Почти перепрыгивая последние крутые ступеньки, я прокручиваю в голове сцену, которая только что произошла в лаборатории.
Месье Меринг подошел ко мне в конце рабочего дня.
— Мадемуазель Франклин, как продвигается проект?
Я протянул ему только что заполненную таблицу, в которой классифицировала углероды, которые превращаются в графит при нагревании, и те, которые этого не делают.
Он просмотрел и сказал:
— Впечатляющая идентификация закономерностей среди разных типов углерода. У вас есть теория, почему некоторые типы углерода преобразуются, а некоторые нет?
Указывая на конкретную колонку, я ответила:
— Все дело в структуре — типе молекул, из которых состоит углерод.
— Что вы имеете в виду?
Закрыв глаза, я описала ему то, что видела своим мысленным взором:
— Полагаю, что углерод, который не графитируется, богат кислородом, но беден водородом, с прочной внутренней структурой поперечных связей, которая предотвращает графитизацию. Противоположное верно для другого типа. — Он молчал, и я нервно добавила: — Но, конечно, мне необходимо провести дополнительные тесты и сделать гораздо больше снимков. Это всего лишь предположение, основанное на первоначальных результатах. И, как я, кажется, уже говорила, я не люблю догадок. В основе моих теорий всегда эксперименты и объективные факты.
— Как вы смотрите на то, чтобы опубликовать эти результаты в Acta Crystallographica?
Кажется, у меня рот открылся от удивления.
Он продолжил:
— Я представляю серию статей: сначала одну, обобщающую эти результаты — конечно, когда они будут окончательно подтверждены. Затем пара последующих статьей, где вы расскажете о рентгеноструктурных методах, которые использовались для получения этих данных, и, возможно, заключительная статья, излагающая вашу теорию.
— Я была бы более чем счастлива, — проговорила я, едва веря услышанному.
— Прекрасно, — сказал он, улыбаясь своей неповторимой широкой улыбкой.
Он потянулся ко мне рукой и на мгновение мне показалось, что он собирается погладить меня по щеке. Вместо этого он нежно потер мне нос:
— Не могу позволить моей звездной исследовательнице ходить с графитом на кончике носа.
Добравшись до верхней ступеньки, я распахиваю дверь на лестничную площадку, мне не терпится заскочить в свою комнату и переодеться для сегодняшнего похода в театр. Ален, Женевьева и я собираемся посмотреть «Генриха V» с Лоуренсом Оливье в главной роли. Я уже в третий раз смотрю эту самую патриотичную пьесу Шекспира, в которой блистает Оливье, и рада, что несколько коллег наконец-то согласились посмотреть ее вместе со мной.
— Ой! — раздается у меня за спиной.
Кто здесь? Горничная ушла на весь день, а вдове и в голову не пришло бы забираться на чердак. Я всегда одна на этом этаже.
Я поворачиваюсь и вижу долговязого темноволосого мужчину с оливковой кожей, который стоит на лестничной площадке, зажимая нос. Хрупкая светловолосая женщина выбегает из пустующей мансардной комнаты:
— Витторио, est-ce que ça va?[9]
— Ça va, ça va[10], — отвечает он. — Кровь не пошла? — добавляет он с улыбкой.
— Ох, простите! — восклицаю я. — Не знала, что у вдовы появились новые жильцы. Я думала, эта комната пуста. Иначе я бы никогда…
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — отвечает он. — Мне надо было предупредить вас.
— Ужасно. Вы точно нормально себя чувствуете?
Воздев руку вверх, он провозглашает:
— Этот нос хорош, как никогда.
Как удержаться от смеха рядом с этим дружелюбным, необычным человеком? И между прочим, нос у него действительно особенный — как у ястреба.
— Какое необычное знакомство! — говорю я. — Позвольте мне еще раз извиниться и представиться. Я Розалинд Франклин.
— Витторио Лузатти к вашим услугам, — произносит он, отвешивая церемонный поклон, затем жестом указывая на женщину. — А это моя прекрасная жена, Дениз.
Мы пожимаем друг другу руки, и я отмечаю, что, хотя его французский безупречен, у Витторио небольшой акцент. Однако его жена, по всей видимости, родом из Франции.
— Вы только что прибыли в Париж? Или переехали из другого района города?
— И так и не так! — заявляет Витторио, на что и Дениз, и я смеемся. — Я эмигрировал в Буэнос-Айрес из Генуи в начале войны…
— А-а-а, вы не поклонник Муссолини? — перебиваю я, и тут же корю себя за неосторожное замечание. Ни в чем нельзя быть уверенной, когда заговариваешь о политике, а нам предстоит быть соседями.
Однако он добродушно и прямо отвечает:
— Нет. Так же как Муссолини и Гитлер не были поклонниками моего народа, евреев.
— Понимаю. Это мой народ тоже.
Мы киваем друг другу в знак взаимопонимания, и он продолжает:
— В Аргентине, я встретил это потрясающее французское создание, — он поворачивается к своей жене и целует ее в щеку, — Она приехала туда на медицинские курсы. Когда проклятая война наконец-то закончилась, мы вернулись в Париж, где выросла Дениз. И вот мы здесь!
— Приятно видеть вас обоих здесь. Добро пожаловать в Париж и в ваш новый дом, — говорю я, обводя жестом лестничную площадку.
Они стоят рядом, обнявшись за талии, и буквально светятся благополучием и дружелюбием. Какое счастье, что здесь поселились именно они.
— Как вам удалось убедить вдову сдать вам комнату? Она такая разборчивая, — едва произнеся это, я осознаю, что мои слова можно понять неправильно и пытаюсь исправиться. — Я не имела в виду…
Витторио жестом останавливает меня:
— Думаю, комната досталась нам так же, как и вам. Адриенн Вайль.
— Вы знаете Адриенн?
— Конечно. И знаю о вас.
— От Адриенн?
— Она упоминала вас, но подробности мне известны не от нее. А от месье Меринга.
— Вот это совпадение! Откуда вы знаете месье Меринга? — спрашиваю я, чувствуя, как щеки вспыхивают при упоминании его имени.
— Я тоже занимаюсь рентгеноструктурным анализом. Более того, я буду работать с вами в Центральной лаборатории государственной химической службы. И наш общий начальник отзывается о вас как об исследователе с золотыми руками.
Глава восьмая
Я кутаюсь в свой легкий голубой плащ из габардина, и несколько смущенно хихикаю в ответ на замечание Женевьевы.
— Я не пуританка.
— Правда? — подшучивает надо мной Женевьева. — Тогда почему вы не согласны с основным тезисом Симоны де Бовуар, что женщины исторически подчинялись мужчинам, потому что порабощены своей репродуктивной ролью?
— Не то чтобы я не согласна, но… — я спотыкаюсь, пытаясь ответить. На самом деле во многом из-за того, что статус женщины неразрывно связан с материнством, я решила избегать брака и детей, но тема секса и гендера сама по себе вызывает у меня внутренний дискомфорт. Зная это, мои коллеги-исследователи полюбили дружески подтрунивать надо мной, заставляя смущаться.
— Но что? — с усмешкой уточняет Витторио. Мой сосед так гармонично влился в ряды исследователей — и в работе, и в подшучиваниях, — что я уже не могу вспомнить, как мы жили до его появления.
— Н-но… — заикаюсь я, когда мы все идем к выходу из лаборатории. Я тяну время, чтобы не ляпнуть что-нибудь постыдное, и они прекрасно это понимают. Меня смущает, что в свои двадцать восемь я так и не избавилась от детской неловкости при разговорах о сексе, который мои коллеги называют основой биологии.
Вдруг я слышу свое имя.
— Мадемуазель Франклин? — Это месье Меринг.
Он чередует обращения «Мадемуазель» и «Доктор», но делает это в такой пленительной манере, что невозможно сердиться.
— Спасена начальником, — шепчет Женевьева со смехом.
— Можете уделить мне минутку? — обращается он ко мне.
— Конечно, — отвечаю я и оборачиваюсь к друзьям. — Идите. Встретимся у «Шез Соланж».
С волнением я иду мимо рабочих столов и оборудования к кабинету месье Меринга, дверь его офиса выходит прямо в labo. Мне не впервой оставаться наедине с начальником, но непривычно, что он просит кого-то из нас о разговоре с глазу на глаз. В лаборатории царит непринужденная и дружелюбная атмосфера, на удивление без споров и конкуренции, и я не могу припомнить случая, чтобы месье Мерингу понадобилась конфиденциальность для разговора. Даже возможную публикацию моих результатов мы обсуждали в общей лаборатории, в присутствии других chercheus и ассистентов.
— Oui, месье Меринг? — спрашиваю я, стараясь не уставиться в его зеленые глаза.
— Мадемуазель Франклин, я уверен, что вы заметили, насколько мы довольны вашими успехами здесь.
Я озадачена его похвалой. Не потому, что он не умеет признавать достижения своих сотрудников, просто обычно он высказывает благодарность спонтанно, прямо на рабочем месте, чтобы все слышали.
— Вы очень великодушны, как и месье Матьё, — отвечаю я, не придумав ничего лучшего.
— Вы этого заслуживаете. Очевидно, за короткое время вы стали экспертом в рентгеноструктурном анализе, и уверен, ваша статья заслуживает публикации в Acta Crystallographica.
— Спасибо, сэр, — заикаясь, отвечаю я, все еще в растерянности. Это что, внезапная оценка работы?
— И в связи со всем этим, — он прочищает горло, — я хотел бы, чтобы вы сопровождали меня на Лионскую конференцию в мае.
— Лион? — я поражена. Многие мои коллеги работали здесь годами и так не получили приглашения ни на одну научную конференцию, которые снова начали собираться по всей Европе после окончания войны. — Я?
— Да, вы, — отвечает он со своей обезоруживающей улыбкой. Я не могу не улыбнуться в ответ. — Вы это заслужили. С нетерпением жду возможности представить вас всем.
Я иду несколько кварталов до «Шез Соланж», яркие головки тюльпанов выглядывают из проталин, но я их почти не замечаю. Я разрываюсь между радостью из-за того, что месье Меринг выбрал меня для участия в конференции, и беспокойством о том, что могу совершить ошибку. Я не боюсь выступлений, презентаций и общения с коллегами-учеными. Я переживаю, что могу невольно проговориться, когда мы с ним останемся наедине.