Я пытаюсь сменить тему.
— Ты видела…
Она перебивает меня:
— Даже не думай сбить меня с толку, мисс Розалинд. Я вижу твои румяные щеки. Что происходит?
— Глупости. Ничего, — отмахиваюсь я.
— Почему ты тогда раскраснелась?
— Здесь душно, — говорю я, обмахивая себя рукой, словно веером.
Она берет меня под руку, как делала еще с детства:
— Дорогая кузина, у тебя не может быть тайн от меня.
— Дело в том, что… — я колеблюсь, не желая раскрываться, но понимая, что должна сказать Урсуле хоть что-то. — Французы совсем не похожи на англичан.
— Ага, — в ее глазах вспыхивает огонек. — Знаменитый французский флирт. Ты не устояла перед ним, мисс Розалинд?
— Ничего подобного, мисс Урсула, — улыбаюсь я, думая о мсье Меринге, но не решаясь произнести его имя вслух: — Но от их флирта щеки и правда горят.
Глава шестая
Я откидываю волосы с лица, и понимаю, что, наверное, испачкала щеку и лоб грязью с оборудования для рентгеноструктурного анализа. «Ну и ладно, — думаю я. — Ведь я тут одна». Кто еще придет в labo в субботу, кроме меня?
Я опускаюсь на колени, осматриваю разобранное для чистки оборудование. Рентгеновская трубка лежит справа, а диффузионные насосы — слева. На понедельник и вторник у меня запланировано несколько важных экспериментов, и если я не очищу насосы от накопившихся отходов и не подготовлю вакуум, то не смогу провести тесты в отведенное время. Не говоря уже о том, что я не хочу обременять себя мерами безопасности, которые лаборатория предписывает ученым соблюдать при работе: они замедляют процесс, и к тому же ни одно научное исследование пока не доказало неоспоримый вред радиации и оборудования. Все научные работы, известные сегодня, описывают только крайне тяжелые случаи воздействия.
Хотя я уже хорошо знаю и оборудование, и типы исследований, которые на нем можно проводить, приходить в лабораторию по выходным стало необходимостью. Раньше я всегда была собрана, но в последнее время чувствую, что мое внимание рассеивается в двух направлениях. Весь рабочий день я с головой погружена в исследования, но тем не менее каким-то образом всегда в курсе, где сейчас месье Меринг и чем он занят. В лаборатории ли он или в своем кабинете, изучает ли результаты своих проектов в одиночестве или консультируется с другим исследователем — я точно знаю, где он и с кем. Хотелось бы покончить с этой слежкой, но я не в силах. Хоть эта рассеянность и не сказалась на качестве моей работы, она повлияла на ее темп — отсюда и работа по выходным в качестве компенсации.
«Дело движется, и я начинаю видеть закономерности», — утешаю я себя, когда остаюсь одна в своей комнате в квартире вдовы, и злюсь на себя за то, что позволила мыслям о мужчине — неважно, что он блестящий, забавный и добрый — отвлечь мое внимание. На самом деле рентгеновский анализ углеродов и графитов оказался настолько информативным, что я планирую подготовить доклад о своих выводах, если месье Меринг, конечно, согласится. Возможно, даже не одну статью.
Когда я тянусь за бензолом, чтобы очистить трубки, хлопает дверь. Я подпрыгиваю, чуть не проливая прозрачную, легковоспламеняющуюся жидкость. Не вставая с колен, я ставлю бутылку обратно и оборачиваюсь, чтобы узнать причину шума.
— Розалинд, — слышу я голос, и мое сердце начинает биться чуть быстрее. Может, это месье Меринг? Это была бы наша первая встреча наедине в лаборатории. Или вообще первая встреча наедине.
— Да? — отвечаю, вставая и закалывая выбившиеся по бокам пряди волос. Я пытаюсь стереть пятна со своего белого халата, но понимаю, что удалить черные разводы сможет лишь стирка. Может, снять халат? Нет, думаю я. Тогда будет заметно, что я решилась прийти на работу в брюках. Я не хочу хоть в чем-то разочаровать месье Меринга.
— Что вы здесь делаете, Розалинд? — снова слышу я голос, и по носовому звучанию понимаю, что это не месье Меринг. Это Мишель, новенький среди наших chercheurs. — Вы не видели табличку «вход воспрещен»? — спрашивает он.
Разумеется, я видела на дверях табличку, что labo закрыта на выходные. Я просто перевернула ее и зашла. Видимо, Мишеля заинтриговала болтающаяся бумажка, и он перевернул ее, чтобы прочитать.
Я смеюсь над вопросом коллеги:
— А вы ее разве не видели? Похоже, вы тоже вошли в лабораторию.
— Туше, — отвечает он, и мы оба смеемся. — Похоже, мы оба не умеем следовать правилам.
— По крайней мере, когда дело доходит до работы.
Мишель внимательно рассматривает мое лицо.
— Вы вся в какой-то пыли.
— Это не пыль. Это отработанные материалы из оборудования для кристаллографии. Я его чищу.
— А это не могло подождать до понедельника? Кажется, многие chercheurs собирались отправиться в Шантильи на выходные, а вы говорили, что обожаете пешие прогулки. Вы же ездили этим летом в Верхнюю Савойю?
Я не могу сдержать улыбку, вспоминая наш недельный поход по «Ла Вануаз», потрясающей и сложной гряде ледников. Шестнадцатимильный поход вдоль хребтов Пекле-Польсет начался еще до рассвета, мы шли в облаках и тумане за проводниками с факелами, а закончили путь с восходом солнца на леднике — одно из самых драгоценных моих воспоминаний.
— Да, мы поднимались на хребты Пекле-Польсет, — говорю я и вижу, как брови Мишеля ползут вверх при упоминании об этом походе, известном своей сложностью. — Я бы с удовольствием отправилась в Шантильи, но мне нужно почистить приборы, чтобы быть в понедельник с самого утра во всеоружии.
Он выглядит смущенным.
— Ваша преданность делу восхищает. Неловко признаться, что я пришел в офис лишь за забытым пальто. Завтра будет холодно, — говорит он, указывая на коричневое твидовое пальто. — Кстати, как дела у Жака? Есть какие-нибудь новости?
Мой разум так переполнен мыслями о мсье Меринге, что на мгновение мне кажется, будто Мишель спрашивает о нашем руководителе, которого тоже зовут Жак. Но затем я осознаю, что он, наверное, имеет в виду моего студента-исследователя, Жака Майера, который на прошлой неделе обрабатывал рентгеновские пленки и по неосторожности повредил руку. Протоколы по использованию реактивов четко прописаны по результатам убедительных исследований, и Жак должен был следовать установленным правилам. Хотя это не уменьшает моего сочувствия его травме.
— Он планирует вернуться к работе завтра.
— Это радует.
— Да, — отвечаю я со вздохом. — Хотя я беспокоюсь, что он возвращается слишком рано: он всегда так торопится. Не хочу, чтобы у него была незаживающая рана, особенно этого пальца.
— Вы говорили ему о своих опасениях?
— Да, но он только развел руками и сказал, что я беспокоюсь напрасно. Ему ужасно хочется вернуться.
— Похоже, он работает с правильной chercheur, — говорит Мишель.
— Что вы имеете в виду?
— Ну вы тоже не всегда соблюдаете меры безопасности. Вы перевернули табличку на двери и, не обращая на нее внимания, зашли в лабораторию. А что, если бы произошло химическое загрязнение?
Я не могу удержаться от смеха. Мишель работает здесь недавно, но он уже хорошо меня узнал.
— Теперь моя очередь сказать «туше».
— Не говоря уже о том, что вы пренебрегаете собственной безопасностью.
— В каком смысле?
Он указывает на стол у входа в лабораторию, где выложены результаты из наших дозиметров. Мы все носим эти устройства для мониторинга радиации, созданные Эрнестом Волланом для защиты ученых, работавших над Манхэттенским проектом, и по окончании недели пленка внутри устройства проявляется, чтобы измерить количество радиации, которой мы подверглись. Я забыла проверить стол, когда вошла сегодня утром.
Я подхожу к столу. Среди всех пленок, показывающих безопасные уровни радиации, я вижу одну, где показатели крайне высоки. Прищурившись, чтобы разглядеть владельца, я узнаю свое имя внизу пленки.
Если об этом станет известно, меня могут отстранить от работы в лаборатории на несколько недель — ради моей безопасности, скажут они. Этого нельзя допустить, особенно учитывая, что нет четких доказательств вреда такой радиации. Мы все знаем ужасные истории о последствиях избыточного облучения, например, о Кларенсе Далли, одном из стеклодувов Эдисона, который умер из-за частого облучения рентгеновскими лучами — куда более трагичный исход, чем неприятности со зрением и пищеварением, которые испытывал сам Эдисон. Тем не менее, несмотря на показания дозиметра, я уверена, что со мной все в порядке. Я никогда не испытывала столь интенсивного или продолжительного воздействия рентгеновских лучей, какому подвергались люди вроде Эдисона или ученых, работавших над Манхэттенским проектом во времена войны. Именно такое воздействие — масштабное или, в некоторых случаях, экстремальное — привело к созданию оборудования для мониторинга безопасности, а не мизерные повседневные контакты с рентгеновскими лучами, как у меня.
Бросив взгляд на Мишеля, я быстро сую пленку в карман своего грязного халата. Он удивленно распахивает глаза, и я вспоминаю, что он новичок в лаборатории. Многие из нас игнорируют или, как я сейчас, специально прячут дозиметрические пленки. Мы не хотим, чтобы наши эксперименты сорвались из-за дозиметров. Но нельзя допустить, чтобы Мишель сообщил о моем поведении: мсье Меринг, возможно, готов закрыть глаза на такое отношение исследователей к правилам безопасности, но он не сможет быть столь снисходительным, если кто-то другой привлечет к этому внимание.
— Давайте это будет нашим маленьким секретом?
Глава седьмая
Взбежав на три лестничных пролета к квартире вдовы, я поспешно вставляю ключ в замок, а затем замедляю шаг, пересекая главные комнаты, направляясь к узкой лестнице, ведущей в мою мансарду. Хотя я не опасаюсь столкнуться с мадам Дюма — она в основном не выходит из своих комнат, решила так после смерти мужа, а не из-за моего приезда, — она воплощенная благопристойность и пришла бы в ужас, услышав, как я бегаю по ее квартире. Интересно, опубликуют ли мою статью в Acta Crystallographica? Я уверена в своих силах и надеялась, что мое исследование попадет на страницы этого журнала, но голова кружится при мысли, что месье Меринг так высоко ценит мою работу, что предложил ее этому уважаемому изданию. Это само по себе комплимент.