ый ребенокъ, получивъ первичное понятіе обо всемъ на первыхъ урокахъ, развивался бы гармонически, соотвѣтственно его умственнымъ способностямъ въ свободно избранной обстановкѣ. Но посредством ли школы или помимо нея, всякое великое завоеваніе науки въ концѣ-концовъ становится достояніемъ всего общества. Профессіональные ученые въ теченіе цѣлыхъ вѣковъ работаютъ надъ изысканіями и гипотезами, сражаясь среди заблужденій и лжи; но когда истина, наконецъ, познается, что часто бываетъ наперекоръ имъ и благодаря какимъ-нибудь смѣльчакамъ, которыхъ сначала оплевываютъ, она открывается во всемъ своемъ блескѣ, простая и ясная. Всѣ легко ее воспринимаютъ, кажется, что она была извѣстна всегда.
Нѣкогда ученые воображали, что небо представляетъ собою круглый куполъ, металлическій сводъ, — даже не одинъ, а нѣсколько сводовъ: три, семь, девять даже тринадцать, я каждый усѣянъ своими звѣздами, двигающимися по различнымъ законамъ, со своимъ особеннымъ устройствомъ и своими сонмами ангеловъ и архангеловъ для охраненія ихъ. Но съ тѣхъ поръ, какъ разрушены всѣ эти сложныя небеса, о которыхъ говорятъ Библія и Талмудъ, не найдется ни одного ребенка, который не зналъ бы, что земля окружена свободнымъ, безконечнымъ пространствомъ, хотя его не учатъ спеціально этому. Это одна изъ тѣхъ истинъ, которыя нынѣ становятся всеобщимъ наслѣдствомъ. Такъ было со всѣми великими научными пріобрѣтеніями. Они, такъ сказать, входятъ въ ту атмосферу, которой мы дышемъ.
Каковы бы ни были источники просвѣщенія, оно доступно всѣмъ, и на долю рабочихъ приходится не меньшая часть. Пусть какое-нибудь открытіе сдѣлано буржуа, дворяниномъ или разночинцемъ, будетъ ли ученый горшечникомъ Полисси, или канцлеромъ Бэкономъ, ихъ изобрѣтеніями будетъ пользоваться весь міръ. Конечно, привиллегированные очень желали бы сохранить для себя выгоды знаній, предоставивъ народу оставаться въ невѣжествѣ. Чуть не ежедневно предприниматели примѣняютъ тотъ или другой химическій способъ, и привиллегіями и патентами присваиваютъ себѣ исключительное право на фабрикацію тѣхъ или иныхъ полезныхъ для человѣчества предметовъ; какъ извѣстно императоръ Вильгельмъ требовалъ отъ врача Коха признанія государственной монополіей изобрѣтеннаго имъ средства излѣченія; многіе изобрѣтатели работаютъ надъ тѣмъ только, чтобы удовлетворить эгоистическіе вкусы богатыхъ.
Такіе эксплуататоры знаній попадаютъ въ положеніе волшебника изъ «тысячи и одной ночи», распечатавшаго сосудъ, въ которомъ въ продолженіи десяти тысячъ лѣтъ запертъ былъ усыпленный геній. Они хотѣли бы снова запереть его, и запечатать тремя замками, но забыли слова заклинанія и геній остался свободнымъ навсегда.
И по какому то странному противорѣчію, оказывается, что относительно всѣхъ соціальныхъ вопросовъ, въ которыхъ рабочіе имѣютъ прямой и естественный интересъ требовать всеобщаго равенства и всеобщей справедливости, имъ легче, чѣмъ профессіональнымъ ученымъ, удается познаніе истины, которая и есть дѣйствительное знаніе.
Было время, когда огромное большинство рождалось, жили рабами и не имѣли другого идеала, какъ перемѣнить господина.
Никогда имъ не приходила въ голову мысль, что всѣ «люди равны». Теперь же они знаютъ и понимаютъ, что это скрытое равенство, въ сущности уже осуществленное эволюціей, въ будущемъ должно превратиться въ равенство реальное, посредствомъ революціи, или вѣрнѣе непрерывнаго ряда революцій. Рабочіе, наученные жизнью, иначе понимаютъ законы политической экономіи, чемъ профессіональные экономисты. Они не заботятся о ненужныхъ подробностяхъ и подходятъ прямо къ сущности вопроса, спрашивая себя относительно каждой реформы, обезпечитъ ли она имъ хлѣбъ или нѣтъ. Къ различнымъ видамъ налоговъ, прогрессивнымъ или пропорціональнымъ они остаются равнодушны, зная, что всѣ налоги въ послѣднемъ счетѣ оплачиваются бѣднѣйшими. Они знаютъ, что для громаднаго большинства ихъ дѣйствуетъ «желѣзный законъ»; который не имѣя того фатальнаго неизбѣжнаго характера, который ему прежде приписывали, тѣмъ не менѣе является для милліоновъ людей страшной дѣйствительностью. Въ силу этого голодный, самымъ фактомъ своего голода, обреченъ на полученіе за свой трудъ только скуднаго пропитанія. Суровый опытъ постоянно подтверждаетъ эту необходимость, вытекающую изъ права силы. Не стало-ли общимъ правиломъ обрекать на гибель человѣка, когда онъ становится не нуженъ и безполезенъ своему хозяину?
И такъ, безъ всякаго парадокса можно сказать, что народъ или по крайней мѣрѣ та часть народа, которая имѣетъ досугъ мыслить, не проходя даже университетскаго курса, обыкновенно знаетъ гораздо болѣе, чѣмъ большинство ученыхъ; онъ не хочетъ знать безконечныхъ подробностей, онъ не посвященъ въ тысячи головоломныхъ формулъ; его голова не загромождена названіями на всѣхъ языкахъ, какъ библіотечный каталогъ, но горизонтъ его шире, онъ видитъ дальше, съ одной стороны въ глубь прошлаго, съ его варварскимъ состояніемъ человѣчества, съ другой, въ преобразованное будущее; онъ лучше понимаетъ послѣдовательность событій; сознательно относится къ великимъ историческимъ движеніямъ; лучше знакомъ съ богатствомъ земного шара; въ концѣ концовъ онъ больше человѣкъ. Въ этомъ смыслѣ можно сказать, что иной товарищъ, анархистъ, изъ нашихъ знакомыхъ, котораго общество признало достойнымъ лишь тюрьмы, въ сущности мудрѣе цѣлой академіи или цѣлой банды студентовъ, только что выпущенныхъ изъ университетовъ, нагруженныхъ научными фактами. Ученый чрезвычайно полезенъ какъ каменщикъ: онъ извлекаетъ матеріалъ, но не онъ имъ пользуется, и дѣло, уже всего народа, всего общества, воздвигнуть зданіе.
Пусть каждый возвратится къ своимъ воспоминаніямъ и онъ можетъ тогда констатировать перемѣны, происшедшія съ половины девятнадцатаго вѣка въ образѣ мыслить и чувствовать и вытекающихъ, слѣдовательно, изъ этого соотвѣтственныхъ измѣненій въ манерѣ дѣйствовать. Казалось несомнѣннымъ, что въ каждой организаціи должна быть голова, начальникъ, командиръ. На небесахъ Богъ, хотя бы это былъ Богъ Вольтера; властитель на тронѣ, или на креслѣ, будь то конституціонный король или президентъ республики, «откормленный боровъ», по удачному выраженію одного изъ нихъ самихъ; хозяинъ при каждой фабрикѣ, старшина въ каждой корпораціи, мужъ или отецъ съ грубыми окриками въ каждомъ хозяйствѣ. Но со дня на день предразсудокъ разсѣивается и престижъ власти падаетъ; ореолъ блѣднѣетъ по мѣрѣ того, какъ наступаетъ день. Вопреки приказаніямъ, чтобы и невѣрующія дѣлали видъ что они вѣрять, вопреки академикамъ и профессорамъ, которые должны притворяться, чтобы сохранить свой престижъ, — вѣра исчезаетъ и не смотря на всѣ колѣнопреклоненія, крестныя знаменія и мистическія комедіи, вѣра въ Вѣчнаго Господа, отъ котораго происходитъ власть всѣхъ смертныхъ господъ разсѣивается, какъ сновидѣніе ночи.
Кто бывалъ въ Англіи и Соединенныхъ Штатахъ,черезъ двадцатилѣтній промежутокъ, того поражаетъ чудесное преобразованіе, совершившееся въ умахъ въ этомъ направленіи.
Оставивъ людей нетерпимыми фанатиками, коснѣвшими въ своихъ религіозныхъ и политическихъ вѣрованіяхъ, ихъ находили интеллигентными, свободомыслящими, чуткими ко всякой лжи и несправедливости. Ихъ уже не устрашаетъ призракъ мстительнаго Бога.
Упадокъ уваженія есть важнѣйшій практическій результатъ этой идейной эволюціи.
Чѣмъ въ самомъ дѣлѣ недовольны попы, бонзы или муллы? Тѣмъ что люди умѣютъ думать не по ихъ указамъ. На что также жалуются сильные міра сего? На то, что ихъ третируютъ, какъ простыхъ смертныхъ, имъ не уступаютъ дороги, имъ небрежно кланяются.
Да и повинуясь представителямъ власти ради куска хлѣба, и отдавая имъ внѣшніе знаки почтенія, люди знаютъ цѣну этимъ господамъ, ихъ собственные подчиненные первые стараются обратить ихъ въ посмѣшище. Не проходитъ и недѣли, чтобы по адресу судей, одѣтыхъ въ красныя мантіи, съ форменными шапочками на головахъ не раздавались со скамей подсудимыхъ ругань и насмѣшки ихъ жертвъ. Даже иногда заточенные бросаютъ своими деревянными башмаками въ головы предсѣдателей суда. А генералы! Мы ихъ видѣли на дѣлѣ. Мы видѣли, какъ они съ важнымъ, напыщеннымъ величественнымъ видомъ осматривали аванпосты, не давая даже себѣ труда подняться на воздушномъ шарѣ или послать офицера наблюдать позиціи непріятеля. Мы слышали, какъ они отдавали приказы разбирать мосты, хотя въ виду не было ни одной непріятельской батареи, и какъ они обвиняли своихъ инженеровъ, за то, что они строили слишкомъ узкіе мосты, стѣснительные для аттакующихъ колоннъ. Мы съ болью слышали ужасную канонаду при Бурже, гдѣ нѣсколько сотъ несчастныхъ растрѣляли всѣ свои послѣдніе патроны, напрасно ожидая, чтобы «генералиссимусъ» прислалъ имъ на помощь хотя бы небольшой отрядъ изъ полумилліонной арміи, находившейся подъ его командой! За тѣмъ мы съ изумленіемъ слѣдили за пресловутымъ «дѣломъ Дрейфуса», въ которомъ сами офицеры доказали намъ, что судебный приговоръ по приказу, интриги въ домахъ терпимости и лжепатріотическія компаніи, нисколько не противорѣчатъ правамъ и понятіямъ о чести въ арміи. Удивительно-ли послѣ этого, что уваженіе къ власти падаетъ или даже обращается въ презрѣніе.
Правда, уваженіе падаетъ, но не то истинное уваженіе, которое человѣкъ заслужилъ по праву своей самоотверженностью или своими трудами, а то низкое и позорное уваженіе раба, которое привлекаетъ толпу зѣвакъ къ мѣсту пріѣзда короля и которое лакеевъ и лошадей важныхъ особъ дѣлаютъ предметами восхищенія. Не только исчезаетъ авторитетъ, но и тѣ, кто всего болѣе претендуетъ на всеобщее уваженіе, сами первые компрометируютъ свою роль сверхъ-человѣческихъ существъ. Въ старину повелители Азіи знали искусство заставлять обожать себя. Ихъ дворцы видны были издалека; всюду воздвигались имъ статуи, читались эдикты, но сами они никогда не показывались.
Наиболѣе приближенные изъ ихъ подданныхъ могли предстать передъ ними только на колѣняхъ: и лишь иногда завѣса на половину поднималась, чтобы явить ихъ въ полномъ блескѣ, затѣмъ мгновенно падала, оставляя пораженными величіемъ души тѣхъ, кто лицезрѣлъ ихъ хоть одно мгновенье. Въ тѣ времена, преклоненіе было такъ сильно, что повергало подданныхъ въ состояніе самоуниженія: нѣмой приносилъ осужденному шелковый шнурокъ, и этого было достаточно, чтобы вѣрноподанный обожатель немедленно удавился. Къ одному эмиру въ центральной Азіи подданные должны были являться съ головой, склоненной на правое плечо и веревкой на шеѣ, къ концу которой повѣшенъ былъ мечъ, чтобы ихъ повелитель по своему капризу могъ выбрать оружіе и расправиться съ своими рабами.