— Что там случилось? — Выглянул индус с порога магазина и с жадным видом смотрел на меня.
— Херня какая-то свалилась с неба, — нервным движением подхватил я тележку на колесиках.
— Эй, со своим пакетом нельзя! — Замахал он руками на пакет с дохлой собакой.
Я коротко кивнул и бросил возле входа.
— В ящик положи, украдут! — Веско произнес он мне в спину, пока я лихорадочно принялся сгребать продукты, сковородки, ножи, упаковку чистящего порошка, мыло, связку ниток, десять упаковок яиц, бадью молока, какую-то хрень с нечитаемым названием над ценником с индийским чаем, трамбуя все на дне тележки и отчаянно думая, что будет, если чего-то будет не хватать.
— Раджеш, у тебя тут была соль.
— На верхней полке позади тебя.
— Точно! — Ухватил я сразу три пачки и смел к остальному.
— Генри, что, война началась? — Обеспокоенно смотрел он на нагруженную тележку.
— Хер его знает. — Нервно цапнул я пачку с хлопьями.
— Тогда ничего не продается! — Замахал он руками. — Выгружай! Сегодня магазин закрыт.
«Двенадцать минут сорок четыре секунды» — скрипнул я зубами, отсчитывая время.
Я выдернул пистолет из-за пояса и показал Раджешу.
Тут же дернулся с места охранник, отступая за колонну вне магазина.
— Вот за эту телегу. — Аккуратно положил я пистолет на прилавок. — Вдобавок к деньгам. — Нервно смотрел я на продавца.
«Одиннадцать минут пятьдесят секунд…»
— Руки, мля! Руки поднял в гору! — Гаркнул охранник со входа, направив на меня свой пистолет.
— Майк, это хороший парень. — замахал руками Раджеш. — Он честно платит!
Мой ствол тут же исчез с прилавка.
— С вас двести долларов, — невинно посмотрел на меня индус, взвесив покупки взглядом и накрутив не меньше двух цен.
— Давай терминал, — рефлекторно взял я сотовый из кармана.
— Электричества нет, только наличные, — развел тот руками.
М-мать!
— Телефон тоже бери, — чуть не прорычал я, оставляя смарт на стойке. — Он всяко дороже этого барахла.
«Одиннадцать минут пять секунд…»
Закинул пакет в телегу и быстро покатил с ним в сторону дома.
— Эй, телегу верни! — с акцентом возмутились за спиной.
— Нахер пошел! — Огрызнулся я, огибая выбоины в асфальте и лихорадочно отсчитывая мгновения.
Дважды чуть не упал, один раз чудом избежал внимания патруля копов — у них отчего-то машина работала, и даже люстра беззвучно переливалась сине-красным цветом. А я тут, блин, как иллюстрация мародера…
Но кое-как добрался до подъезда и, зацепив телегу сбоку, кряхтя, попер на свой этаж.
Где-то позади заорал от боли мужик, и я прибавил шагу.
Телега все-таки свалилась, но уже внутри квартиры, а я полетел за ней, кое-как отдышавшись на горе покупок.
«А если я все себе напридумывал? Олух, теперь ни ствола, ни телефона. У ментов же тачка на ходу! А смарт ты, дурак, даже включить не попытался! Хотя если б тот перед Раджешем не заработал — черт бы он мне что отдал».
«Две минуты двадцать пять…» — Сжав зубы, все-таки сосчитал я, заставил себя встать, закрыть дверь и поставил ванну наполняться водой.
«Перо Предвестника» — золотое перо из той крылатой твари, которая по версии всех психиатров мне привиделась в момент смерти отца от лося — я хранил в отдельном пенале, скрывая его существование и от убеждавших меня врачей, и от матери, не любившей все, связанное с трагедией в заповеднике. Тогда быстро пришло понимание, что лучше соглашаться и кивать, и тогда перестанут пичкать таблетками, от которых постоянно хочется спать и бездумно смотреть в стену. В воду его.
Там же, в пенале, никелированный значок отца. Его значки и медали, наградная планка, тяжелая ручка «паркер» и коллекционные монеты. Все — в воду.
Доску из угла комнаты долой, оттуда — тайник с наличными и парой золотых цепочек. Никакого криминала — просто это тоже деньги, и ими тоже платят. Серебряную цепочку с шеи. В воду.
Все, что было в телеге, разорвать и поспешно в воду. Собаку — туда же. Прости меня, пес.
Оглядел получившееся месиво, в которым плавала яичная скорлупа, скомкавшийся порошок, крупа и темно-синие пятна чистящего средства.
Что я творю… Но: «пятнадцать секунд». И ощущение страха, ощущение, что я страшно опаздываю — даже сильнее, чем когда я вскрывал для шефа сигнализацию в ювелирном.
Быстро скинув кроссовки, погрузился в жижу.
«Пять…» «Четыре…»… «Один…».
Тишина, шипение пузырей над водой, тухлый и неприятный воздух, мокрая одежда, оттягивающая плечи.
«Дейв уволит нахрен…».
Звуки улицы через крошечное окошко над ванной.
«Сейчас зайду копы, а я тут…М-мать…Какой тебе институт — в дурку заберут, от клейма не отмоешься…»
И спокойный голос в голове перед тем, как свет в глазах погас.
«Эволюция началась».
Глава 2
Рождение происходило в темноте и холоде, через боль и удушье, через исцарапанное в кровь горло, которое не могло издать крик и вдохнуть для этого воздух. Пока, наконец, тело не согнулось в диком спазме, выкашляв комок грязи, и схлопнутые легкие получили свой кислород. С сипением и хрипом, малыми глотками, я вновь учился дышать, прижимая колени к груди руками и содрогаясь от озноба. Вязкая взвесь закрывала нос и норовила залезть в рот — я ощущал ее языком и выталкивал из себя. Руки чувствовали на коже тонкую скользкую пленку, бок и ноги царапало что-то шероховатое и ледяное, а в левом виске отдавало болью от пульса. Я отвел правую руку и дрожащими пальцами провел по лицу, чувствуя, как поддается и сдвигается с кожи толстый слой грязи. Стало светлее.
«Не ослеп» — пронеслось с весельем висельника в голове. — «Живой» — накатила куда более серьезная мысль, сопровожденная крупной дрожью.
— Х-холодно… — было первое слово, произнесенное хриплым, почти незнакомым голосом.
Пересохшее горло недовольно сглотнуло, отозвавшись вспышкой знакомой боли, и потребовало пить.
«Надо вставать».
Руки зашарили по сторонам, но быстро уперлись пальцами в шершавый и податливый металл вокруг — а осторожно проведя вверх и в сторону, обнаружили тонкую и острую кайму…
«Ванна была эмалированной…» — пришла тягучая мысль, отозвавшись болью в виске. — «Эмаль сожрало… И металл тоже поело…»
Двигаться не глядя, рискуя пропороть себе бок о ржавчину — такая себе идея.
Я попытался аккуратно освободить кожу вокруг глаз, цепляя ногтями корочку подсохшей дряни. Ресницы отпускало неохотно — в конце концов, прошипев от боли, я все-таки смог открыть веки.
Сверху нависал знакомый потолок ванной — серый, заросший мелкой паутиной, трепыхавшейся под сквозняком. Удивительно красивой паутины, видимой невероятно четко — до каждой нитки и сопряжения, до каждой пылинки.
Если бы в теле были слезы, я бы расплакался от счастья. Я медленно изучал каждую трещинку в штукатурке, каждую деталь и уголок, и эту забавную надпись над крошечным домашним паучком-мухоловом. Приятным зеленым цветом.
— Что за?.. — Дернулся я от удивления, и остатки ванны подо мной со скрежетом развалились на три части, словно того и ждали — будто отживший свою функцию кокон.
Я проморгался, тут же зашипев от жжения, когда грязь попала под веки, и еле удержался от того, чтобы потереть глазами руками. Посмотрел вбок, затем снова в угол — вот он, паучок, виден отчетливо. Только никакой надписи нет. Крыша едет…
Кое-как оперся на локтях, согнул ноги и перенес их вбок, на плитку вне ржавого остова ванны, собрав пятками кучу пыли. Некоторое время недоуменно смотрел на запыленный пол — это какой ветер был, если с улицы успело нанести… Посмотрел наверх — мутное окошко под потолком стояло приоткрытым, и свежий воздух холодил кожу до зябкости и дрожи.
Впрочем — еще раз оглядел я ржавый остов ванны, вообще не понятно, что тут происходило и как долго… Что-то я не вижу вокруг всего того, что накидал в воду — только черноватая липкая жижа на дне и на коже. Даже одежду — и ту сожрало… Кроссовки, кроссовки я ведь скинул! Дернувшись вбок, увидел свои «Найки» серыми от пыли.
Переждав судорогу в ноге и еле не навернувшись обратно, смог подняться и вдеть ноги в обувь — стало гораздо теплее, как-то увереннее и спокойнее. Только за стену от накатившей слабости все равно пришлось подержаться — или это потому, что все вокруг такое непривычно детализированное и яркое, аж голова закружилась…
Нет, но глаза мне починило знатно… Только, дебила кусок, надо было просить плазму из рук, вечную жизнь или пуленепробиваемую кожу. Вот же…
«Хрен с ним, разберемся», — повел я головой, привыкая к четкой картинке. Наверное, круто так жить всю жизнь. Ладно, еще насмотрюсь.
Я доковылял до раковины с зеркалом — видок, конечно, словно из земли выкопали — весь грязный и тощий, будто год еду не видел. Провел длинными ногтями по ершику коротких волос — будто прежняя прическа растворилась, и волосы выросли вновь… Ресниц почти нет — вырвал, когда убирал грязь. А в остальном — те же зеленые глаза и высокий лоб, унаследованные от матери, прямой нос и острые скулы от отца. Кожа у глаз все еще оставалась под слоем зеленоватой патины, которую немедленно захотелось стереть.
Крутанул вентили холодной и горячей воды — в трубе слабо загудело и выплюнуло затхлым воздухом. Вот же, а…
Кухня! Там термопот с водой… Я шагнул было на выход и с недоумением посмотрел на сорванную с петель и заклинившую в проеме дверь. Дернул за ручку — а створка просто застряла внутри перекореженной дверной коробки, будто ее долго били снизу. Взгляд невольно скользнул вниз, отметив выломанный угол со взлохмаченными краями — следы, словно зубами пытались прогрызть… Внутри стало как-то сильно не по себе. Двери у меня были хорошие — не картон, как в дешевых мотелях. В этом доме сдавали комнаты еще в прошлом веке, когда массив дерева еще не стоил бешеных денег.
Я напряженно прислушался, помня о грохоте железа в ванной. Но ничего не было слышно, и напряжение тихонечко отпускало, заставляя вспоминать о холоде. И только потом до меня дошло, что тишина была абсолютной.