ами. Я даже рисковал — давал, скажем, глюкозу, уверяя, что это сильнейший алкалоид, яд.
Рекламаций не поступало…
Потом я обнаружил, что можно действовать и вовсе чисто — словом. Как говаривал когда-то на лекциях наш любимый профессор — вы не поверите — гинеколог, „слово материально“. И оно действительно становилось материальным. Я обнаружил, что от моего слова часто зависит не только здоровье, но и сама смерть. Так, долгое время ко мне ходила одна женщина, натура экспансивная и очень внушаемая. Она, бывало, жаловалась на меня, и сама же мне об этом говорила. Очень любила описывать свои незначительные хвори и прямо-таки обожала сверхновые, импортные чаще всего, лекарства. Так вот, однажды я, шутки ради, во время приема взглянул на результаты анализа ее мочи и скорбно покачал головой.
— Что-то не так, доктор? — она округлила глаза.
Я снова молча покачал головой.
— Ой… — шепотом сказала она и слегка побледнела.
Я тяжело вздохнул.
— Да не томите же! — вдруг взвизгнула она. — Что там такое?..
— Н-да… — ответил я, как бы раздумывая, сообщать ли ей прискорбную новость. — Видите? В моче следы белка…
Я думал, она хлопнется в обморок. Но она каким-то чудом удержалась на краю и лишь прошептала побелевшими губами:
— Не мо… не может быть…
— Вот, — я показал листок с результатом анализа. Она вышла от меня, пошатываясь.
Через несколько дней снова пришла на прием. Осунувшаяся, заторможенная.
— Что с вами? — участливо спросил я.
— Ничего. Лечусь, как вы велели.
— Что-то вы какая-то…
— А, это… Это мне посоветовали. Чтобы успокоиться. Элениум.
— И кто же вам посоветовал?
— Доктор. Другой… Я ведь не спала несколько ночей. Извелась.
А теперь ничего, полегче… Вы другие анализы уже получили?
— Да. В ее глазах вспыхнул огонек:
— И… как?
— Сложно сказать, — промямлил я. — Надо сделать еще несколько.
И обязательно — извините — кал.
— Кал-то вам зачем?.. — томно спросила она, с таким выражением, будто речь шла о пышном погребальном ритуале.
— Возможно, и там присутствует… — я насладился паузой и закончил: — Белок…
Пока она сидела, закатив глаза, по-видимому, пытаясь осознать эту чудовищную новость, я взял ручку и недрогнувшей рукой написал направление на анализ кала на яйцеглист.
Не знаю, как долго еще продолжалась бы эта комедия. Клиентка моя, кажется, не на шутку разболелась. Похудела, ходила на консультации к медицинским светилам, те направляли ее на новые анализы, и эта круговерть, видимо, рано или поздно закончилась бы для нее печально…
Но в один прекрасный день она буквально ворвалась в мой кабинет. Как раз в тот момент, когда я выслушивал полураздетую даму богатырских форм. Сильно потевшая дама ойкнула и попыталась прикрыться ширмой, сдвинув ее с места. Там, за ширмой, она и пребывала в течение всего диалога. Точнее, монолога, поскольку я не успел вставить ни единого слова.
Начав с того, что доверяла мне как самой себе, моя мнимобольная, переходя на тон выше продолжила тирадой о коновалах и шарлатанах, потом — уже с помощью визга — сообщила, что уже написала жалобу в горздравотдел.
Затем, слегка успокоившись, она уперла руки в боки и грозно спросила:
— Так что же такое — белок в моче? Что это такое, я вас спрашиваю?
И расхохоталась неестественным смехом, явно подражая оперному Мефистофелю:
— Так знайте же — это че-пу-ха!
Она вытащила кучу бумажек, швырнула их на пол и растоптала ногой в шерстяном носке (верхнюю обувь у нас оставляют перед дверью врачебного кабинета).
— Я все узнала! — победно выкрикнула она. — Вы не доктор, а невежа! Вы подумайте-ка! — апеллировала она к богатырессе, растрепанная голова которой торчала над ширмой, — Этот негодяй, этот хам велел мне сделать анализ кала на яйцеглист!
Она развернулась ко мне и прошипела:
— И вот этого я вам ни-ког-да не прощу!!
Когда она ушла, мы долго и судорожно смеялись. И я, и медсестра Ксения Ивановна, и даже богатырских форм больная…
Но все-таки, как я уже говорил, чаще приходилось отказывать.
Дескать, я не понимаю, чего вы хотите, — ну, и так далее.
Одной особенно настойчивой девице мои слова не понравились.
— Да разве вас с кем-нибудь спу-утаешь… — протянула она со значением. — Вы ведь у нас один такой… Добренький.
А разговор, между прочим, проходил прямо у меня в кабинете, хотя и в отсутствие медсестры.
Я взглянул на нее, на это холеное, чистенькое, самодовольное подобие человека. И сказал:
— Вы хотите, чтобы я кого-то убил?
— Ну… — вздрогнула она. — Ну, зачем же вы так… Я совсем не то имела в виду.
— Вы ошиблись, — прервал ее я. — Я уже сказал, что вы меня с кем-то путаете. Я не наемный убийца.
И прямо взглянул на нее.
Она хотела возразить, открыла было рот, но, поймав мой взгляд, осеклась. И побледнела. Встала, сказала протокольным голосом:
— Извините.
И вышла.
А я внезапно ощутил себя в западне.
И не зря. Уже на другой день в чужом подъезде — я шел по вызову, узнали же, гады! — меня встретили два коротко стриженных амбала с цепями на бычьих шеях. Один был в кожаной безрукавке (писк сезона), другой — в летней куртке и рубашке, расстегнутой чуть не до пупа.
— Ну, чо? — лениво спросил тот, что в безрукавке. — Какие проблемы-то?
Я поежился. Мы стояли на полутемной лестничной клетке, между этажами. И они потихоньку напирали на меня, заставляя отступать к мусоропроводу.
— А в чем дело? — спросил я.
— Ты дурочку-то не строй, — продолжал он. — К тебе приходили?
— Кто?
Второй быстро и точно ударил меня в солнечное сплетение. Я моментально согнулся, отлетел к мусоропроводу.
— Девка, говорю, приходила?
— Ну, — выдавил я сквозь слезы. — Приходила.
— Просила? Ну?
— Нет… Только намекнула.
— А ты чо, намеков не понимаешь?
Безрукавчатый покрутил круглой головой.
— Ты не бойся. Мы пока добром с тобой. Толкуем пока. Понял?
Я судорожно кивнул.
— Надо одного деда тихо-мирно усыпить, понял? За бабки, понял?
Я снова кивнул.
— Так чего ты еще не понял? — и безрукавчатый деланно развел руками.
— А этот дед… — я, наконец, разогнулся, держась руками за живот. — Этот дед что, хочет умереть?
— Ну ты дал! Хочет — не хочет, кого е…т? Ты давай делай, а не спрашивай.
Я подумал. Краем глаза следил за тем, что в куртке: как бы еще не ударил, падла. Тренированный, видно. Бить умеет.
— А ты знаешь, как я это делаю? — спросил я.
— Чего? — безрукавчатый оттопырил нижнюю губу, изображая интерес.
— Переправляю через Ахеронт… в ладье Харона…
— Чего-чего? — он обернулся к напарнику. — Не, ты понял? Во гонит!
— Я отправляю только по доброй воле, — сказал я. — Кладу монетку под язык.
— Чего?..
— Чтобы душа могла заплатить перевозчику…
— Ну, ты это… — безрукавчатый насупился и сжал кулаки. — Ты гусей не гони. А то наш специалист тебе челюсть на затылок свернет. По доброй, это, воле.
Он улыбнулся собственной шутке и деловым голосом продолжал:
— Короче. Эта девка тебя найдет. Приведет к деду. И ты сделаешь, что надо. Как ты это сделаешь — никого, обратно, не е…т. Потом получишь бабки.
Я сказал с расстановкой:
— А делаю я это так… Если вот этот, Юрий Долгорукий, — я кивнул на напарника в куртке, — еще раз меня коснется, то… так, сегодня четырнадцатое… значит, семнадцатого он умрет.
Оба раскрыли было рты, но тут же захлопнули. Переглянулись.
Было слышно, как они думают.
— На понт берешь? — хрипло спросил „специалист“.
— Уже шестнадцатого почувствуешь себя плохо. А семнадцатого…
Заказывай музыку.
Они снова переглянулись.
Я молчал.
И тут где-то вверху громыхнула железная дверь. Оба вздрогнули.
Даже слегка отодвинулись от меня.
Раздались шаркающие шаги и появилась старушка:
— А, Алексей Дмитрич? А мы вас заждались уже. Мне соседка порекомендовала уринотерапию, так я проконсультироваться хотела…
— Ну, короче, — громко прервал ее безрукавчатый. — Доктор, мы договорились, да?
И развернувшись, они ушли. Я вытер испарину, посмотрел на старуху.
— Что это с вами, Алексей Дмитрич? — она вгляделась в меня подслеповатыми глазами. — Я говорю, насчет уринотерапии…
— Да-да. Сейчас, подождите… Идемте.
И я первым шагнул к лестнице.
Черта с два они меня найдут, — думал я, в тот же вечер садясь в электричку на Удельной. На работе выпросил недельный отпуск за свой счет — пришлось показать начальству письмо от жены трехмесячной давности, в котором она живописно изложила болезнь тестя.
Но я опоздал.
Когда после Парголова народ в электричке схлынул, я вдруг увидел безрукавчатого: он сидел у прохода и вертел головой, глазея в окна; можно было подумать, что эта поездка приносит ему массу удовольствия.
Я испугался. Хотел было незаметно скользнуть в тамбур, но безрукавчатый вдруг обернулся и приветливо помахал рукой. Как по мановению волшебной палочки место рядом с ним освободилось.
Я подошел и сел.
— Привет, — сказал он; глаза его лучились, как у кота, сожравшего кило сырой печенки. — Не могу с вами расстаться.
Вдруг с пацаном что случится — а где вас потом искать?
Он теперь разговаривал со мной на „вы“, но облегчения от этого я не испытывал. Наоборот, окончательно понял, что имею дело с коварным и наглым хищником, да не с одним — а с целой стаей.
— Куда едем-то? — спросил он.
Я промолчал.
— У тебя там что, дача, что ли?
Я снова промолчал. Он деланно вздохнул.
— Вообще-то меня Саша звать. Пойдем, что ли, покурим?
В электричке зажегся свет. Мы прошли в прокуренный, заплеванный тамбур, закурили. За грязным окном проносились поля, огороды. По автостраде, бежавшей рядом, изредка проносились машины.