Ибо, если и правда, что всегда гравировали по дереву, камню и металлу, не менее верно и то, что для того, чтобы гравировать по дереву для книгопечатания, потребовалось придумать, как расставлять литеры и слова справа налево, как в восточных языках; не заниматься глубинным гравированием, как в надписях [по камню], но вырезать рельефное изображение, как на монетах и медалях; раскрашивать их густыми и липкими, но не слишком жидкими чернилами; располагать над бумагой или пропитанным пергаменом, чтобы получить оттиск; тут же отправлять их под пресс, чтобы там отпечатать; одним словом, делать так, чтобы они были отпечатаны по одиночке и четко на бумаге или пергамене и читались в своем естественном порядке.
Технологии: инновация процесса
В ИЗОБРЕТЕНИИ Гутенберга ключевое нововведение связано со способом получения оттиска: речь идет о том, чтобы составлять текст путем соединения «призм, на каждой из которых выгравировано рельефное изображение» (М. Одэн). Решающее изобретение связано с использованием металла, и его последующие этапы могут отсылать (здесь мы только высказываем предположения) к участию самых разных технических специалистов: к Гутенбергу в том, что касается общей идеи изобретения и отладки печатного стана, к Иоганну Фусту и Петеру Шефферу для металлургических технологий, и даже к французу Николя Жансону.
Набор
Центральное место этого изобретения занимают типографские литеры (алфавитные литеры), рисованые и отлитые в зеркальном отражении во множестве экземпляров при помощи машины для литья. Тем не менее происхождение этого изобретения неоднозначно: наряду с ксилографией, как мы видели, время существования различных методов ранней типографской печати частично затрагивает и саму типографскую печать. При печатании с подвижными литерами рисунок шрифта знаков сначала гравируется в рельефе и зеркально в виде пуансона, инструмента, знакомого ювелирам: «в поздней Римской империи пуансоном пользовались для чеканки перстней, служивших печатью» (М. Одэн). Точно так же известно, что в античности использовали матрицы для отливки печатей, а также чеканов для чеканки монет и медалей, иногда даже и переплетных досок. Древние также освоили технику литья металла в форму для отливки денег и т. д. Эти технологии, казавшиеся утраченными в течение какого-то периода в Средние века, были открыты заново, начиная с XIII века. Что касается книгопечатания, идея заключается в том, чтобы соединить пуансон и отливку: пуансон молотом забивается в медную матрицу, затем матрица помещается в машину для литья, позволяющую изготовить множество стандартизированных типографских литер, то есть литер одной высоты и выровненных в одной плоскости. Эта схема описывается формулой «умножающей пирамиды»: исходя из букв алфавита, разделяющих речь на очень небольшое число единиц, гравируются пуансоны, при помощи которых можно выдавить сколько угодно матриц. Каждая матрица позволяет производить множество литер, при помощи которых печатаются тексты, снова во множестве экземпляров. Последний этап умножения – умножение читателей. На каждом уровне действует принцип линейного анализа и логики алфавита: сокращенное число элементов позволяет до бесконечности множить количество комбинаций или экземпляров.
Алфавит по-настоящему стал сам собой, только когда Западная Европа научилась воспроизводить формы букв благодаря подвижным литерам (Эрик Хэвлок).
Предполагается, что открытие и отладка данного процесса потребовала нескольких лет работы в Страсбурге и Майнце в 1440-х годах и еще после 1450 года.
Типографский анализ и печатный стан
Возможно, поначалу использовались отливочные формы из песка, выполненные при помощи деревянных пуансонов, но решающий шаг был сделан с переходом на металл. Машина для литья – это небольшой аппарат, легкий в использовании: матрица вводится с одного конца и может быть быстро заменена, тогда как с другого конца находится канал, через который поступает расплавленный металл. Комбинация неподвижной и движущейся части приспособлена под изменение ширины букв (от i до m, например). Аппарат обшит деревом, чтобы предохранить рабочего от высоких температур. Как только литера отлита, ее извлекают наружу при помощи крючка. Ее приходится еще немного обрабатывать вручную, отделить от литника, затем отшлифовать. Набор должен быть идеально ровным, когда оттиск производится посредством стана. Поскольку сложно добиться того, чтобы очко литеры было абсолютно ровным, возможно, как предполагает Морис Одэн:
Гутенбергу пришлось [сначала] расставлять свои «пуансоны» целыми строками, затем страницами – страница первых печатных книжечек была очень узкой – что позволяло уже не «выбивать» матрицу, но «отливать» ее вокруг пуансона.
Соединение различных металлов и сплавов требовало процесса долгой отработки, обычно для литер применялся сплав, в котором сочетались свинец, олово и сурьма в пропорциях, строго определяемых условиями производства. Состав гарнитуры всегда сильно превышает число букв алфавита, потому что нужно различать строчные и прописные и предусмотреть все специфические случаи: надстрочные знаки, позволяющие не путать некоторые слова (например, французские а и à), относительно развитые сокращения, знак абзаца (¶), лигатуры и т. д., помимо пунктуации. Кроме того, анализ старинных шрифтов показывает, что у них видны пробельные элементы и отверстия, «выполненные индивидуально после отливки». Вполне возможно, что через отверстия пропускалась нитка, чтобы набор не развалился или чтобы литеры можно было поднять, прежде чем использовать другую краску (переход с красного на черный)[253]. Используемая краска состоит из смеси скипидара, орехового масла и сажи, подвергнутой обжигу: это жирные чернила, которые не проливаются на форму. Недавние исследования позволили установить, что чернила, использовавшиеся в самом начале книгопечатания, содержали значительное количество свинца и меди, но этот след наличия металла пропадает после 1473 года. Некоторые ремесленники делают это производство своей специализацией, подобно Антуану Венсану в Лионе в 1515 году.
Идея пресса известна с древних времен: пресс для изготовления масла, получения фруктового (в Египте в III тысячелетии до н. э.) и в особенности виноградного соков. Возможно, пресс использовался для декорирования средневековых тканей, а прессы для бумаги, как мы видели, появились на реке Пегнице в Нюрнберге около 1390 года. Пресс Гутенберга был создан в Страсбурге токарем Конрадом Зашпахом, который, возможно, сразу после этого работал на Ментелина: в нем типографская форма, составленная из литер устанавливается на каретке. Каретка скользит по основанию (мрамор), пока ее вручную не поставят под нажимную плиту – прямоугольный медный блок. Размеры плиты варьируются, но, как правило, она в два раза меньше формы: именно плита, двигаясь по вертикальной оси, «падает» на намазанную краской форму и создает оттиск на предварительно увлажненном листе. Она расположена вертикально и приводится в действие винтом с довольно большим шагом, который помогает уменьшить трение и нагревание, сама плита имеет сквозное отверстие, через которое проходит штанга. Для работы типографского стана необходимо движение по вертикали и горизонтали, его эффективность связана с поступательным движением и в особенности с тем, что он осуществляет ровное надавливание на форму. Устойчивость вертикальной рамы обеспечивается сдвоенными балками, перекладинами и короной, и машина часто упирается в потолок, чтобы она не сдвигалась, когда приводится в действие штанга.
Принято считать, что пресс Гутенберга представлял собой промежуточную стадию, до появления двухшагового пресса, что, скорее всего, произошло в Риме в 1470-х годах[254]. Несмотря на множество точечных усовершенствований, эта технология сохранится до начала Промышленной революции (ок. 1800-х). Наконец, пресс – машина, собранная на штифтах, и потому ее можно демонстрировать, что позволяет некоторым печатникам практиковать свое ремесло на манер странствующих мастеров или временно устраивать мастерскую в том или ином городе в зависимости от конкретного заказа.
Торговля и циркуляция «железа»
Первопечатники старались сохранить в тайне технологии, которые они разрабатывают и знание которых до 1462 года образует ценнейшую гарантию, поскольку еще не существует никакой защиты при помощи патентной системы. Сохранению тайны также способствовало то, что привлекаемые капиталы, в особенности для разработки системы шрифтов, очень велики – кроме того, необходимо платить рабочим и техникам, доставать сырье (бумагу) и иметь сети сбыта, прежде чем начать рассчитывать на прибыль. На первых порах сами ремесленники изготавливают свое собственное оборудование, и сфера специализированного производства материалов для книгопечатания развивается постепенно. В Страсбурге Ментелин начинает в качестве миниатюриста и епископского нотариуса, пока не переключается, возможно, по требованию епископа Рупрехта, на книгопечатание (1458). Первая известная нам книга, вышедшая из его типографии, – большая 49-строчная Библия в двух томах, напечатанная в 1460–1461 годах. Велика вероятность, что он сам рисует и заказывает шрифт, который использует во всех своих публикациях, от 49-строчной Библии до книги «О граде Божьем» в 1467 году. Между тем изготовление печатных станов и торговля ими в эпоху Старого порядка изучены плохо за недостатком источников. Один из первых ныне известных примеров восходит к 1472 году, когда аббат-бенедиктинец монастыря Святого Ульриха и Афры в Аугсбурге приобретает несколько готовых станов и шрифты у городского печатника, чтобы устроить типографию в монастыре.
Мы лучше осведомлены о циркуляции типографских шрифтов благодаря работам в области материальной библиографии[255]. Шрифты составляют основу капитала мастерской, и частично именно на основе их идентификации то или иное неподписанное издание приписывается Гутенбергу. Как следствие, специалисты по гравюре и литью играют главную роль в первоначальном распространении книгопечатания, как показывает пример Жансона. Так, английский первопечатник Кэкстон приобрел свои первые шрифты в 1471–1472 годах у Иоганна Велденера в Кёльне, после чего организовал типографию в Брюгге (1473), а затем перенес ее в Вестминстер (1476). Что же до Велденера, то он родом из диоцеза Вурцбурга и поначалу работал рисовальщиком, гравером и словолитчиком, прежде чем стать первопечатником в Лувене (1474–1475). В том же 1473 году мы встречаем в Кёльне Иоганнеса Вестфальского, который возвращается из Венеции с итальянскими типографскими шрифтами: поначалу он устраивается в Алсте (1473), затем переезжает в Лувен (1474), где конкуренция тогда вытеснила Велденера в Утрехт…[256]
Практики
Важная часть изобретения связана с разработкой последовательности процессов производства. Работа состоит из двух операций, набора и печатания, которые представлены на множестве типографских клейм, самое знаменитое из них – клеймо «эльзасского пресса»[257].
Набор
Набор – это операции, которые производятся на основе текста и включают в себя построчную расстановку литер и составление типографских форм для печатания. Рабочие, выполняющие эту операцию, называются наборщиками[258]. И здесь дело, прежде всего, в «софте»: первая проблема, встающая перед мастером, где взять текст, который нужно воспроизвести. Поэтому расположение мастерской в крупном городе, в котором живут интеллектуалы, работающие с текстами, – очень благоприятный фактор. В Венеции, как и в Базеле, Кёльне или Париже, а также в Лувене, авторы и ученые, которые могут заняться правкой рукописей, находятся поблизости от больших книгопечатен – типографии Фробэна в Базеле или же Альда Мануция в Венеции. Присутствие в Лионе определенного числа врачей объясняет тот факт, что некоторые печатники обращаются к ним, чтобы опубликовать тот или иной специализированный трактат. Когда Иоганн Трехсел берется за издание трудов Авиценны с комментариями Жака Депара, он добывает себе манускрипт через доктора Понсо (1498–1499), лекаря Карла VIII[259]. Некоторые лионские врачи также занимаются переводами: Жан де Ла Фонтэн, мелкий печатник и книготорговец, чья деятельность приходится на период 1488–1493 годов, специализируется на текстах на народном языке. Он выпускает в 1491 году «Хирургию прославленного и замечательного философа и доктора медицины мэтра Аленфранка из города Милана», текст, переведенный на французский язык Гийомом Ивуаром, «хирургом, практикующим в Лионе». Николя Пани – мэтр искусств и доктор медицины: именно он готовит французский перевод книги под названием «Руководство по практической хирургии» Ги де Шолиака, которое было напечатано Маркусом Райнхартом в 1478 году[260]. Впервые в этой книге, в точности сохраняющей модель постраничного расположения текста в рукописях, обращение к техники ксилографии позволило воспроизвести изображение хирургических инструментов.
Еще одна фигура из узкого круга врачей, связанного с печатными мастерскими, – Жан Тибо. Уроженец Эврё, доктор Тибо становится научным редактором и корректором Mesue (pseudo-Mesue) и Matthaeus Silvaticus, напечатанных Хузом и Зибером в 1478 году. Еще показательнее то, что именно у него поселяется и организует свою мастерскую приехавший из Базеля Зибер, а в контракте уточняется, что в качестве компенсации за причиненные доктору неудобства печатник будет давать ему по одному экземпляру каждого издания, которое у него выходит. Тибо также примет еще одного специалиста по книжному делу, а именно Эрве Безина, типографского корректора в 1493 году, затем книготорговца[261]. В заключение напомним об испанце Иеронимо Феррара, враче, жившего на улице Нёв в 1493–1499 годах[262]. Феррара, по-видимому, был связан с Николаусом Вольфом, гравером и словолитчиком, вместе с которым он арендует часть дома: вполне возможно, что врач помогал ремесленнику, только что приехавшему в город, постепенно расширять свое дело. Наши врачи, безусловно, заинтересованы в интеллектуальном плане теми работами, которые им предлагаются, но для них это также дополнительный заработок – каковым он будет и для одного из их прославленных преемников, доктора Франсуа Рабле, анонимного автора «Пантагрюэля», вышедшего в 1532 году.
Хорошие рукописи редки, а еще реже специальные навыки, которые позволяли бы их издавать. Тексты циркулируют по сети корреспондентов, ученых или профессионалов типографского дела, и за их возвратом всегда внимательно следят. 18 февраля 1478 года магистрат Любека пишет Ментелину и его зятю Рушу с требованием вернуть принадлежащую любекским доминиканцам рукопись Винсента де Бове, которая была передана им для подготовки ее к публикации[263]. Манускрипт будет отослан обратно с приложением, «как это принято, экземпляра напечатанного произведения». Переписка Амербаха может служить иллюстрацией проблем, связанных с посылкой рукописей: Руш, поддерживающий отношения с гуманистами, сообщает ему названия или даже передает рукописи произведений для публикации. Авторы современных произведений порой принимают участие лично, как например, Никколо Перотти в издании своих Rudimenta grammatices, напечатанных Свейнхеймом и Паннарцем в Риме в 1473 году. В манускрипте, который, к счастью, сохранился, есть автограф Перотти[264]. Для нового издания Adagia (1508) Альд Мануций работает напрямую с Эразмом Роттердамским, который корректирует издание по мере его печатания. Еще один пример – Commentarii linguae graecae Бюде, издание, выпущенное Бадом в 1529 году, к которому автор в своем экземпляре сделал важные добавления от руки: этот экземпляр будет издан в 1548 году, а затем экземпляр будет передан наследникам[265].
Взаимосвязь среды профессионалов книжного дела с учеными-гуманистами будет одним из главных преимуществ парижских печатников начала XVI века. Однако порой полученная копия текста оказывается неверной, как объясняет в 1578 году Дю Бартас в «Седмице»:
Поскольку я был вынужден из-за спешки отдать эту книгу на переписывание нескольким переписчикам и каждый из них сохранил свою собственную привычную орфографию, случилось так, что печатник, который следовал этой копии, печатал одно и то же слово то на старый манер, то на новый, а порой придерживался совсем неправильной орфографии[266].
Как только текст выверен, необходимо правильно определить «длину копии, чтобы предусмотреть точное число страниц»[267]. Хороший пример – рукопись «О граде Божьем», скопированная около 1460 года, явно с прицелом на то, что Свейнхейм и Паннарц готовятся напечатать ее в Субиако. Сначала текст был скопирован, затем была проведена тщательная филологическая проверка, результаты которой были перенесены в манускрипт, именно он потом использовался для набора[268]. Анализ итальянских exemplaria показывает, что в рукопись были перенесены отметки, которые должны были служить ориентирами для наборщика: калибровка текста и организация его подразделов соответствует страницам печатного издания. В манускрипте также есть отметки, указывающие, до какого места дошли наборщики, и, возможно, использовавшиеся для расчета оплаты их труда: они дают точное представление о том, как именно шла работа у двух наших печатников, и сообщают, например, что «О граде Божьем» печатался на одном печатном стане каждый день, кроме воскресений, до 12 июня 1467 года. Отдельные exemplaria из Субиако делились между несколькими наборщиками, что требовало очень четкой организации рабочего процесса с определением начала и конца каждой тетради[269]. Калибровка также позволяет определить точное количество бумаги, которая потребуется для печати. Пример 49-строчной Библии, выпущенный Ментелином в 1460–1461 годах, в частности, показывает, что она была набрана на основе экземпляра 42-строчной Библии[270].
Рукопись или экземпляр предыдущего издания расшивается, и его листы последовательно располагаются на подставке, visorium, над наборной кассой – плоским открытым ящиком, слегка наклоненным вперед и имеющим отделения, в которых находятся литеры. Наборщик, работающий стоя, щипчиками «вынимает» литеры и строка за строкой располагает их в верстатке – инструменте, похожем на линейку, который предварительно выровнен, то есть отрегулирован по длине так, чтобы следующие друг за другом строчки образовывали единый блок. Верстатка вмещает одну или несколько строк. Слова разделяются пробелами[271], а чтобы соблюдать выравнивание, необходимо регулировать набор, меняя пробелы и начертания (сокращения и пр.). Приближаясь к концу страницы или тетради, наборщики либо увеличивали число сокращений, либо наоборот развертывали их, чтобы заполнить пустое пространство. Затем рабочий
устанавливает верстатку на кассе. При помощи реглет он берет строчку большим и указательным пальцами и располагает ее внизу наборной доски, деревянной доски со скобами, вмещающую в себя страницу…[272]
Набранная страница закрепляется («узел») и располагается на раме, чтобы ее можно было отнести к прессу. Главная трудность состоит в том, что надо брать буквы так, чтобы не ошибиться, и ставить их в правильном порядке в верстатку. Работа мысли подталкивает к дальнейшей рационализации жестов, описанной печатником Фертелем из Сен-Омера в 1723 году: сигнатура позволяет ускорить работу, а пальцы «чувствуют», пока глаза занимаются другим делом:
При наборе нужно одинаково ловко работать как глазами, так и руками, и самый верный способ наловчиться – смотреть на каждую литеру, которую собираешься брать, в тот момент, когда подносишь к ней руку, чтобы не взять по ошибке другую букву вместо той, на которой остановился взгляд. Литеру нужно брать за головку и поглядывать на сигнатуру, чтобы сразу вставить ее в верстатку, не переворачивая несколько раз в руке, или ставя на верстатку, чтобы найти сторону сигнатуры, как делают многие подмастерья; поскольку эта дурная привычка заставляет терять много времени…[273]
Как только подготовлено достаточное количество страниц, исходя из количества литер, имеющихся в наличии, переходят к спуску. Лист бумаги, реже пергамена, который служит для оттиска, складывают для образования тетради, и складывают тем больше раз, чем меньше формат издания. Поэтому, чтобы текст разворачивался последовательно, необходимо, чтобы набор страниц, следующих друг за другом, располагался в правильном порядке, который не совпадает с порядком страниц: их расположение определяется структурой тетрадей[274]. Например, при формате in-4°, когда лист складывается два раза, требуется одновременно набирать страницы 1, 8, 4 и 5 (лицевая сторона), затем 2, 7, 3 и 6 (оборотная), при этом спуск симметричен с одной и с другой стороны сгиба. Страницы устанавливаются наборщиком в прямоугольную раму, которая ограничивается при помощи деревянных реглет, сохраняющих поля, затем фиксируется. Термином «типографская форма» обозначаются все страницы, собранные в раме и служащие для оттиска одного листа с одной стороны, и именно эта сложная операция называется «спуском». Дефекты, а именно ошибки при наборе и спуске, остаются частыми, особенно в первые годы или в менее оснащенных мастерских, когда приходится работать быстрее или когда не оказалось никого, кто мог бы как следует откорректировать текст[275].
Книгопечатание привносит серьезное изменение в области передачи текстов по сравнению с системой создания рукописей, в которой систематически воспроизводится модель exemplar. Как правило, все экземпляры не только удобочитаемы, но сходны между собой, и больше нет вариантов, образующихся при копировании. Однако, поскольку технологию не так-то просто внедрить, набор конкретного издания не всегда однороден: начиная с 42-строчной Библии, встречаются варианты, в которых текст слегка меняется от одной группы экземпляров к другой. Подобные примеры многочисленны по многим причинам, первая из них связана с проблемой своевременного внесения правки в набор, сделанный с ошибками. Если она минимальна, ее производят сразу же при получении оттиска: она затрагивает только часть тиража и приводит к появлению вариантов, которые порой ведут к новым ошибкам. Специализированная терминология говорит о «состояниях», а Жанна Вейрэн-Форрер утверждает, что состояние определяется по листу тиража (следовательно, комбинации состояний могут варьироваться от одного экземпляра к другому). Как бы тщательно ни работал печатник, современные методы анализа позволяют порой замечать варианты изданий там, где до сих пор их было трудно обнаружить[276]. Особую категорию правок образуют «картоны», применение которых известно вплоть до XIX века. Использование «картонов» связано с довольно значимыми правками, которые могут привести к удалению одного или нескольких листов, которые вырезают, чтобы заменить на новые, приклеенных на фальцах. Один из первых примеров такого рода правки встречается в тираже «Католикона» Бальба 1472 года[277].
Первая книгопечатня, которая известна доподлинно, – это мастерская Иоганна Фуста и Петера Шеффера, продолжателей дела Гутенберга в Майнце. Об этом свидетельствует напечатанный красным эксплицит в книге «О граде Божьем» на латыни, изданной Петером Шеффером в 1473 году с указанием даты (anno LXXIII), и выполненный ксилографическим способом знак типографии (два герба, закрепленных на ветви) (Городская библиотека Валансьена).
Еще одна причина, по которой могут возникнуть варианты, может быть связана с тем, что, если спрос оказался значительнее, чем ожидалось, в ходе печати решают увеличить цифру тиража и потому по второму разу набрать уже отпечатанные листы. Однако любой новый набор, каким бы точным он ни был, неизбежно влечет за собой варианты, пусть даже только на уровне выключки строк, сокращений и пр. То же самое происходит, когда быстро печатается новое издание текста, который пользуется успехом, что происходит относительно часто в эпоху, в которую ни имеющийся материал, ни возможности распространения не позволяли с легкостью реализовывать большие тиражи. Особый случай – изменение одного только заглавия (иногда с частью листов в начале книги), чтобы распродать остаток тиража через несколько лет после его публикации или после того, как данное произведение было перепродано другой книжной лавке. В некоторых инкунабулах ошибки просто исправляются пером в тех экземплярах, где они встречаются. Постепенно складывается обычай собирать ошибки, которые не были исправлены до печати, в форме списка опечаток в конце издания. Некоторые списки опечаток подтверждают присутствие разных состояний в издании:
Далее приводятся следующие опечатки […]. И прежде всего, следует заметить, что не все книги этого выпуска содержат указанные опечатки, потому что одни были исправлены почти в самом начале печати, другие – в ее середине, третьи – ближе к концу, а четвертые не были исправлены вовсе…[278]
Печатание
Вторая главная мастерская в типографии – это прессы, хотя Одэн и подчеркивает, что без пресса все-таки можно обойтись в той мере, в которой странствующие печатники, переезжающие из города в город и печатающие короткие произведения, могли довольствоваться техникой притирки. Подготовка пресса – операция, в которой качество работы определяется точностью:
Перед началом печати тиража тискальщик производит подготовку, которая состоит в том, чтобы отрегулировать и опустить форму на мрамор и осуществить приводку, правильно расположив поля и две линии разметки на тимпане. Он также должен приклеить к тимпану (декельной раме) направляющий лист бумаги, увлажнить тимпан, вырезать фрашкет[279] и убедиться, что нажимная доска оказывает равномерное давление на форму… (Жанна Вейрэн-Форрер)
Прежде чем запускать пресс, нужно, чтобы все было на своем месте, стопы бумаги пропитаны подготовительным составом для лучшей фиксации чернил и уложены позади пресса. Наконец, можно начинать собственно печатание, операцию, для выполнения которой требуется двое рабочих: накладчик набивает краску на форму при помощи мац, затем кладет лист чистой бумаги на тимпан и поворачивает фрашкет. Положение листа бумаги определяется с точностью благодаря «пунктурам»: речь идет о
двух иглах, включенных в форму, которые протыкали в листе бумаги отверстия, позволявшие при втором печатании правильно расположить краску или оборотную часть листа…
Каретку толкают рукой до тех пор, пока машина не будет усовершенствована путем добавления к ней лебедки, а затем и реечной передачи. Таким образом, тискальщик своим весом надавливает на поперечину, и нажимная доска опускается на винт. Хотя точный порядок технических действий в эпоху Гутенберга нам до конца неизвестен, его отладку упростили пробы, сделанные при оттиске более простых текстов, таких как индульгенции. Более объемные издания, по всей видимости, печатали сначала постранично, как это еще происходит в Алсте в 1473 году:
Листы разрезались пополам перед печатанием [и] печать […] делалась […] в четыре прохода; страница шла за страницей в их нормальном порядке пагинации. Это была не слишком-то производительная технология, кроме того, мы видим, что ритм производства был очень медленным […]. Пресс был маленьким […], нажимная доска должна была быть не более 16 см на 10 см [и] Мартенс печатал всего одну страницу за два дня…[280]
Затем, когда размеры нажимной доски стали позволять, печать производится по пол-листа, так как нажима недостаточно, чтобы печатать лист целиком. Каретку останавливают на полпути и так печатают первую половину листа, затем поднимают нажимную доску, заводят каретку до конца и печатают вторую половину. Этот процесс предполагает появление двухтактового пресса, которого первоначально не существовало. После того как все листы отпечатаны с одной и той же стороны, переходят к печати на оборотной стороне, которая должна производиться достаточно быстро (в течение 72 часов), чтобы бумага не высохла и не дала усадку.
Печать усложняется еще тем, что нужно обязательно делать ряд пробных оттисков для внесения необходимой правки в набор. Для каждого листа, таким образом, делается первый тираж, пробный оттиск, в котором будут отмечаться ошибки в соответствии с правилами, установленными в XVI веке. Корректор, мастер цеха или же некий эрудит (например, Жос Бад у Трехсела), или даже сам автор, читает эти оттиски, прежде чем отдать их обратно наборщику: «Саксонская хроника», отпечатанная в Майнце в 1492 году, настолько сложна по своей верстке, что за нею обязательно должен следить кто-то, кто хорошо разбирается в тексте. Каждый пробный оттиск, соответствующий форме, должен быть сразу же исправлен, затем заново напечатан, пока набор не рассыпали, чтобы перейти к печати следующего фрагмента: после выполнения пробного оттиска формы необходимо мыть, винты раскручивать и вносить исправления, затем заново подгонять пробелы – отсюда желание иметь в мастерской или располагать саму мастерскую поближе к специализированному корректору, а еще лучше – к автору. Частая практика в XVI веке (например, у Плантена) – давать читать пробные оттиски, чтобы корректор проверял текст по рукописи, что при случае тоже может привести к появлению дополнительных ошибок, пусть даже только орфографических[281]. Типографские исправления принято отличать от более редких авторских, встречающихся в основном у печатников-гуманистов. Наконец, исправления могли касаться не самого текста, но сквозных заглавий, пагинации и т. д. Как правило отпечатываются две серии пробных оттисков, в XVIII веке эта цифра будет доведена до трех. Последняя проверка проводится в момент запуска печати, но исправления могут также вноситься и на прессе (мраморе). В этом случае правка ограничена, чтобы не нарушить выключку строк: это исток возможных различий между разными состояниями.
Между авторами и печатниками нередко происходят споры о том, кто несет ответственность за ошибки, о которых, естественно, сожалеют все. Жермен де Бри в 1526 году утверждает, что, как автор, он не обязан сам вносить исправления – он сдал копию своего перевода Иоанна Златоуста без ошибок и считает, что этого достаточно:
Я не думал прерывать свой отдых и посвящать себя этому всепоглощающему и недостойному труду по исправлению букв, будучи убежден, что сделал достаточно, раз уж сдал правильный экземпляр…
Четверть века спустя Жоашен дю Белле в свою очередь обращается к читателю, «переводя стрелки» на печатника за те ошибки, что фигурируют в его сборнике сонетов «Олива»:
Если ты найдешь некоторые ошибки в печати, ты не должен винить за них меня, положившегося на других людей. К тому же труд по их исправлению столько велик, особенно в новом произведении, что всех глаз Аргуса не хватит, чтобы разглядеть ошибки, которые там есть…
В конце XVI века Этьен Паскье возвращается к теме трудностей правки и в особенности к чувству собственного достоинства автора и его труда, когда печатник оказывается на стороне «механики». От наборщика ничего ждать не приходится, корректор присваивает себе компетенции, которых у него нет, а когда пробные оттиски наконец должны передаваться автору, его либо нельзя найти, либо у него решительно нет времени на то, чтобы вычитать их и исправить с должным тщанием…[282]
Организационные инновации
За несколько десятилетий возникает и развивается совершенно новая отрасль. Встают проблемы не только технического порядка, но также связанные с организацией типографий и книгораспространением, структурой потенциальных рынков и отношениями с инвесторами. В целом у нас есть лишь неполные, а, самое главное, косвенные сведения об этом: их источник, скорее, сохранившиеся экземпляры, а не редкие архивные документы. Более того, изобретение Гутенберга касается не только технологии, но также организации мастерской и отладки процедур изготовления, которые всего лишь несколько лет спустя позволят произвести идеальное издание такого длинного текста, как Библия. То, что мы называем типографским протоколом, постепенно получает развитие на основе опыта, приобретенного при выпуске коротких печатных изданий, но 42-строчная Библия послужила демонстрацией того, что книгопечатание позволяет создавать по-настоящему монументальные труды в большом количестве и по внешнему виду столь же целостные как и манускрипты.
Работа в мастерской организуется на основе принципа разделения текста на тетради. В системе рукописей копия производится последовательным образом, страница за страницей, пока не образуется тетрадь. Можно, конечно, представить себе, что печать ведется тоже страница за страницей, но такой процесс усложняет и замедляет работу. Довольно быстро, когда нажимная доска стала позволять, переходят к оттиску по пол-листа. Каждый лист должен дважды пройти через пресс (с лицевой и с оборотной стороны), и необходимо предусмотреть пробные оттиски. Ведь шрифтов, даже рам, очень дорогостоящих, не хватает, чтобы последовательно печатать длинные тексты. Таким образом, приходится работать частями: наборщики моют формы и разбирают только что отпечатанный набор (это называется «разбор»), чтобы иметь литеры, необходимые для продолжения работы. Таким образом, принцип состоит в том, чтобы постоянно и как можно быстрее заново использовать имеющиеся литеры, пока не будет отпечатана вся книга целиком. Чем меньше имеется шрифтов, тем чаще приходится повторять всю операцию по набору/печатанию/разбору, которая и составляет первый цикл изготовления. Если в распоряжении имеется относительно мало литер, система циклов делает более привлекательными крупные форматы, такие как ин-фолио и ин-кватро, которые с большим отрывом лидируют в XV веке. Отсюда не следует, что в тетрадях может быть лишь немного листов: в 42-строчной Библии библиографический формат ин-фолио, но для составления каждой тетради вклеивали по пять листов один в другой. Таким образом, в тетради оказывается по двадцать страниц, что позволяет делать переплетенный том более крепким. Инвестиции в создание большего числа литер оправданы с финансовой точки зрения, так как уменьшается число последовательных циклов производства и достигается большая гибкость в работе.
Разбор литер – это продолжительный процесс: рабочий моет форму, чтобы удалить остатки краски, располагает ее на двух брусках, затем «отпирает» и раскладывает литеры по кассам. Одна часть набора сохраняется от страницы к странице, например, колонтитул: это «скелет». Уже отпечатанный набор никогда не сохраняется, поэтому, если предусматривается второе издание или в ходе печати принимается решение увеличить тираж, приходится делать набор заново. В некоторых случаях тираж готов, но может произойти какой-нибудь инцидент, из-за чего приходится заменять лист в экземпляре: по-видимому, в самом Майнце от руки, очень тщательно и следуя образцу двух печатных страниц, переписали этот лист 42-строчной Библии, который вставлен в экземпляр Сен-Бертена из Сен-Омера. Листок плохо отпечатался, потерялся или был уничтожен, поэтому его пришлось заменить, переписав текст, но действовать при этом аккуратно, чтобы стык был не очень заметен[283]. Ритм работы не должен ни прерываться, ни замедляться и необходимо, чтобы производственные циклы быстро следовали друг за другом, чтобы без надобности не иммобилизовать капитал, который представляет собой типографское оборудование.
Еще одна проблема заключается в координации работы между мастерской наборщиков и мастерской тискальщиков: первые работают медленнее, тогда как прессы могут «крутиться» в более быстром ритме, в особенности если их несколько. Поэтому при необходимости выгоднее разделять работу по набору между несколькими наборщиками. «Объяснение псалмов» (Explanatio super Plasmos) Блаженного Августина – это большой ин-фолио из 418 листков (209 листов), отпечатанный в 1528 году в количестве 1325 экземпляров. Анализ тетрадей показывает, что применялась система совместного набора.
Если в данном случае набор шел непрерывно по порядку копии, требовалось, чтобы были набраны первые девять страниц каждой тетради, прежде чем форма могла быть передана тискальщикам [печать шла по пол-листа]. Этот процесс замораживал большое количество литер, и набор целой тетради (8 форм) для наборщика составлял минимум две недели работы, тогда как тискальщики могли за четыре дня оттиснуть 5300 листов, соответствовавших той же самой тетради. Очевидно, что работа велась как-то иначе […]
Несколько рабочих должны были делить между собой набор, сообразуясь с разметкой копии, которая сама должна была опираться на издание, напечатанное в Базеле Иоганном Амербахом за 30 лет до этого […]. Подгонка […] не может быть совершенной: показательно, что число строк в парижском издании варьируется от 65 до 67 на разных страницах, с расхождением до 7 мм по высоте, точно так же, как варьируется расстояние между словами, что выдает подгонку, потребовавшуюся для разделения набора «на формы». Повтор характерных буквиц в первой половине многих тетрадей, буквиц, которые обычно не могли использоваться заново при непрерывном наборе, подтверждает эту гипотезу […].
На работу ушло самое меньшее десять месяцев, но при последовательном наборе, то есть когда наборщик идет последовательно по порядку текста, потребовалось бы, возможно, в два раза больше времени, а тискальщики, которые по условиям контракта тоже должны работать без перебоев, большую часть времени сидели бы без дела…[284]
Быстро выясняется, что идеальный план не соблюдается, а перерывы и конфликты оказываются источником многих ошибок.
После того как каждый лист попадает под пресс, его необходимо высушить. Листы подвешиваются на веревках, затем раскладываются в кипы. Когда все листы издания напечатаны, наступает очередь процесса сборки, состоящей в том, чтобы брать их один за другим по порядку сигнатур, чтобы образовать экземпляры. Каждый экземпляр собирается, сгибается пополам и складируется для продажи (это «экземпляры в листах» или «белые»). Эти операции производятся в тесных, захламленных помещениях, что еще больше увеличивает риск ошибок. Переплет, во время которого тетради сшиваются, до индустриальной эпохи чаще всего производился независимым ремесленником и по заказу владельца книги. Самыми известными контрпримерами, опровергающими это положение, могут служить Шеффер в Майнце и в особенности Кобергер в Нюрнберге, которые часто отдавали книги в переплет, прежде чем выставить их на продажу[285].
Изобретение издательской политики
Первая модель инновации затрагивает систему работы: серия публикаций Фуста и Шеффера весьма эффектно открывается бенедиктинской «Псалтирью», завершенной 14 августа 1457 года, которую называют «Майнцской псалтирью», типографским шедевром, который, возможно, как мы уже говорили, ознаменовал поворот в карьере Гутенберга и в его отношениях с Фустом. Операция возобновится для второй бенедиктинской Псалтири (1459), которая тоже будет выполнена печатью в три цвета и от которой сохранится всего тринадцать экземпляров, отпечатанных на пергамене[286]. Там тоже буквицы и орнаменты из металла сначала демонтируются, затем прокрашиваются отдельно (красным или синим), что позволяет пропустить их через пресс один-единственный раз вместе с текстом, напечатанным черным, – этот метод слишком сложный и дорогостоящий, чтобы он мог получить широкое распространение. В целом Фуст и Шеффер, а затем и Шеффер в одиночку, умеют воспользоваться своими навыками: их технические и финансовые средства, связанные с расположением мастерской в Майнце, позволяют им, в частности, включиться в производство миссалов не только для архиепископства, но также и для более далеких диоцезов. Книгопечатня Майнца один за другим печатает миссалы Бреслау (1483, ок. 1488 и 1499), затем Кракова, Роскилле и датской миссии, Майсена (1485), Гнезно и Кракова. В 1493 году издается новый «Майнцский миссал»[287].
Однако инновация наблюдается и в самом продукте: Rationale Гийома Дюрана – это трактат по католической литургии, созданный в XIII веке. В издании, выпущенном Фустом и Шеффером в 1459 году[288], – впервые используется новый шрифт, скорее всего, нарисованный Шеффером, который дает возможность, адаптируя постраничное расположение текста, решать проблемы, создаваемые длинным текстом: более мелкий кегль позволяет перейти к 60 строкам в две колонки на странице и издать весь текст в одном томе. Те же самые изыскания отразились в издании 48-строчной Библии, завершенном 14 августа 1462 года: литеры, возможно, выгравированные Шеффером, позволяют отпечатать текст на 962 страницах, число которых ощутимо меньше числа страниц в 42-строчной Библии (1280 страниц), но больше, чем в издании Ментелина в Страсбурге (850 страниц)[289]. С 1467 года мы вступаем в систему конкуренции, и для печатников, располагающих необходимыми шрифтами, интерес к сокращению количества страниц, сохранив при этом четкость, означает создание более удобного в обращении предмета с попутным снижением стоимости его производства. Колофон в 48-строчной Библии знаменит тем, что в нем упоминается типография и используется специальная терминология, описывающая технологию книгопечатания:
Настоящее издание, также представленное в городе Майнце благодаря хитроумному изобретению книгопечатания или начертания букв без труда переписчика, завершено Божьей милостью гражданином Иоганном Фустом и клириком Петером Шеффером из Гернсхайма, из того же самого диоцеза, в год Господа нашего 1462-й, накануне Успения Богородицы.
Но инновация продукта также затрагивает содержание. Как только технология и практика книгопечатания окончательно доработаны, двое компаньонов начинают ориентироваться на систематически проводимую политику публикации книг, которые представлены в фонде любой сколько-нибудь важной библиотеки: латинские классики (Цицерон), а для клиентов из духовенства – важные юридические трактаты и основополагающие тексты патристики. Обычно это очень тщательно изданные и дорогостоящие книги, многие экземпляры которых печатаются на пергамене и украшаются миниатюрами. В 1465 году в издании De Officiis Цицерона также присутствует инновация с использованием нескольких писем на греческом языке по ходу текста – успех оправдывает его переиздание, предпринятое после 1466 года. Теорию майнцских изданий как своего рода каталога классиков подтверждает роскошное издание «Писем» блж. Иеронима, выполненное печатью в два цвета в 1470 году[290]. Верстка страницы – та же, что и в Библии 1462 года, но благодаря тщательной работе удается перейти к 55 и 56 строкам на странице: объем средств, которые необходимо привлечь для этого огромного издания, объясняют выпуск специального проспекта, призванного способствовать распространению издания[291]. Три года спустя в 1473 году выходит еще одно классическое произведение христианской литературы, «О граде Божьем» блж. Августина[292], затем в 1474 современный текст, «Объяснение псалтири» Торквемады: успех приведет к трем его переизданиям в 1476 и 1478 годах.
Еще одна группа текстов, входящая в состав любой большой библиотеки, – это тексты по каноническому праву. Эта серия больших трактатов открывается в 1460 году «Конституциями» Клемента V с комментариями Жана Андре. Впервые верстка печатной страницы воспроизводит принцип постраничного расположения текста в университетских манускриптах, в которых сочетается основной текст и комментарии к нему: текст напечатан шрифтом, который будет употребляться для печати 48-строчной Библии, тогда как для комментариев выбран шрифт, в предшествующий год использовавшийся для печатания Rationale. С той поры данный прием станет систематически воспроизводиться во всех больших трактатах, соединяющих в себе текст и глоссы[293]. Серию классических сочинений канонического права в монументальных изданиях ин-фолио продолжает «Шестая книга Декреталий» Бонифация VIII (1465[294], переизданная в 1470, 1473 и 1476 годах), затем «Декрет» Грациана – основополагающий текст канонического права (1472). Печать осуществляется в два цвета, что создает дополнительные трудности[295]. Базовым текстом для юридического обучения как в Болонье, так и в Париже являются «Декреталии» Григория IX, вышедшие из печати у Шеффера в 1473 году, следующие все той же схеме[296], а сопровождают их «Институты» Юстиниана, опубликованные с комментариями Аккурзия в 1468, 1472 и 1476 годах[297].
У этих справочных изданий есть два преимущества: то, что они сравнительно дороги (и потому обеспечивают приток солидных доходов), и то, что их сбыт практически обеспечен. Но с 1480-х годов конкуренция растет и при этом начинает чувствоваться некоторое насыщение рынка. Поэтому производство приходится переориентировать. Шеффер меняет издательскую политику, адресуясь к более широкой публике и при этом не отказываясь полностью от тщательно проработанного визуального облика книги. Образец задается первым печатным травником (1484), изданным на латыни и с иллюстрациями. У книги великолепный титульный лист, на котором приводится название (Herbarius), затем следует место издания (Maguntiae impressus) и дата, а надо всем красуется знак типографии, отпечатанный красным: ужесточившаяся конкуренция требует усилий по возможности проследить происхождение книги и рекламе, выдвигающих на первый план знак престижного печатного производства, призванный быть гарантией качества. Успех подталкивает к тому, чтобы повторить эту операцию после 1485 года с Gart der Gesundheit («Садом здоровья»), первым немецким учебником, в котором перечисляются лекарственные растения, также проиллюстрированном 378 оригинальными гравюрами[298]. Здесь мы имеем дело с вполне сложившимся образцом инновационного продукта, практического руководства: издание на народном языке, точное, очень тщательно выполненное и с большим количеством иллюстраций, которое в качестве учебника должно попасть в библиотеки множества читателей, внимательно следящих за медицинской практикой. Издателем, по всей видимости, был каноник Бернхард фон Брайденбах, автором – доктор Иоганн Воннеке де Кауб, а иллюстратором – Эрхард Рёвих, они нам еще встретятся. Именно в рамках этого направления Шеффер опубликует около 1487 года кулинарную книгу (Küchenmeisterei)[299], а в 1492-м – «Саксонскую хронику», приписываемую Конраду Бото[300]. Последнее издание примечательно своей обширной иконографической программой, организация которой заставляет вспомнить программу «Нюрнбергской хроники». Пересмотр издательских ориентиров становится очень заметен, если обратить внимание на то, что во всей продукции, произведенной Фустом и Шеффером, найдется всего 18 изданий, написанных не на латыни, но 16 из этих 18 изданий были опубликованы после 1480 года…
Нет ничего необычного в том, что самая большая мастерская Майнца получает определенное количество более легких, случайных заказов, в том числе от различных административных органов: всего 128 наименований. Здесь мы уходим от логики рынка, потому что чаще всего речь идет о заказах, то есть о работах, для которых риск того, что продукт не разойдется, практически отсутствует: в течение всего «книжного дела в эпоху Старого порядка», вплоть до XIX века, эти «городские заказы» вносят серьезный вклад в финансовое равновесие большинства типографий. Кроме того, эти более легкие издания с ограниченными тиражами не занимают подолгу производственные мощности, и их проще вставить в промежутки в графике работ, о сложности которых мы уже говорили. Добавим, что порой они становились местом эксперимента с инновациями, которые потом будут использоваться при издании книг в собственном смысле этого слова: так, Фуст и Шеффер создают первый титульный лист в печатном издании для буллы о крестовом походе, датируемой 1463 годом.
Типология случайных заказов и заказов от городской администрации связана с расположением мастерской в Майнце: письма-индульгенции, вроде письма Пероди против турок (1488)[301], папские декларации и буллы, официальные публикации архиепископской канцелярии, ландграфа Хессе, графа Нассау-Дилленбурга, самого императора – в XVI веке мастерская будет иметь привилегию на издание императорских указов. Но здесь инновации связаны в основном с медиатизацией и рекламой в той мере, в какой некоторые издания могут иметь полемический аспект, как в случае прокламации архиепископа Майнца против города Эрфурта (1480). Политические деятели посредством печатного слова хотят обеспечить себе одобрение общественного мнения, так что в данном случае мы сталкиваемся с очень современными феноменами формирования поля этого мнения вокруг системы медиа, которые получат в дальнейшем важное продолжение. Естественно, речь пока еще не идет о том, чтобы затронуть как можно большее число людей: распространение этих изданий, просто-напросто листовок, отпечатанных небольшим тиражом (100 и 104 для Эрфуртского дела) осуществляется через адресацию экземпляров видным лицам, которые, как предполагается, могут повлиять на принятие решения[302]. Это публичное пространство, к которому становится причастным книгопечатание, впервые появляется в 1461–1462 годах, когда Фуст и Шеффер выпустят в свет множество папских мандатов, булл и других документов, относившихся к снятию с должности архиепископа Дитера фон Изенбурга, чтобы поставить на его место Адольфа де Нассау, включая манифест последнего (1462) и два письма его противника Имперскому собранию и Пию II…[303]
Общество мастерских
Процесс печатания текста, в особенности имеющего значительный объем, очень сложен, поэтому внесение жизнеспособных новшеств в него должно дополняться тщательной организацией этих новшеств. Речь идет об очень быстрой разработке практик, которые будут регулировать типографское дело на протяжении всей эпохи Старого порядка, то есть вплоть до Промышленной революции. Появление этой сферы деятельности, в свою очередь, сопровождается образованием новых отношений между различными категориями работников, которые в ней заняты.
Капитал и работа
С появлением книгопечатания мы вступаем в систему мануфактурного производства, в котором роль капиталиста становится гораздо более важной, чем в эпоху рукописных текстов. Инвесторы, зачастую поначалу принадлежавшие к миру купцов и банкиров, сперва финансируют изыскания изобретателей, сами без необходимости не участвуя в процессе производства. Между тем их участие на этом уровне, на втором этапе, будет стимулироваться не столько заботами об эксплуатации мастерской, сколько необходимостью распространять ее продукцию. Ибо существующие торговые структуры не до конца приспособлены для продажи печатной продукции, которая выпускается во все большем количестве экземпляров. Специализированная торговля книгами и книготорговые сети образуются медленно, таким образом практически единственными, у кого есть возможности распространять печатные издания, снова оказываются купцы-банкиры, специализирующиеся именно на этих операциях. Сеть корреспондентов, с которыми они обычно работают, позволяет им обеспечивать сбыт внутри порой очень обширной географии и гарантировать оплату. Таков случай Фуста в Майнце, а также Бюйе в Лионе: сети Бюйе простираются от Лиона до Парижа, Авиньона, Тулузы и даже Испании. В Авиньоне его корреспондентами выступают переплетчики Алэн и Иахим из Рима, которые также торгуют книгами. Кроме того, в Риме живет Джирардан Лудовичи, представитель нескольких немецких издателей-книготорговцев[304].
Однако специализация берет свое довольно быстро. Как только книжное дело набирает обороты, инвесторы могут начать специализироваться на этой области и брать под свой контроль предприятия, соединяющие в себе производство и распространение. Одни, как Фуст, печатают и распространяют не только свою собственную продукцию, но также продукцию своих собратьев. Другие, как Кобергер, создают предприятие как интегрированную вертикальную структуру, контролирующую все этапы производства и распространения, от создания носителя, бумаги, до переплетения экземпляров и их сбыта, включая создание иллюстраций и печатание. Третьи ограничиваются финансированием и сбытом, по сути дела приближаясь к модели современного издателя[305]. Антуан Верар был сначала главой мастерской переписчиков, обслуживавшей состоятельную клиентуру, затем переориентировался на книгопечатание (1485), для начала наняв Жана Дю Пре для работы над «Декамероном» Боккаччо[306]:
Чтобы обеспечить качество роскошных печатных изданий, по которым он был специалистом, он заказывал гравюры и шрифты, остававшиеся в его собственности – но сам он не печатал; он поручил работу ремесленникам, отобранным среди лучших мастеров столицы…[307]
Верард при случае выполняет в своей мастерской эксклюзивные листы с роскошными иллюстрациями, которые будут вставляться в экземпляры, предназначавшиеся для библиофилов.
В Аугсбурге книготорговец Иоганн Ринман располагает существенным капиталом и продает, помимо собственно книг, типографское оборудование. Он поддерживает Хайнриха Грана, который только что приехал в Агно и которому заказы коллеги позволяют развивать свой бизнес (1498). Тот же самый Ринман заказывает печатные издания мастерским Аугсбурга, а также Нюрнберга, Пфорцхайма, Страсбурга и Базеля, вплоть до самой Венеции, города, с которым Аугсбург поддерживает постоянные деловые контакты[308]. В общем и целом у нас слишком мало документов, позволяющих с точностью описать финансовые условия, в которых ведется производство книг в XV веке. В большинстве своем это контракты, оговаривающие условия создания совместных предприятий книготорговцев, книготорговцев-печатников или просто печатников для издания какого-то конкретного произведения. Переписка профессионалов (Амербах) или авторов (Эразм) также является очень ценным источником. Несколько контрактов показывает, как над всем процессом производства устанавливается контроль со стороны инвестора. Когда в 1511 году парижанин Жан Пети собирается издать «Проповеди» Ролэна, он распределяет работу между несколькими книгопечатнями, чтобы выиграть время и увеличить тираж. Галлио Дю Пре, еще один важный столичный книготорговец, применяет ту же политику. В некоторых случаях заказчики, не желающие надолго замораживать свой капитал, получают четкие гарантии: контрактом предусматривается, что печатник, особенно если речь о маленькой мастерской, не будет брать никакой другой работы, пока не завершена та, что ему поручена. Связь капитала и рабочего процесса предполагает, наконец, что рабочая сила максимально стабильна, иначе в процессе возникнут перебои.
Само самой разумеется, несколько инвесторов, проживающих в разных городах, могут объединиться ради отдельного проекта. Необходимость в объединении возникает не столько из-за размеров инвестиций, сколько из-за желания распределить финансовые риски и облегчить сбыт. Таков случай «Записок о Галльской войне» Цезаря на испанском языке, напечатанных в Париже в 1548 году тиражом 2550 экземпляров: производственные мощности таких центров, как Париж и Лион, позволяют им выходить на зарубежные рынки, в данном случае на рынок книг на испанском языке, но необходимо также иметь возможность обеспечить распространение на дальних расстояниях и располагать необходимыми сетями, чтобы гарантировать себе оплату. Контракт на издание «Записок» был заключен между парижским книготорговцем Жаком Дюпуи и его коллегой из Антверпена Арнольдом Биркманом: Голландия тогда находилась под испанским господством, и Антверпен стал финансовой столицей Европы, местом торговли первостепенной важности, а также важным центром книгопечатания. При выпуске этого издания будут придерживаться предшествующей испанской модели, и работа продлится пять или шесть месяцев. Последняя модель, которую иллюстрирует парижский контракт 1554 года, вводит более сбалансированные принципы сотрудничества: книготорговец и печатник пожелали разделить риски между собой и объединились для выпуска издания, как они предполагают, тиражом 975 экземпляров, которые они собирались поделить между собой, чтобы впоследствии каждый самостоятельно им торговал. Некоторым образом работа в данном случае признается эквивалентной вложениям капитала[309].
«Господин зять»
В системе, которую контроль как со стороны власти, так и со стороны корпораций мало-помалу приводит к замыканию, карьера Петера Шеффера иллюстрирует путь социального восхождения и доступа к статусу мастера, которому будет отдаваться предпочтение на протяжении всей эпохи Старого порядка. Фусты – очень знатные люди, приближенные архиепископа. Якоба Фукса, младшего сына печатника, в 1462 году толпа будет линчевать за подозрение в том, что он будучи бургомистром помогал возвращению курфюрста… С Шеффером мы оказываемся в совершенно другом мире. На самом деле Шеффер был сыном крестьянина из Гернсхайма, маленького поселения на Рейне, где он родился в декабре 1420 года[310]. Мы ничего не знаем о его детстве: Шеффер – распространенное имя в Гернсхайме, где мальчик, должно быть, прошел курс средней школы, прежде чем приехать в Майнц, чтобы закончить свое образование, в частности, в области письма и каллиграфии. Мы видим, что он тоже числится в Эрфурте в 1444 году, затем встречаем его в 1449 году в Париже, где в колофоне рукописи, которую он переписывает, указывает свою роль переписчика и мастера письма[311]. В 1450 году его имя появляется в списке бакалавров, из чего следует, если основываться на правилах университета, что ему тогда было больше двадцати лет и что он живет в городе более четырех лет, то есть с 1446 года. Пребывание молодого человека в Париже сыграло решающую роль в его карьере: именно там он сблизился с узким кругом книжников, и у него установились прочные отношения с местными книготорговцами, среди которых некий Андре Ле Мюнье. Но там он также приобретает навыки каллиграфии, в которую входило само письмо, использование цветов, создание орнаментов и рисование инициалов.
Работа первопечатников в большей степени следует схеме воспроизводства, чем создания ex nihilo, и главная компетенция Шеффера поначалу – это умение рисовать буквы[312]. Возможно, что начиная с 1452–1455 годов, с возвращения в Майнц, он работал у Гутенберга в качестве подмастерья, где, вполне естественно, познакомился с Иоганном Фустом. Однако Леман-Хаупт считает, что он вернулся в Париж не раньше 1455 года. Как бы то ни было, в колофоне «Майнцской Псалтири» он обозначен как состоящий в сотрудничестве с Фустом[313]. Это годы кризиса в отношениях изобретателя и его финансиста, уловившего масштабы перемен, к которым могла привести новая технология. Более правдоподобным кажется то, что, когда Фуст захотел организовать мастерскую, независимую от мастерской Гутенберга, он разглядел в молодом человеке практика, способного к его выгоде обеспечить то, что сегодня называют трансфером технологии. В «Анналах Хиршау» Шеффера сделали приемным сыном Гутенберга, что маловероятно, но «Breviarium historiae Francorum» Иоганна Шеффера указывает в 1515 году, что он внес решающие усовершенствования в изобретение Гутенберга и Фуста[314]. Действительно некоторые буквы Псалтири напрямую восходят к его каллиграфии, как к ней будут восходить и выгравированные инициалы «Chronecen der Sassen».[315] Будучи не в состоянии более точно установить вклад Шеффера в типографскую технологию, напомним в конце, что традиция, подхваченная Проспером Маршаном, считает его изобретателем главного металлургического процесса, соединившего в себе пуансон, матрицу, форму и литеру:
Но Шеффер, человек умелый, с тонким, изобретательным умом, глубоко поразмыслил над этим предметом в его частностях, поворачивал его так и эдак, что в итоге решил резать пуансоны, выбивать матрицы, изготавливать и подгонять формы и лить литеры подвижные и раздельные, из которых он мог свободно составлять слова, строки и целые страницы, какие были ему нужны…[316]
В конце концов Петер Шеффер женится на дочери своего хозяина, Кристине Фуст, по-видимому, в 1462 году, тем самым положив начало одной из самых распространенных моделей социального восхождения в узком кругу книжников вплоть до XIX века. Еще в 1462 году колофоны представляют его как простого клерика на службе города и архиепископа, тогда как в двух изданиях Цицерона 1465 и 1466 годов он уже характеризован Фустом как puer meus – «сын мой». После смерти Фуста (1466), его вдова повторно выйдет замуж за печатника Конрада Хенли. Она скончается в 1473 году, тогда Шеффер унаследует долю своей жены в мастерской ее отца, а его шурин Иоганн откажется от своей доли наследства в пользу сестры (1476). У пары будет четверо детей, из которых трое будут активно работать в книжной отрасли: Грациан – печатник в Эстрихе-Винкеле, Петер-второй будет работать в Майнце, Вормсе, Страсбурге, Базеле и Венеции, где станет известен своим интересом к проблемам печатания нот; Иоганн сменит своего отца в Майнце, с которым он работает с 1490-х годов. О четвертом ребенке, Людвиге, мы практически ничего не знаем. Став «господином зятем», по выражению Жана-Ива Молье, Шеффер обменял свои технические знания на впечатляющее продвижение по социальной лестнице: став судьей в Майнце, начиная с 1489 года он стоит во главе большого состояния, включающего в себя, среди прочего, три особняка в Майнце и один во Франкфурте. Он умирает зимой 1502–1503 годов.
Профессии: ремесла и статусы
На первых порах новые профессии, связанные с печатным делом, не вписываются в рамки старого цехового устройства, поэтому некоторые города, такие как, например, Лион, постарались либерализовать устройство новых книгопечатен. В других случаях доступ к профессиональным навыкам неизменно зависит, в теории, от университета, но на самом деле свобода остается вполне достижимой, а пути для восхождения по социальной лестнице – открытыми: это показывает пример Шеффера. Переход от статуса подмастерья к статусу мастера поначалу мог быть упрощен благодаря тайне, в которой хранятся типографские технологии: именно первые подмастерья Гутенберга начиная с 1462 года уезжают из Майнца, чтобы внедрить новое искусство в ряде городов. Другие персонажи, которые не собирались связывать свою судьбу с книжным делом, также сумели воспользоваться обстоятельствами, чтобы выдвинуться и добиться успеха: Николя Жансон может служить показательным примером этого и одновременно той роли, какую играют капиталисты, являющиеся также учеными и коллекционерами.[317]
Родом из Соммвуара, деревни в Шампани недалеко от Васси, Жансон, по всей вероятности, получил образование в Труа до того, как мы встречаем его в качестве «мальчика» на монетном дворе Тура. Карл VII, когда Жансону было около тридцати лет, направил его в Майнц в 1458 году, чтобы собрать сведения о первых шагах печатного дела. Но после его смерти Людовик XI, его преемник, не интересовался проектом, и Жансон остается в Германии, где работает с Фустом над совершенствованием технологии гравировки пуансонов и литья шрифтов. Возможно, как и другие, он покидает город в 1462 году, может быть, чтобы в Кёльне наняться к Целлю, после чего отправляется в Италию с Свейнхеймом и Паннарцем (1464). Вскоре он оказывается в Венеции, где, вероятно, сначала работает как гравер и литейщик у Иоганна Шпейерского, городского первопечатника (1469). Он в одиночку продолжает свою деятельность после смерти мастера (1470), когда дело Иоганна Шпейерского продолжил его брат Венделин. Успех Жансону приносит использование новых шрифтов, когда около 1475 года ему удалось заинтересовать нескольких капиталистов, с которыми он учреждает торговую фирму «Николя Жансон и компаньоны»: Паула, вдова Иоганна Шпейерского, Петер Угельхаймер и Иоганн Раухфас. Выходец из семьи купцов из Франкфурта-на-Майне, Угельхаймер поселился в Венеции после смерти своего отца, тогда как Раухфас поступает на работу во франкфуртскую компанию «Сталлбург и Бромм», а потом становится в ней одним из компаньонов (1474).
1 июня 1480 года, когда договор об образовании общества подходит к концу, он продлевается и расширяется: отныне в него входят Жансон и Угельхаймер, а также Иоганн Мантен[318], Каспар фон Динслакен, «два итальянца, которые вместе с Иоганном Мантеном представляют [книготорговца] Иоганна Кёльнского» (Геблер), и, как и раньше, Паула с ее двумя детьми. Официально фирма называется «Иоганн Кёльнский, Николя Жансон и компаньоны» и имеет уставной капитал порядка 10 000 дукатов. У Жансона есть корреспонденты или агенты во многих итальянских городах, и он поддерживает прямые связи с Лионом, где в 1480 году живет его сын. Сам он умирает в 1480 году в Венеции после того, как папа римский произвел его в пфальцграфы… В его карьере был тройной поворот: сначала в Майнце молодой человек становится одним из самых «продвинутых» специалистов в области металлургии. Затем, отказавшись вернуться во Францию, он решает поселиться в Венеции, самом динамичном городе Европы в области книгопечатания, начиная с 1470 года. Наконец, он мало-помалу отходит от «механики» и переходит к торговле, где больше возможностей разбогатеть: поскольку он некоторое время жил в Германии, ему легко интегрироваться в среду живущих в Венеции немцев, некоторые из которых капиталисты первого ранга.
Однако постепенно в социологическом аспекте отрасль сужается. Бывшему рабочему становится все труднее изменить свой статус, если только не через брак со вдовой или с дочерью хозяина-печатника. Отсутствие необходимых капиталов лежит у истоков трудностей, с которыми столкнулся Гутенберг и несколько других печатников его времени, например Иоганн Нёмайстер. В то же время книжные профессии все жестче вписываются в рамки, с одной стороны, административным контролем, а с другой – корпоративной логикой: женитьба становится одним из самых популярных способов восхождения по социальной лестнице в отрасли.
Социология труда заставляет противопоставить большинство очень маленьких, если не сказать микроскопических, мастерских (в которых работает один-единственный пресс) и очень узкую группу более крупных печатников, извлекающих выгоду из процесса сосредоточения, который вскоре начинается, и обеспечивающих выпуск все большей доли продукции: самый известный пример – Кобергер с его 24 прессами. Очевидно, что условия работы в той и в другой модели не одинаковые. Мастерская с тремя прессами предполагает присутствие, по крайней мере, трех работников, одного наборщика (который может быть хозяином) и двух тискальщиков (фиксатора поля и типографа), но к ним при случае нужно добавить мастера цеха и одного или нескольких корректоров, занятых подготовкой текстов и правкой пробных оттисков. Труд в типографии очень тяжелый, рабочий день может длиться до двенадцати часов и более, а мастера придирчиво следят за рабочими и контролируют их деятельность. По всей видимости, преобладает практика поручать определенную работу группе подмастерьев и учеников, а оплату производить по дням, чтобы соблюдался определенный ритм производства. Норма, установленная для наборщиков, варьируется в зависимости от сложности текста и его верстки. Для тискальщиков соотношение между количеством форм и цифрой тиража остается более или менее постоянным, что позволяет добиваться максимальной интенсивности работы. Число листов, которое должно печататься в день, кажется огромными: в конце XVI века базовый тираж составлял 1500 экземпляров и каждый пресс должен был производить до 3350 листов (печать только на одной стороне), 2650 в Париже, то есть до 3000 листов за двенадцать часов работы, примерно один лист в пятнадцать секунд без перерыва. Для отпечатанного листа можно некоторым образом соединить работу наборщика (две формы) и работу тискальщика (два раза по 1500 экземпляров). Большинство рабочих получают сдельную оплату, только наиболее квалифицированные получают жалование «по совести», рассчитанное, исходя из времени работы.
Нарастающий конфликт между невысокими зарплатами и сознательностью рабочих, которые не считают себя частью механики и пытаются объединиться, чтобы укрепить свои позиции, объясняет, почему именно типографии стали первым сектором экономики, который оказался затронут во Франции, прежде всего в Лионе, очень жесткими забастовками 1539 года. Испытывая сильное давление со стороны хозяев, стремящихся снизить заработную плату, подмастерья, помимо этого, вынуждены конкурировать с растущим числом учеников, которые представляют собой практически бесплатную рабочую силу. Тогда они организованно прекращают работу, и конфликт постепенно охватывает парижские мастерские. Только в 1541 году королевский указ кладет конец забастовке, в основном подтверждая правоту хозяев, но при этом «ограничивая» рабочий день промежутком от 5 до 20 часов и запрещая работать в праздничные дни. Между тем кризис продолжается и даже получает новый импульс в 1571–1572 годах. Указ Гайона (1571) возвращает установления, выгодные хозяевам, вводя в действие в книгопечатной отрасли корпоративные принципы, согласно которым рабочие не могут покидать мастерскую, не получив отпускного письма, а подмастерьями могут становиться только те, кто три года пробыл в учениках. Однако продолжение беспорядков вынудило короля выступить с заявлением, в котором он в некоторых пунктах прислушался к требованиям рабочих (1572)[319]. Именно так произошла трансформация профессионального пейзажа, и простой печатник стал все больше походить на ремесленника, работающего по заказу книготорговца или даже капиталиста-инвестора и подчиняющегося его интересам.
Наконец, изобретение и распространение книгопечатания, разумеется, не ведет к немедленному исчезновению или перепрофилированию специалистов, работавших в области манускриптов, переписчиков, рисовальщиков и художников, тем более, переплетчиков. При некоторых первых книгопечатнях организуются художественные мастерские, так что их основной деятельностью становится декорирование части продукции: из сохранившихся 73 экземпляров Декрета Грациана, напечатанных Фустом и Шеффером в Майнце в 1472 году, по крайней мере, десять были иллюминованы в специализированной городской мастерской, называвшейся Mainzer Riesenbibel. Точно так же известны сборники образцов, использовавшиеся художниками для украшения манускриптов, которые относятся практически к тому же времени, что и появление книгопечатания. Один из них, ныне находящийся в Гётингене, использовался для украшения некоторых экземпляров 42-строчной Библии. Петер Шеффер начинает как каллиграф и переписчик, и именно в качестве рисовальщика букв его поначалу нанимают Гутенберг и Фуст. Родившийся вблизи Аугсбурга около 1450 года бенедиктинец Леонард Вагнер – один из самых знаменитых каллиграфов и мастер письма, работающий при скриптории монастыря святых Ульриха и Афры: ему приписывается более пятидесяти рукописей, среди которых Proba centum scripturarum una cum manu exaratum, шедевр, в котором тот, кого называли «восьмым чудом света», дает совершенный образец ста разных почерков.
Во Флоренции, в Неаполе, Авиньоне, Париже или Лионе в последние десятилетия XV века можно всегда найти целое сообщество специалистов, активно работающих в области переписывания рукописей, определенная часть которых происходит с севера Франции, из земель, некогда относившихся к Голландии, или из немецких городов. В Фолиньо также в 1463 году сообщается о присутствии «каллиграфов из Майнца». Такое постоянство связано не только с тем, что сохраняется спрос – манускрипты продолжают заказывать – но и с тем, что сами печатные издания в XV или даже XVI веке еще не воспринимаются как «готовый продукт»: на экземплярах должно присутствовать определенное количество рукописных элементов: разукрашенных инициалов и нарисованных букв, не говоря уже о колонтитулах, рубрикации и т. д. Этот специфический спрос тем сильнее, когда дело происходит в городе, в котором живет более состоятельная клиентура, для которой из каждого экземпляра необходимо сделать максимально роскошный предмет. Для элит манускрипт на пергамене по определению остается «благородной» книгой: герцог Фредерико д’Урбино (1422–1482) не берет в свою библиотеку никаких печатных изданий, таким образом, она образована исключительно рукописными книгами. А если печатные книги и заказывают, им стремятся придать форму, максимально близкую к рукописной. В библиотеке Корвина, в замке Буды, насколько мы можем судить о содержании коллекции, печатных изданий практически нет, но есть только особо ценные рукописи[320]. И так вплоть до семейства Ланжаков, которое заказывает очень красивый часослов, скопированный в Париже в 1464 году и который будет служить ему «livre de raison» до 1537 года:
Этот часослов принадлежит благородному и могущественному мессиру Жаку, сеньору Лангака, виконту дела Моль, советнику и камергеру нашего Величества короля, и был сделан и завершен в Париже Жаном Дюбрюйем, переписчиком, в XX день января года тысяча CCCCLXIIII[321].
Развитие книгопечатания в Испании еще в XVI веке сопровождается параллельным ростом производства роскошных манускриптов, в частности богослужебных, для которых используется пергамен из Сеговии. Монастырь Эскориала – один из главных центров производства. Тем не менее часто встречаются примеры перехода из одной профессии в другую, от переписывания к печатанию или производству печатных книг. Мы упоминали Антуана Верара, но Ментелин в Страсбурге находится в таком же положении, равно как и Альбрехт Пфистер в Бамберге. В Брюгге Колар Мансьон тоже, по всей видимости, сначала работал переписчиком, а потом уже занялся печатным делом, в котором ему не удастся утвердиться[322].
Производство и распространение
В завершение скажем о финансовой составляющей печатной отрасли. Сама история этого изобретения подчеркивает важность потребности в капиталах: работа по металлу очень денежно затратная, инвестиции, которые необходимо произвести с прицелом на издание некоторых произведений, велики (покупка бумаги, стоимость шрифтов, подготовка иллюстраций), и для его реализации необходимо обращаться к настоящим техническим специалистам. Гутенберг оказался во власти финансистов, тогда как некоторые из наиболее крупных печатников-книготорговцев очень быстро начали объединяться, чтобы разделить между собой работу или чтобы собрать средства для инвестирования. Парижанин Йоссе Баде публикует 20 совместных изданий из 729, зарегистрированных по его адресу, тогда как парижская библиография насчитывает 1453 издания, опубликованных с 1531 по 1535 год, из которых 491 издание поделено между множеством ответственных лиц, пытающихся разделить расходы, ограничив риски и облегчив распространение[323]. С ростом производства издание книги становится все более сложным бухгалтерским, производственным и торговым предприятием: необходимо произвести оценку рынка и конкуренции, определить объем тиража, составить предварительный бюджет, собрать средства, обеспечить себя материалами (в особенности бумагой) и персоналом, организовать работу в мастерской… Но с печатью тиража трудности не заканчиваются: необходимо также сбыть произведенные экземпляры на хороших условиях, что влечет за собой создание специализированных сетей, которые, как мы видели, освоили купцы-банкиры. Инвестировать, обеспечивать доставку продукции и контролировать финансовую отдачу – в этом суть профессии. Как и Фуст, Шеффер остается финансистом и купцом, равно занимающийся торговлей воском и эксплуатацией шахты возле Вецлара. Что касается книгопечатания, то поначалу Шеффер располагает филиалами, управляющиеся людьми, которым он платит жалование, но затем переходит на систему складов временного хранения во Франкфурте-на-Майне, Париже, Трире и, возможно, Кёльне[324]. Он распространял свою собственную продукцию, но также и продукцию других компаний Страсбурга, Кёльна и Базеля, а также Лувена и Рима.
Различные события показывают, насколько выгодную позицию занимает Париж: так, именно во время деловой поездки во французскую столицу умирает Фуст (1466). Возможно, он был похоронен в Сен-Викторе[325]. Два года спустя Шеффер возвращается в Париж, где продает за 15 экю Отенскому колледжу экземпляр Secunda secundae (часть «Суммы») Фомы Аквинского, издание, выполненное в его мастерской в 1467 году[326]. В 1474 году вместе с Конрадом Хенлифом он уступает Сен-Виктору изданный на веленевой бумаге экземпляр «Писем святого Иеронима» за 12 золотых экю и за то, что будет отслужена месса по Фусту. Речь идет о майнцском издании 1470 года, для которого напечатан рекламный буклет[327]. У нас также сохранился экземпляр комментария Дунса Скотта к Петру Ломбардскому (in quartum Sententiarum), страсбургского издания 1474 года, в котором в конце есть расписка, выполненная рукой Шеффера: «Жану Анри, певчему парижской церкви, за сумму в три экю, взятую за эту книгу»[328]. Последняя история еще более показательна: Херман де Штабойн, родом из Мюнстера, обосновался в Париже в качестве книготорговца в 1470-е годы, где он занимается распространением изданий Шеффера. После его смерти (1474) его имущество конфисковано по праву выморочного имущества, после чего университет подает жалобу, поскольку некоторые конфискованные экземпляры являются собственностью Хейнлина. Размеры суммы, 2425 золотых экю (3880 турских ливров), свидетельствуют о размахе книжных дел, которые ведут между собой Германия и Париж на этом раннем этапе. Спор будет продолжаться многие годы, один французский купец даже столкнется с конфискацией, когда будет переводить свои дела в Шпейер, но в конечном итоге королевская казна вернет долг.
Параллельно своим парижским делам Шеффер также экспортирует свою продукцию на Восток, через Любек и Балтику, он поддерживает отношения с Нюрнбергом и Гейдельбергом, и мы видим, что он участвует на франкфуртской ярмарке. На одном экземпляре Декрета Грациана, хранившемся до 1945 года в Кенигсберге, имелась запись, сделанная его рукой, датируемая 1474 годом и указывающая, что данное издание было пожертвовано францисканскому монастырю в Пруссии: почерк, близкий к гуманистическому, будет воспроизведен типографиями Майнца, Кёльна (Целль) и Нюрнберга (Кобергер). История миссала Бреслау дает пример организации сетей финансирования и торговли: 400 экземпляров миссала в 1482 году заказаны Шефферу Вильгельмом Рушером из Нюрнберга по случаю ярмарки во Франкфурте. Заказчиками выступают братья Флайшман, Блазиус Криг и Ханс Киршнерг, все купцы из Бреслау, но в выполнении заказа произошла задержка, издание завершено только 24 июля 1483 года. Это точечная сеть, в которой мы видим местных финансистов, обращающихся через нюрнбергского посредника, завсегдатая ярмарки во Франкфурте, к майнцскому фабриканту.
Некоторые посредники, которыми печатники-книготорговцы располагают в городах, и сами начинают заниматься бизнесом, иногда при поддержке своих патронов, как показывает пример Петера Метлингера в Аугсбурге. Отучившись в Базеле, этот бакалавр искусств (1465) затем учится во Фрайбурге-ин-Брайсгау, а потом начинает работать у Амербаха, став его поверенным в Париже в 1482 году. Приехав в 1487 году в Безансон, Метлингер выпускает там несколько изданий, пользуясь материалом Амербаха, прежде чем напечатать в Доле «Общие нравы […] Бургундии» (1490), а в Дижоне – «Привилегии цистерианского ордена» (1491) по заказу аббата Жана де Сири[329].
В отношении других изданий можно составить очень полные досье, например, для «Нюрнбергской хроники» (1493), по которой имеется исключительно богатая документация. Кобергер, несмотря на имеющиеся финансовые средства для этой очень дорогостоящей операции, объединился с двумя нюрнбергскими инвесторами, купцами Зебальдом Шейером, членом Большого совета, и его свояком Себастьяном Каммермайстером. Общество, основанное в 1493 году, будет ликвидировано в 1509-м, и подробности продаж показывают, что они осуществляются не только через сеть профессионалов, книготорговцев, переплетчиков и т. д., но также через крупных торговцев, частных лиц и, наконец, через корреспондентскую сеть Фуггера. География сотрудничества, таким образом, затрагивает всю Центральную Европу, от Парижа и Лиона до Будапешта и Кракова, от Генуи и Флоренции до Любека и Данцига[330].
Шеффер также разрабатывает некоторые рекламные технологии, воспользовавшись идеями, которые, возможно, первоначально были применены в Страсбурге[331]: отпечатанный каталог в виде простого листа, датируемый 1469–1470 годами, хранился в библиотеке Хартмана Шеделя. Продажа двадцати указанных в нем наименований производилась коммивояжером, остановившемся в Нюрнберге в гостинице «У Дикаря» (hospicio dicto zum wilden Mann). В перечне приводится продукция Шеффера, но кроме этого также издания, напечатанные в Кёльне Ульрихом Целлем, а последняя строка относится к серии пробных оттисков, дающих образец шрифта Псалтири («Hec est littera psalterii»)[332]. Другие «буклеты» Шеффера касаются каждый одного-единственного наименования: «Письма (Epistolae)» блаженного Иеронима 1470-го, Грациан 1472-го и «Декреталии» 1473 года. В данном случае речь тоже идет о том, чтобы на примере одного напечатанного листа показать качество издания и образец шрифтов, которые в нем использовались[333]. Эти принципы будут подхвачены крупными печатниками-книготорговцами 1500-х годов по примеру Кобергера или Альда Мануция. Каталоги, которые у Шеффера были печатными, порой бывали написаны от руки, как это делалось в Риме для изданий Свейнхейма и Паннарца, продававшихся в доме Пьетро и Франчиско деи Массими[334].
Собственно книготорговля как разновидность розничной торговли, специализирующаяся на печатных изданиях, появляется лишь постепенно, хотя с 1486 года Дю Пре и Жерар совместно обозначают себя в качестве «книжных торговцев» в колофоне книги «О граде Божьем», изданной ими на французском языке в Абвиле. Между тем в «Плясках смерти печатников» впервые около 1500 года на сцену выведена книжная лавка:
Смерть:
Я впереди, а вы за мною / Вперед, книготорговец
Смотрите на меня теперь / И бросьте ваши книги.
Танцуйте, ну / Как следует старайтесь.
Да вы же пятитесь / А это лишь начало.
Книготорговец:
Плясать я должен против воли? / Наверно, да, так смерть велит
Вперед меня толкает / Какой кошмар не правда ли?
Оставить должен книги я / И лавку бросить.
Лишился я веселья[335].
Однако с XV века скорость распространения печатной книги поражает, что свидетельствует об эффективности этих сетей. Ограничимся несколькими французскими примерами. В библиотеке Арсенала хранится великолепный экземпляр на веленевой бумаге 48-строчной Библии, отпечатанной Фустом и Шеффером в 1462 году: издание принадлежало Жану де Вайи, дуайену Орлеана в период 1463–1479 годов, и, кажется, было привезено в Париж даже до того, как там была основана типография[336]. Сервэ Ле Руа, умерший в 1473-м, был архиепископским каноником в Камбре: после своей кончины он оставил несколько книг, среди которых двухтомная Библия на пергамене, «отлитая в форме» и переданная на хранение в Диксмёйде. Его коллега, каноник Рауль Мортье, скончавшийся в 1480 году, владел великолепной библиотекой, в которой находилась некая «двухтомная Библия, отпечатанная в Майнце», оцененная в 12 ливров. Кроме того, в описи этого книжного собрания можно отметить издание «Albertus Magnis De misterio», «выполненное литыми буквами», оцененное в 15 су[337]. Мы также знаем, что библиотека бенедиктинцев из монастыря Сен-Бертена очень рано обзаводится экземпляром 42-строчной Библии. В Туре брат Аман де Бреш в XV веке владеет майнцским изданием «Объяснения Псалтири» Торквемады 1478 года. Наконец, живущий возле Орлеана превот Буаскоммёна в самом начале XVI века владеет экземпляром «Нюрнбергской хроники» и превосходным экземпляром «Апокалипсиса» Дюрера 1498 года…[338]
Изобретение графосферы
Прорыв нового медиа, произошедший в течение всего нескольких десятилетий, можно понять только как апогей целого комплекса более ранних изменений, но он также оказывается у истоков переворотов столь глубоких, что к ним вполне обоснованно можно применить термин «революция». С приходом Гутенберга новая эпоха открывается перед всем западным обществом, и цитаты, которые мы приводили, показывают, что его современники быстро поняли этот феномен: мы входим в эпоху, которую Режис Дебре называл временем «графосферы», в котором модель письменности, печати и медиатизированных образов оказывается в самом центре функционирования глобального общества.
Первый порядок изменений связан с экономикой: речь идет не только о типографиях, но и об изготовлении «железа» (типографского оборудования) и расходных материалов (краска, бумага), равно как и о книгораспространении. Оригинальность Запада заключается прежде всего в связке капитализма и технического развития. В отличие от китайской ситуации, запуск печатного дела не становится в Европе ни делом государства, ни даже делом церкви, тогда как аспект «товарности» постепенно усиливается и в случае «софта»: с развитием книгопечатания сами тексты и информация становятся «товаром», которым также можно торговать. Сферы деятельности и финансовые потоки накладываются друг на друга в первой географии распространения книгопечатания, идет ли речь о производстве (города книгопечатания), распространении (книжные ярмарки и сети книготорговцев) или о сетях финансирования. Таким образом экономика книгопечатания с самого начала вписывается в сверхнациональный контекст, по отношению к которому развертываются принципы конкуренции, специализации и делокализации – вспомним, что уже лионские хозяева, столкнувшись с забастовочными движениями подмастерьев, грозились вывести производство из города, перенести его в Вену (Дофине) или даже в Женеву.
Первая книга, напечатанная за пределами Германии, речь Цицерона De Oratore, выпущена Свейнхеймом и Паннарцем в Субиако в 1465 году. Оттиск произведен римским шрифтом, и верстка отражает гуманистическую доктрину «только текст» без каких-либо добавок или комментариев. Речь идет об учебном пособии, как показывают широкие поля, предназначенные для рукописных помет читателя (Национальная библиотека имени Сеченьи, Будапешт).
Кроме того, возникают очень важные последствия для экономики интеллектуального потребления и производства. Переход к книгопечатанию сопровождается соответствующим понижением средней цены на книгу, а значит, расширением традиционной публики покупателей-читателей. Увеличение числа наименований и количества экземпляров в совершенно невообразимых до тех пор пропорциях стоит у истоков не только изменения практик чтения, но и того, что это изменение становится всеобщим: средневековое чтение по большей части было чтением интенсивным, то есть чтением и перечитыванием in extenso, на манер обдумывания (ruminatio), ограниченного числа произведений, которые нередко заучивались на память. Эта практика не исчезает, она встречается на протяжении всего периода модерна и даже позднее, но ее сфера сокращается по сравнению с более современной сферой экстенсивного чтения: чтение все новых и новых текстов, просматривание отдельных пассажей или отрывков, которому вскоре с радостью будет предаваться Монтень в своей «библиотеке». Речь уже не идет о власти, в соответствии с моделью Средневековья, но об интериоризированной беседе с сообществом великих умов. Хотя подсчеты и оценки произвести невозможно, очевидно, что быстрое чтение про себя отвоевывает место у чтения вслух или шепотом и расшифровки букв одной за другой, которая характеризовала средневековое lectio. С чтением про себя происходит также развитие абстрактного мышления в силу того, что постепенно утверждается отчетливое господство зрения над слухом или обонянием. Подобный переход осуществляется от слуховой и мускульной памяти к зрительной и открывает, таким образом, возможность экстернализации референции.
Экономика медиа в свою очередь оказывает влияние на экономику текстов. С XV века через взаимодействие рынка и конкуренции утверждаются финансовые принципы. Вложения, осуществленные печатниками или их инвесторами, должны приносить доход, в то же самое время не следует слишком сильно полагаться на кредит. Гутенберг первым начинает заниматься производством новых «вещей», индульгенций и т. д., которые могли бы принести ему необходимую «поддержку» и найти более легкий и широкий сбыт. Точно так же Фуст и Шеффер следили за тем, чтобы периодически активизировать конъюнктуру, так что стали даже казаться изобретателями того, что впоследствии будет называться «издательской политикой». Роль денег становится более заметной, когда дают о себе знать пределы некоторых рынков и когда на растущую инерцию пытаются ответить развитием процесса инновации: переориентировать производство, заказывать тексты (например, переводы), печатать также небольшие вещи, которые не будут надолго занимать станки и не потребуют больших вложений, но при этом будут гарантированно хорошо продаваться. Мы не так далеки от выбора Рабле (1494–1555), который пишет «Пантагрюэля» в 1532 году, однако публикует его не под своим именем. Перефразируя Маклюэна, мы могли бы постулировать в качестве аксиомы, что в экономике медиа механизация процесса производства – это еще и «коммерциализация» интеллектуального содержания.
Экономические условия не только требуют создания определенных текстов, но по мере массовой медиатизации печати также образуется сообщество авторов и их посредников как инстанция одобрения и признания в различных секторах интеллектуального производства. Доктору Рабле, конечно, не пристало признаваться в авторстве текста, который был довольно-таки далек от университетских канонов и от области медицины. И наоборот, игра обращений, посвящений, предисловий и других текстов, вводимая в начале все большего числа изданий, образует сеть признания, в которой каждый будет стремиться занять свое место. Наконец, на более высоком уровне встает вопрос о том, чтобы узнать, в какой мере экономика медиа влияет не только на восприятие отдельного текста как отвечающего канонам определенной категории текстов (например, научным канонам), но и на само определение канонов (иначе говоря, в нашем примере, на то, что является научным).
«Эстетика» Боэция, напечатанная в Лионе Жаном де Вэнглем для Этьена Гайнара в 1499 году – полная противоположность предшествующему примеру: обратите внимание на готический шрифт и, в особенности, на сочетание на одной странице самого текста Боэция (набранного более крупным кеглем) и комментария блаженного Августина и Жоса Бада в форме глосс на полях. В этом томе рубрикация проведена от руки (Муниципальная библиотека Валансьена).
Дело в том, что отношение к знанию также смещается под действием прорыва медиа. Традиционное представление состояло в том, что текст внушен автору высшей волей, но с переходом в графосферу в таком видении предмета появляется брешь, и фигура Бога постепенно выводится за пределы процессов письма и чтения. Одним из первых мыслителей, который сумел оценить размах этого явления и извлечь из него последствия, был Лютер, систематизировавший принцип отсылки к «Одному Писанию» (Scriptura sola) и то, что другие практики общения со священным теряют свою значимость. Отпечатанные книги и растущая масса информации, которую они содержат, позволяют узнать все то, что есть в мире, как пишет Икельзамер в своей Teutsche grammatica[339]; они – место опыта, и даже индивидуального опыта, и постепенно образуют все более богатый комплекс экспертных систем. Вскоре самой этой массе потребуется подготовка инструментов, пригодных для обработки растущей документации, в виде библиографий и каталогов. Печатная книга содержит в себе обещание универсального каталога и универсального знания, тогда как деятели графосферы по определению утверждаются как деятели интеллектуального поля.