Достоевский не оправдал надежд Белинского, поскольку не пошел по тому пути, на который Белинский хотел его поставить, пустился в исследования человеческих характеров вместо того, чтобы заниматься социальной проблематикой. И тем не менее даже после фактического разрыва с Белинским Достоевский не сразу освободился от его влияния.
С. Д. Яновский
В 1847 году Белинский написал открытое письмо Гоголю, обрушившись на него с нападками за книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». В этой книге Гоголь, известный всей России своей сатирической прозой, решился изложить свои взгляды на христианство, Православие, судьбу России. Книга подверглась критике с разных сторон. Еще на этапе подготовки к изданию на нее пыталась наложить вето духовная цензура на том основании, что понятия о Церкви Русской и духовенстве в книге показались цензору «конфузными». Сам факт обращения светского писателя к духовным вопросам смутил цензора. Это препятствие, однако, удалось преодолеть, книгу напечатали с разрешения Святейшего Синода. Тогда уже за нее взялась либеральная критика, с точки зрения которой оценки, сделанные Гоголем, были тенденциозными и реакционными.
В своей книге Гоголь с большим вдохновением говорит о Церкви: «Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей. Но дела свои они делают лучше, нежели мы: они не торопятся и, зная, чего требует такой предмет, совершают свой труд в глубоком спокойствии, молясь, воспитывая самих себя, изгоняя из души своей все страстное, похожее на неуместную, безумную горячку, возвышая свою душу на ту высоту бесстрастия небесного, на которой ей следует пребывать… Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с Неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, – и эта Церковь нами незнаема!»
Ф. Моллер. Н. В. Гоголь
Именно эти слова более всего возмутили Белинского, разразившегося гневными инвективами в адрес Гоголя: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия… что Вы делаете?.. Что Вы подобное учение опираете на православную церковь – это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии… По-Вашему, русский народ – самый религиозный в мире: ложь!.. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности».
Письмо Белинского Гоголю не было опубликовано, но расходилось в многочисленных рукописных копиях. Одна из них попала в руки Достоевского и едва не стоила ему жизни.
Петрашевцы
Весной 1847 года Достоевский начинает посещать кружок молодых вольнодумцев, собиравшийся по пятницам в доме сотрудника внешнеполитического ведомства М. В. Петрашевского. Внешне этот кружок представлял собой светский салон, посетитель которого мог ближе сойтись с представителями творческой интеллигенции, расширить свой кругозор и круг знакомств. Среди гостей бывали писатель М. Е. Салтыков-Щедрин, поэт А. Н. Плещеев, композитор и пианист А. Г. Рубинштейн. Одно из собраний кружка в 1849 году посетил М. И. Глинка, и Достоевский был счастлив лично познакомиться с автором оперы «Руслан и Людмила», которой искренне восхищался.
Привлекала посетителей салона и возможность поужинать у Пет рашевского. По воспоминаниям одного из участников кружка, «чаю и что следует к чаю было всегда довольно; в особенности насчет ужина он был распорядителен: телячьи котлеты с зеленым горошком, поросенок под сметаной, а иногда блюдо дичи, в заключение пирожное и что следует к ужину в приличном количестве. Лакеев и официантов за ужином не полагалось, еда и питье выставлялись на стол (в центре кипящий самовар), и гости сами себя обслуживали». Отметим, что это описание пятничного ужина. Разумеется, никакие постные дни петрашевцами не соблюдались, а в Страстную Пятницу демонстративно устраивали «разговенье», ставя на стол разнообразные скоромные блюда.
За респектабельной внешностью светского салона скрывался интерес многих членов кружка Петрашевского к либеральным и революционным идеям. Конкретной политической программы у идеологов кружка не было, так как его составляла разношерстная публика: от утопистов-мечтателей до революционеров, грезивших государственным переворотом и свержением монархии. Но разговоры велись иногда достаточно радикальные, и тема «переворота» или «восстания» то и дело возникала в выступлениях участников собраний.
М. В. Петрашевский
Не стеснялись петрашевцы выступать против религии и Церкви: «За время общения с петрашевцами, – пишет Л. Сараскина, – Федор Михайлович не раз бывал свидетелем лихого богохульства… Религия вредна, говорили здесь; она подавляет разум и заставляет человека быть добрым из страха наказания. Подвергали сомнению достоверность книг Священного Писания, называли их апокрифическими, написанными не апостолами, слушавшими учение Христа, а позднейшими лидерами касты духовенства, “жаждавшего забрать в свои руки власть”. На пятничных собраниях толковали, что с помощью науки нельзя положительно доказать ни бытия Божия, ни Его небытия – и то, и другое только гипотеза. Богословие называлось бреднями, вышедшими из монашеских клобуков. Утверждалось, что Сам Иисус Христос – не Бог, а простой человек, “такой же, как и мы, но гениальный и посвященный в таинства наук, нововводитель, умевший воспользоваться своим положением”. В одной из найденных у Петрашевского речей Иисус Христос был назван демагогом, неудачно кончившим свою карьеру; ему, впрочем, возражали: почему же неудачно, если учение завоевало весь мир?»
С целью сбора сведений о реальных целях членов кружка в их среду был внедрен агент, который регулярно доносил в III Отделение, чем они живут и дышат. Понадобилось чуть больше месяца, чтобы собрать достаточно улик. 23 апреля 1849 года большинство петрашевцев, включая Ф. М. Достоевского, были арестованы и помещены в Петропавловскую крепость. Достоевский в одночасье оказался в тюремном каземате, отрезанный от привычного круга чтения и общения.
М. М. Достоевский – брат писателя
В августе он пишет брату Михаилу: «Хочешь мне прислать исторических сочинений. Это будет превосходно. Но всего лучше, если б ты мне прислал Библию (оба Завета). Мне нужно. Но если возможно будет прислать, то пришли во французском переводе. А если к тому прибавишь и славянский, то все это будет верхом совершенства».
Почему во французском переводе? Потому что полного русского перевода Библии на тот момент вообще не существовало, а те части Библии, которые в эпоху Александра I были переведены на русский, в том числе Новый Завет издания 1823 года, при Николае I оказались под запретом: восторжествовало мнение, что Библию можно читать только по-славянски. «В переводе не было ничего такого, что заслужило бы такую строгую меру. Он пострадал мученически», – писал впоследствии митрополит Московский и Коломенский Филарет. Изъятый из общественного употребления, перевод этот на несколько десятилетий оказался недоступен для широкой публики. Парадоксальным образом, однако, им могли пользоваться каторжники: у них это издание не изымалось.
Следствие по делу петрашевцев велось восемь месяцев. Достоевскому инкриминировали, в частности, то, что на одном из собраний он читал вслух письмо Белинского Гоголю. Сочувствовал ли он на тот момент автору письма? Отвечая на вопросы следователей, он всеми силами старался доказать, что занимал нейтральную позицию в споре Белинского с Гоголем: «Я прочел письмо Белинского Гоголю… Я его прочел, стараясь не выказывать пристрастия ни к тому, ни к другому из переписывавшихся. По прочтении письма я не говорил об нем ни с кем из бывших у Петрашевского. Мнений об этой переписке тоже не слыхал… Сознаюсь, что я поступил неосторожно».
Петропавловская крепость. Фотография нач. ХХ в.
В формальном объяснении, поданном следователям, Достоевский еще более критичен по отношению к Белинскому: «Меня обвиняют в том, что я прочел статью “Переписка Белинского с Гоголем” на одном из вечеров у Петрашевского. Да, я прочел эту статью, но тот, кто донес на меня, может ли сказать, к которому из переписывавшихся лиц я был пристрастнее? Пусть он припомнит, было ли не только в суждениях моих (от которых я воздержался), – но хоть бы в интонации голоса, в жесте моем во время чтения, что-нибудь способное выказать мое пристрастие к одному лицу преимущественно, чем к другому из переписывавшихся? Конечно, он не скажет того. Письмо Белинского написано слишком странно, чтоб возбудить к себе сочувствие. Ругательства отвращают сердце, а не привлекают его; а все письмо начинено ими и желчью написано. Наконец, вся статья образец бездоказательности – недостаток, от которого Белинский никогда не мог избавиться в своих критических статьях и который усиливался по мере истощения нравственных и физических сил его в болезни». И далее рассказывает о своем кратком знакомстве с Белинским, ссоре с ним и разрыве.
Следователи, судя по всему, не поверили в искренность показаний подсудимого. Наряду с другими петрашевцами, он был приговорен к смертной казни через расстрел. Затем отдельны