Заново сколов волосы, растрепанные весенним ветром, я захожу в «Шез Соланж». Знакомые клетчатые скатерти и теплое свечение камина в центре ресторана успокаивают. Возможно, я придаю неоправданно огромное значение этому приглашению; возможно, другие chercheurs тоже ездили на конференции до моего появления.
— Что он хотел? — спрашивает Женевьева, едва я усаживаюсь на стул, который они заняли для меня. Предо мной аппетитный цыпленок в вине, но есть расхотелось.
— Пригласил меня сопровождать его на конференцию в Лионе.
Друзья непривычно стихают, и я понимаю, что быть выбранной для участия в конференции действительно важно. Злятся ли они из-за того, что выбрали не их? Неужели они думают, что я недостойна такой чести? Или зависть, свойственная научной среде, наконец пробралась и в эту уникальную поддерживающую компанию? Участие в конференции в Лионе не испортит отношений между коллегами и мной, убеждаю я себя.
— Поздравляю, Розалинд. Отличная работа, — прерывает молчание Витторио.
Женевьева тянется через стол, чтобы пожать мне руку.
— Ты гений, — говорит она, и со всех сторон слышится «молодец».
Пока я наслаждаюсь своим цыпленком в вине, бурная беседа группы течет как обычно и касается тем гораздо более значимых, чем мои достижения. Я позволяю своим мыслям плыть по волнам их разговоров — от ужасного убийства Ганди в Индии до возможности принятия Америкой плана Маршалла для помощи европейским странам в экономическом восстановлении, от вероятности создания государства Израиль до перспективы получения Патриком Блэкеттом Нобелевской премии по физике за исследования космических лучей. Я уже почти успокоилась по поводу их реакции на Лион, когда до моего слуха донеслось имя месье Меринга.
— Думаете, слухи правдивы? — тихо спрашивает Габриэль Алена на противоположном конце стола.
— Какие именно? — словно усмехается Ален.
Голос Женевьевы становится громче — она спорит с Лукасом, кто выиграет Нобелевскую премию, и я не могу расслышать ответ Габриэля. Черт побери, думаю я. Почему Женевьева и Лукас не могут говорить чуть тише, хоть раз? Кроме часто пересказываемой истории о том, что в военное время он скрыл свое еврейское происхождение и покинул Париж, чтобы работать в более отдаленном и, следовательно, более безопасном регионе Франции (что вполне понятно), я не знала никаких слухов о месье Меринге. Совсем никаких. Но, с другой стороны, стоит разговору коснуться начальника, как я всегда стараюсь сменить тему или заняться чем-то другим. Опасаюсь, что мои тщательно скрываемые чувства вдруг проявятся помимо моей воли.
Я изо всех сил прислушиваюсь к разговору Алена и Габриэль, но дебаты о Нобелевке продолжаются. Когда мы встаем и отправляемся обратно в лабораторию, даже Габриэль и Ален втягиваются в дружеский спор о премии, и я остаюсь в недоумении: какие же слухи ходят вокруг месье Меринга?
Глава девятая
Я стою на самом высоком холме Лиона, смотрю вниз на слияние рек Рона и Сона, чуть южнее исторического центра города. Реки сверкают золотыми и коралловыми оттенками в лучах восходящего солнца, чудесное свечение подчеркивается терракотовыми крышами городских зданий. Как я рада, что приехала в Лион на день раньше, думаю я. Иначе упустила бы этот потрясающий вид.
Спускаясь по булыжным улочкам к своему отелю, я прохожу мимо шести церквей, которые, судя по стилю и материалам, были построены в эпоху Средневековья и Возрождения. Глубокая и разнообразная история города — от истоков как древнеримской колонии до торговых высот Возрождения и успехов в производстве шелка в XVII–XVIII веках — проявляется повсюду. Кажется, что город пытается вернуться к своему великолепному прошлому, к временам, которыми он мог гордиться, минуя болезненные воспоминания о нацистской оккупации. Обращаясь к прошлому, я тоже сосредотачиваюсь на том, что недавно Лион был центром французского Сопротивления, а не на мыслях о множестве евреев, депортированных в лагеря с его улиц.
Через два часа я уже одета в свою обычную униформу: накрахмаленную белую блузку, темно-синюю юбку и двойную нитку жемчуга, никаких новых фасонов одежды, если я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез. Я жду месье Меринга на ступенях здания, где сегодня и завтра пройдет Лионский конгресс по катализу.
Море темноволосых мужчин в темных костюмах устремляется вверх по лестнице, на которой я стою, огибая меня, но я не вижу среди них ни знакомой каштановой прически с аккуратно зачесанной прядью, прикрывающей редеющий участок, ни искристых зеленых глаз, в уголках которых всегда таится улыбка. Успокоит ли его присутствие мои нервы или наоборот, спрашиваю я себя, прекрасно понимая, что не сама конференция заставляет все внутри трепетать.
Внезапно я замечаю знакомое лицо в толпе, но это не месье Меринг. Машу рукой и кричу:
— Бонжур, месье Матьё!
Ученый с непослушными волосами ускоряет шаг.
— Доктор Франклин! Я пришел в восторг, когда Жак сказал мне, что выбрал вас для конференции. Ведь вы восходящая звезда его лаборатории.
Меня охватывают облегчение и разочарование одновременно, но я стараюсь сохранять спокойный и деловой вид.
— Я рада, что меня выбрали. Вообще, я ждала здесь месье Меринга.
Месье Матьё машет рукой:
— Он найдет нас. Пойдемте внутрь и займем места, пока все хорошие не разобрали. И одно прибережем для Жака.
Мы входим в аудиторию, где будет произноситься первая речь дня. Разговоры на французском, английском, испанском и итальянском языках окружают меня, обсуждаемые новые разработки будоражат. Месье Матьё и я усаживаемся на второй ряд, оттуда отлично видно сцену, и занимаем место рядом с проходом для месье Меринга.
Докладчик проверяет микрофон, свет постепенно гаснет. Месье Меринг все еще не появился, но стоило мне подумать, что он нашел другое место, как он опускается на соседнее кресло. Мы приветственно киваем друг другу, доклад начинается.
Пока доктор Пол Эммет излагает параметры своего исследования, я ловлю себя на том, что его звучный голос убаюкивает меня, а близость ноги месье Меринга к моей отвлекает. Хотя мы часто стоим рядом друг с другом, работая с приборами для кристаллографии или изучая пленки, почему-то сейчас ощущения от этого иные. Возможно, из-за темноты в зале или из-за моих желаний, я не знаю.
Даже когда на экране появляются слайды, и доктор Эммет представляет конкретные результаты, я не могу сосредоточиться. И тогда месье Меринг склоняется ко мне. Я чувствую тепло его дыхания на своей шее, когда он шепчет: «Кажется, его исследование очень похоже на те, которые вы проводили в БИАПИУ?»
Внезапно концентрация возвращается, и я начинаю вникать в речь доктора Эммета. Его проект и презентация действительно напрямую связаны с исследованиями, которые я вела, и со статьями, которые я публиковала, работая в БИАПИУ.
Во время перерыва я поднимаю руку и прошу слова:
— Доктор Эммет, могу ли я прокомментировать?
— Конечно, — отвечает он. Несколько других ученых делали замечания или задавали вопросы в течение последних тридцати минут: для конференции такой диалог привычное дело.
— Я полагаю, что интересная корреляция может быть установлена между вашими экспериментами и исследованиями, которые я проводила по углю и древесному углю, работая помощником научного руководителя в Британской исследовательской ассоциации по использованию угля, — говорю я на французском, основном языке конференции.
— Не могли бы вы поделиться с нами? — предлагает доктор Эммет.
Я встаю и рассказываю о параллелях, которые можно провести между двумя исследованиями. Когда я заканчиваю, в зале стоит тишина, и я пугаюсь, что, возможно, говорила слишком много или слишком авторитетно. Но потом из задних рядов доносится голос:
— Могли бы вы повторить это на английском, мадемуазель Франклин?
Через час доклад подходит к концу. Месье Матьё, Меринг и я присоединяемся к пятидесяти другим ученым, которые покидают зал, надеясь раздобыть утренний кофе. И тут кто-то хлопает месье Меринга по спине:
— Жак, сто лет, сто зим!
Мы останавливаемся, чтобы поздороваться с доктором Хайсински.
— Вы затронули несколько замечательных моментов, мисс Франклин. На самом деле, благодаря вам речь докладчика приобрела дополнительную глубину.
— Merci.
Доктор Хайсински поворачивается обратно к месье Мерингу и говорит:
— Похоже, в этом году вы удачно выбрали протеже.
В этом году? Месье Меринг каждый год выбирает себе нового фаворита, ротирует их?
Я надеялась, что он выбрал меня, отметив мои профессиональные, и, возможно, даже личные качества. Хорошо ли я понимаю этого доброжелательного, поддерживающего меня человека, не ошиблась ли я в нем? Вполне возможно. Я уже ошиблась однажды в своей оценке профессора Норриша, думая, что с ним будет легко работать, а оказалось, наоборот, не говоря уже о том, сколько раз я ошибалась в одноклассниках и в людях вообще.
— Нам повезло, что мадемуазель Франклин выбрала наш институт. Она не только в совершенстве овладела нашей методикой, но и мастерски применяет рентгеноструктурный анализ к углероду — это просто чудо, — произнося это, месье Меринг задерживает на мне взгляд, и у меня по коже пробегает холодок.
Месье Матьё добавляет:
— Ее глубокое понимание углерода на молекулярном уровне может совершить революцию в его использовании! — он улыбается мне, на его лице чуть заметна отцовская гордость. — Наша мадемуазель Франклин может изменить мир.
Глава десятая
— Давай сбежим украдкой и отправимся в какой-нибудь знаменитый лионский бушон? — шепчет голос мне на ухо.
Я отвлекаюсь от разговора с группой ученых и вижу перед собой месье Меринга. Или, может быть, Жака, — с начала конференции он настоял, чтобы я называла его именно так. Обращаться к нему по имени мне казалось странным, даже запретным, но, когда я осознала, что все на конференции обращаются друг к другу по именам, поняла, что называть его месье Меринг — значит выделяться. И не в хорошем смысле.