[25].
Подробный анализ текста «Повести» позволил Б. М. Клоссу установить и те исторические источники, которыми пользовался автор при создании своего произведения:
Московский летописный свод 1479 года;
Новгородская IV летопись;
Статья «Царие царствующие»;
Родословие Никольских попов;
Рязанские источники (легенды)[26];
Синодик рязанских князей.
Но главное, ученый смог сделать обоснованное предположение о том, кто является автором замечательного произведения русской литературы: «В конце родословного перечня Никольских попов читается загадочная фраза: “Се написа Еустафей вторый, Еустафьев сын Корсунскаго, на паметь последнему роду своему ”. Этому Евстафию приписывают иногда авторство в отношении всей Повести о Николе Заразском или только первой ее части. Но Повесть, судя по источникам, языку и содержащимся в ней хронологическим приметам, написана в 1560 г. и никакого более раннего протографа не имела. Единственное, что можно было бы признать авторским вкладом второго Евстафия, — это вписание в Синодик имен своих родителей с кратким упоминанием об истории перенесения иконы. Подлинным же автором Повести о Николе Заразском являлся священник Никольского храма, работавший в 1560 г. Поскольку составление такого произведения никак не могло обойтись без участия главы клира, то решаемся приписать авторство Повести самому протопопу церкви Николы Заразского Ивану Вислоуху, учитывая еще и то обстоятельство, что его именем заканчивалась роспись “Рода поповского Николы чудотворца Заразского”»[27].
Результаты исследования Б. М. Клосса очень важны для темы нашей книги. Источник наших сведений о Евпатии Коловрате значительно расширяется с одного эпизода до целого произведения. Установление точной датировки создания памятника также говорит о многом. Считается, что чем ближе источник по времени создания ко времени описываемых в нем событий, тем выше достоверность сообщаемых им сведений. Однако это далеко не всегда так. Как уже говорилось выше, в истории России были периоды утраты исторического знания и периоды его восстановления. Произведения, созданные в последние, порой содержат куда больше информации, чем те немногие, что родились в эпоху забвения. Оказывает влияние и процесс накопления и распространения исторического знания. Эти процессы хорошо заметны на примере последующих эпох — историки начала XIX века лучше знали о прошлом Руси, чем современники Петра Великого, а уровень знаний о прошлом, достигнутый к началу XX столетия превосходил и уровень карамзинистов, и уровень исторической науки советского времени.
Автор «Повести о Николе Заразском» протоиерей Иван Вислоух проделал огромную работу, которую в наши дни назвали бы научной. Он собрал сведения из нескольких источников и мастерски вписал сохранившуюся в семье Заразских священников историю перенесения иконы святителя Николая в общий контекст русской истории. При этом сам сюжет произведения не является заимствованным. Он оригинален и не встречается более нигде, что позволяет сделать предположение о его достоверности.
Может возникнуть вопрос: а не являются ли персонажи «Повести», не упоминаемые в других источниках, литературными героями, то есть плодом вымысла автора? Здесь можно сослаться на авторитетное мнение Д. С. Лихачева: «Типизированных, обобщенно-вымышленных героев с вымышленными именами древняя русская литература не знает. Художественное обобщение в ней всегда опиралось на конкретные исторические имена, подавалось через описание исторических событий, — безразлично, современных или отодвинутых в далекое прошлое. Даже жития русских святых по преимуществу историчны. Фантастика, чудеса вводятся в древнерусские произведения только под знаком чего-то исторически верного, реально случившегося»[28].
Если применить этот тезис к «Повести о Николе Заразском», то мы увидим, что ее сюжет не претерпел бы существенных изменений, если бы автор использовал только достоверно существовавших лиц. Тогда бы икону встретил не Федор Юрьевич, а его отец — князь Юрий Ингваревич, упоминаемая в Ипатьевской летописи его супруга могла бы занять место Евпраксии, а эпизод с Евпатием и вовсе можно было бы пропустить. И чтобы изменилось? Да почти ничего. С точки зрения реализации идеи «прославления местных святых» было бы даже лучше. Но именно глубокий религиозный настрой автора и не позволял ему прибегать к фантазии. Безусловно, он мог домысливать отдельные сюжетные линии или приукрашивать (и с событийной, и с литературной точек зрения) отдельные эпизоды, однако вводить в сюжет персонажей вымышленных, но схожих с реальными не имел ни желания, ни потребности.
Если принять версию Б. М. Клосса о времени происхождения и литературной целостности «Повести о Николе Заразском», то можно попробовать ответить на вопрос — зачем автор вставил эпизод с Евпатием в свое произведение? Композиционно эта история разрывает на части рассказ о доблести и славе рязанских князей. Упомянув приход Батыя, автор в возвышенном тоне описывает мужественное решение рязанских князей не покоряться агрессору, их удаль в безнадежном бою и твердую решимость умереть, но не покориться. Логично было бы после описания их героической гибели поместить плач князя Ингваря Ингоревича о своих родственниках и описание их погребения. Но этот гармонически сложенный рассказ о князьях разорван на две части историей Евпатия Неистового. В чем ее смысл? О доблестной защите княжества, о героизме русских людей уже рассказано. О хане Батые — тоже. Бой Евпатия с многочисленными полками описан менее подробно, чем битва рязанских князей.
По мнению специалистов, источником «княжеской» части повести послужил синодик рязанских князей, хранившийся в Никольском храме. Именно поэтому автор повести допустил несколько серьезных исторических ошибок, включив в состав действующих лиц событий 1237 года князей, которые к тому времени уже умерли. История Евпатия также взята из некоего рязанского источника, но какого?
Еще в XIX веке Д. И. Иловайский высказывал предположение, что источником сюжета о Евпатии Коловрате послужило некое народное предание, а самого Евпатия считал былинным богатырем вместе с Добрыней и Алешей Поповичем. Эта точка зрения прижилась в отечественной историографии надолго. В советское время она хорошо ложилась в идеологическую установку о влиянии народного творчества на русскую культуру, а потому получила широкое распространение. Дмитрий Сергеевич Лихачев в своем исследовании о «Повести» считал, что эпизод с «неистовым Евпатием» «целиком обязан своим происхождением народному эпосу». Но при этом «он составлен в той же стилистической манере, что и весь остальной текст “Повести”, и сливается с нею в органическое целое»[29]. Последний тезис звучит несколько парадоксально — отрывок из народного эпоса составлен в той же стилистической манере, что и написанная рукой книжника «Повесть».
Да и не похож сюжет о Евпатии на сюжет народной песни. Во-первых, в нем ничего не говорится о самом герое. Нет не только каких-либо биографических сведений, но и даже личных характеристик. Высокий или низкий, светловолосый или кудрявый, молодой или старый — ничего из обычных эпитетов, которыми описываются в былинах богатыри. Во-вторых, детали сюжета достаточно реалистичны, в них нет ничего такого, что противоречит информации, известной из летописей и других источников. В-третьих, само имя героя — Евпатий — является уникальным и более нигде не встречается. Так же как и прозвище Коловрат.
Присмотримся к этому имени. И для начала обратим внимание на следующую особенность «Повести» — главным действующим лицом первой части является священник Евстафий, в середине произведения выделена княгиня Евпраксия, а в последней части — вельможа Евпатий Коловрат. Имена Евстафий — Евпраксия — Евпатий образуют своего рода фонетическую связку, пронизывающую всю повесть.
В отличие от имени нашего героя Евстафий и Евпраксия — имена довольно обыкновенные. Распространенными их не назовешь, но в древнерусских источниках они встречаются[30]. А что же Евпатий? Можно предположить, что Евпатий — это искаженное греческое имя Ипатий, встречавшееся в Древней Руси. Если написать оба слова по-гречески, то разница составит всего одну букву: Εϒπάτιος (Евпатий) и ϒπάτιος (Ипатий), при этом имя Ипатий («высокорожденный», «знатный») хорошо известно, а имени Евпатий в греческом не существует. Искажение имени при переходе из одного языка в другой — вещь весьма обычная, и русский язык тут не исключение. Так, греческий Георгий превратился в русском языке в Гюргия, потом Юрия и просто Егора, еврейский Иосиф — в Осипа, скандинавские Нельга и Нельги — в Ольгу и Олега, а Ингвар — в Ингоря, а потом и в Игоря.
Может, это произошло и с Ипатием? Но тогда придется предположить, что это искажение имени возникло на короткий период, а потом исчезло. Ибо уже в XIV веке мы видим преподобного Ипатия Печерского, знаменитого врача («целебника»), основанный в том же столетии монастырь в Костроме тоже получает название Ипатьевского, редко, но отмечены в исторических источниках бояре с таким именем. И никаких искажений оно не приобрело.
А если расширить пределы поиска? Только в одном регионе имя Ипатий имеет редкую, но все же употребляемую форму Евпатий — в Северном Причерноморье. Возможно, причиной появления именно такой словоформы стала память о великом государе Митридате IV Евпаторе, который бросил вызов самому Риму[31]. В абхазских горах туристам показывают «пещеру Святого Евпатия», названную так по имени отшельника, подвизавшегося в местных горах.
«Повесть» прямо указывает на греческое происхождение священника Евстафия и намекает на такое же у княгини Евпраксии. В отечественной исторической и околоисторической литературе сложилась традиция считать ее гречанкой. Если допустить греческое происхождение Евпатия, то становится понятным, зачем автор повести включил эпизод о его подвиге в свое повествование. Для него Евпатий относился к кругу лиц, связанных с историей перенесения иконы Николы Зарайского на Русь. Но как черноморский грек стал «вельможей рязанским»? Что означает его прозвище Коловрат? Для ответа на эти вопросы обратимся к греческому следу в истории иконы Николы Зарайского и связанных с ней лиц.