностям. Я часто рассказывала ему о своей подруге, но он явно не ожидал увидеть рядом с обезьянником эту роскошную женщину, одетую во все красное, чья красота мгновенно повергла в прах все его представления о том, как следовало относиться ко всякого рода извращенцам и людям с нестандартной ориентацией. Нет, перед ним стоял отнюдь не какой-то раскрашенный педераст, а настоящая богиня, способная одним взглядом укротить свирепого дракона.
Долго оставаться неузнанной Мими не могла, но мы все же попытались смешаться с толпой и решили пройтись по дорожкам зоопарка, подкармливая голубей кукурузой, — нормальная семья на воскресной прогулке. При первой же попытке команданте Рохелио теоретически обосновать свою вооруженную борьбу Мими остудила его пыл, выдав одну из цветистых нецензурных тирад, специально припасенных для экстренных случаев. Продраться через эту череду ругательств стоило некоторого труда, но, приложив определенные усилия, можно было уловить и суть высказывания: Мими рекомендовала лидеру повстанческого движения заткнуться и держать свои рассуждения при себе, потому что она не столь простодушна и впечатлительна, как я, ее младшая подруга; она согласилась помочь этому отморозку с одной л