Нас [книги] продают как рабов или слуг, мы стоим как заложники, без всякой возможности выкупа. […] Нас отдают сарацинам, еретикам…
Рынок и его регулирование
Что такое рынок?
В ЕВРОПЕЙСКИХ городах растет спрос на образование и чтение: благодаря университетам, а также школам и колледжам письменность и книга проникают в более широкие круги общества. Этот феномен влечет за собой изменения в сущности книги: в эпоху Каролингов рукопись была, строго говоря, объектом просмотра, одалживания и обмена; но теперь она становится товаром, обладающим определенной стоимостью, так что постепенно разовьется целая экономика книги в собственном смысле слова. На систему будет действовать, вплоть до Гутенберга, совокупное влияние рынка и капитализма.
Классический анализ категорий, на которые опирается строение капитализма, проводит различие между тремя основными уровнями обмена. На первом уровне «материальная цивилизация» напрямую совмещает производство с потреблением и разворачивается за пределами денежного обращения. Она господствует в аграрном мире Средневековья: воспроизводство старинных технологий и практик, а также потребление собственного продукта не исключают, впрочем, определенного оборота товаров и услуг, и даже их обобществления, которое, однако, происходит внутри одного и того же сообщества. Что касается книги, то мы в данном случае имеем дело с системой монастырского скрипториума, в котором производство и «потребление» совмещается. Каждый монастырь создает для себя коллекцию книг, в которых он, по его мнению, нуждается и которые он в силах собрать. Долг послушания обуславливает то, что инициатива аббата или его представителя определяет вектор пополнения и управления коллекцией. Так, в 1104 году в храме св. Петра в Люксей директор школы при кафедральном соборе Констанс в конце одного экземпляра «Геометрии» Боэция дает следующее объяснение:
Я, Констанс, проповедник и недостойный служитель […], написал для монастыря эти книги Боэция о геометрии всего за одиннадцать дней […] по приказу благочестивого аббата Милона.
В этом контексте наиболее эффективными оказываются исследования по истории библиотек на основе изучения их состава. Манускрипты, имеющиеся в монастыре, – это преимущественно те манускрипты, которые были в нем скопированы или же специально привезены, чтобы находиться в доступе братии. Такой подход был разработан немецкими медиевистами и получил название «прагматической письменности»[117]. Рынка книги как такового не существует: книги циркулируют, но в очень небольшом числе, через одалживание или дары, а тексты переписываются теми, кому они нужны. Ученые, не колеблясь, заказывают книги и даже сами порой отправляются в дальние путешествия, чтобы их заполучить…
На первый уровень обмена очень быстро накладывается второй: мы все так же остаемся в логике, в которой доминирует натуральное хозяйство, но в этом случае оно позволяет установить и развить обмен. Производитель продает либо сам, либо через очень небольшое число посредников. Спрос существует, и он покрывается ростом торговли, но природа продуктов обмена в разных местах существенно разнится: в сельском мире практически все, что находится в обороте, – это товары первой или второй необходимости, сельскохозяйственная продукция и ее производные (мука и т. п.), инструменты, ткани и кое-какая одежда. Этот спектр товаров расширяется в городских центрах в соответствии с иерархией выполняемых ими задач. В каком-нибудь небольшом центре с зачаточными управленческими функциями, небольшим двором сеньора и близким монастырем требуется лишь незначительное количество письменных принадлежностей (пергамена, чернил, перьев, в некоторых случаях книг…). Совсем другое дело более значимые и динамичные центры, где сосредоточены функции административного, религиозного управления (резиденция епископа или архиепископа), а также экономическая и культурная деятельность (наличие сети школ или даже университета). Рост числа функций совмещается с социальным разнообразием, также более заметным. Именно на этом уровне может быть организован первый рынок книг, который часто связывает производство (копирование) и оборот (продажу и перепродажу рукописей).
Наконец, третий уровень – уровень, на котором между производителями и рынком вклиниваются торговцы: они покупают, чтобы перепродавать, они работают на гораздо более обширных территориях (связанных с ключевыми путями международной торговли и ярмарками), они стремятся получить как можно большую прибыль. Их технологии постепенно совершенствуются, как в плане производимых заранее закупок, так и в плане складирования товаров, финансовых или банковских технологий и т. п. В этом случае мы выходим за пределы принципов прозрачного рынка и вступаем в логику капитализма, которая благоприятствует концентрации капитала и монополии. Если не считать нескольких «княжеских книготорговцев», сфера рукописей не затронута этими процессами, разве что в весьма важном аспекте связи капитализма с техническими инновациями и их применением. На самом деле именно инвесторы, которые свыклись с принципом венчурного капитала для финансирования дальних путешествий ради ценившихся в Средневековье предметов роскоши, профинансируют также «исследования и разработки», результаты которых постепенно перевернут всю экономику книги и приведут в итоге к «революции Гутенберга».
Система регулирования: pecia
Проясним, прежде всего, термины: librarius – термин, восходящий к античности, обозначает того, кто занимается книгами, писца, книготорговца и даже библиотекаря. Термин stationarius появляется в Болонье и Париже в рамках университетского мира. Корень «statio» указывает на определенное помещение, но также во времена Священной Римской империи он отсылал к подчиненной управленческой функции, то есть он обозначает определенную форму официальной должности: stationarius – это человек, обладающий определенной привилегией в университете, перед которым у него есть также некоторые обязательства. Ключевая деятельность stationarius’а – это pecia (то есть «тетрадь»). Даже если на деле противопоставления не столь ярко выражены (по мнению Жана-Франсуа Жене, существовал весьма активный «свободный сектор»), у pecia тройственная цель: сначала надо подтвердить и удостоверить исходный текст, который послужит основой для преподавания; потом обеспечить его размножение посредством надежного копирования, исключив по-максимуму число ошибок при прочтении; наконец, университет следит за тарифами, чем ограничивает возможности для спекуляций, создавая при этом для себя источник денежных сборов. Pecia соответствует, таким образом, определенной системе регулирования. С другой стороны, университеты и колледжи пытаются ответить на спрос на книги созданием и пополнением учебных библиотек, которым присущ как экономический (регулирование рынка), так и интеллектуальный фактор:
Таким образом постепенно были созданы городские сообщества преподавателей и студентов – колледжи, – которые не только покрывали полностью или частично расходы на проживание, но […] также открывали коллективный доступ к книге «по расписанию», что освобождало члена такого сообщества от необходимости иметь собственные копии всех работ, нужных для передачи знания[118].
Итак, stationarius располагает экземпляром текста, который нужно воспроизвести, причем его содержание было проверено властями университета (exemplar). Рукопись делится на тетради (pecia), каждая из которых отдается отдельному переписчику, чтобы их все можно было скопировать за одно и то же время. Это предполагает точный календарь, применяемый, однако, редко (текст, который нужно скопировать, может оказаться недоступным, поэтому переходят к следующему, выделенное время оказывается недостаточным и т. д.). Работа осуществляется на заказ (stationarius поручает определенную работу переписчику) или за счет платы за пользование (клиент или его доверенный берет напрокат один фрагмент за другим, копирует их сам или отдает на копирование): как правило, переписывание одной peciaзанимает четыре дня. Stationarius составляет список exemplaria, которые он предлагает своим клиентам, и taxatio, в котором уточняется цена аренды каждого из них. Иерархизация терминологического аппарата свидетельствует о нормализации труда: charta – это бифолио (два листа), pecia, блок из четырех листов, то есть лист свернутый дважды, а quaternus представляет собой две pecia. Рукописные примечания показывают, что мы имеем дело с манускриптом, скопированным по системе pecia, в частности нумерация pecia концевыми формулами, например, «fi [nit] x pe [cia]» («конец десятой тетради»).
Что касается временной последовательности, институциональная система stationarius-pecia получила достаточное развитие в Болонье уже в 1200-е годы, а потом распространилась в других больших университетских городах, в том числе в Париже к 1270 году[119]. В Болонье эта отрасль контролируется комиссией peciarii. В Париже самый старый университетский книготорговый регламент (1275) не проводит различия между librarius и stationarius, и единственное предписание касается того, что книжные лавки должны прилагать все усилия, чтобы избегать копий экземпляров с ошибками и продавать книги только по разумной цене[120]. Контроль над книготорговцами находится пока в зачаточной стадии, более строгим он станет в последней четверти XIII века (как показывает университетский регламент 1302 года). В 1316 году уже проводится различие между librarius и stationarius, причем университет обладает юрисдикцией над всей сферой книжных профессий, среди которых как librarii («librere»), так и stationarii, а также копиисты («escripvain»), миниатюристы, пергаменщики, переплетчики и т. д. Представители этих профессий приносят присягу и освобождаются от налогов. Большинство из них пока еще совмещают в своей работе несколько функций. Последний пример: на севере Испании, в Лериде, работа stationarii в городе регламентирована особым официальным актом.
Списки, составленные stationarii, и кодикологическое исследование позволяют определить границы корпуса текстов, распространяемых посредством системы pecia. В одном списке парижских exemplaria, датированных 1272–1276 годами, перечислены сначала тексты Отцов Церкви и теологов XII века, а затем
трактаты, в большей или меньшей мере относящиеся к факультету искусств: Бартоломей Английский [и т. д.], затем латинские переводы греческих комментариев к Аристотелю. Потом следуют три учебника по теологии, постоянно используемых в преподавании: Summa de penitentia Раймунда де Пеньяфорте, «Сентенции» Петра Ломбардского, Historia scolastica Петра Коместора. Затем еще одна рубрика: Ista sunt exemplaria in theologia [следуют рукописи по теологии]…[121]
Далее по списку приводятся систематизированные по авторам работы св. Фомы Аквинского, Бонавентуры и Петра Тарантезского, Библия с толкованиями, сборники проповедей, шестнадцать работ по каноническому праву, десять по гражданскому, итого 138 наименований. В другом парижском списке (1304) приводятся exemplaria, имеющиеся в лавке стационариуса Андре де Сенса: 156 наименований, но сборников проповедей, комментариев Библии, текстов Отцов Церкви и теологов XII века в нем намного меньше. Луи Жак Батайон подчеркивает, что исследование сохранившихся до наших дней рукописей приводит к составлению корпуса, в какой-то мере отличного от того, что представлен в списках. Например, сохранилось лишь три Библии, созданные по системе pecia, при этом имеется значительное количество произведенных в рамках этой системы манускриптов, которые не фигурировали в списках. Предостаточно фактов, свидетельствующих о пробелах в документации и о том, что система pecia применялась не только в контексте систематически и строго организованного труда.
Религиозная парадигма или выход на сцену больших масс
Религиозный кризис и распространение мистицизма сыграли решающую роль в расширении спроса на книги и графические материалы – изображения религиозного характера – среди максимально широких кругов населения. Кроме того, речь идет об определенном факторе модерна, который подталкивает к индивидуальному чтению и большему применению народного языка в качестве письменного.
Мистика и опыт непосредственности
Здесь мы будем понимать под мистикой индивидуальный опыт Богообщения, к которому верующий приобщается через созерцание, совершаемое внутри его собственной души. В мистическом движении смешивается рефлексия мыслителей высокого полета и практика религиозной жизни широких кругов. Порой в условиях серьезного религиозного кризиса оно приобретает протестный характер, а его последствия весьма заметны в сфере экономики книги. Мы выяснили, что в номиналистических теориях, развитых в традиции Уильяма Оккама, проводится различие между областями человеческого разума и Божественного Откровения: хотя разум всегда позволяет верующему познавать лишь «иное, но не Бога», у верующего все же есть возможность пережить непосредственный опыт Богообщения посредством откровения и экстаза. Святилище откровения целиком и полностью находится внутри: «И только в глубине души, при свете, который называется чудесным, открывается божественная истина, сокрытая истина» (Ж.-А. Бизе). Распространение мистицизма связано с распространением нищенствующих орденов, францисканских (Уильям Оккам) и особенно доминиканских. В духе апостольской миссии, речь идет о том, чтобы одарить наиболее широкие массы опытом, который ранее ограничивался небольшой группой, что соответствует девизу ордена (contemplata aliis tradere – «передавать другому созерцаемое»). Бог может быть найден в каждом из нас:
в глубинах нашей души, где Он присутствует в большей степени, чем она присутствует сама перед собой; […] эти поиски совершаются посредством сосредоточения, которое избавляет нас от чувств, образов, от всякой формы, принесенной извне, и заставляет жить в себе самих; посредством внутреннего отречения, которое не считается с действиями нашего разума и нашей собственной воли и избавляет нас от нас самих; наконец, посредством самоотречения, которое позволяет душе вернуться к своему Источнику, а Богу – опустошить ее, избавив от того, что не есть Его произведение, чтобы наполнить Самим Собой пустоту, которую Он сотворил…[122]
Хотя Бога можно найти в каждом из нас, поиски его все же опосредованы словом (проповедниками и апостольской миссией), письменными документами или религиозными изображениями. Имплицитно, эта схема является революционной: если каждый христианин может встретить Бога в самом себе, что же будет со статусом и первостепенной ролью Церкви, особенно в ту эпоху, когда она переживает ряд серьезных кризисов? Последняя заметная характеристика этих тенденций заключается, наконец, во взаимоотношении Церкви и университетов: их основатели – представители духовенства, но их действие разворачивается за пределами института Церкви, оно обращено на мирян и на максимально широкие городские круги. Это крайне важный момент – в плане одновременного расширения потенциальной аудитории читателей, или, иначе говоря, «потребителей» текстов и образов, статуса интеллектуала и переоценки роли обучения грамоте в обществе того времени.
Эрфурт, Оксфорд, Прага
Эрфурт, столица Тюрингии, – это город, который во второй половине XII столетия прошел череду значительных социальных и экономических изменений. Веком позже доминиканский приор Иоганн Экхарт (ум. 1328), преподававший до этого в Париже, Страсбурге и Кёльне, читает там проповеди на народном языке о необходимости уединения и частной молитвы[123]. Тот, кого вскоре назовут «майстером Экхартом», говорит каждому о возможности познать Бога посредством мистического опыта и откровения. Булла Иоанна XII осудит в 1327 году 28 его тезисов, однако уже в следующем году Экхарт умрет. Его влияние остается довольно значительным в районах Средней Германии и долины Рейна: среди его учеников и последователей Иоганн Таулер из Страсбурга (ум. 1361), Генрих Сузо (ум. в Ульме в 1366 году) и уроженец Брабанта Ян ван Рёйсбрук (умер в Грюнендале в 1381 году). Таким образом, на территории между Тюрингией, долиной Рейна и Нидерландами сформировался один из центров западного модерна[124].
Двумя поколениями позже второй крупной фигурой реформистского движения оказывается Джон Уиклиф (ум. 1384)[125]. Уиклиф, выпускник Баллиол-колледжа в Оксфорде, также является исключительно продуктом университета, доктором теологии он стал в 1372 году. Его работы, опирающиеся на схоластику, подводят к возможности религиозной реформы. Уже в своей работе De Dominio divino (1375) он начинает разрабатывать свою теорию Благодати, которую затем разовьет, критикуя институциональную Церковь посредством теории двух церквей: церкви Антихриста он противопоставляет невидимую церковь избранных в состоянии Благодати (трактаты De Ecclesia и Doctrinale). Официальная церковь – это не церковь избранных, многие ее институты и практики подвергаются критике, в том числе культ изображений, папство (De Dissenssione paparum), материальное богатство регулярных орденов и практика индульгенций. По Уиклифу, Библия – единственный источник христианской веры и морали (De Veritate Scripturae, 1378), таким образом, проблема ее чтения и возможной интерпретации становится фундаментальной. Проповедуя чтение Библии, в первую очередь, буквальное прочтение Священного текста, Уиклиф обращается к вопросам природы знака, роли метафоры и т. д., которым он посвящает свои работы Postilla, Trialogus (первый из его напечатанных – в 1525 году – текстов), De Veritate Sacre Scripture и Opus evangelicum, а также множество проповедей[126]. Наконец, он переводит Библию на английский язык[127]. В 1381 году он, однако, вынужден покинуть Оксфорд и уехать в Люттерворт, где умрет три года спустя.
Три тезиса Уиклифа осуждены Кентерберийскими синодами и признаны еретическими в 1382 году, включая его тезис о Евхаристии, который тоже связан с природой знака: хлеб и вино, согласно его мнению, сохраняют свою материальную субстанцию в причастии, в котором Христос физически не присутствует (трактаты De Eucharistia, Confessio 1381 года и одна часть Trialogus). Уиклиф пишет на латыни, в соответствии с университетскими правилами, но его тексты переводятся на народный язык, адаптируются и получают широкое распространение – как устное (благодаря проповедникам), так и письменное. Одна из наиболее важных рукописей – Floretum, сводка выдержек из тезисов Уиклифа, приведенных в алфавитном порядке и снабженных указателем. В прологе этого текста уточняется, что работа предназначена pauperes sacerdotes (бедным священникам), а отголосок ее влияния обнаруживается в многочисленных проповедях. В Англии эти позиции приведут к важным политическим последствиям из-за движения лоллардов («бормотунов»): наряду с оксфордскими кругами лолларды включают в себя также взбунтовавшихся крестьян, которые захватили Лондон в 1381 году, а также некоторые группы буржуазии, представителей низшего духовенства, иногда дворян и даже некоторых приближенных ко двору лиц. «Двенадцать заключений», вывешенных лоллардами в 1392 году на дверях Вестминстерского зала во время заседания Парламента, говорят, прежде всего, о критике Церкви и необходимости ее реформы. Как в Праге в начале XV века, так и затем в Виттенберге в 1517 году, мы имеем дело с принципом обнародования при помощи письменного слова, к тому же лолларды, чтобы придать большую силу своему сообщению, пишут на английском. Правда, в первые десятилетия XV века движение все больше напрямую связано с бунтами. Учение Уиклифа осуждено на Констанцском соборе в 1415 году: тело doctor evangelicus должно быть эксгумировано и сожжено, а прах рассеян. Этот приговор будет повторен в 1427 году и приведен в исполнение в 1428 году.
Влияние Уиклифа весьма существенно в совершенно других регионах: Праге и Богемии. Этому во многом способствует перемещение студентов, а также присутствие в Лондоне Анны, королевы Богемии, жены Ричарда II[128]. И в этом случае мы имеем дело с весьма современной геополитикой: богатство, полученное благодаря серебряным рудникам, позволяет королю Богемии взять на себя роль первого светского курфюрста Империи. Император Карл IV Люксембургский (ум. 1378) желает сделать из Богемии современное княжество со столицей в Праге. Город объединяет в себе функции военного командования, резиденции двора, административного управления и новой столицы архиепископа (1344). Там в 1348 году создается университет, который быстро становится самым значимым в немецкоязычном пространстве. В 1366 году император присоединяет к нему колледж (Collegium Carolinum). Карл IV желает быть властителем образованных людей, он приглашает к своему двору художников и интеллектуалов, заказывает обширную работу по составлению текстов и их копированию, в том числе и на чешском языке. Интерес к этим процессам максимально широкой публики объясняет заметное место народного языка как письменного. На чешский Библия переводится с конца XIV века, сохранилось несколько десятков ее экземпляров, датированных XV веком…[129] Однако трудностей становится все больше, столкновения между различными «нациями» среди студентов ведут к упадку университета в Праге, который все больше уступает университету в Лейпциге. Противоречия между немцами и чехами распространяются на духовенство, на которое помимо этого наложил свой отпечаток разрыв между высшими чинами иерархии и низшим духовенством. Увеличение экономических проблем и начало политического кризиса вызывает все больше призывов к реформированию Церкви и общества.
Роль ученика Уиклифа, важную в первое время, играет Иероним Пражский, но после 1409 года во главе движения становится Ян Гус (1369–1415), уроженец Гусиница (Южная Богемия) и ректор университета (1402–1403). Гус произносит проповеди на народном языке в новой Вифлеемской часовне в Праге, сочиняет гимны, переводит на чешский язык труд Уиклифа Trialogus, реформирует язык и орфографию. Он вступает во все более заметное противостояние с Церковью и критикует ее богатство, мирскую власть и светский дух. Радикализация движения ускоряет разрыв: архиепископ Праги, поддерживавший Гуса, пытается дистанцироваться от его тезисов. Гус, отказавшийся сжигать свои тексты уиклифского толка, отлучен от Церкви в 1410 году. Волнения перекидываются на Прагу, еще больше усиливаясь, когда Гус осуждает торговлю индульгенциями (1411) и пишет свою работу De Ecclesia (1412). Признание имманентности Божественного делает немыслимым его инструментализацию и дисквалифицирует религию договора: булла об индульгенциях публично сжигается в Праге в 1412 году. В Богемии письменный текст еще более явно, чем в Эрфурте или Оксфорде, оказывается в самом центре борьбы. Священное Писание – единственный ориентир, к которому у каждого должен быть непосредственный доступ, так что реформа Церкви ставит вопрос об обучении грамоте и использовании народного языка. Папа римский Иоанн XXII отлучает Гуса от Церкви, когда тот скрывается в Южной Богемии (1412). Он заявляет, что готов объясниться перед Собором и получает королевский пропуск в Констанц, но вскоре после приезда его арестовывают и призывают отречься от своих взглядов. Гуса приговаривают к казни и сжигают на костре 6 июля 1415 года. С чешской реакции на это событие начинаются первые Гуситские войны: первая пражская дефенестрация (1419), провозглашение «Пражских статей», которыми объявлялась Реформа (свобода проповеди, бедность духовенства, формирование национальной народной армии)…
Гуситы дали существенный импульс употреблению письменного языка и созданию переводов на народные языки, на чешский и верхненемецкий. Изучением Библии в Чехии занимаются во всех слоях общества. В конечном счете гуситы, как и лолларды, терпят поражение (в отличие от лютеран, которые придут спустя столетие), в том числе потому, что у них нет технологии распространения своих идей, которой станет книгопечатание. А главным образом из-за того, что их действия заставляют пересмотреть социальный и политический порядок, тогда как Лютер сделает совершенно иной выбор во время Крестьянской войны. Начиная с 1433 года лагерь умеренных дворян в Богемии все больше выступает против радикалов, которые будут разгромлены в битве у Липан (1434). Повышенное внимание к книге останется константой в Богемии вплоть до Новейшего времени[130].
На нижнем Рейне: la devotio moderna(Новое благочестие)
Новый читатель, молчаливый, погруженный в текст и словно бы замкнутый в себе, остается наедине с предметом своего чтения и собственными размышлениями. Ничего удивительного в том, если это новое одиночество сопровождается развитием иной религиозной восприимчивости, более внимательной к тексту и образу, больше обращенной на внутренний опыт, а также подчас и на практику индивидуального религиозного благочестия. Эта тенденция более всего заметна в регионах, сильнее затронутых процессом модернизации на демографическом (урбанизация), экономическом и социальном уровнях. Происходящие перемены и трагическая неопределенность XIV столетия порождают в человеке тревогу, потребность найти прибежище в ином общении с Богом, опробовать другие формы и практики объединения и разделения ответственности внутри своего сообщества. Эта потребность в мистицизме укрепляется общей тенденцией к индивидуальному мышлению, а также кризисами, которые сотрясают Церковь как институт. Папская резиденция переносится в Авиньон (1305), затем начинается Великая Схизма (1378–1417) и скандальная конкуренция двух пап, которые отлучают друг друга от Церкви. Собор, наконец собравшийся в Констанце (1414–1418) под эгидой императора, предпринимает попытку восстановить единство и учение Церкви: реформа откладывается, папы Авиньона и Рима низложены, избирается папа Мартин V. Во Франции поэт Эсташ Дешам в своих произведениях откликается на настроение неуверенности и несчастья, казавшихся тогда чем-то всеобщим (1346–1406/1407):
Время боли и искушений, /
Век плача, зависти и мук, /
Время стенаний и проклятий, /
Век лживый и близкий к упадку, /
Ужасное время, от которого все не так, /
Век лживый, полный гордыни и зависти,
Время бесчестное, безрассудное, /
Век печали, укорачивающей жизнь…
Религиозное движение Devotio moderna (Новое благочестие), близкое к картезианству, зародилось в Нидерландах около 1375 года и также тесно связано с миром письменного текста.
Ян ван Рёйсбрук, прозванный Восхитительным, скорее всего, слушал Майстера Экхарта в Кельне. Рёйсбрук, бывший викарий в Соборе Сен-Мишель-э-Гюдюль в Брюсселе, удаляется в Суанские леса, чтобы предаваться там созерцанию и написанию двух больших работ на фламандском языке – «Трактат семи замков» и «Одеяние духовного брака». В его теории проводится различие между активной жизнью, нацеленной на уничтожение греха, внутренней жизнью, нацеленной на отказ от мира и подражание Христу, и, наконец, созерцательной жизнью как вершиной всего, то есть жизнью, в которой разум воссоединяется с Богом. Герт (Герардус) Гроте (ум. 1384) родился в семье богатого буржуа из Девентера – об этом городе мы еще поговорим. После обучения в Девентере, Ахене, Кёльне, Париже и Праге он обращается к мистицизму (1374) и встречает Рёйсбрука у регулярных каноников св. Августина в Грюнендале, неподалеку от Брюсселя (1377). Гроте переводит «Духовный брак» на латынь, уходит к монахам Мюнникхейзена и проповедует в епархии Девентера. В городе он собирает вокруг себя нескольких бедных учеников капитульной школы, затем мирян и клириков, которые образуют первую группу «Братства общей жизни»: братья не дают обетов, но живут вместе, объединяют свое имущество и следуют распорядку, основанному на молитве и труде, в котором важное место занимает копирование рукописей. Будущий известный книгопечатник Жос Бад, а тогда еще совсем молодой человек, свои первые уроки берет у Братьев из Гента, его родного города. Школа Девентера особенно прославится в 1470–1480 годы, когда ею будет руководить Александр Хегиус (1433–1490) и когда там будут учиться Фома Кемпийский и Эразм Роттердамский… Людвиг Дрингенберг (1410–1477), ректор школы в Селесте, также является учеником школы Девентера. Похожие сообщества, мужские и женские, появляются вскоре в Зволле, Амерсфорте и Делфте, затем движение распространяется на Рейнскую область, Северную Германию, Брабант и Фландрию. В 1387 году в Виндесхайме близ Зволле основывается монастырь регулярных каноников, который следует правилам св. Августина. Этот монастырь будет пользоваться впоследствии очень большим влиянием[131]. Напомним, наконец, что Жан Жерсон, настоятель собора Нотр-Дам в Брюгге в период 1397–1401 годов, знаком с «Братством общей жизни» и читает латинский перевод «Духовного брака», тогда как его собственные работы циркулируют в сообществах, примкнувших к движению devotio moderna.
Devotio moderna оказывает очень глубокое действие на область письменности. С одной стороны, картезианцы часто интегрированы в университетский мир, подобно Бартоломею Маастрихтскому (ум. 1446), который был доктором теологии, профессором, позднее деканом и ректором Гейдельбергского университета, прежде чем уйти в картезианский монастырь Рурмонда, а позднее Кёльна. Также нам снова встречается Иоганн Хейнлин, учившийся в Париже и сыгравший ключевую роль в распространении книгопечатания во Франции: Хейнлин в конце жизни уйдет в картезианский монастырь Базеля. Но «Братство общей жизни» также благоприятствует преподаванию в «маленьких школах» и обучению грамоте по всему региону старых Нидерландов, Северо-Западной и Северной Германии. Их практика чтения и познавания священных текстов сопровождается увеличением числа экземпляров и распространением аннотированных рукописных сборников, и они очень рано займутся книгопечатанием и книготорговлей (в Брюсселе, Мариентале, Ростоке…). Устанавливается индивидуальная связь между читателем и текстом, ставшим, прежде всего, опорой благочестия. Некоторые тексты, написанные мистиками, пользуются неизменным успехом на протяжении столетий.
Фигуры великих мистиков играют важную роль в этом движении: живое слово всегда действенно, и в третьей четверти XV века два персонажа занимают центральное место в devotio moderna. Уроженец Льежа, Дионисий Картузианец (ум. 1471) создает огромное количество произведений, как теологических трактатов, так и мистических текстов, он все прочел и воспринял, он сам переписывает и украшает миниатюрами свои манускрипты, он – doctor ecstaticus:
Видеть Вас [Бога], это как для духа видеть, что Вы совершенно невидимы, и чем больше он это видит, тем яснее он Вас созерцает…
Картезианцы из Кёльна первыми обращаются к учению Дионисия и занимаются изданием его произведений, постепенно публикуя подготовленные им комментарии к Священному Писанию. Вторая важная персона – Фома Кемпийский (ум. 1471), брат основателя монастыря Виндесхайма и бывший ученик Грота в Девентере. Вступив в 1406 году в конгрегацию Виндесхайма, он, по всей вероятности, является составителем и частично автором «О подражании Христу». «Подражание» – это сборник из четырех религиозных трактатов, который был завершен в 1441 году и имел колоссальное распространение – 700 рукописей, более 4000 печатных изданий вплоть до эпохи Новейшего времени (включая французский перевод части «О внутреннем утешении»)[132].
Производство: книги и благочестие
Успех доминиканской Библии свидетельствует об ожиданиях духовенства, которое хотело иметь в своем распоряжении текст Священного Писания в компактной и удобной форме, с тщательным постраничным расположением текста. Но расцвет мистицизма также объясняет растущий спрос на рукописную и печатную продукцию, которая могла бы помочь практикам благочестия. Две разные модели отвечают потребности внедрения этих практик в повседневную жизнь: с одной стороны, паломничество, функционирующее как praefiguratio вознесения; с другой – чаще духовные книги, в частности Библия, часословы, а также такие тексты, как «О Подражании Христу», «Искусство умирать» или «Зерцало грешной души», не говоря уже о религиозных изображениях. Молитвословы для мирян существовали начиная с IX века; в XIII столетии получает распространение, в особенности в регионе Иль-де-Франс, обычай объединять в специальный сборник молитвы и тексты из Библии и богослужебных книг. Местные наречия очень быстро появляются в текстах так называемых свободных молитв, при этом корпус литургических текстов, образующий фиксированное и обязательное ядро этих новых часословов, будет переведен только в XVI веке[133]. Многочисленные изображения Благовещения представляют образы благочестия, отныне пронизывающего всю повседневную жизнь: сцена частной жизни в интерьере, Дева Мария склонилась над книгой, возможно, она читает свой часослов в тот момент, когда ей является ангел. Но можно вспомнить и изображение Девы Марии за шитьем в алтарной преграде Шартрского собора: молодая женщина склонилась над рукоделием с иглой в руке, на коленях у нее раскрыта небольшая религиозная книга, чтенье которой задает ритм ее дня. Альберт Лабарр подчеркивает, что «существовали часословы в любом ценовом диапазоне для самой разной публики»[134], но образцом жанра становятся тома небольшого формата, очень дорогие и предназначавшиеся для высокопоставленных лиц. Некоторые из таких книг, роскошно иллюминованные, относятся к памятникам мировой живописи: «Часослов Жанны д’Эврё», иллюстрированный Жаном Пюселем и ставший одной из жемчужин великолепной библиотеки Карла V, – но кроме этого можно указать на «Часослов Этьена Шевалье», иллюстрированный Фуке, и в особенности на «Великолепный часослов» герцога Беррийского выполненный братьями Лимбургами…[135]
Рядом с текстом находятся изображения, в которых приверженцы Нового благочестия черпают вдохновение для созерцания и размышлений[136]. Изображение, легко ускользающее от рациональных категорий дискурса, позволяет с большей непосредственностью почувствовать безграничность Божественного, в котором можно сладостно потеряться. Отказ от слова в пользу молчания совершает уже Майстер Экхарт, говоривший о «бесформенной и безо´бразной бездне молчаливого и дикого божества». Таулер тоже говорит о «спокойной немоте», «пучине, в которой теряется любое сходство и любое несходство». Изображение выводит чистое и неприкрытое состояние Бога и вечности, оно сочетает в себе сладостное созерцание и головокружительные бездны забвения. Эта модель религиозной чувствительности оказывается у истоков весьма важной экономической активности – продажа предметов благочестия, таких как религиозные изображения или зеркала для паломничества, – феномен, о котором свидетельствуют изыскания Гутенберга в Страсбурге. Наконец, экономический аспект феноменов, связанных с практикой благочестивой жизни, приобретает еще большую важность, поскольку они образуют своего рода матрицу изобретения массового производства рукописей и в особенности печатных изданий.
Письмо: труд и профессии
Время профессионалов
Постепенно все более широкие слои западного общества в большей или меньшей степени приобщаются к письменности. С того момента как она выходит из мира Церкви и, в частности, монастырей, чтобы проникнуть прежде всего в городское общество, начинают развиваться виды деятельности, связанные с письмом и книгой. Растет число библиотек, а позже (в особенности после 1300 года) организуются мастерские переписчиков-мирян, иллюстрирование и переплетное дело становятся полноправным ремесленным или художественным занятием. Хотя в целом сохраняется логика создания книги по заказу, зарождение рынка ведет к образованию первой группы профессионалов по переписыванию книг и книжной торговле. Эти явления сопровождаются относительным снижением средней цены рукописей: по оценкам Эцио Орнато, во Франции средняя цена манускрипта в XV веке снижается наполовину по сравнению с ценой предшествующего столетия.
Однако специализация – это еще не все, и в большом числе случаев переписчики и торговцы занимаются еще какой-то более важной деятельностью, по отношению к которой книжное дело играет второстепенную роль. Множество переписчиков – студенты, иногда представители духовенства, юристы и чиновники (нотариусы, секретари, секретари судов), которые ищут дополнительные источники дохода. Помимо собственно денежной платы вознаграждение в некоторых случаях включало в себя непрямые бонусы – переписчику давалось благословение, и оно должно было способствовать его спасению в жизни иной. Жан де Паплё, клирик из Парижа, работает на улице Экривэн, как указывает эксплицит иллюминованной Библии Гиара де Мулена, датируемой 1317 годом[137]. 6 марта 1382 года некий Жаннен Фромаж не без удовлетворения составляет эксплицит рукописи «Королевской суммы» доминиканца Лорана дю Буа, в котором подробно описывает то, что можно было бы назвать «путь рукописной книги»:
Эта книга написана / Помолимся за того, кто ее написал / И за того, кто заказал / И за того, кто экземпляр / Давал нам до самого конца. / Того, кто писал, звали Жаннэн / Фамилия ему была Фрумаж. / Да хранит нас Бог ото всякого греха. Аминь[138].
Аналогичных примеров великое множество, вроде Матиаса Ривалли, «клирик из Пуатье», который в Париже в 1364–1365 годах занимается переписыванием манускрипта «Древней истории» на французском, для которой герцог Беррийский закажет украшенный эмалями переплет[139]. В менее важных городах у неспециализированных переписчиков еще более значительная роль. В Доле, где университет был основан Филиппом Добрым в 1423 году, следы своей работы оставили духовенство и студенты: так Пьер Ле Ваннье, бакалавр по церковным декретам и студент-правовед, уроженец Артуа, сдает свою законченную копию 24 декабря 1451 года «в восемь часов утра». Появление печатных книг никак не подрывает рынок рукописных. В 1472 году работа по переписке «Свойств вещей», переведенных на французский Жаном Коребшоном, была заказана парижским буржуа студенту, который, впрочем, не постеснялся следующим образом «дополнить» ее текст:
Книга, которую я, Жан де Биэ, магистр искусств и студент, учащийся в Париже, скопировал и переписал, как мог, добавив в нее несколько вещей, которые видел сам, либо взял из других учений и у других докторов, по заказу Николя де Бланшекура, лицензированного цирюльника и буржуа Парижа…[140]
Сама торговля также не осуществляется по специализированным каналам, в ней участвует то или иное частное лицо, продающее один из своих манускриптов, даже заимодавец или кредитор, которому книга досталась в качестве залога или была предоставлена в счет оплаты. Возможно, именно так обстояло дело с «евреем Израелем» из Монпелье, у которого капитул митрополии Брюгге в 1373 году приобретает латинскую Библию за 30 золотых франков[141]. Известно также стихотворение, в котором анонимный менестрель перечисляет города, в которых ему пришлось расстаться с той или иной книгой из своей библиотеки, чтобы расплатиться по счетам:
Моего Лукана и Ювенала / Забыл я в Бонивале / Стаций-старший и Виргилий / потеряны мной в Аббвиле / Мой Александр в Гавре / И мой Грецим в Оксавре / А мой Товит в Компьене / Получить его обратно мне как же / И мой Доктринал в Сане…[142]
Переписчики и книготорговцы
В главных городах развитие торговли книгами приводит к появлению специализированных социально-профессиональных групп, организованных в корпорации. В Лондоне в период с 1300 по 1520 год 254 человека активно занимаются изготовлением книг или их торговлей, из которых 117 – книгопродавцы (stationers), к которым нужно добавить еще художников. В английской столице в XIV веке существует две гильдии переписчиков и миниатюристов, объедившиеся в 1403 году в единую гильдию книжных ремесленников[143]. Книжные профессионалы сосредоточены в окрестностях Собора св. Павла.
КНИЖНЫЕ РЕМЕСЛЕННИКИ В ЛОНДОНЕ В XV ВЕКЕ
Случай Парижа тоже очень хорошо известен[144]. Численность профессионалов не меняется и остается ограниченной, даже в столь крупной столице: в 1297 году в реестре податей указывается один книготорговец на Правом берегу, восемь в Ситэ (улица Нёв-Нотр-Дам) и столько же на Левом берегу возле университета. Эта традиционная книжная география сохранилась и до наших дней: Левый берег и университетский квартал (улица Сен-Жак), затем собор, к которому позднее присоединится и Королевский дворец. Эрне Ле Романсёр обосновался перед Нотр-Дамом, где предлагает манускрипты на народном языке:
И тот, кто хотел иметь какую-то книгу, приходил к нему, он помогал ему советами и всеми прочими вещами. И живет он в Париже перед Нотр-Дамом…[145]
Из этой эпохи нам известна и семья Сан: Гийом де Сан, переписчик и stationarius librorum, аттестован в 1275 году и скончался до 1292 года, оставив вдову Маргерит, «торговку книгами» на улице Сен-Жак. Андре де Сан (Андре-англичанин) также книготорговец и stationarius, тогда как Тома де Сан – книготорговец и трактирщик (1313), затем stationarius (1314). Эта семья, по-видимому, близка к университету и к доминиканцам и вносит свой вклад в распространение их произведений. Жоффруа де Сен-Леже владеет домом на улице Нёв-Нотр-Дам, где в 1316 году он известен как «лицензированный книготорговец» (librarius juratus) и возможный преемник Жана де Сен-Леже. Он работает с художниками и миниатюристами для высокопоставленных лиц (Людовик I Хромой, королева Клеменция Венгерская и Жанна Бургундская[146]), интересующихся рукописями на народном языке: рыцарскими романами, иллюминованной Библией Гиара де Мулена и «Большими французскими хрониками». В тот же период Тома де Мобёж тоже работает на улице Нёв-Нотр-Дам: Матильда д’Артуа заказывает ему манускрипты для своей библиотеки в Эсдене. В начале этих «Больших хроник», датируемых 1328 годом, приведен следующий инципит:
Так начинается хроника королей Франции […], которые Пьер Оноре из Неф Шастель в Нормандии заказал написать, по образцу хроник Сен-Дени, мастеру Тома де Мобёж, проживающему на улице Нёв-Нотр-Дам-де-Пари, в благословенный Господом нашим год MCCCXXVIII[147]
Все на той же улице Нёв-Нотр-Дам Ришар де Монбастон приносит присягу в качестве лицензированного книготорговца 5 октября 1338 года: он имеет мастерскую по копированию, торгует манускриптами и известен как лицо, ответственное за рукопись «Золотой легенды» Иакова Ворагинского, переведенной на французский Жаном дю Вине (1348)[148]. Кроме них есть еще Гийом Леконт (после 1368 года), затем Жан Боке, который станет библиотекарем Карла Орлеанского[149]. В 1398 году Тевенен Ланжвен заказывает для Людовика Орлеанского копию «Этики» Аристотеля в переводе Николая Орема в двух томах за 240 золотых франков. Манускрипт затем попадет к Жану Беррийскому[150]. Всего в 1368 году в Париже насчитывается одиннадцать «писателей» или стационаров и четырнадцать лицензированных книготорговцев, число, практически остающееся неизменным вплоть до первых десятилетий XV века. В 1488 году в «штате» Парижского университета насчитываются 24 лицензированных библиотекаря, четыре мастера по пергамену, четыре торговца и семь изготовителей и продавцов бумаги, два миниатюриста, два переплетчика и два «писателя». Некоторые из переписчиков заработали себе целое состояние, например парижанин Николя Фламель, тоже приписанный к университету, который построил в 1407 году на улице Монморанси неплохой трехэтажный дом с двумя лавками в нижнем этаже для сдачи в наем.
Аналогичная эволюция происходит и в других основных центрах производства, как во Франции, так и за границей. В Брюгге Давид Обер регулярно работает по заказу герцога. Экземпляр «Романа о Персефоресте» в двенадцати томах (1459–1460) имеет следующие эксплициты:
(том I) по заказу и приказанию моего грозного сеньора Филиппа […], герцога Бургундского, я, Давид Обер, как писатель, взял на себя обязанность положить на чистый и ясный французский язык некоторые старинные истории…
(том V) это конец V тома […], который был переложен на современный язык и форму следующим образом, чтобы потом быть украшенным…[151]
Но в регионе, в который глубже проникло движение «Новое благочестие», таком как Утрехт, у монастырей сохраняется очень важная роль благодаря «Братству новой жизни», а также регулярным каноникам блаженного Августина или картезианцам, даже различным монастырям Третьих орденов[152]. В совершенно иной обстановке Дибольд Лаубер руководит в 1427–1467 годах мастерской по копированию рукописей в Агно, городе, где его отец, по всей вероятности, был посыльным имперского окружного суда и где он сам также работает учителем. Его продукция, сохранившаяся до сегодняшнего дня, очень значительна и насчитывает более 80 манускриптов, в большинстве своем иллюминованных. Вероятно, он получает заказы, но, похоже, также копирует или отдает на переписку тексты самостоятельно, чтобы потом предлагать книги потенциальным клиентам. В одном из своих каталогов за 1450 год он предлагает на продажу 45 наименований, предназначенных для состоятельной светской публики: легенды о святых, послания и евангелия, псалмы, романы (в том числе «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха), а также «хорошие» трактаты о медицине, чаще всего на народном языке[153]. Некоторые из переписчиков и миниатюристов этой мастерской нам знакомы, например, Дибольд фон Дахштайн, Иоганн Пор де Аргентина (Аргентина – это Страсбург) или же Ханс Отт, рисовальщик, которого позже мы встречаем в Страсбурге в 1427–1449 годах. Множество мастеров немецкого происхождения в те времена обосновались в таких городах, как Барселона и Валенсия, Севилья и т. д.: создается впечатление, что некоторые переписчики даже не знают языка, на котором им приходится работать.
Как студенты и их преподаватели, мастера в случае необходимости переезжают из города в город в зависимости от того, где живут их заказчики и клиенты. Например, Гильбера де Мец, переписчика, известного в Париже в 1407–1434 годах, вскоре можно встретить в его родном городе Граммоне, где он работает на Филиппа Доброго[154]. На международном уровне мы также иногда сталкиваемся с кругом крупных предпринимательских династий, которые считают незазорным для себя вкладываться в производство предметов роскоши и тем самым завоевывать доверие могущественных правителей своего времени. Так, Рапонди – купцы из Лукки, у которых есть фактория в Брюгге и которых дела сближают с Бургундской династией. В Париже Дино Рапонди выступает как финансист и советник герцога, которому он преподносит в дар манускрипты: по случаю нового 1400 года – рукопись «Декады» Тита Ливия, за которую он получает в знак благодарности 500 франков золотом. Его брат, Джакобо, тоже живет в Париже, где специализируется на создании рукописей для Филиппа Смелого, среди которых Библия с миниатюрами (600 экю, то есть 1050 франков)[155], «Золотая легенда» (500 экю), «О знаменитых женщинах» Боккаччо на французском языке (300 экю)… Его специализация – тексты светского характера, тогда как Жан Л’Авенан и Ивон Ле Горжен (последний является «писателем») занимаются богослужебными рукописями. И именно Рапонди в 1402 году предоставит часть средств, требовавшихся для того, чтобы герцог смог нанять братьев Лимбург[156].
Во всех областях книжного дела передовые позиции занимает Италия. Болонья, благодаря своему университету и школам римского права, начиная с XII века, становится важным центром производства и распространения книг. В городе представлено производство как пергамена, так и бумаги, работают мастерские по копированию рукописей (братья Кардинале и Руджерино да Форли имеют здесь свою мастерскую около 1267 года) и созданию переплетов, к тому же здесь очень рано начинает применяться система pecia. Болонские манускрипты экспортируются в Париж, Монпелье и в немецкие университетские центры, торговля книгами между частными лицами ведется и в самом городе, а начиная с 1265 года, при превышении определенной суммы, ее должны сопровождать нотариально заверенными контрактами[157]. Но самый прославленный книготорговец XV века, это, без сомнения, Веспасиано да Бистиччи (1421–1498) из Флоренции, которого называют princips librariorum (король всех книготорговцев). Он держит мастерскую, предоставляющую любые виды услуг, относящихся к книгам, – копирование, иллюминирование, переплет и распространение[158].
Художники и специализированные мастерские
Профессия художника связана с ростом влияния в обществе очень обеспеченной клиентуры, с 1400-х годов она начинает более четко дифференцироваться относительно профессии миниатюриста, то есть художника, занимающегося только украшением манускриптов. Эта проблематика относится к социологии искусства: обосновавшиеся в «городах-резиденциях» (Residenzstadt) художники связаны с фигурами правителей-библиофилов, которые дают им заказы. Их мастерские обычно организованы вокруг какого-то признанного мастера и обеспечивают выполнение всех этапов заказа. Однако речь, как правило, не идет о художниках, которые ограничиваются одной только живописью, как подчеркивает Хейзинга:
Тем самым фактически стирается грань между свободным художественным творчеством и изготовлением произведений прикладного искусства […] Множество художников с яркой индивидуальностью, из тех, что находятся на придворной службе во Фландрии, Берри и Бургундии, сочетают писание картин не только с иллюстрированием рукописей и раскрашиванием статуй; они не жалеют усилий, расписывая гербы и знамена, создавая костюмы для участников турниров и различных церемоний…[159]
Примером может послужить Мельхиор Брудерлам, который работает и над «автоматами» замка Эсден, и над каретой герцогини Бургундской, и даже над украшениями бургундского флота в Эклюзе в 1387 году. Среди наиболее известных имен прежде всего следует назвать художника Жана Пюселя: в его «Бельвильском бревиарии» (1323–1326) показана роль начальника мастерской, распределяющего работу между другими художниками (Майе, Ансло и Шеврие) и расплачивающегося с ними:
[33] Майе. Ж. Пюсель отдал XX и III су VI денье. [62] Ансло за I п[ецию]. [268] Ж. Шеврие за I п[ецию]. [300] Ж. Шеврие за I п[ецию][160].
Вот, например, Жан из Брюгге, художник короля, в то время как Жакмар из Эсдена (ум. ок. 1409) работает на герцога Беррийского в Бурже начиная по меньшей мере с 1384 года. Сохранился его блокнот с эскизами 1400-х годов: речь идет о шести самшитовых досках с грунтовкой из белого гипса, на которых нанесены рисунки при помощи стилуса (можно отметить связь с гравюрой)[161].
Но чаще всего имена художников остаются нам неизвестны, и потому при атрибутировании манускриптов различным мастерским принято опираться на стилистические элементы: так, есть мастерская Часослова мастера маршала Бусико (ок. 1410), мастерская Часослова Рогана (ок. 1420), а также «Бревиария Бедфорда» (ок. 1430). Другие знаменитые мастерские – мастерские «Мастера Жувенеля дез Юрсен», мастерские, тяготеющие к Анжуйскому двору, и мастерская «Мастера Жана де Варэна» (по имени советника Филиппа Доброго). Рост числа мастерских и атрибуций свидетельствует об увеличении спроса со стороны двора. Хотя Париж и является основным центром производства в Европе[162], влияние «бургундцев» все равно очень велико, к тому же художники отныне легко переходят от одного двора к другому. Выходцы из Неймегена, три брата Поль, Эрман и Жанекен Лимбурги – художники «Великолепного часослова герцога Беррийского»: с 1402 года находившиеся на службе у Филиппа Бургундского, они затем переходят к его брату, герцогу Беррийскому, и все трое умирают в 1416 году. Жан Коломб, родившийся в Бурже около 1450 года, в 1485–1489 годах закончит «Великолепный часослов», который они оставили незавершенным. Братья также известны тем, что преподнесли герцогу иллюминованный манускрипт-обманку, который на самом деле был:
Поддельной книгой, сделанной из куска белого раскрашенного дерева в форме книги, ни на одном из листов которой ничего не было написано…
В окружении все тех же герцогов Бургундских есть также Лоизет Лиедет в Эдене и в Брюгге. Симон Мармион – сын Жана Мармиона, живописец в Валансьене и создатель «Алтаря святого Бертена» (ок. 1454–1459), который Гийом Фийастр передал в дар могущественному аббатству Сен-Омер[163]. Мишель Клове, еще один уроженец Валансьена, – предок Клуэ, придворного живописца Франциска I и его наследников[164]. Но прекращение герцогской династии и исчезновение знатных семей, которые ее окружают, сопровождается резким сокращением заказов и снижением по всему региону активности, связанной с копированием и живописным украшением роскошных манускриптов…
И наоборот, такие регионы, как Пуату и в особенности Турень, выигрывают от смещения политической оси королевства и установления Орлеанской династии[165]. Карл VII (ум. 1461) был вынужден провозгласить себя королем в Меэн-сюр-Йевр и стал «буржским королем», чьи владения образовывали компактную территорию в Турени, Пуату и Берри. Королевская администрация сосредотачивается вокруг Буржа и Пуатье, двух университетских городов. Позднее, когда военное положение улучшается, города-резиденции (и как следствие, центры книжного производства) переносятся на боковые ветви королевской династии: Людовик XI находится в Туре и Плесси, но поселил в Амбуазе королеву Шарлотту Савойскую и своих детей и создал там орден святого Михаила (1469), в ответ на создание бургундского ордена Золотого руна. Королева велит переписать, иллюминировать и переплести «Vita Christi» в 25 тетрадях «Тибо Брединку, книжнику, проживающему в Туре»[166]. Карл VIII, родившийся в Амбуазе, заставил полностью перестроить тамошний замок и разместил большую часть своей итальянской добычи, – в нем он и погиб в результате несчастного случая в 1498 году.
Орлеанская династия находится в Блуа после того, как город был взят Людовиком Орлеанским в 1392 году. После его убийства по наущению герцога Бургундского (1407) его вдова Валентина Висконти также поселяется в Блуа. Карл Орлеанский возвращается туда после пребывания в плену: он перестраивает замок (1443–1457) и заводит в нем блестящий двор. Именно в Блуа родится будущий Людовик XII, который сделает город столицей королевства: в 1506 году в нем соберутся Генеральные Штаты. С того момента в регионе поселяются все знатные сеньоры и должностные лица короны. Двор Луизы Савойской находится в Амбуазе, где рождается Франциск I, и известно, что библиотека Орлеанской династии в замке Блуа частично положит начало Королевской библиотеке Франции… Среди крупнейших художников, близких к этому двору и специализирующихся на манускриптах, самый известный – Жан Фуке. Он родился в Туре около 1425 года и, возможно, некогда учился у братьев Лимбургов в Бурже, а затем у Энслина де Агно в Париже[167]. Служившего при дворе Карла VII, а затем Людовика XI, Фуке в 1475 году называют «королевским живописцем». Он создает портреты знати, картины на религиозные сюжеты («Пьета»), декорации празднеств, работает над монументальными проектами (могила Людовика XI в Нотр-Дам-де-Клери) и рукописями, предназначавшимися для короля, принцев или важных придворных особ. Среди них прежде всего выделяется Этьен Шевалье, владелец великолепных рукописей. Его дедушка, Пьер, был камердинером у Карла V (1373), брат дедушки, Этьен, – директором лепрозория в Мелэне. Его отец будет сборщиком податей во владениях герцога Орлеанского и секретарем короля (1423). Он сам, нотариус и секретарь короля (1442), окончит карьеру в качестве казначея Франции и члена Большого совета. Будучи протеже фаворитки Аньес Сорель, он станет ее душеприказчиком (1450)… В лице Шевалье мы последний раз наглядным образом сталкиваемся с центральной темой Нового времени, отразившейся в возвышении посредством письменной культуры, управленческой специализации и службы правителю.