Фабиан Риск — страница 4 из 8

Этого не должно было произойти. Не было никаких признаков того, что письмо когда-либо дойдет от адресата. При таком количестве препятствий вероятность была настолько мала, что ее нельзя было принимать во внимание.

И все же именно так и случилось.

Спустя год, четыре месяца и шестнадцать суток после того, как письмо просунули в щель автозака и его подхватил ветер в черной ночи, его нашла Мария Шавабке, и спустя несколько часов ей чудом удалось собрать воедино фрагменты письма, на конверте которого ничего не было, кроме имени.

Прочитав чудовищный рассказ, она не спала три ночи, а затем написала на конверте полный адрес, найденный в интернете, наклеила марки и отнесла на ближайшую почту. Не имея ни малейшего понятия о последствиях.

Аиша Шахин

Ул. Сельмедальсвеген, 40, 7-й этаж

129 37 Хегерстен

Швеция

Часть I

16–19 декабря 2009 г.

«Многие от моих действий придут в ужас. Некоторые сочтут их местью за все нанесенные мне обиды. Другие – невероятной игрой, чтобы обмануть систему и показать, как далеко можно зайти. Но большинство трогательно сойдутся во мнении, что это деяния крайне больного человека.

И все будут неправы…»

1

Два дня назад

Софи Леандер сидела в комнате ожидания отделения УЗИ Южной больницы и листала замусоленный экземпляр журнала «Мы – родители», развороты которого пестрели снимками красивых и счастливых мам и пап. Больше всего на свете ей хотелось стать одной из таких мам. Но после всех бесполезных курсов приема «Перготайма» она начала сомневаться в том, что когда-нибудь сможет забеременеть.

Это ее самый последний шанс. Если окажется, что и на этот раз лекарство не дало никакого результата, ей останется только сдаться.

Что, похоже, ее муж уже сделал. А ведь он обещал быть с ней рядом, как только он ей понадобится. Она включила мобильный и снова прочла его сообщение. «Возникли кое-какие обстоятельства, и, к сожалению, я не успею». Словно речь шла о покупке пакета молока по дороге с работы домой. Он даже не удосужился написать «удачи».

Она надеялась, что переезд в Швецию три года назад даст новый импульс их чувствам. Тем более что он даже решил взять ее фамилию. Тогда она расценила это как объяснение в любви. Как доказательство того, что, как бы там ни было, их на свете двое. Теперь она уже не была полностью уверена и не могла отделаться от ощущения, что они все больше отдаляются друг от друга. Она пыталась обсудить с ним это, но он совершенно ее не понимал и упорно клялся в своей любви. Хотя она видела по его глазам. Или, точнее, по тому, как он отводил глаза.

У того, кто некогда спас ей жизнь, теперь вдруг возникли кое-какие обстоятельства, и он едва смотрит в ее сторону. Ей хотелось позвонить и прижать его к стенке. Спросить, не разлюбил ли он ее. Не встретил ли другую. Но она не решалась. К тому же она не сомневалась в том, что он все равно не подойдет к телефону. Он почти всегда так делал, когда работал, особенно сейчас, в разгар своего нового проекта. Нет, ее единственный шанс – положительный ответ врача. Как только она его получит, все наладится. Она сможет дать ему этого ребенка, и муж поймет, как сильно он на самом деле ее любит.

– Софи Леандер.

Ее вызвали, и она пошла за акушеркой по коридору. Та привела ее в маленький смотровой кабинет со спущенными жалюзи, большим аппаратом, напоминающим компьютер, и больничной койкой.

– Можете повесить верхнюю одежду вот на тот крючок, а сами ложитесь на койку. Врач придет с минуты на минуту.

Софи кивнула, сняла пальто и стала стягивать сапоги. Тем временем акушерка вышла из кабинета. Она легла на койку, подняла блузку и расстегнула брюки. Она решила все равно позвонить ему и спросить, из-за каких таких важных дел он не смог быть вместе с ней. Но она успела только потянуться за сумкой, как открылась дверь и вошел врач.

– Это вы Софи Леандер?

Софи кивнула.

– Хорошо, тогда посмотрим… Для начала лягте на бок спиной ко мне.

Софи сделала, как ей велели, и услышала, что за ее спиной врач открыл какую-то пластиковую упаковку. Она не могла точно сказать, в чем дело, но чувствовала: тут что-то не так.

– Меня прислали сюда на обследование яичников.

– Конечно. Но сначала мы должны кое-что сделать, – сказал врач и начал нажимать пальцами ей на позвонки.

Внезапно у нее кольнуло в спине.

– Подождите. Что вы делаете? Вы сделали мне укол? – Софи перевернулась и увидела, как врач кладет что-то в боковой карман брюк. – Я должна знать, что…

– Вам совершенно не о чем беспокоиться. Самая обычная рутина. Это ваши вещи? – врач показал на ее пальто и сапоги и, не дожидаясь ответа, положил их у нее в ногах. – Лучше ничего не забывать. Иначе что тогда получится?

Софи не первый раз обследовали яичники ультразвуком, но такого точно не было. Она понятия не имела, что происходит. Она не сомневалась только в том, что больше не хочет в этом участвовать. Что хочет уйти отсюда. От врача и из смотрового кабинета. И вообще из больницы.

– Думаю, мне лучше уйти, – сказала она и попыталась встать. – Я хочу уйти, слышите? – Но тело ее не слушалось. – Что происходит? Что вы сделали?

Врач наклонился к ней, улыбнулся и погладил ее по щеке.

– Вы скоро поймете.

Софи попыталась протестовать и закричать как можно громче. Но дыхательная маска, которую натянули ей на лицо, поглотила все звуки, и не успела она и глазом моргнуть, как койку сняли с тормозов, выкатили из смотрового кабинета и повезли дальше по коридору.

Если бы она только могла за что-то ухватиться, за что угодно, и стащить себя с койки, чтобы все поняли, что происходит. Но ничего не получалось. Она только могла лежать, уставившись в потолок, где одна лампа дневного света сменяла другую.

Еще лица. Повсюду беременные мамы и будущие папы. Акушерки и врачи. Все так близко и одновременно так далеко. Звук открывающихся дверей. Лифт и голоса других посетителей. Двери лифта, которые закрылись за ней. Или открылись?

И вот она опять наедине с врачом, который насвистывает мелодию, эхом отдающуюся от толстых стен. Это единственное, что она может слышать. Кроме своего собственного дыхания, напоминающего о детстве, когда она болела астмой. Иногда ей приходилось прерывать игры и хватать ртом воздух, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. Сейчас она была такой же маленькой и беззащитной, и больше всего ей хотелось сдаться и расплакаться. Но она не могла даже этого.

Лампы на бетонном потолке остановились, и она увидела, как ее ноги переложили на носилки, а вслед за ними и верхнюю часть туловища. «Вы скоро поймете», – сказал врач. Каким образом она сможет понять? Она вспомнила о пластическом хирурге из Мальме, который впрыскивал что-то своим пациентам, чтобы они не могли оказать сопротивление, когда он их насиловал. Но почему кому-то захотелось ее изнасиловать?

Ее внесли в карету скорой помощи ногами вперед, и она решила сосредоточиться на звуках. Дверь со стороны водительского сиденья закрылась, и завелся двигатель. Они тронулись и свернули на запад на улицу Рингвеген, а потом двинулись по улице Хорнсгатан в сторону района Хорнстуль, откуда выехали из города по мосту Лильехольмсбрун. До этого момента она без проблем следила за своим передвижением. Стало труднее, когда они заехали на развязку, делая один виток за другим, и постепенно Софи перестала ориентироваться в пространстве.

Примерно через двадцать минут они притормозили и остановились. Они могли вернуться в больницу с тем же успехом, что и приехать в любое другое место. Она услышала, как открываются гаражные ворота, скорая проезжает еще около тридцати метров, а потом глохнет двигатель.

Двери открываются, ее вытаскивают из машины и везут дальше на каталке. На потолке лампы дневного света опять сменяют друг друга. Ход ускоряется; шаги врача отзываются эхом и, в конце концов, останавливаются. Звяканье ключей и отрывистый звук, после чего начинает работать электродвигатель.

Ее вкатили в темную комнату, и, судя по звуку, за ней что-то закрылось. На потолке зажглась яркая лампа, осветив удлиненный стол. Софи не смогла разглядеть, каких размеров комната и есть ли в ней окна. Она видела только лампу и стол, вокруг которого стояло несколько аппаратов. Ее подкатили к столу, и тогда она заметила, что он обернут полиэтиленовой пленкой, снабжен крепежными ремнями, а немного ниже середины в столешнице проделана дырка диаметром примерно десять сантиметров. Рядом находится металлический стол, покрытый белым полотенцем, на котором в ряд лежат хирургические инструменты.

Только теперь до Софи Леандер дошло, в чем дело.

Увидев все эти ножницы, зажимы и скальпели, она прекрасно все поняла.

Почему ее увезли.

И что ее ждет.

2

Фабиан Риск прочел сообщение еще раз и только потом оторвал глаза от мобильного. Его встретил вопросительный взгляд классной руководительницы.

– Мне жаль, но, похоже, она не сможет прийти.

– Вот как? Ну, ладно, – классная руководительница явно дала понять, что она думает на этот счет.

– А что, мамы не будет? – У Матильды был такой вид, словно она скорее прыгнет с моста Вестербрун, чем согласится на проведение беседы с родителями без Сони. И Фабиан ее понимал. Последнее время он по разным причинам пропускал эти беседы, и хотя Матильда уже училась в третьем классе, даже не помнил, как зовут классную руководительницу.

– Матильда, к сожалению, маме надо работать. Ты ведь знаешь, как бывает перед открытием выставки.

– Но она же обещала прийти.

– Я знаю. Уверяю тебя, она так же расстроена, как и ты. Но уверен, что все пройдет хорошо. – Он потрепал дочь по голове, ожидая поддержки от классной, но та в ответ улыбнулась такой ничего не значащей улыбкой, словно они играли в покер.

– Перестань, – Матильда отвела его руку и поправила розовые заколки в темных волосах до плеч.

– Что касается мотивации Матильды к учебе и способности следить за ходом уроков, то тут все учителя отзываются только положительно. – Классная листала свои бумаги. – По шведскому и математике она одна из лучших… – Она замолчала, посмотрев на мобильный Фабиана, который завибрировал на столе.

– Извините, – Фабиан перевернул мобильный и, к своему удивлению, увидел, что звонит Херман Эдельман – его давний начальник в Государственной криминальной полиции в Стокгольме. Несмотря на свои шестьдесят лет, Эдельман всегда был в курсе всех дел и до сих пор остался поборником правды. Честно говоря, если бы не Эдельман, Фабиан не стал бы хорошим следователем.

Но именно сегодня начальника не видели в отделе после обеда, и во время вечерней кофе-паузы ни Фабиан, ни остальные сотрудники по-прежнему ничего о нем не слышали и заволновались, а вдруг с ним что-то случилось.

А теперь он звонит. К тому же после окончания рабочего дня, что может означать только одно.

Что-то наверняка случилось.

Что-то неотложное.

Фабиан хотел было ответить, но классная кашлянула.

– Времени у нас в обрез. Вы не единственные, с кем я сегодня провожу беседу.

– Извините, на чем мы остановились? – Фабиан отклонил разговор и отложил телефон.

– Матильда. Ваша дочь. – Классная выдавила из себя улыбку. – Как я уже сказала, все учителя отзываются о ней только положительно. Но… – Она посмотрела Фабиану в глаза. – Если это возможно, я бы хотела поговорить с вами наедине.

– Вот как? Хорошо. Это вполне возможно. Или как, Матильда?

– А о чем вы будете говорить?

– Конечно, о взрослых вещах. – Фабиан повернулся к классной, которая с улыбкой кивнула. – Ты подожди в коридоре, я скоро выйду.

Матильда вздохнула и вышла из класса, демонстративно волоча ноги. Фабиан посмотрел ей вслед, не переставая размышлять о том, что от него хочет Эдельман.

– Ну, дело вот в чем. – Классная положила сложенные руки на стол. – Я слышала от разных людей, что есть серьезные признаки того, что Матильда… – Ее опять прервал вибрирующий мобильный Фабиана, и теперь она не смогла скрыть раздражения.

– Вы меня извините, но, честно говоря, я не знаю, что происходит. – Он поднял мобильный и повернул его. На этот раз звонила его коллега Малин Ренберг, которая находилась в Копенгагене на семинаре. Наверное, Эдельман потом позвонил ей, считая, что до нее легче дозвониться. – Извините, но мне ничего не остается, кроме как…

– Ладно. Давайте на этом прервемся, – сказала классная и стала собирать свои бумаги.

– Подождите. Разве мы не можем просто…

– В нашей школе мы категорически запрещаем пользоваться мобильными на уроках, и я не вижу никаких оснований вводить для взрослых особые исключения из правил. – Она продолжила собирать бумаги и класть их в портфель. – Проводите свои важные разговоры, а я встречусь с теми, кто интересуется собственными детьми. Хорошего продолжения вечера. – Она встала.

– Подождите, это какое-то недоразумение, – сказал Фабиан. Мобильный тотчас замолчал. Автоответчик. Пусть наговорят о том, что случилось, на автоответчик. – Извините. Разумеется, я пришел сюда ради Матильды, а не ради чего-то еще.

Женщина, чье имя он забыл, посмотрела на него почти с презрением.

– Хорошо. – Она опять открыла портфель и достала папку Матильды. – Обычно мы в такие дела не вмешиваемся. Но в случае с вашей дочерью это представляется чрезвычайно важным, потому что если мы в ближайшее время ничего не предпримем, это может сказаться на ее учебе.

– Извините, но я не знаю, правильно ли я понимаю. Предпримем что?

Классная положила на стол рисунок.

– Вот одна из ее последних работ. Ну, сами видите.

Фабиан узнал себя по козлиной бородке, которую сбрил несколько недель назад. Напротив него стояла Соня с кухонным ножом в руке. Оба, с пунцовыми лицами, кричали во все горло. Он вспомнил, как усомнился, действительно ли ей необходимо так много работать по вечерам. Соня завелась и в ответ припомнила ему все его ночные переработки за последние годы, обвинив его в том, что он считается только с собственными потребностями.

А ведь они договаривались никогда не ссориться в присутствии детей. Хуже того: в разгаре страстей он еще и пригрозил ей разводом.

– Даже не знаю, что сказать. Это, это…

– А вот еще один рисунок, – прервала его классная.

Этот рисунок изображал контрастные обои у кровати в комнате Матильды, а в нижней части – точно как в жизни – на подушках в ряд сидели ее мягкие игрушки. Фабиан не мог не восхититься тем, как хорошо дочь рисует, но одновременно изо всех сил старался разобрать, что написано в словесных пузырях, которые иллюстрировали ссору, происходящую за стеной. В этот раз речь шла о сексе, и, насколько он мог видеть, некоторые реплики были до боли правдоподобны.

Больше всего он хотел провалиться сквозь землю и исчезнуть отсюда.

– Конечно, отчасти это фантазии и преувеличения, я тоже это понимаю. Но эта тема проходит через все, что Матильда сейчас делает, и я решила, что вам не помешало бы об этом знать. Во всяком случае, мне бы этого хотелось, если бы речь шла о моем ребенке.

– Разумеется, – отозвался Фабиан и попытался скрыть вибрацию мобильного в своей руке.

Выходя из школы, Фабиан позвонил Эдельману, но у того было занято.

– Видишь, Матильда, сколько снега намело, – он посмотрел на школьный двор, засыпанный толстым слоем свежевыпавшего снега. – Здорово, правда? Завтра будете лепить снеговиков.

– Это просто слякоть, – сказала Матильда, спускаясь по лестнице.

– Матильда, подожди, – Фабиан догнал ее. – Ты что, боишься, что мы с мамой разведемся?

– Так вот вы о чем говорили.

– Что? Так ты волнуешься?

Ничего не ответив, Матильда побежала к машине, стоявшей на другой стороне улицы.

Фабиан поднял вверх ключ от машины и разомкнул центральный замок, чтобы дочь могла запрыгнуть в машину и усесться. На самом деле ему хотелось поскорее к ней присоединиться, но он не знал, что сказать. Она ведь права. Если так будет продолжаться, рано или поздно явное фиаско станет фактом. Хотя он обещал не столько Соне, сколько самому себе никогда не идти по стопам своих родителей. Что бы ни случилось. Как бы трудно им ни пришлось. Ничто и никогда не заставит его перестать бороться и сдаться.

А сейчас он не был так уверен.

Хотя шины сдулись, он продолжал ездить на ободах так долго, что теперь сомневался, можно ли отремонтировать рваные колеса. Вздохнув, он встал посреди школьного двора, достал мобильный и набрал номер Малин Ренберг.

– Фабиан, что ты там делаешь? Тебя спасет только то, что между нами шестьсот километров.

Сейчас лучше всего промолчать и дать ей возможность выговориться.

– Ты не понимаешь, что Херман вцепился в меня, как пиявка, только потому, что ты не соизволил взять трубку? Как будто я его секретарша. Да, я знаю, что никому и дела нет, но я сейчас в Копенгагене на действительно очень интересном семинаре.

– Хорошо, а ты знаешь, почему…

– Но кровати тут жуткие. Вдобавок меня всю раздуло, и я постоянно потею.

– Я понимаю, но…

– И мне плевать, что осталось два месяца. Если эти ребята не выйдут из меня в ближайшее время, я за себя не ручаюсь. Алле? Фабиан? Ты меня слышишь?

– Он сказал, в чем дело?

– Нет, или я не знаю. Явно что-то очень важное. Но у меня есть предложение.

– Выкладывай.

– В следующий раз, когда он позвонит, попробуй ответить.

В трубке щелкнуло, и Фабиан не смог не согласиться. Он также надеялся, что беременность коллеги скоро закончится. Через пятнадцать секунд пришло СМС, где Малин просила прощения за свой грубый тон и обещала снова стать самой собой, как только «эта проклятая беременность» закончится.

Фабиан сел за руль и посмотрел на Матильду в зеркале заднего обзора.

– А не заехать ли нам в «Ciao Ciao» за пиццей?

Матильда пожала плечами, но он увидел, как она просияла, хотя делала все, чтобы скрыть это. Он повернул зажигание и выехал на улицу Мария Престгордсгатан, одновременно вновь пытаясь дозвониться Эдельману.

– Привет, Херман, я видел, что ты звонил.

– Полагаю, мне надо благодарить Малин.

– Я был в школе на беседе с родителями, и только сейчас…

– Да-да, все в порядке. Я звонил потому, что меня вызвали в Полицию безопасности сегодня в восемь вечера, и я бы хотел, чтобы ты пошел со мной.

– Сегодня вечером? Прости, но я один с детьми. Почему так важно, чтобы именно я…

– Кто стоит у руля: ты или я?

– Я не хотел сказать…

– А теперь послушай. Перссон и Пяивинен только что вышли на след в деле Адама Фишера, а Хеглунд и Карлен по уши заняты разработкой Диего Аркаса. Только у тебя с Ренберг сейчас нет ничего конкретного. И насколько я знаю, Ренберг находится в Копенгагене.

– Хорошо, но ты можешь рассказать, что случилось?

– Полагаю, что именно это мы и узнаем. Встречаемся у входа без пяти восемь. А теперь пока.

Фабиан вытащил из уха наушники и свернул на улицу Нюторгсгатан. Его пути пересекались с Полицией безопасности отнюдь не в первый раз. Но его никогда не приглашали на встречу после окончания рабочего дня, поскольку, наверное, он занимает одну из самых нижних ступеней иерархической лестницы. Зато Херман Эдельман бывал там постоянно и не упускал случая подчеркнуть, что если хочешь пережить заседание в Полиции безопасности, надо сидеть спиной к стене.

А теперь он хочет взять с собой Фабиана.

– Нет, не получится, Фабиан. К сожалению. Тебе придется выходить из положения как-нибудь по-другому.

– Что значит «как-нибудь по-другому»? Что ты хочешь этим сказать? – спросил Фабиан, глядя на покрытые снегом коньки крыш и слыша, как Соня делает очередную глубокую затяжку и выпускает дым на одном дыхании – верный признак ее дурного настроения.

– Не знаю. Придумай что-нибудь. У меня больше нет времени говорить.

– Подожди, – сказал Фабиан и увидел в отражении в окне, что Матильда сидит на кухне и слушает их. Он взял пульт, включил телевизор и увеличил громкость.

«Через восемь дней после бесследного исчезновения молодого олигарха Адама Фишера полиция заявила, что речь идет о похищении…»

– Соня, это не мое решение. У меня нет выбора.

– Ты хочешь сказать, что у меня он есть?

«В нашей студии профессор по уголовному праву Герхард Ринге…»

– Я что, должна бросить кисти и сказать Эве: извини, выставки не будет?

– Нет. Но…

– Вот именно.

– Пожалуйста, успокойся.

«Что заставило полицию сообщить эту информацию и почему мы все еще ничего не слышали о сумме выкупа?»

– Я спокойна, – сказала Соня, совершенно не скрывая, что снова затянулась. – Я только не понимаю, почему возникла такая проблема только из-за того, что раз в жизни мне надо поработать.

– Ладно, как-нибудь выйду из положения. Ты хоть примерно представляешь, когда придешь домой?

– Да. Когда закончу. И, пожалуйста, не спрашивай меня когда, поскольку я понятия не имею. Я только знаю, что с каждой секундой все больше и больше ненавижу эти картины. – Новый вздох и новая затяжка. – Прости… Я просто очень расстроена, и мне так и хочется плюнуть на все это.

– Любимая. Все образуется. Так бывает перед каждой твоей выставкой, а потом ты вдруг точно знаешь, как должно быть, и все идет как по маслу.

– Посмотрим, как будет на этот раз.

– Я что-нибудь устрою. Не думай об этом.

– Хорошо.

– Я люблю тебя.

– До встречи.

Фабиан сел на кухне рядом с Матильдой и взял свою пиццу.

– Как тебе банановая пицца?

– Нормально. Послушай.

– Что?

– Мама тоже сказала, что она тебя любит?

Фабиан встретился с дочерью взглядом, придумывая, что сказать.

– Нет, не сказала.

– Наверное, из-за стресса.

Фабиан кивнул и откусил большой кусок давно остывшей пиццы.

3

Фабиан не в первый раз был в Полиции безопасности. Но раньше он никогда не проходил через такое количество турникетов и не оказывался так далеко от входа, что в конце концов перестал ориентироваться. Спустя несколько лифтов и коридоров без окон его и Хермана Эдельмана, который вопреки своему обыкновению не проронил по дороге ни слова, ввели в большой зал со слабым освещением.

Прямо перед тем как Фабиану пришлось уйти, Теодор вернулся домой с флорбола и после быстрых переговоров согласился позаботиться о Матильде и проследить за тем, чтобы она легла спать. Несмотря на обычный вечер среды, Фабиан дал добро на чипсы, лимонад и просмотр фильмов в их спальне. Взамен он только потребовал, чтобы дети ничего не рассказывали Соне и чтобы Матильда не рисовала это в школе.

– Наверное, вы Херман Эдельман и Фабиан Риск, – вышедшая из темноты женщина пожала им руки. – Добро пожаловать. Андерс Фурхаге и остальные уже ждут вас.

Женщина провела их дальше вглубь зала, и когда глаза Фабиана привыкли к темноте, он разглядел темные кубы, свободно парившие в нескольких метрах над полом. Он знал о помещениях, безопасных для прослушивания, которые, как поговаривали, уменьшили бюджет Полиции безопасности на десятки миллионов, но первый раз видел их воочию. Зато Эдельман и усом не повел. Он только протер свои маленькие круглые очки носовым платком и пошел вперед. Фабиан не видел своего начальника таким серьезным и мрачным с тех пор, как его жена умерла от рака вот уже почти десять лет назад.

– Дайте, пожалуйста, ваши мобильные телефоны, – сказала женщина, остановившись у лестницы, которая вела к одному из напоминающих люльки кубов. Открытая дверь куба толщиной в несколько десятков сантиметров говорила о его герметичности.

Они сделали, как им велели, поднялись по лестнице и вошли в куб с коричневыми стенами и темно-красным ковровым покрытием. За овальным столом из ореха, на котором стояли стаканы и бутылки с минеральной водой, сидели трое мужчин в костюмах, с галстуками трех разных цветов. Фабиан сразу же узнал генерального директора Андерса Фурхаге – пока тот вставал, чтобы поприветствовать их, дверь за ними мягко закрылась.

– Как хорошо, что вы смогли сразу же прийти. Я уверен, вы поняли, что все, что будет сказано на этой встрече, носит строго конфиденциальный характер. – Фабиан и Эдельман кивнули и сели.

– Давайте перейдем прямо к делу, – сказал Андерс Фурхаге, посмотрев им в глаза. – Тут возникла одна, так сказать, критическая ситуация. Впрочем, на поверку она может оказаться незначительным пустячком.

Фабиан бросил взгляд на Эдельмана, который явно был в таком же недоумении, что и он сам.

– Мельвин Стенберг отвечает за личную охрану и может рассказать больше, – продолжил Фурхаге и кивнул в сторону мужчины в синем галстуке.

– Сегодня в 15:24, примерно через час после окончания депутатских дебатов в здании Риксдага, Карл-Эрик Гримос выходил из Депутатского здания через левое фойе, у выхода из которого его ждала машина. По словам нашего водителя, Гримос из здания так и не вышел, и с тех пор его не видели.

– Подождите, вы хотите сказать, что исчез сам министр юстиции? – спросил Эдельман.

Стенберг поправил галстук и коротко кивнул.

– Мы осмотрели кварталы вокруг зданий канцелярии и правительственного здания Русенбад, а также связались с его семьей и начальником штаба министерства юстиции, – сказал мужчина в зеленом галстуке. – Но на данный момент никто ничего не знает.

Наступила тишина, словно всем – даже трем галстукам – требовалось время, чтобы осознать тот факт, что один из самых высокопоставленных министров страны, в конечном итоге отвечающий за их деятельность, бесследно исчез.

– И ты называешь это пустяком? – Эдельман покачал головой.

– Херман, я говорил совсем не это, – Фурхаге улыбнулся Эдельману. – Давайте не будем цепляться за слова. Я сказал, и тебе это также прекрасно известно, что в настоящее время мы не знаем…

– Он же исчез, черт возьми! Сколько еще политиков в этой стране должны отдать жизнь, чтобы мы очнулись? Разве Гримоса не охраняют двадцать четыре часа в сутки?

Фурхаге повернулся к синему галстуку. Тот откашлялся.

– Все упирается в ресурсы и приоритеты. Согласно проведенной нами оценке риска, он не подвергался угрозе, находясь внутри одного из зданий Риксдага.

«Зато сейчас мы сидим и беседуем в безопасном для прослушивания кубе», – подумал Фабиан, пока Фурхаге подал зеленому галстуку знак нажать на кнопки панели управления, выдвинутой из стола.

На одну из стен опустился экран.

– Эти кадры сняты камерой наружного наблюдения у того самого выхода, – сказал он, включив проектор.

На видео длиной не больше минуты Карл-Эрик Гримос шел к двойным безопасным стеклянным дверям, держа в левой руке портфель-дипломат. У дверей он приложил пропуск к считывающему устройству, отодвинул сначала одну дверь, потом другую и вышел в снежную вьюгу.

Фабиан узнал одежду министра по снимкам в газетах. Зимнее пальто с большим черным меховым воротником и приметная шляпа, которые вместе стали его фирменным знаком. В левом нижнем углу указано время – действительно 15:24.

Проектор погас, и экран бесшумно ушел в потолок.

– И у выхода стояла одна из ваших машин и ждала, чтобы его забрать, – сказал Фабиан. Все это казалось ему практически непостижимым.

Зеленый галстук кивнул.

– Могу добавить, что шел очень сильный снег, и водитель не полностью видел дорогу до входа.

– А когда он вошел в здание?

– Если вы о Гримосе, то в 11:43 через главный вход в левом здании Риксдага, – сказал зеленый галстук, явно довольный тем, что сумел дать такой быстрый и точный ответ.

– В 11:38 он вышел из Русенбада и быстрым шагом прогулялся по улице Стремгатан, но дальше пошел не по мосту Риксбрун, а в обход через мост Васабрун и набережную Кансликайен. С личной охраной, – сказал синий галстук.

– А когда начались депутатские дебаты? Около двенадцати?

– Нет, только в половине первого, но Гримос славится своей пунктуальностью.

– К какому часу была заказана машина, которая его ждала?

– К 15 часам, – ответил синий галстук и сделал глоток воды.

– Значит, несмотря на то что он никогда не опаздывает, он выходит из Депутатского здания только в 15:24.

Мужчины в галстуках переглянулись, после чего Андерс Фурхаге откашлялся.

– Позвольте мне кое-что уточнить. Вы здесь не для того, чтобы вам передали расследование. Наоборот. Вас пригласили сюда только с целью проинформировать. Иными словами: пока мы не узнаем, что за этим стоит преступление, следствие будем вести мы.

– А что это, если не преступление? – спросил Эдельман, потянув себя за бороду.

– Дело в том, что пока никаких признаков преступления нет, и, как правильно… Извините, как вас зовут? – Фурхаге повернулся к Фабиану.

– Фабиан Риск.

– Да, как правильно заметил Риск, есть целый ряд вопросов без ответов. Как раз сейчас мы вплотную занимаемся тем, чтобы получить ответы. По-моему, делать какие-либо выводы уже сейчас бессмысленно. Разумеется, мы постоянно будем держать вас в курсе дела.

– Вот как? Сегодня с половины четвертого вы закрыли рот на замок и информируете нас только сейчас. И это вы называете постоянно держать в курсе?

– Позвольте мне сформулировать это так: на данный момент у нас нет ни тела, ни явной угрозы. Нет никаких признаков того, что это террористический акт или тому подобное. Зато кое-кто говорит, что последнее время он казался загнанным и растерянным. Значит, он исчез по собственной доброй воле и только хочет, чтобы его оставили в покое.

Эдельман фыркнул.

– А ты не думал о том, что ваш так называемый анализ уровня угрозы ни к черту не годится, и теперь вы пытаетесь сделать только одно: выиграть время, чтобы замести следы вашего поражения?

– Херман, предлагаю вести себя в рамках приличия, – сказал Фурхаге, который, похоже, просто отмахнулся от наскоков Эдельмана. – Никто не пытается замести следы. Тогда бы мы здесь не сидели. Так ведь? Мы преследуем точно такую же цель, что и вы. Выяснить, что произошло. Конечно, вполне возможно, что мы ошиблись с оценкой угрозы. Но независимо от этого следствием занимаемся мы, пока не окажется, что преступление действительно совершено. И хочу подчеркнуть: у нас нет намерения утаивать от вас информацию о ходе дела. Речь идет только о том, чтобы использовать преимущества работы без огласки. Мы оба знаем, как это устроено, Херман. В ту самую секунду, как вы запустите свои механизмы, об этом напишут все газеты, и нам с тобой ничего не останется, кроме как целыми днями давать пресс-конференции.

– А если я на это не пойду?

– Пойдешь. И чтобы у тебя зазря не болела голова, я уже уладил все с Кримсоном.

Фабиан наблюдал за Эдельманом, который сидел молча и с каменным лицом. Только что у него выбили почву из-под ног и сбросили его со счетов. Без его ведома Фурхаге уже связался с начальником Главного полицейского управления и получил разрешение не подпускать Государственную криминальную полицию к следствию. Судя по всему, их вызвали сюда сообщить информацию по приказу Кримсона. Что можно сравнить только с ударом ножом в спину.

Но его начальник сидел здесь и терял время, совершенно не давая понять, что он думает. Вместо этого он спокойно достал и открыл свой портсигар одной рукой, другой вынимая зажигалку. Не успели все и глазом моргнуть, как сигарилла загорелась злым красным огоньком. Ни Фурхаге, ни галстуки ничего не сказали, и только после двух длинных затяжек Эдельман загасил окурок в стакане.

– Тогда я думаю, что на сегодня все. С нетерпением буду ждать от вас сведений о развитии событий.

– Разумеется, – Фурхаге протянул руку. – Я тебя очень высоко ценю. Ты это знаешь.

Эдельман проигнорировал протянутую руку и перевел глаза на Фабиана, который встал и вышел из куба, пообещав самому себе никогда не соглашаться на предложение стать начальником.

Идя к выходу по лабиринтам коридоров, Эдельман так же молчал, как и на пути сюда. Объяснялось ли его молчание тем, что он боялся прослушки, или просто-напросто он слишком сильно рассердился, чтобы говорить, сказать было невозможно. Фабиан тоже молчал, хотя у него было полно вопросов.

И только когда они снова вышли в снежное ненастье на улицу Польхемсгатан, Эдельман предложил сесть в машину Фабиана, хотя за ним уже приехало такси. Они перешли на другую сторону улицы. Фабиан отпер машину, сел и завел двигатель, чтобы согреть салон. Эдельман сел на пассажирское сиденье, уставившись в занесенное снегом лобовое стекло.

– Не знаю, известно ли тебе, что Гримос… – Эдельман сделал глубокий вдох, – …мой старый хороший друг, которого я по-прежнему люблю.

Фабиан кивнул. Задолго до того, как он пришел в Государственную криминальную полицию, Гримос был начальником Эдельмана. Потом он ушел из полиции и целиком посвятил себя политике. Никто в отделе не сомневался, что эти двое хорошо сотрудничали. Эдельман никогда не упускал случая рассказать, как они с Гримосом действовали в свое время. Но то, что они до сих пор поддерживают отношения, явилось полной неожиданностью.

– У тебя есть хоть малейшее представление о том, что произошло? – спросил Фабиан.

Эдельман покачал головой.

– Но я предполагаю худшее… Поэтому крайне важно выяснить как можно больше, пока Полиция безопасности не слишком сильно увлеклась зачистками.

– Получается, ты думаешь, что это они…

– Я ничего не думаю… Меньше всего я доверяю Фурхаге.

– Ты хочешь сказать, что мы начнем расследование, хотя Бертиль Кримсон…

– Не мы, а ты, – отрезал Эдельман и повернулся к Фабиану. – Позволь мне выразиться предельно ясно. В нашем отделе нет никого, кто даже приблизительно обладает теми качествами, которые требуются. Мы с тобой оба это знаем.

– Но как я смогу начать собственное расследование, когда Бертиль Кримсон четко…

– Не будем называть это расследованием. Я просто хочу сказать, что… Если мы не докопаемся до истины, тогда кто? Полиция безопасности?

Фабиан не мог не кивнуть. У Эдельмана определенно была цель.

– Только старайся никому не попадаться на глаза, и пока мы не узнаем больше, никому ничего не докладывай, кроме меня. – Эдельман вышел из машины и так хлопнул дверью, что со стекол слетел почти весь снег. Фабиан включил дворники, которые убрали остатки снега, и выехал на улицу.

Он попытался сосредоточиться на дороге, но мысли жили своей собственной жизнью в попытках понять, что же произошло на самом деле, так что ему, в конце концов, пришлось заехать на парковку рядом с улицей Норр Меларстранд, остановиться там, опустить стекла и наполнить легкие холодным ночным воздухом.

Мало того, что министр юстиции исчез при мистических обстоятельствах. Эдельман к тому же выбрал его, Фабиана, для ведения тайного расследования. И чем больше он думал, тем яснее становилось.

С чего он начнет.

И к кому обратится.

4

Малин Ренберг больше всего на свете хотелось выпить бокал вина. Красное насыщенное вино «Зинфандель» во всех отношениях достойно говяжьей вырезки на ее тарелке. Дома, в Стокгольме, она без труда полностью исключила алкоголь, как только забеременела. Тяга исчезла сама собой. Другое дело в датской столице, которая, напротив, довела эту тягу до максимума. А может, виновата Дуня Хоугор, ее новое контактное лицо в криминальном отделе в Копенгагене, которая, похоже, запросто может махнуть в одиночку целую бутылку.

Они нашли друг друга уже спустя несколько часов после начала двухдневного семинара, где собрались следователи по убийствам со всей Европы для обсуждения транснационального сотрудничества, и сразу же решили контактировать напрямую. Знакомство оказалось настолько приятным, что Малин предложила пойти вместе в ресторан.

Теперь они сидели в ресторане «Барокко» в районе Нюхавн, и Малин начинала понимать, почему датские дети позже всех детей на свете учатся говорить. Уже после первого бокала вина Дуня Хоугор перешла с надежного английского на датский, понимать который становилось все труднее по мере возлияния. Сперва Малин перебивала Дуню и переспрашивала, как только ей что-то становилось непонятным, но вскоре она стала с улыбкой кивать, пытаясь уловить общий смысл.

Но сейчас она не понимала даже этого. Все слова словно слились воедино в нечто нечленораздельное, и она не раз ловила себя на том, что думает совсем о другом. О том, как она завидует датчанке, которая не беременна и может пить сколько угодно вина. Не говоря уже о том, как она завидует ярко-красным джинсам и ее телу, на котором все располагается именно там, где положено.

Малин ненавидела свое тело, из-за которого ей теперь приходилось одеваться в безобразную одежду больших размеров, и не задумываясь поменялась бы с кем угодно. Она поправилась на двадцать пять килограммов, а ведь еще оставалось больше двух месяцев.

Два-адских-проклятых-чертовых-гребаных-месяца.

Даже если хорошо постараться, на ней не найти ни одного места, которое бы не было раздуто, не болело или просто было без опрелостей. Словно она целиком превратилась в одно большое липкое минное поле хворей и недугов, которое когда угодно может взорваться по-настоящему сильной болью. Взять хотя бы живот, который она каждое утро и каждый вечер мазала таким дорогим кремом, что сочла нужным скрыть от Андерса его стоимость, и на котором все равно было столько растяжек, что она чувствовала себя сбитым на дороге животным.

– Ты совершенно уверена, что не хочешь выпить немного вина?

Малин очнулась.

– Извини? Правильно ли я поняла?

– Немного вина, – Дуня Хоугор попыталась сказать это по-шведски, одновременно поднимая бутылку.

– Спасибо, не надо. Понимаешь, я пообещала себе во время беременности не брать в рот ни капли.

– Понятно. Но почему? – Дуня, похоже, действительно была в недоумении, и Малин подумала, что попала не в соседнюю страну, а на другую планету.

– Ну… Это же плохо для плода. Алкоголь проникает прямо через плаценту и…

– Знаешь, вот это все – типично шведские штучки.

– Что?

– У вас так много правил и запретов, и вы такие до черта запуганные. Говорю начистоту. Что станет от одного маленького бокала вина?

Малин пришлось сделать глубокий вдох, чтобы не дать волю своему раздражению.

– Не знаю, может быть, эта информация еще не дошла до Дании, но существует целый ряд исследований, которые показывают, что если мать употребляет алкоголь, плод развивается хуже, и увеличивается риск cиндрома дефицита внимания и гиперактивности. К тому же…

– Нет, это совсем не так. – Дуня отпила глоток вина и посмотрела Малин в глаза. – У нас в Дании тоже проводили исследование на выборке в несколько тысяч пятилетних детей и не смогли зафиксировать никакой разницы между детьми, чьи матери выпивали по две рюмки в день, и детьми, чьи матери полностью отказались от алкоголя.

– Неужели? Как странно! Но с другой стороны, эти исследования могут показать все что угодно. Смысл в том, что…

– Знаешь, что я думаю? Знаешь? – Дуня подняла указательный палец. – Я думаю, что если ты выпьешь маленький бокал вина, ты рискуешь только тем, что у детей будет веселая мать.

– Что значит «веселая»? Разве я не веселая? – Малин почувствовала, как раздражение взяло верх.

– Хорошо, Малин. Ты уж меня извини, я немного пьяная. Но я просто-напросто вынуждена тебе кое-что сказать.

– Валяй. Я слушаю, – сказала Малин и вдруг заметила, что понимает каждое слово.

Дуня посмотрела Малин в глаза:

– К сожалению, вид у тебя не радостный.

Малин не знала, что ей говорить и как реагировать. Ей следовало бы обидеться и уйти, сказать своей новой датской подруге, что она может катиться к черту со своей чушью во славу алкоголя, и найти другое контактное лицо в Стокгольме. Если бы Андерс произнес хоть слово, напоминающее критику, она не задумываясь взяла бы секатор и отрезала ему причинное место.

Но по какой-то непонятной причине она ни капельки не рассердилась. Наоборот.

– О’кей… – Она допила минеральную воду из бокала. – Тогда налей мне вина, черт возьми. – Она протянула Дуне пустой бокал, и Дуня, смеясь, наполнила его, одновременно знаками попросив официанта принести им еще бутылку.

Они подняли свои бокалы и чокнулись. Малин пригубила вино, и по телу разлилась волна блаженства.

– О боже, как хорошо. – Она отпила еще. – Но одну вещь ты поняла с точностью наоборот. И не только ты, но и все датчане. В Швеции не больше запретов, чем в Дании. Напротив. – Она сделала еще глоток. – Здесь, например, нельзя жить в дачном домике сколько тебе захочется. «Кан-Янг», обычная пищевая добавка, тут полностью запрещен, а магазины не могут работать по воскресеньям. Знаешь, «опекунское государство»…

– Ладно, ладно. Я поняла твою мысль. Но…

– И мое любимое. Ты знала, что датские строители по закону вынуждены применять блеск для губ с солнцезащитным фактором, если они работают на открытом воздухе?

– Это шутка.

– Нет! Это правда!

Они рассмеялись, и Малин опять подняла свой бокал.

– Твое здоровье!

– Знаешь, я тебе очень завидую.

– Завидуешь? Если ты о моей беременности, то я с удовольствием с тобой поменяюсь.

– Почему? Разве это не прекрасно?

– Что прекрасного в том, что ты ходишь как жирная утка и у тебя все болит? Пойми меня правильно. Я совсем не против иметь детей. Правда. А в том, что это близнецы, я вижу только большой плюс. Детей двое, а время, когда они маленькие, – одно. Но беременность… Если уж совсем честно, с каждым днем я ненавижу ее все сильнее и сильнее.

– Правда? Не может быть.

– Ты ведь сама сказала, что у меня не очень радостный вид. По-твоему, с чем это связано, если не с… – Малин показала одной рукой на свой живот, взяв другой бокал с вином. – Первые недели мы с моим мужем Андерсом шутили, что он должен что-то выбрать – беременность, роды или кормление. Теперь это уже не шутка. Если он скоро не возьмет все на себя, ничего не будет. Вот тебе добрый совет: никогда не подвергай свое, не побоюсь этого слова, потрясающее тело такому.

– Нет, мне это пока не угрожает.

– Ты что, одна?

– Нет, но мы с моим любимым слишком мало трахаемся.

– Трахаетесь? – Малин проиллюстрировала, введя палец одной руки в кольцо между большим и указательным пальцами другой.

Дуня кивнула.

– Мы об этом говорили, и даже пробовали составить расписание, чтобы, по крайней мере, заниматься этим раз в неделю, только ни черта не помогает.

– Ты его любишь?

– Карстена? Конечно, люблю. Летом мы поженимся и планируем после этого переехать в Силькеборг.

– Силькеборг? Это ведь в Ютландии? Извини, но что вы там будете делать?

– Карстен возглавит аудиторскую фирму своего отца.

– А ты что будешь делать? У тебя же здесь карьера.

– Да, но… Я же все равно не стану работать полный рабочий день, пока у меня будут маленькие дети.

– Дуня, а теперь послушай меня. – Малин наполнила их бокалы.

– Смотри, не переусердствуй.

– Теперь говорю я, – сказала Малин. – Я никогда никому этого не говорила и, возможно, никогда потом не скажу. Но… Послушай. Ты не должна иметь детей. Во всяком случае, не от этого Карстена или как там его.

– Почему ты это говоришь? – Дуня отставила бокал.

– Если рядом с тобой лежит такое тело, как у тебя, надо быть очень специфическим человеком, чтобы мало «трахаться», позволь мне эту откровенность.

– Откровенность?

– Вот что: или Карстен законченный гомосексуалист, или он тебя не любит. И тогда вопрос: любишь ли ты его?

– Ясно, что мы любим друг друга. Что, черт возьми, дает тебе право приехать сюда и…

– Я говорю только то, что вижу.

– И что ты видишь?

– Я вижу женщину, которая… которая… Да все говорит само за себя. Весь план с этим Карстеном кажется совершенно… – Малин замолчала, внезапно поняв, что идет по тонкому льду. Она отставила бокал и закрыла рот рукой. – Боже мой, извини. – Она далеко не в первый раз просто болтала и сказала именно то, что думала. Но первый раз это случилось с человеком, которого она едва знает. – Извини… Прости. Беру все свои слова обратно. Я совсем не хотела влезать и… Боже, как глупо. Не знаю, что на меня нашло.

– Может быть, хорошего понемножку?

– Наверное. К тому же с моими гормонами не шутят. Самое лучшее – держаться на расстоянии, что бы я сама с удовольствием сделала.

Дуня рассмеялась и подняла свой бокал.

5

Под звуки сингла «Black Mirror» канадской инди-рок группы Arcade Fire Фабиан Риск смотрел на залив Риддарфьерден, в котором отражался свет тысяч освещенных окон на возвышенностях южной части города. Его поразила красота этого зрелища. От воды шел пар, манящий и в то же время обманчивый – словно было тепло.

Un! Deux! Trois! Dis: Miroir Noir![51]

Хотя на самом деле еще несколько часов, и залив покроется льдом.

Он сделал тише и стал искать ее номер. Она подошла через два гудка.

– Привет, сколько лет, сколько зим.

– Да, скоро будет два года, как ты от нас ушла. Извини, если звоню слишком поздно, – на всякий случай сказал он, хотя голос у нее был вовсе не сонный.

– Ничего страшного. Время еще детское, ведь ты меня знаешь.

– Откуда мне знать, может быть, ты остепенилась, завела семью и стала жаворонком.

На другом конце трубки послышался ее смех. Для Нивы Экеньельм классическая семейная жизнь была такой же невероятной, как жизнь на Луне. В течение шести лет они были коллегами в Государственной криминальной полиции, где она работала следователем в области информационных технологий, или научным фантастом, как они это называли. То, что Нива оставалась на работе, когда все остальные уходили, работала до глубокой ночи и уходила домой только на следующее утро, когда сотрудники начинали приходить на работу, было скорее правилом, чем исключением.

Несколько раз Фабиан составлял ей компанию и проводил ночь в отделе. Чаще всего потому, что расследовал дело, которое не давало ему спать, но иногда он просто пользовался случаем и разгребал завалы на своем письменном столе.

Каждый раз Соня так сильно ревновала, что это грозило подорвать их отношения. В каком-то смысле он мог ее понять. Нива обладала обаянием и внешностью много выше среднего. К тому же она вела себя определенным образом. Вначале он считал, что так она ведет себя со всеми мужчинами. Но вскоре до него дошло, что она с ним флиртует. Хотя он дал понять, что не заинтересован, она продолжала свои намеки и все меньше скрывала свои намерения.

Но в этот раз он преследовал свой интерес.

– Фабиан, что я могу для тебя сделать? Ты же не развелся?

– Нет, до этого пока не дошло, – Фабиан сразу же пожалел о своих словах и попытался спасти ситуацию, рассмеявшись. – Шутки в сторону, мне нужна твоя помощь в деле, которое должно остаться между нами.

– Это может подождать до завтра?

– Лучше не надо.

Он зацепился взглядом за Мюнхенскую пивоварню по другую сторону залива Риддарфьерден и стал считать зажженные окна, слыша, как Нива ходит взад-вперед на высоких каблуках по скрипучему паркету.

– Ладно, выкладывай.

6

Сколько она себя помнила, Карен Нойман боялась темноты. В детстве она верила, что под кроватью или за занавеской прячутся чудовища, и поэтому всегда спала с включенным светом. Родители считали это вполне естественным в ее возрасте и не сомневались, что с годами это пройдет. Но проблема только усугублялась, и, будучи подростком, Карен страдала такой тяжелой бессонницей, что ей приходилось принимать снотворное.

Теперь она больше не верила в чудовищ под кроватью, но боязнь темноты по-прежнему не ослабляла свою хватку, и она совсем не могла спать без снотворного. Ситуация явно осложнялась тем, что датская зима только-только начиналась, и с каждым днем становилось все темнее и темнее.

В довершение всего, они жили в старом фахверковом доме. Конечно, дом очень красивый и из окон открывается потрясающий вид на Эресунн. Во всяком случае, все так говорили. Но сама Карен никогда не могла по-настоящему этим насладиться: ведь как ни крути, их ближайшим соседом было не море, а темнота.

Длительное лечение и наружное освещение, в которое Аксель вложил целое состояние, несколько ослабили давление в груди. Но оно далеко не прошло, хотя она и научилась быть дома одна, когда он вел свое вечернее телевизионное шоу на канале TV2 три раза в неделю. Тогда в доме зажигались все лампы. Она настаивала на этом, несмотря на протесты Акселя в связи с большими расходами на электричество.

Именно в этот вечер давление в груди было сильнее. Еще когда она пришла домой с йоги в самом начале десятого, ей показалось, что что-то висит в воздухе. Первое, что она заметила, – спортивная машина, припаркованная немного поодаль на улице Гаммель Страндвей. Сама по себе припаркованная машина не такая уж редкость. Наоборот, люди обычно оставляли машины именно там, чтобы прогуляться вдоль берега. Но не в зимнее время. Самое необычное, что машина со шведскими номерными знаками доехала аж до Тибберупа, хотя он и находится в паре километров от музея современного искусства «Луизиана».

И тем не менее, машина стояла здесь.

Спустя несколько часов после наступления темноты.

Точно так, как они договорились с врачом, Карен попыталась побороть искушение поддаться страху и спокойным шагом продолжала идти к дому по саду. Но когда освещение в саду так и не включилось, хотя она прыгала и махала руками перед детектором движения, она растерялась и почувствовала себя беспомощной. Пульс бился в два раза быстрее.

В доме, во всяком случае, был свет, и с помощью пульта она зажгла все лампы. После этого прошла на кухню и согрела большую чашку воды с выжатым лимоном, щепоткой гималайской соли и медом, чтобы восстановить баланс обмена веществ после сеанса бикрам-йоги. Возможно, вырубился автомат, подумала она, ощутив, как к ней возвращается спокойствие.

«Наверняка ничего не произошло», – повторяла Карен мысленно на пути в гостиную, где взяла с придиванного столика планшет и нашла Лису Нильссон, чей голос почему-то всегда успокаивал ее. Музыка лилась из скрытых динамиков на потолке, и она вспомнила, как Акселю пришлось убеждать ее в преимуществе вот так слушать музыку вместо того, чтобы ставить CD-диск. Сейчас она не представляла, как жить без возможности одним щелчком перенести музыку с собой в ванную комнату, где она приготовила себе теплую ванну.

Она сняла форму для йоги, собрала волосы наверх, опустилась в джакузи, и струи воды стали массировать ее тело. От наслаждения она закрыла глаза. «Наверняка ничего не произошло», – повторила она про себя и стала подпевать Himlen runt hörnet[52], изо всех сил стараясь выговаривать слова по-шведски.

Аксель предупредил ее, что, скорее всего, переночует в квартире в Вестербро[53] и приедет домой только завтра к завтраку, потому что гости сегодняшней вечерней программы наверняка захотят пропустить пару стаканчиков после эфира. Ничего страшного, она легко найдет чем заняться. После ванны она добавит во вчерашний салат с курицей киноа, сядет перед телевизором и проглотит столько серий американского сериала «Безумцы», сколько сможет, хотя она знает, что Аксель надеется, что она смотрит его программу.

Но как только смолк голос Лисы Нильссон, к ней опять подкралась неуверенность. Ей послышалось? Или в холле действительно закрылась дверь? Это же не может быть Аксель? Передача еще даже не началась. Карен нажала на сенсорный пульт, убрав звук массажных струй, и потянулась через край ванны к планшету, чтобы поставить музыку на паузу до начала следующей песни. Но рука была влажной, и вскоре Лиса опять запела «Никогда, никогда, никогда».

В голове Карен кружились мысли. Что ей делать: запереться в ванной комнате или решиться выйти и посмотреть, действительно ли в доме кто-то есть? Она вылезла из ванны и вытерла руки, чтобы выключить музыку. Тишина наступила так внезапно, что она вздрогнула. Все ее тело напряглось, как пружина, и она снова почувствовала себя пятилетней девочкой.

Ей пять лет, и у нее под кроватью спряталось чудовище.

Она крадучись подошла к двери и приложила к ней ухо, но услышала только собственное дыхание. Хотя ей не хватало смелости, она повернула ручку и приоткрыла дверь. Дверь сильно заскрипела, и она ощутила звук всем нутром. Она так часто набрасывалась на Акселя из-за этой двери, что это стало у них дежурной шуткой.

Может быть, это все-таки Аксель? Может быть, по какой-то причине передачу отменили? Она высунула голову и позвала его. Но ответа не последовало, что вполне естественно. Ведь она дома одна.

Или все-таки не одна?

Она снова крикнула, на этот раз по-настоящему громко, но ей опять ответила удушающая тишина. Значит, звук двери раздался только в ее голове. В ее живом воображении, как всегда говорил ее отец.

Она покачала головой и решила снова сесть в ванну. Но едва погрузившись в воду, сразу же передумала, вылезла и вытерлась. Потом тщательно намазала все тело маслом, особенно участок вокруг шрама, и как всегда, когда она стояла перед зеркалом, почувствовала угрызения совести, хотя прошло уже больше десяти лет.

К тому же, похоже, чувствительность там и не думает восстанавливаться. Участок был затвердевшим и онемевшим, и если она проводила пальцами по этому месту, она ничего не ощущала. Но она не жаловалась. За все надо платить.

Она натянула на себя японский шелковый халат, вышла из ванной, насвистывая Himlen runt hörnet, и пошла на кухню. Как обычно, в холле было страшно холодно, и она решила надавить на Акселя, чтобы он согласился и здесь сделать полы с подогревом. Но на этот раз было холоднее обычного. Карен остановилась на ходу и повернулась к приоткрытой входной двери. Разве она не закрыла дверь как следует? Она всегда запирала за собой, даже среди бела дня.

Вообще-то, ей было страшно с момента прихода домой. Сначала припаркованная машина, а потом освещение в саду, которое не сработало. «Наверняка это мое упущение», – подумала она и закрыла дверь. На всякий случай проверила, заперто ли, а потом пошла на кухню, положила салат в тарелку и налила бутылку газированной воды. Поставив еду на поднос, она направилась в гостиную, тишину которой нарушил пронзительный звонок телефона.

Она отставила поднос и подошла к телефону. Но вместо того чтобы ответить, уставилась на него, словно силой мысли могла заставить его замолчать. Но телефон отказывался подчиняться.

В конце концов, она набралась мужества и подняла трубку.

– Да, алле?

– Почему ты не отвечаешь?

– Аксель? Это ты?

– Да, а ты что подумала? Я пытался дозвониться тебе на мобильный много-много раз, но…

– Мобильный? – только сейчас она поняла, что понятия не имеет, куда она его положила.

– Просто хотел узнать, все ли в порядке, и не возражаешь ли ты, чтобы я ночевал в городе.

– Ты действительно должен?

– Но любимая… Ты же сама все знаешь. Некоторые гости прямо-таки требуют, чтобы мы где-нибудь посидели после передачи, и Каспер один из них.

Она опять услышала какие-то звуки из холла. Но теперь это были не удары дверью, а что-то совсем другое. Что-то катилось. Или просто на улице воет ветер?

– Извини, я не расслышала. Что ты сказал?

– Ничего важного. Иди ложись, а утром я приеду домой и привезу тебе свежий хлеб.

– Нет, я хочу, чтобы ты приехал домой… Пожалуйста, поезжай домой прямо сейчас.

– Сейчас? Как ты себе это представляешь? Передача начинается через восемь минут.

– Я знаю, но… Как будто что-то… Или кто-то? Не знаю. Ты не можешь приехать домой? Пожалуйста, прошу тебя.

– Любимая, и не сосчитать, сколько раз мы с тобой через все это проходили. Конечно, темнота – вещь неприятная. Все так считают. Но под кроватью нет никаких чудовищ, я обещаю. Их там никогда не было и никогда не будет. Ладно? Любимая… Включи телевизор, и я буду почти дома.

– Хорошо.

– Я заканчиваю. Люблю тебя. Завтра увидимся.

В трубке щелкнуло, и Карен, отложив со вздохом телефон, вышла в холл и огляделась. Но ничего особенного не увидела. Пока не посмотрела на пол, на котором заметила прозрачную защитную пленку, раскатанную в холле от входной двери до коридора за углом.

– Эй! – закричала она и, не получив никакого ответа, свернула за угол и пошла по коридору, также покрытому пленкой. – Извините!

В доме стояла тишина. Было только слышно, как пленка шуршит под ее ногами. Карен удивлялась самой себе, почему она не бежит в прямо противоположную сторону, но она словно дошла до предела – устала бояться и избегать всего, что вызывало малейший дискомфорт. Сейчас она скорее злилась, чем боялась. Каким бы ни было чудовище, она подойдет к нему и посмотрит ему в глаза.

«Не бойся смотреть в глаза собственному страху», – как обычно говорил ей врач.

Пленка вела дальше, в их спальню. Там она остановилась и огляделась. Но то, что предстало перед ее глазами, ничего не прояснило. Пленка, на которой она стояла, лежала на ковровом покрытии и даже на краю их двуспальной кровати.

– Эй, кто здесь? Выходи! Выходи, если не трусишь! Выходи и посмотри мне в глаза! – Она подождала и почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. – Я так и думала! Когда доходит до дела, это ты боишься!

Карен подождала еще, но ничего не увидела. Ничего, кроме защитной полиэтиленовой пленки на кровати и под ногами. Но зато она услышала – наискось за ее спиной раздалось какое-то шипение. Повернувшись кругом, она попыталась понять, откуда исходит звук, и заметила, что сквозь щель между дверями гардероба просачивается белый дым. Ей даже не пришло в голову бежать. Словно у нее не было выбора, она подошла к гардеробу, чтобы выяснить, в чем дело.

Как только открылась дверь, она поняла, что все время была права.

Все ее органы чувств. Ее интуиция. Тревога и наихудшие опасения.

Все было обоснованно.

Из гардероба вышел человек, одетый в грубую темную одежду и бутсы. Лицо скрывал противогаз.

– Кто ты и что ты здесь делаешь? – Карен заплакала и почувствовала, что сейчас упадет. – Отвечай. Пожалуйста, отвечай… Что ты хочешь? Почему ты здесь?

Но посетитель не ответил ни на один вопрос.

Раздавалось только шипение – это он дышал в противогаз.

Карен никогда больше не придется бояться.

7

Фабиан Риск, держа обеими руками руль, ехал из Стокгольма сквозь снежное ненастье, которое все усиливалось, и пытался избавиться от неприятного чувства, что ввязывается в историю, масштабы которой он даже не представляет. Чувства, что ему лучше отказаться от задания и повернуть обратно домой, к своим детям.

Но от такого задания просто так не отделаться. Эдельман поручил дело именно ему, и он достаточно хорошо себя знал и понимал, что не будет придавать значения предчувствиям. Министр юстиции бесследно исчез во второй половине дня, и Фабиан, как и Эдельман, нисколько не разделял надежд Полиции безопасности на то, что министр исчез по собственной воле и скоро вновь объявится.

Что-то определенно случилось.

Вставив в ухо наушник, он позвонил домой, но услышал только свой собственный голос, попросивший его оставить сообщение после звукового сигнала. Он оставил сообщение Матильде и Теодору, сказав, что вернется домой немного позже, чем собирался, и что они должны лечь спать. Что они, должно быть, и сделали – ведь уже больше половины двенадцатого, подумал он и вставил в CD-плеер альбом The Pearl Гарольда Бадда и Брайана Ино.

The Pearl был далеко не самым его любимым альбомом, но этот диск он купил одним из первых, и этому альбому всегда находилось место в его коллекции – как и большинству композиций, к которым приложил руку Ино, – а на данном этапе он нравился ему больше, чем когда-либо.

Фабиан ехал по мосту Дроттнинхольмсбрун под чарующие звуки пианино, которые заполнили салон так, что снежинки за стеклом стали казаться ему симпатичными кулисами в частном театре, а не реальной непогодой.

Он поехал дальше прямо по шоссе Экеревеген до шоссе Рербювеген, где свернул налево и примерно через пятьдесят метров остановился у особняка, рядом с которым было припарковано несколько машин. Одна из машин – красная «Мазда RX-8» – мигнула фарами дальнего света. Он припарковал свой автомобиль и поспешил сквозь вьюгу. Как только он сел на пассажирское сиденье, Нива включила коробку передач и, скользя, выехала на шоссе.

– Проклятая погода, – сказала она, так прибавив скорость, словно завтра не наступит никогда. – Кстати, привет.

– Здорово. Шикарная машина.

– В такую погоду это скорее корова на льду, а не машина. Твоя наверняка была бы гораздо лучше, но я не хочу привлекать к нам слишком много внимания.

– Ничего, что я втянул тебя во все это?

– Эх… Зачем тогда я здесь, а не в теплом ночном клубе Spy Bar?

– Разумеется, чтобы встретиться со мной, – ответил Фабиан с улыбкой.

Нива рассмеялась, повернула направо и остановилась у закрытых ворот с вывеской:

РАДИОТЕХНИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ВООРУЖЕННЫХ СИЛ

– Ты все шутишь, – сказала она и нажала на маленький пульт. Ворота открылись. – Но сегодня вечером мне уже назначили свидание, так что времени у нас в обрез, – продолжила она, сумев припарковаться и выйти из машины до того, как Фабиан успел ответить.

Они поспешили сквозь снег к входу в одно из неприметных зданий, и только теперь Фабиан обратил внимание на прическу, маленькую меховую куртку, высокие каблуки и короткую юбку с золотыми блестками. Нива действительно куда-то собирается после того, как они закончат. Сам он не мог вспомнить, когда последний раз выходил в свет. Особенно вечером в середине недели.

Нива приложила пропуск к считывающему устройству, набрала длинный код и раздвинула дверь. Фабиан кивком показал на табличку «Отдел поддержки деятельности» на двери перед ними.

– Разве ты не сидишь в отделе технического развития?

– Сижу, – сказала Нива и быстро пошла вниз по лестнице. – Но сейчас мы пойдем в обход.

Фабиан едва поспевал за Нивой, несмотря на ее каблуки. Его поразило, что снаружи здание является только вершиной айсберга. Спустившись на несколько этажей вниз, Нива опять приложила свой пропуск, открыла толстую железную дверь и исчезла в темноте. Фабиану ничего не оставалось, кроме как идти на стук каблуков по бетонному полу, пока не замигал ряд ламп дневного света, и стало понятно, что подземный коридор тянется дальше на сто метров. Еще одна тяжелая железная дверь и еще один лифт, и они оказались у «Отдела технического развития».

Этот отдел был поистине самым известным в Радиотехническом центре вооруженных сил и одновременно самым закрытым для общественности. В отличие от всех остальных подразделений Центра, этот отдел не нуждался в решении суда и по большей части мог беспрепятственно заниматься любой прослушкой, пока она подходила под определение «техническое развитие».

– Ну, ладно. Министр юстиции, говоришь? – Нива уже села за один из письменных столов в комнате без окон и стала зажигать экраны, закрывающие почти весь обзор. – У тебя случайно нет его мобильного телефона?

– А разве не поэтому мы здесь? – спросил Фабиан и сел на стул рядом с ней.

Она пожала плечами.

– Это ты мне позвонил, а не я тебе. – Она ввела ряд команд и принялась входить на разные серверы, как засветился ее мобильный.

– Привет… Извини, но я должна помочь старому товарищу с одним делом и немного задержусь… Конечно… Да, я обещаю… О’кей… Пока. – Она отложила телефон и ввела в мигающее поисковое поле «Карл-Эрик Гримос».

– Это тот, с кем у тебя свидание?

– М-м…

– Он расстроился?

– А кто сказал, что это он?

– Ой, извини. Я…

Нива одарила Фабиана улыбкой, которая вполне могла означать издевку. Наверняка так и есть, подумал он и кивнул на экран, теперь заполненный рядами имен.

– А сейчас ты где?

– В отделе личной охраны Полиции безопасности, – сказала Нива и перенесла в поисковое поле на соседнем экране защищенный мобильный номер министра. После чего нажала на поиск положения, и стало видно, как идет поиск. Еще на одном экране появилась увеличенная карта Стокгольма, и через несколько минут в воде у набережной Кансликайен возникла мигающая точка.

– Здесь его видели в последний раз?

Нива кивнула.

– Сегодня в 15:26.

Спустя две минуты после того, как он скрылся через фойе Депутатского здания. Значит, он пошел прямо сюда и избавился от мобильного или сам прыгнул в воду. Зачем ему было это делать? Есть значительно более удобные способы лишить себя жизни, чем прыгать в ледяную воду средь бела дня. Или он кого-то встретил по дороге?

– А можно посмотреть, говорил ли он с кем-то по телефону в это время?

Нива кивнула, и вскоре на одном из экранов появился график, отражающий мобильный трафик министра вплоть до 15:26.

– Он несколько раз говорил по телефону в первой половине дня, когда еще находился в Русенбаде.

– Ты видишь, с кем?

– Да. Но насколько я могу судить, ничего особенного. Хотя… Около девяти у него состоялся короткий разговор с Херманом Эдельманом.

– С Эдельманом? – переспросил Фабиан. Он не мог понять, почему его начальник ни словом об этом не обмолвился. – А с кем еще?

– Через тринадцать минут он позвонил в израильское посольство, но положил трубку до того, как ему ответили, а около половины десятого разговаривал с неким Мельвином Стенбергом из отдела личной охраны Полиции безопасности.

– Понятно, он решил прогуляться до здания Риксдага, так что наверняка звонил по этому поводу.

– Есть еще несколько разговоров с другими министрами и с начальником штаба министерства. Но ничего захватывающего дух.

– А эти разговоры где-то записаны?

Нива рассмеялась.

– Ты слишком много читал Оруэлла.

– Может быть, но сейчас мы говорим о министре юстиции, и именно его телефон должен представлять для вас большой интерес.

– Разумеется. Но даже у нас есть ограничения. Я могу распечатать список всех разговоров с указанием времени и абонентов. Может, на этом и закончим?

– Закончим? – спросил Фабиан, изучая график разговоров министра.

– Да. А что сказала бы Соня, если бы нас здесь занесло снегом? – Нива встала и подошла к заурчавшему принтеру. – Ведь ее так зовут, твою жену?

– Да. Но… – Фабиан осекся, поняв, что прямиком летит в западню. Несмотря на назначенное свидание, она была не прочь поиграть с ним. Словно учуяла, что их брак трещит по швам, и была готова в любую минуту вцепиться в него когтями.

– Что «но»? – она подошла к нему с улыбкой.

– А что это? – Фабиан повернулся к одному из экранов и показал на графике две маркировки с указанием времени. – Эти два разговора ведь состоялись после 15:26.

– Да, но на них не ответили.

– Значит, кто-то пытался дозвониться ему после того, как мобильный оказался в воде… Можно узнать кто?

Нива вздохнула и взглянула на часы. Улыбку как рукой сняло.

– Ради меня.

– Ты за это заплатишь. Так и знай. – Она посмотрела на него, села на стул и опять повернулась к клавиатуре. – У первого, позвонившего в 15:28, к сожалению, тайный номер.

– И ты ничего не сможешь выяснить?

– Могу, но не сейчас. На это нужно время.

– О’кей. А второй, в 15:35?

– Это номер… Стена Густавссона, и он… – Пальцы Нивы бегали по клавиатуре, словно она всегда только этим и занималась. Фабиана по-прежнему восхищали люди, которые могли печатать, не отрывая глаз от экрана. – Работает водителем в Русенбаде.

– Понятно… Наверное, он ждал Гримоса и не понимал, куда тот делся, – сказал Фабиан. – Кстати, что это значит? – он показал на графике маленькую маркировку и несколько цифр рядом с разговором.

– Это показывает, сколько времени была подключена линия. Возможно, Стен Густавссон положил трубку, как только заработал автоответчик.

– А вот аноним этого не сделал, – сказал Фабиан и всмотрелся в график. – Двадцать четыре секунды. Вполне достаточно, чтобы записать сообщение. А ты как думаешь? – он повернулся к Ниве, но та в ответ только пожала плечами. Но Фабиан не сдавался – он не сводил с нее глаз, пока тишина не стала слишком давящей.

– Ладно, – сказала Нива и покачала головой. – А теперь шутки в сторону.

– Конечно, – Фабиан взял распечатку списка телефонных разговоров, пока Нива продолжала работать. Через несколько минут она закончила и включила сообщение:

«Сейчас у Карла-Эрика Гримоса нет возможности ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение или лучше отправьте мейл».

«Привет, это я… – послышался женский голос. – Да, я знаю, что мне лучше не звонить на этот номер. Но я пыталась несколько раз на другой номер, но ты не отвечаешь, и даже если ты так не считаешь, у меня тоже есть жизнь. Не только у тебя. Так отвратительно…» Раздался щелчок, и разговор закончился.

Нива повернулась к Фабиану.

– Ты слышал то же, что и я?

Фабиан кивнул.

У Гримоса был еще один мобильный.

8

Несмотря на снег, Дуня Хоугор пробиралась по улице Готерсгаде в центре Копенгагена. Но вспомнив, как Карстен три года назад ехал домой на велосипеде после ночной попойки в Вестербро, она решила слезть с велосипеда и повезти его в руках.

Он чуть-чуть не рассчитал расстояние до тротуарного бордюра на улице Х. К. Эрстеда и через долю секунды грохнулся лицом на асфальт. Но вместо того, чтобы спокойно лежать и ждать помощи, встал и поехал на велосипеде дальше, будто ничего не случилось. И только на следующее утро обнаружил, что у него выбито несколько зубов, а лицо в определенных местах похоже на прокрученное через мясорубку мясо. С тех пор он не брал в рот спиртного.

В чем Дуню нельзя упрекнуть. Как и ее новое контактное лицо Малин Ренберг. Вопреки ожиданиям вечер затянулся, и, честно говоря, она уже давно так много не смеялась.

Вначале шведская сотрудница полиции была точно такой же правильной и скучной, как и большинство шведов, с которыми сталкивалась Дуня. Но после нескольких глотков вина ее словно подменили, и оказалось, что она очень остроумная, прямая и открытая. Дуня с легкостью представляла себе, как они в будущем поддерживают регулярный контакт и через пару лет даже могут стать по-настоящему хорошими подругами.

И все-таки ее что-то коробило и никак не давало покоя. Вообще-то, она точно знала, что это, но легче от этого не становилось. Малин пошла на нее как танк, утверждая, что Карстен ее не любит. Это можно объяснить тем, что шведка позволила себе немного выпить первый раз за полгода.

Дело в том, что она сама только об этом и думала, хотя была полностью уверена, что они с Карстеном словно созданы друг для друга. Конечно, у них есть проблемы. А у кого их нет? И как часто люди занимаются сексом? Если уж говорить честно. Нет, она никогда ни капельки не сомневалась в том, что они с Карстеном пара.

Во всяком случае, до сегодняшнего вечера.

А теперь она не знала, что ей думать. Одна мысль о том, что существует риск, пусть даже микроскопический, что Малин права, давалась ей с трудом. Может быть, потому, что у нее еще не выветрился хмель, подумала она, продолжая идти мимо станции Норрепорт, где усиливающаяся непогода забросала ее мокрыми снежинками.

Когда она вползла в квартиру на улице Блогордсгаде, 4, то была похожа на снежное чудовище из комикса «Тинтин в Тибете». По привычке она слишком легко оделась. Только бы опять не подцепить уретрит.

В гостиной горел свет, и из стерео раздавались звуки одной из самых любимых композиций Карстена. Что-то классическое, что она слышала минимум тысячу раз, но все равно никогда не могла вспомнить название произведения. Значит, он сидит и работает.

В обычных случаях она подходила к нему, здоровалась, а потом спрашивала, есть ли чай или не хочет ли он, чтобы она поставила чайник. Но только не сегодня вечером. Нет, этот вечер будет совсем другим, и она покажет этой беременной шведке, как на самом деле они с Карстеном влюблены друг в друга.

Поэтому она как можно тише прокралась в ванную и закрыла дверь, не запирая ее, чтобы ее не выдал скрежет старого замка.

Дуня встала под душ и включила воду. Намылившись и вымывшись, достала пену для бритья и бритву и стала обрабатывать зону бикини.

Она много раз собиралась это сделать и читала, что большинству мужчин это нравится. Но она никогда не осмеливалась довести дело до конца, и решила: сейчас или никогда. Закончив бритье, вытерлась, встала перед зеркалом на коврик и намазалась кремом с оливковым запахом, который Карстен привез ей из своей последней поездки в Стокгольм.

Сказалось ли тепло после принятия ванны, блуждающие мысли или прикосновения собственных рук, она не знала. Но, во всяком случае, она была полна желания, когда натянула на себя кимоно, вышла из ванной и пошла в гостиную, где Карстен сидел за письменным столом, уставившись в экран компьютера.

Он все еще не заметил, что она дома, и Дуня, пользуясь случаем, стала его рассматривать. Как всегда, он замечательно выглядел. Ни разу не переступив порог спортивного зала, он производил впечатление хорошо натренированного мужчины. Ей не нравились в нем только усы, которые он упрямо отращивал последний месяц. Усы ему не шли, и она не сомневалась в том, что на самом деле он того же мнения и не сбривает их лишь для того, чтобы дразнить ее.

– Привет, любимый, – сказала она, подходя к нему.

– Привет. Ты уже дома? – спросил Карстен, не отрывая взгляда от биржевого курса.

– М-м… Знаешь, что я делала?

– Да, ты ведь должна была ужинать с этой шведской полицейской. Где вы были?

– Я не об этом. Сейчас, после того, как пришла домой. – Дуня ждала реакцию. Но Карстена словно поглотили бесконечные таблицы с цифрами. – Я приняла душ, и теперь вся такая теплая и чистая. – Она начала массировать его плечи. – И подумала, не могли бы мы… Ну, ты знаешь, пока мы не слишком устали…

– Чай готов, если хочешь, – Карстен кивнул в сторону кухни.

– Нет, спасибо, – сказала она, не понимая, что делать дальше. Она же не может вот так стоять и массировать его до бесконечности. – Тебе много осталось?

– Скоро открывается Токийская биржа, а я еще не закончил с цифрами от FED.

У Дуни уже пропало желание, и ей хотелось только забраться под одеяло с чашкой дымящегося горячего чая и продолжать читать «Тьму в бутылке» Юсси Адлера-Ольсена. Но она обещала самой себе броситься в омут с головой и надеялась, что Карстен готов ее подхватить.

– Как хорошо. Тогда, наверное, мы сможем немного пообщаться до того? – Она расстегнула верхние пуговицы его рубашки, засунула руки под рубашку и начала массировать ему грудь.

Карстен повернулся на стуле.

– Что ты делаешь?

– А на что это похоже? – Она опустила руки вниз и стала расстегивать его ремень.

– Пожалуйста, не сейчас… – Он отвел ее руки. – Я только что выздоровел и к тому же давно не был в душе.

– Наплевать. – «Теперь я прыгаю», – подумала она, сбросив кимоно на пол.

Карстен посмотрел на нее. Или, скорее, уставился. Она чувствовала себя моделью на фотографии Хельмута Ньютона, но не могла решить, хорошо это или плохо. Карстен, похоже, не знал что сказать, но, в конце концов, поднял глаза и встретился с ней взглядом.

– Ты же знаешь, что это значительно увеличивает риск уретрита.

Дуне хотелось одного: как можно быстрее отойти от него, взять все назад и навсегда уничтожить. Но ноги отказывались ее слушаться, и она продолжала стоять на месте, более обнаженная, чем когда-либо, с таким видом, будто пытается забрать обратно свою невинность. Она расплакалась, и только тогда смогла поднять с пола кимоно и быстро отойти.

– Любимая, прости. Я не хотел… – Карстен пошел за ней в ванную, дверь которой она успела закрыть прямо перед его носом. Он попытался открыть дверь. – Послушай… Это же для твоего блага. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Но…

– Карстен, все в порядке, – сказала Дуня, вытирая под глазами. – Я все равно страшно устала. – Она надела мужскую полосатую пижаму и села на крышку унитаза.

– Я люблю тебя, знай это.

– Я тоже тебя люблю, – отозвалась она, не переставая думать о том, как права ее новая шведская беременная знакомая.

9

Он действительно это увидел или ему померещилось?

Как можно крепче держась за руль, Аксель Нойман бросил еще один взгляд в зеркало заднего обзора. Проклятье. Так и есть. Полицейская машина ехала за ним в каких-то двадцати метрах. Он выпил три кружки пива и полторы порции джина с тоником, как вдруг решил не ночевать в городе, а сделать Карен сюрприз и поехать на машине в Тибберуп. Тогда, в минутном порыве, это показалось ему совершенно логичным. Она была вне себя от беспокойства, и он не смог позволить себе оставить ее одну на целую ночь. И на новом «БМВ Х3» с «умным» приводом на четыре колеса он доберется до дома за каких-нибудь полчаса.

Но теперь его решение больше не казалось таким очевидным. Он никак не мог понять, почему не остался ночевать в квартире в Вестербро. У Карен настолько часто случались приступы боязни темноты, что стали скорее правилом, чем исключением. Если так будет продолжаться, ему придется отказаться от вечерних эфиров.

Он опять посмотрел в зеркало и убедился, что полицейская машина по-прежнему держалась на том же расстоянии. Если им взбредет в голову остановить его сейчас, у него нет ни малейшего шанса, и разразится скандал. Он уже представил себе заголовки. «Известный телеведущий сел пьяным за руль – провел ночь под арестом». Они не сразу назовут его имя, а будут подогревать любопытство и распространять разные слухи о том, кто это может быть. И только через несколько суток бросят бомбу вместе с пикантными деталями о том, как он описался и не мог выйти из машины без посторонней помощи.

Как он мог сделать такую страшную глупость? Он же обещал себе в прошлый раз, что больше это никогда не повторится. В каком-то смысле он заслуживает отправки в полицейский участок, лишения водительских прав и всей этой лабуды. И, может быть, именно это ему и нужно. Но только не сейчас.

Главное, не ехать слишком медленно. Это, без сомнения, наиболее распространенная ошибка, которую совершают те, кто садится пьяным за руль. Перестраховка и езда со скоростью гораздо ниже разрешенной, чтобы избежать аварии, – самый верный способ привлечь к себе внимание полиции. Наоборот, надо ехать в соответствии с указателями или даже с небольшим превышением. Трудность заключается в том, что одновременно надо держаться в своем ряду. Черт возьми, он еще не протрезвел. Он еще пьянее, чем когда садился в машину. Черт, черт, черт. Он опустил боковое стекло, вдохнул ледяной воздух и попытался сосредоточиться на дорожной разметке.

Все хорошо и спокойно. Осталось немного. Еще километр, и он рядом с «Луизианой», а там только свернуть к воде после церкви, и через какую-то сотню метров он дома.

Как в плохом фильме, включился синий свет и проник прямо в салон. Проклятье… Он споткнется на финишной черте. Он попытался разглядеть в зеркале, насколько близко полицейская машина, но его ослепил сильный свет. У него просто-напросто нет другого выбора, кроме как затормозить и попытаться заговорить им зубы, что он делает мастерски. Но эта лихорадочная мысль лишь мелькнула у него в голове, не успев сформироваться, поскольку полицейская машина промчалась мимо и исчезла дальше в темноте.

– Да! – Аксель забарабанил по рулю и издал радостный вопль. Он выпутался, хотя его душа ушла в пятки, и стал обещать себе, что это последний раз. Самый последний раз.

Он миновал церковь в Хумлебеке, снизил скорость и свернул направо на улицу Гаммель Страндвей. Скоро покажется дом. Его пульс наконец начал осознавать, что опасность миновала. Он проехал мимо серебристого «Порше», припаркованного вдоль дороги, и через пятьдесят метров заехал во двор и припарковался рядом с машиной Карен.

Прожекторы почему-то не загорелись, и, выйдя из машины, он понял, что в саду выключено все освещение. И это Карен, которая всегда зажигала свет, когда была одна дома!

Он стал пробираться по снегу к дому по дорожке, выложенной булыжниками, и оперся о фасад, чтобы не потерять равновесие, когда вставлял ключ в замок. Но он не смог повернуть ключ, поскольку дверь оказалась незапертой. Совсем не похоже на Карен. Сначала освещение в саду, а теперь дверь. Он ничего не понимал.

В ее голосе, несомненно, слышалось больше тревоги, чем обычно, и она даже попыталась заставить его отменить передачу. Но тогда он был не в состоянии это воспринять. Он в принципе никогда не мог ничего воспринять за минуты до того, как загоралась красная лампа. Он был целиком сосредоточен на предстоящей передаче.

Аксель вошел в холл, думая о том, сколько раз он пытался объяснить Карен, что это не имеет ни малейшего отношения к его любви к ней. Что это происходит в его подсознании. Если земля провалится за пределами телестудии, он осознает это только после передачи.

Но она никогда ему не верила и каждый раз утверждала, что это еще одно доказательство того, что он слишком эгоцентричен и по гамбургскому счету ей нет места в его жизни. Он все время пытался доказать ей обратное. Например, как он помогал ей, когда она болела, особенно материально. Если это не доказательство, то что тогда? Он стянул ботинки и чуть было не потерял равновесие.

А протрезвеет ли он вообще? Сейчас ему казалось, что уровень алкоголя в крови все еще растет. Он заглянул в гостиную и отметил, что Карен, во всяком случае, там нет, а это значит, что ей, в конце концов, удалось успокоиться и лечь спать. Но услышав, как дверь спальни в холле открылась и закрылась, он поправил себя: Карен собирается ложиться спать. Тогда она, по крайней мере, знает, что он дома. Хорошо.

Чтобы не возникло сомнений, что будет дальше, он все время свистел, пока шел в ванную комнату. Там он стащил с себя одежду, сбросив все на пол в одну кучу, залез в душ и встал под теплую воду. Он включил режим спокойного летнего дождя. Ему страшно нравился новый душ, который мог воспроизвести все, от муссонного дождя до плотного тумана.

Смыв мыло, он вытерся, втянул живот и стал изучать свое тело в зеркале спереди и сбоку. Хотя он не молод, жаловаться особенно не на что. Он был в хорошей форме и, без труда отжавшись тридцать раз на полу в быстром темпе, наконец вышел из ванной и пошел через весь дом в спальню. Дойдя до спальни, сунул голову в темноту.

– Привет! Можно войти? – Он ждал ответа, который так и не последовал.

Значит, сегодня они играют в эту игру, подумал он и прошел дальше. Бессловесная игра, где можно говорить только на языке жестов и плотских желаний. А ведь она обычно никогда не выключала лампу, пока он не входил и не ложился рядом с ней. Теперь было так темно, что ему пришлось держаться руками за край кровати, чтобы не пойти в другую сторону. Затем он залез под одеяло на своей стороне и лег на спину. Хмель еще не выветрился, и ему оставалось только надеяться, что она этого не заметит. Как бы там ни было, ее очередь проявить инициативу, подумал он и попытался притвориться, что засыпает.

Кроме слабого шума вентиляции и собственного дыхания, он ничего не слышал. Карен почти всегда дышала бесшумно. Сам он мог храпеть всю ночь, из-за чего Карен периодически грозилась уйти спать в другую комнату, если он не начнет использовать капу от храпа. Надо признаться, это обещание он нарушал почти каждую ночь. Он откинул одеяло, будто бы во сне. Его напрягшийся член теперь совсем обнажился и смотрел прямо на пупок.

Но Карен никак не отреагировала. Что с ней происходит? Она же не может вот так лежать и дуться на то, что он не отменил передачу, не бросился в машину и не поехал домой только потому, что она немного боится темноты? Нет, наверное, он просто слишком проявляет нетерпение и рвется в бой. Он приложил ладонь ко рту и выдохнул, но не понял, пахнет ли от него спиртным.

Прождав еще одну бесконечно долгую минуту, он сдался, повернулся к ней, запустил руку вниз под одеяло и отметил, что она лежит на спине. Он провел рукой вверх и слегка коснулся ее соска. В большинстве случаев это ее заводило. Но сейчас он не заметил никакой реакции. Даже когда дотронулся языком.

Он отбросил одеяло, наклонился над ней и стал кончиком языка осторожно описывать круги вокруг соска и по его верхушке. По-прежнему никакой реакции. Он стал думать, что сделал не так. Ведь обычно он так начинает. Он решил сосредоточиться на нижней части, хотя знал, что Карен может сразу сникнуть, если идти напролом. Но разве у него есть выбор? Она фактически его вынуждала.

Аксель провел рукой от груди по ребрам и животу, и тут, почувствовав что-то липкое, инстинктивно отдернул руку и сел. «Что это такое, черт возьми?!» – спросил он сам себя и зажег прикроватную лампу.

Сначала он подумал, что это ему чудится. Что он уже заснул и ему снится дурной сон, который должен вызвать у него угрызения совести за то, что он оставил ее одну. Но когда он все осознал, это повергло его в такой сильный шок, что ему стало трудно дышать и пришлось выйти из комнаты, чтобы глотнуть воздуха.

10

Фабиан Риск выключил радио и свернул на улицу Бергсгатан. В утренних новостях ни словом не обмолвились об исчезновении министра юстиции, зато посвятили большую часть эфира горячим дебатам о том, надо ли детям и беременным делать прививку от свиного гриппа, а также похищению Адама Фишера.

Он надеялся, что Нива скоро даст о себе знать. По дороге домой из Радиотехнического центра она обещала узнать тайный мобильный номер министра юстиции, одновременно попытавшись уговорить его пойти с ней куда-нибудь выпить, поскольку ее свидание, в конце концов, отменилось. «Это, пожалуй, самое малое, что ты можешь сделать», – сказала она.

Но страх того, к чему – он в глубине души надеялся – приведет этот поход в бар, заставил его отказаться от ее приглашения и сослаться на детей, которые были одни дома. «Тогда в следующий раз», – прошептала она ему в ухо, и он услышал, как обещает пригласить ее.

Фабиан опустил боковое стекло, прижал маленький пластмассовый ключ к считывающему устройству и поехал вниз, в гараж в здании полиции. Планы прийти первым и успеть изучить некоторые появившиеся зацепки до прихода Малин и всех остальных уже окончились ничем. В целом, это утро можно считать классическим примером того, как не стоит начинать день.

Сони дома не было, она ночевала в мастерской. Матильда и Теодор, похоже, вообще не спали, и он с огромным трудом поднял их с кроватей. Вернее, со своей кровати, если быть точным. Когда он пришел домой около половины первого, оба лежали, свернувшись калачиком, под одеялом.

Фабиан сначала не поверил своим глазам. Матильда и Теодор в принципе никогда не играли друг с другом. У них была слишком большая разница в возрасте, и их единственным общим интересом было стремление действовать друг другу на нервы. Соня считала, что, когда дети вырастут, они будут получать больше удовольствия от общения друг с другом, но Фабиан сомневался. Наоборот, он видел много признаков того, что у них так же не будет никаких отношений, как у него с братом, старшим на пять лет.

Но когда он заметил футляр старого классического фильма «Кошмар на улице Вязов», лежащий на DVD-проигрывателе, он сразу понял причину внезапной любви брата и сестры. На следующее утро они опять взялись за свое и ссорились из-за всего: начиная с того, кто выпьет остатки какао, и кончая тем, сколько можно занимать ванную комнату.

Была уже половина девятого, и на стоянке он увидел машину Малин Ренберг, хотя она прилетела из Копенгагена только утром.

– Андерс… Но Андерс, пожалуйста, выслушай меня, – сказала Малин в телефон, одновременно закатив глаза при виде Фабиана, который снимал верхнюю одежду. – Чтобы иметь хоть малейший шанс закончить в этом столетии, нам надо нанять настоящих ремонтников. И если ты не понял, то я вообще-то на сносях… Нет, теперь говорю я. – Она замолчала и выпила стакан колы. – И ты считаешь, что я в состоянии провести все выходные на четвереньках и класть плитку в ванной? Нет, но тогда… Что? Нет, я не надулась. Я беременна!

Малин так швырнула трубку на рычаг, что Фабиан подивился тому, что трубка в принципе выдержала.

– Иногда, но только иногда, случается, что вы, мужчины, включаете мозги. Типа каждый второй високосный год… – Она покачала головой, налила в стакан еще колы и залпом выпила. Потом она глубоко вдохнула, снова подняла трубку и набрала номер. – Привет, это опять я… Послушай, извини… Я не хотела… Я просто больше не в силах заниматься ремонтом… Я тоже тебя люблю… Целую… – Она положила трубку и перевела взгляд на Фабиана. – Я собиралась позвонить тебе, чтобы узнать о вчерашней встрече.

– Все в порядке? – спросил Фабиан и сел за письменный стол напротив.

У Малин был такой вид, словно она не знала, с чего начать.

– Что бы вы ни делали, ты и Соня. Что бы вы ни делали, никогда не покупайте дом, который требует ремонта. Обещай мне. И говорю «никогда» в том смысле, что даже никогда не думайте об этом. Никогда не заходите на сайт продажи домов Hemnet. Пусть вашей ноги не будет в коттеджном поселке, даже если ваши лучшие друзья только что туда переехали. Ладно? Оставайтесь в городе. Ради бога, не выезжайте за черту города, если хотите выжить.

– Ладно. Обещаю, – сказал Фабиан, включая компьютер.

– Мало того, у меня первое похмелье с тех пор, как появились эти двое, – Малин показала на свой живот и налила себе еще колы. – Но сейчас на это наплевать. Лучше расскажи о встрече.

– Похмелье? – переспросил Фабиан, думая о том, как бы ему элегантно перевести разговор на другую тему. – Получается, я-позволила-себе-хотя-я-на-сносях-и-жду-двойню?

Малин с усталым видом посмотрела Фабиану в глаза.

– Ты же знаешь этих датчан.

– Э, нет, не знаю. Расскажи. Да, кстати, ты нашла контактное лицо?

– Да, очень приятная женщина. Но хочу подчеркнуть, что я выпила максимум полтора, ну два бокала вина.

– А какой величины был бокал?

– Давай не об этом, а о встрече. Я хочу знать все.

– Доброе утро. В Копенгагене все прошло хорошо?

Они повернулись к Херману Эдельману, стоявшему в дверях с дымящейся чашкой кофе в руке и с утренними газетами под мышкой.

– Да, было очень интересно, – ответила Малин. – Я собиралась рассказать о поездке на собрании в девять часов. Кстати, о собрании. Я хотела бы знать все, что…

– Между прочим, – сказал Эдельман и повернулся к Фабиану. – У тебя есть несколько минут?

– Разумеется, – Фабиан встал.

– Пойдем ко мне.

– Я успею налить себе чашку чая? – спросила Малин, также встав.

– Конечно, успеешь. Собрание начнется только через двадцать минут, – сказал Эдельман. – И нам не терпится услышать больше о прекрасном Копенгагене.

Фабиан развел руками в сторону Малин, но чувствовал, как ее вопросительный взгляд жег ему затылок, пока он шел по коридору.

Всегда, когда Фабиан переступал порог доверху забитого кабинета Эдельмана, он словно совершал путешествие во времени и попадал на тридцать лет назад. За все годы на месте начальника Эдельман упрямо отклонял любое предложение о ремонте, и теперь дело зашло так далеко, что начали говорить о том, как важно сохранить кабинет в своем первоначальном виде для будущих поколений.

Фабиан подозревал, что главное для Эдельмана – оставить свой гудящий холодильник, где всегда хранились запасы икры, красного лука и холодного пива. Толстый телевизор с видеомагнитофоном, может быть, включали не так часто, но пока на полке стояла его коллекция классических видеофильмов, он явно не собирался с ними расставаться.

Он даже воспротивился тому, чтобы покрасить желтые от никотина стены, аргументируя это тем, что тогда обнаружат, что он нарушает запрет на курение.

– Садись, – Эдельман сел у окна в кресло для чтения и стал набивать трубку.

Фабиан убрал подушку и несколько папок с потертого кожаного дивана и сел.

– Так, у нас только пара минут. Последнее, что я слышал, – Полиция безопасности нашла мобильный, – сказал Эдельман и зажег трубку.

– В заливе Риддарфьерден рядом с набережной Кансликайен? – спросил Фабиан.

– Да. Как ты об этом узнал?

– Сегодня ночью мы определили местоположение телефона, и там он работал последний раз. К тому же оказалось, что у министра есть еще мобильный, но с тайным номером. Если все пойдет как надо, мы сегодня определим его местоположение.

Эдельман задумался и отхлебнул кофе.

– Ты говоришь мы? Я полагаю, что второй – это не я.

– Это бывшая коллега, которая больше не имеет к нам никакого отношения. Я подумал, что это лучше, чем привлекать Новака.

– Бывшая коллега. – Эдельман выпустил облачка трубочного дыма. – Ты имеешь в виду Ниву. А я думал, что совершенно ясно дал понять, что не надо вмешивать посторонних.

– Тебе из-за нее нечего беспокоиться. Она точно понимает, почему…

– Позволь мне решать, из-за чего мне беспокоиться.

Фабиан собрался было кивнуть, но остановил сам себя. Если сейчас он примет замечание, то рискует в скором времени потерять свободу действий. Обычно он в целом мог вести следствие так, как хотел. Но это был особый случай, и Эдельман явно считал, что может управлять им как марионеткой.

– Ты разговаривал с Гримосом за несколько часов до его исчезновения, – сказал Фабиан, решив, что сейчас либо пан, либо пропал. – О чем вы говорили?

Эдельман был явно не готов к вопросу. Но он быстро нашелся и сделал еще одну затяжку.

– Ничего важного. Иначе бы я упомянул об этом еще вчера.

– Но теперь следствие веду я, так что позволь мне решать, что важно.

Эдельман расплылся в улыбке и рассмеялся.

– Хорошо, Фабиан. Хорошо. Мы говорили о депутатских дебатах, на которые он шел. И если я не ошибаюсь, речь должна была идти о внесении каких-то поправок в законодательство.

– Ты почувствовал в нем беспокойство или что-то еще, что может иметь отношение к его исчезновению?

Эдельман покачал головой и опять рассмеялся.

– Нет, но обещаю, что скажу, если что-то вспомню. Кстати, о телефонном разговоре. – Эдельман встал, подошел к письменному столу и вернулся со старым телефоном Nokia 6310i и зарядным устройством. – С этого момента я хочу, чтобы ты звонил мне с этого телефона. Номер найдешь под названием «Еврейский театр».

Фабиан взглянул на мобильный, и на него буквально пахнуло нафталином, хотя всего лишь год назад у него был подобный.

– O’кей, пока что мы все выяснили. Или, может, хочешь продолжить допрос?

– Только одна вещь. Чтобы избежать возможного непонимания, – сказал Фабиан, сделав вид, что не заметил иронии.

– Да?

– Ты дал мне задание, которое идет вразрез с четко выраженной волей начальника Главного полицейского управления.

– Конечно. Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что…

– Херман, тебе не надо переходить к защите. Я не считаю это ошибкой. Наоборот, я считаю нашей обязанностью выяснить, что произошло. Но если что-то пойдет не так, по шапке дадут мне, а не тебе.

– Что правда, то правда. Значит, следи за тем, чтобы все шло как надо.

– Именно это я и делаю. И собираюсь продолжать. Я только хочу, чтобы ты отдавал себе в этом отчет. – Фабиан сделал усилие, чтобы не отводить взгляда от Эдельмана, пока не добьется своего.

Эдельман долго не отвечал, и тишина становилась все более давящей. Но в конце концов последовал ответ в виде едва заметного кивка.

– Уже две минуты десятого, – сказал Эдельман и пошел к двери. – Нет никаких оснований заставлять остальных ждать.

Фабиан кивнул, встал и мысленно с облегчением вздохнул. Он выиграл и теперь мог работать дальше с развязанными руками.

11

Софи Леандер открыла глаза, но была вынуждена зажмуриться и отвести взгляд от лампы, которая светила прямо на нее. Ей ничего не оставалось, кроме как снова закрыть глаза. Все ее тело – ноги, бедра, руки, туловище – было стянуто такими тугими ремнями, что в некоторых местах оно потеряло чувствительность. Ремень на шее был не таким тугим, но все равно не давал ей поднять голову больше, чем на миллиметр.

В каком-то смысле она сама понимала, что ничего другого и не заслуживает. Ее попытка переделать действительность под себя – такой тяжкий грех, что наказание неизбежно. Что она себе внушила? Что за все эти годы, когда ничего не происходило, срок давности истек?

Конечно, ее грызло беспокойство, что в один прекрасный день правда ее настигнет. Но такого она не ожидала. Даже самые страшные кошмарные сны не могли сравниться с той ситуацией, в которой она теперь оказалась. Обернутый полиэтиленом стол, к которому ее привязали. Дырка для экскрементов. Лампа со слепящим светом. Рядом маленький металлический стол, все еще до блеска отполированный и пустой, и все еще отключенные аппараты, которые только и ждали, когда их включат и они начнут делать свое дело. Капельница и зонд для кормления, вставленный ей в рот. Все было на месте и говорило о том, что вопрос не в том, если, а в том, когда это произойдет.

Софи пыталась считать сутки, но это было почти невозможно из-за постоянно горящего яркого света и прерывистого сна. Навскидку она могла сказать, что лежит крепко привязанная трое-четверо суток. По логике это должно означать, что полиция не слишком далеко. Ее муж наверняка обратился к ним в тот же вечер и дал им всю информацию, необходимую для того, чтобы как можно быстрее выйти на след.

Вопрос только, успеют ли они вовремя.

Она услышала, как под столом заурчал зонд для кормления. Скоро ее рот наполнится густой массой с резким химическим привкусом клубники. От одного только запаха Софи начинало тошнить. Один раз она решила посмотреть, что случится, если она не проглотит, а постарается выплюнуть, но рот был слишком плотно заклеен скотчем, и от своей выходки она чуть было не задохнулась. С тех пор она запихивала в себя густую жижу маленькими быстрыми глотками, пытаясь думать о чем-то другом, чтобы ее не вырвало.

Сейчас было труднее, чем обычно, и она заметила, что считает глотки. Обычно было от тридцати до пятидесяти глотков. Она сделала двадцать второй глоток и почувствовала, что не выдержит ни одного свыше сорока.

Двадцать пять, двадцать шесть, двад… Что это? Она сбилась со счета и прислушалась. Раздались шаги или померещилось? Жижа забила ей рот, и Софи попыталась проглотить все сразу, от чего ее затошнило. Если она не ослышалась, то впервые уловила присутствие другого человека.

Когда зонд наконец стих, а искусственная жижа лежала и разбухала у нее в животе, она убедилась, что кто-то действительно ходит за металлической стеной. Шаги звучали в отдалении, но если ее не подводит слух, они становились все слышнее.

А вдруг к ней идут на помощь? Только, судя по звукам, это не большой наряд полиции с оружием наперевес и сиренами на заднем плане. Похоже, к ней направляется кто-то один. Значит, пришло время? Неизбежный конец, о котором она изо всех сил старалась не думать, но которого ждала уже несколько суток. Шаги становились все слышнее, и сейчас она поняла, что вопреки тому, что думала раньше, совсем не готова. Ее моментально охватила паника, и если бы она могла, она бы закричала во все горло.

Софи не ожидала от себя такой реакции. Она беззвучно расплакалась, а тем временем отдающиеся эхом шаги становились все слышнее. Она представила себе, как скальпель проникает ей под кожу. Скоро включат электродвигатель и поднимут двери-жалюзи, и правда, которую она так долго скрывала, засмеется ей прямо в лицо.

Но электродвигатель не заработал и шаги не остановились, а пошли дальше. Значит, это не к ней. Она попыталась свистнуть и издать какой-то звук, какой угодно, но ничего не получилось. Оставалось только лежать и слушать, как шаги удаляются и становятся все слабее.

Значит, ее время еще не пришло.

12

Учитывая, что случилось, и в первую очередь с кем случилось, Дуня Хоугор совсем не должна была удивиться такому количеству прессы, которая захватила район, словно к ним приехал цирк. «Берлингске», «Политикен», «Экстра Бладет» – все крупные газеты были на месте, и репортеры DR и TV2 вели прямые трансляции. Но она именно удивилась. По правде говоря, Дуня вообще ни на что не рассчитывала и ничего перед собой не видела. Она была полностью занята тем, как ей пережить первую половину дня.

На час позже, чем Ян Хеск и остальная команда, она вылезла из машины, подавила кислый позыв к рвоте и, пробираясь сквозь толпу журналистов, пообещала самой себе, что это в последний раз. Самый последний раз. Нет ничего хуже похмелья. Хотя сейчас у Дуни было даже не похмелье, а мучительная агония.

С головной болью у Дуни не было проблем. Она справилась с ней с помощью таблеток. Нет, ей не хотелось жить из-за дурноты. Вывернутый наизнанку желудок, в котором ничего не держалось и который упрямо терроризировал все тело. Два раза ей пришлось съехать на обочину, остановиться и распрощаться с большей частью завтрака, который она заставила себя съесть, чтобы не показать Карстену, как она на самом деле себя чувствует.

– Так вот ты где. Где тебя носило? – спросил ее Ян Хеск, как только она вошла в дом.

– В дороге возникли некоторые осложнения, – сказала она и заметила, что у Хеска, всегда такого стройного, под рубашкой появился животик.

– Вот как? Что это за…

– Уверяю тебя: ты не станешь слушать. Гораздо интереснее, как у вас идут дела, – ответила она, натягивая пару бахил.

– Да все как обычно. Сама знаешь, масса вопросов, но мы все выясним. Если только нам дадут спокойно работать. – Хеск повел ее по дому. – Сейчас самая большая проблема – держать прессу на расстоянии. Сама видела. Они, черт возьми, хуже, чем комары на шведской даче.

Дуня осмотрелась и сразу же поняла, что ее зарплаты, даже если она станет начальником всего отдела убийств, никогда даже близко не хватит на подобный дом.

– Ведь этот парень участвовал в «Танцах со звездами»… Когда это было? Три-четыре года тому назад. А ведь он, черт возьми, вообще не умел танцевать.

– Но вы к чему-то пришли?

– Лучше ты сама на все посмотришь. – Хеск остановился перед дверью в спальню и пропустил Дуню вперед.

Она остановилась, сделав всего один шаг, и уставилась на двуспальную кровать посреди комнаты. Последний раз она видела Карен Нойман, когда сидела у стоматолога и листала бульварный журнал. Это были фото с премьеры какого-то фильма, название которого она не могла вспомнить, и ее поразило, что Карен и Аксель выглядели как влюбленные, хотя женаты свыше двадцати лет.

Теперь Карен лежала в своей кровати, голая и вся в крови, которая натекла как из нижней части тела, так и из многочисленных ран. Подойдя ближе, Дуня увидела настолько сильные и глубокие удары, что их, очевидно, нанесли не обычным ножом, а каким-то более крупным и тяжелым предметом, который прошел через все слои кожи, а в некоторых местах даже через хрящи и кости.

– Нет, не отводи глаза. Продолжай смотреть, – Оскар Педерсен из отдела судмедэкспертизы вышел из расположенной рядом ванной комнаты в своем белом халате. – Человек ко всему привыкает, и неважно, идет ли речь о раздражающем звуке или об отвратительном запахе. В конечном итоге мы вообще перестаем это замечать. Точно такая же история с видом разорванных человеческих тел. Уверяю тебя. И согласись, что зрелище завораживает.

«Педерсен заигрался, как ребенок в Леголенде. А ведь на кровати лежит голая изувеченная женщина», – подумала Дуня.

– Какое, по-твоему, использовано оружие?

– Во всяком случае, это не нож, – Педерсен подошел к ней поближе. – Ставлю свою зарплату, что это топор. И отнюдь не игрушечный, – он показал размер руками. – Речь идет о настоящем орудии, способном расщепить бревно одним ударом. Ты сама видишь: грудная клетка полностью раздроблена, не говоря уже о внутренних органах. – Он ввел инструмент в одну из ран на животе и раскрыл ее, чтобы можно было заглянуть поглубже.

– Думаю, мне достаточно, – сказала Дуня, почувствовав, как то немногое, что осталось от завтрака Карстена, поднимается вверх.

– Нет, подойди и посмотри.

Хеск не мог ее спасти. Он стоял у гардероба к ней спиной. А поскольку она ни при каких обстоятельствах не хотела устраивать сцену перед судмедэкспертом, то наклонилась вперед и заглянула в растерзанные внутренности. На нее пахнуло чем-то сладким и густым, и ей пришлось задержать дыхание.

– Видишь? Полностью разорвано. Словно кто-то проехался по ней газонокосилкой.

Дуня, не шевелясь, кивнула, а потом выпрямилась и посмотрела ему в глаза.

– А кровь из низа живота?

– Я еще не дошел до этого, но смею высказать догадку, что он с ней немного поразвлекся, пока не съехал с катушек.

– А кого ты имеешь в виду под он?

Педерсен посмотрел на Хеска, который теперь повернулся к ним.

– Большинство улик указывает на то, что это Аксель Нойман, – ответил Хеск.

– Аксель? Ты имеешь в виду ее мужа? – переспросила Дуня, и Хеск кивнул. – Вы в этом уверены? А я думаю, что он не способен так поступить со своей женой, – она кивнула на кровавую баню в постели и почувствовала, как к ней начинает возвращаться энергия.

– Почему ты так считаешь? Ты же еще не пробыла здесь и минуты. Или ты читаешь сплетни в журнале «Видеть и слышать»?

Дуня собиралась возразить, но передумала. Это следствие вел Хеск, а не она. Официально у них было одно звание, но он дольше служил в полиции, и поэтому такое большое и сложное расследование автоматически поручили ему. Ее задача – содействовать и предлагать идеи. Но не брать следствие в свои руки. К тому же он попал в самую точку, говоря о бульварных журналах.

– Итак, на данный момент мы имеем следующее. – Хеск встал посреди комнаты. – Ноймана якобы видели в баре Karriere Bar, в частности, с Каспером Кристенсеном, одним из гостей его ток-шоу. По словам его коллег по TV2, он должен был ночевать в своей квартире в Вестербро. Но по какой-то причине поехал домой. Рихтер зафиксировал четкие следы его «БМВ Х3».

– Это вы обо мне? – спросил криминалист Кьель Рихтер, входя в комнату.

– Я только объясняю, что следы указывают на то, что Аксель Нойман был здесь, а потом исчез на своей машине.

Рихтер кивнул, задумчиво почесывая щетину, которая вместе с бакенбардами и бровями явно нуждалась в тримминге.

– Но теперь по случайности мы нашли следы третьей машины.

– Что за третья машина?

– Кроме машин Акселя и Карен, здесь после полуночи была еще одна машина.

– А откуда ты знаешь, что это было после полуночи? – спросил Хеск.

– В колее нет нового снега, а согласно информации метеослужбы, снег перестал идти около двенадцати ночи.

– Значит, тут замешан третий человек, – предположила Дуня. Рихтер кивнул.

– О’кей, но это не меняет расклада, а скорее подкрепляет мою версию, – сказал Хеск. – Жена приводит кого-то домой, думая, что муж переночует в городе. Но вместо этого супруг приезжает сюда и застает их с поличным. Все сорвалось, и он бежит за топором. Тем временем Дон Жуан сматывается. Значит, как только мы его найдем, у нас будет свидетель.

Дуня пожала плечами.

– Что? Ты по-прежнему не веришь, что это он? – в голосе Хеска теперь слышалось настоящее раздражение.

Дуня не знала, что ей сказать. Дело не в сплетнях. Она была полностью уверена, что это не Аксель Нойман.

– О’кей, приведи мне хоть один аргумент, почему это не…

– Подожди, у меня звонит мобильный, – прервала его Дуня и посмотрела на телефон. – Ой, это Слейзнер. Пожалуй, мне лучше ответить… Да, Дуня Хоугор слушает.

– Я ведь могу и обидеться. У тебя действительно не записан мой номер и ты не видишь, что это я? – спросил Слейзнер деланым капризным голосом.

– Конечно, я увидела, что это ты, – ответила Дуня, изо всех сил пытаясь понять, почему он позвонил ей, а не Хеску. – Но в рабочее время я всегда так отвечаю.

– Вот оно что. Тогда, пожалуй, я буду звонить тебе немного чаще после окончания рабочего дня. Хе-хе…

Дуня ответила на вопрос в глазах Хеска пожатием плеч.

– Но сейчас не об этом. Пресса впилась в меня, как пиявки.

– Здесь то же самое. Но если ты насчет следствия, тебе лучше поговорить с Яном.

– Тогда бы я позвонил ему. Дело вот в чем: через час я назначил пресс-конференцию, и мне надо что-то сказать.

– Вот как? Но…

– Что угодно. Только чтобы они на некоторое время успокоились.

– Слишком рано. У нас все еще нет четкого расклада, и Рихтеру нужно больше…

– Дуня, у меня такое чувство, будто мы сбиваемся с курса. Ведь у вас должно быть хоть что-то? Если нет, чем вы тогда занимались столько часов?

– Кое-какие улики указывают на то, что здесь замешан третий человек. Но на данный момент мы точно не знаем, каким образом и какую роль он мог играть.

– Значит, это может быть как любовник, так и преступник?

– Или и то и другое, – сказала Дуня, почувствовав, что идет по такому тонкому льду, что не провалится только чудом. – Но пока что это лишь отдельные версии. На твоем месте я бы проявила очень большую осторожность…

– Но сейчас ты, к счастью, не на моем месте. Передай остальным, что, как только вы приедете обратно на работу, у нас будет собрание. Увидимся. – В трубке щелкнуло.

– Прости, но что, черт возьми, это значит? – спросил Хеск. – Что? Почему он звонит тебе, когда следствие веду я?

– Сама удивляюсь. Понятия не имею.

– Ты полностью в этом уверена?

– На что ты намекаешь? Что я якобы тайно встречалась со Слейзнером, чтобы взять на себя расследование?

Хеск развел руками.

– Это не я пришел сюда на час позже всех остальных.

Дуня почувствовала, что ей надо сесть.

Дурнота вернулась.

13

Фабиан Риск составил длинный список вещей, которые хотел проверить. Он хотел связаться с ответственным за безопасность в здании Риксдага и попросить копию видео, снятого камерой наблюдения, который он видел в Полиции безопасности. Он хотел детально изучить распечатку телефонных разговоров, которые Карл-Эрик Гримос вел последние часы до исчезновения, и к тому же встретиться с водителем, который ждал министра в машине. Но ничего этого он не мог сделать. Он мог только притвориться, что у него сколько угодно времени, и сесть с остальными за круглый стол в совещательной комнате, в которой, несмотря на то что собрание еще даже не началось, уже было нечем дышать.

Держа в руках помеченные кофейные чашки, все отодвинули стулья, которые за долгие годы протерлись и стали «своими», и сели. Один раз несколько лет назад Фабиан не удержался и сел на чей-то чужой стул, чтобы увидеть реакцию коллег. Но вскоре посчитал эту затею слишком рискованной и пересел, пока не стало поздно.

По кругу пустили термос с кофе, который так долго стоял на плите, что его вкус больше напоминал дубильную кислоту, чем кофе. Как всегда, жестяная коробка с печеньем Danish cookies застряла у Маркуса Хеглунда, который упрямо выбирал свои любимые печенья, которых, как заметил Фабиан, становилось все больше и больше. Он не мог понять, куда девалось то, что Маркус в себя запихивал. Во всяком случае, на его талии это никак не отражалось. Правда, ему еще не исполнилось и тридцати пяти, но это ничего не значит. Организм Фабиана стал по-другому сжигать калории еще в возрасте двадцати пяти лет, и с тех пор все, что он клал в рот, упорно откладывалось снаружи.

Коробку с печеньем в свое время стал приносить не кто иной, как Карл-Эрик Гримос, и с тех пор это превратилось в традицию, существующую самостоятельно. Как упертый таракан, который никак не хочет уходить из жизни. Эдельман никогда не ел печенья и несколько лет назад сделал дерзкую попытку покончить с традицией, но ему оказали такое сильное сопротивление, что он в мгновение ока все вернул обратно. Фабиан не понимал этих протестов и был уверен в том, что на самом деле никому не нравятся масляные печенья, обсыпанные сахарной крошкой. Во всяком случае, никому, кроме Хеглунда.

– Нам надо многое обсудить, и поэтому давайте начнем, – сказал Эдельман, повернувшись к Малин Ренберг. – Малин, ты ведь приехала из Копенгагена, и, насколько я понял, поездка была по-настоящему удачной.

Малин допила свою колу и кивнула.

– Очень удачной. Я бы рекомендовала всем не упустить возможность и поехать в следующий раз. По-моему, говорили, что весной будет Берлин.

– Берлин – это здорово, – заметил Томас Перссон и провел рукой по своему ежику волос. – А ты что скажешь, Ярмо?

– Ты же знаешь, как я отношусь к поездкам, – отозвался Ярмо Пяивинен со своим ярко выраженным финским акцентом, которым упорно бравировал.

– Как бы то ни было, у меня в Копенгагене теперь есть хорошее контактное лицо, и она занимает точно такую же должность, как и…

– Малин, у тебя наверняка много интересных впечатлений и есть чем поделиться. Но я думаю, мы сделаем это в конце собрания. Если у нас будет время, – прервал ее Эдельман, одарив улыбкой.

– Как хочешь. – Она взяла печенье и посмотрела на Фабиана, который в свою очередь изо всех сил старался скрыть, что у него в кармане завибрировал мобильный.

И только когда началось собрание, он смог достать телефон под столом и прочесть СМС:

«Позвони, как только сможешь.

Нива».

Уйти прямо сейчас слишком рано. Это кончится тем, что заинтересуются все, а не только Малин. Но ждать окончания собрания – об этом не могло быть и речи.

– У нас по-прежнему нет никаких новостей по поводу Диего Аркаса? – спросил Эдельман.

– Нет, а что мне делать? Пока Ингер сидит дома с больным ребенком, я один, – сказал Маркус Хеглунд и запил печенье глотком кофе.

– Что тебе делать? Извини, но я не могу сидеть здесь и молчать, – отозвался Томас Перссон и засунул под верхнюю губу снюс. – Маккан, ты можешь объяснить мне, почему так важно, чтобы вас было двое? Не для того ли, чтобы ты мог сидеть здесь и грызть сахар? Тебе, черт возьми, есть чем заняться.

Хеглунд закатил глаза и обратился за поддержкой к остальным, но напрасно.

– Можете думать, что хотите. Но это неправда, что я бездельничаю только потому, что Ингер больше сидит дома с больным ребенком, чем бывает здесь. Помимо клуба «Black Cat» на улице Хантверкаргатан мне и отчасти Ингер удалось выявить семь различных квартир в городе, где веселье продолжается практически круглые сутки. Конечно, можно брать квартиру за квартирой, но лучше всего провести синхронную операцию, что я не собираюсь делать без Ингер.

– Хорошо. Как скажешь, – пожал плечами Томас Перссон. – Я только считаю, что…

– Думаю, на этом мы остановимся, – перебил его Эдельман. – Если в понедельник она не выйдет, мы будем решать эту проблему как-нибудь по-другому.

Хеглунд кивнул и запихнул в рот еще одно печенье, вытаращив глаза на Томаса.

– Если что, мы с Фабианом можем помочь, – сказала Малин, повернувшись к Фабиану. – Так ведь? Как раз сейчас нам нечем заняться.

– Почему нечем? – спросил Фабиан, хотя по ее глазам видел, что она просто подкалывает его.

– Как я сказал, подождем до начала следующей недели, – сказал Эдельман, повернувшись к Ярмо Пяивинену и Томасу Перссону. – Как я понял, у вас есть кое-какие новости в отношении машины Адама Фишера. Давайте послушаем.

Ярмо кивнул, сдвинул очки для чтения на кончик носа и стал рыться в своих документах.

– Я или ты? – спросил Томас, барабаня пальцами по столу.

– Спокойно… – Ярмо продолжал искать, и Фабиана поразило, как старо он выглядит, хотя он только на пять-шесть лет старше его самого. Одиночество ему явно не на пользу – четыре года тому назад от него ушла жена, забрав с собой детей.

– Да, я не знаю, успели ли вы послушать новости, где мы официально заявили, что речь идет о похищении.

– Что мы все время подозревали, – добавил Томас.

– Как вы знаете, это последние кадры, на которых заснят Фишер, – Ярмо раздал несколько снимков, сделанных камерой контроля скорости, которая зафиксировала Адама Фишера в его кроссовере.

– Так было до вчерашнего дня, – сказал Томас со страшно довольным видом, поигрывая татуированными бицепсами. – Вчера нам чертовски повезло.

– Может быть, лучше ты расскажешь? – Ярмо повернулся к своему коллеге, моложе него на двадцать лет.

– Нет, нет, продолжай.

– Ты уверен?

– Да-да, рассказывай, – сказал Томас и опустил глаза на стол.

– Фишер живет в квартале Мосебакке, и я не знаю, почему мы не подумали об этом раньше. Мы просто-напросто связались с близлежащими гаражами. И в конце концов нашли то, что искали, в гараже на Слюссене.

– Что, машина была там? – спросила Малин.

– Нет, но вот пленка, отснятая камерой наблюдения, – Томас поднял DVD и встал. – Вы готовы? – Он подошел к старому телевизору, вставил диск в DVD-плеер и попытался включить видео с помощью пульта.

– Пульт не работает, – сказал Маркус Хеглунд. – Надо нажимать кнопки на телевизоре. Подожди, я тебе покажу. – Он встал и подошел к Томасу.

– Нет, все в порядке. Я сам все сделаю, – отозвался Томас и стал искать пальцами нужную кнопку.

Пока они включали аппаратуру, у Фабиана снова завибрировал мобильный.

«Скоро пойду на совещание, и тогда до конца дня занавес будет опущен.

«.

Фабиан больше не мог ждать и встал.

– К сожалению, мне надо идти.

– О’кей. Ничего страшного, – сказал Эдельман.

– Что значит – ничего страшного? – спросила Малин. – Из-за какого такого важного дела ты должен уйти посреди собрания, когда ты даже не ведешь никакого следствия?

– Это из школы, где учится Матильда. Они просят меня как можно быстрее позвонить.

– Понятно. Будем надеяться, что ничего серьезного.

– Да, будем действительно надеяться, – сказала Малин и покачала головой в сторону Фабиана, когда тот выходил из комнаты.

– Ладно, давай ты, – сказал Томас и отошел в сторону, чтобы Хеглунд смог несколько раз нажать на одну из маленьких кнопок, после чего телевизор ожил.

14

Пока шли гудки, Фабиан Риск рассматривал себя в зеркале над раковиной. У него еще не было кругов под глазами. Но через несколько дней они появятся, и тогда он будет выглядеть как минимум на десять лет старше. Он выдернул из носа пару волосков и понял, что левый бакенбард длиннее правого.

– Наконец-то.

– Мы подозреваем, что Полиция безопасности нас прослушивает. Так что с этой минуты пользуйся этим номером, – сказал Фабиан. – Ты что-нибудь выяснила?

– Вот прямо возьми и скажи. И никаких прелюдий?

– Извини, как-нибудь в другой раз. Именно сейчас…

– Только скажи, где и когда. А ты не забыл, что уже должен мне бокал вина?

– Нет, нет, конечно, не забыл. За кого ты меня принимаешь?

– Ни за кого. Во всяком случае, пока. Но то, что я сейчас скажу, тянет как минимум на ужин.

– Может быть. Но сейчас я не знаю, что у тебя есть.

– Да, ты покупаешь кота в мешке и надеешься на лучшее.

– Иными словами, у меня нет другого выбора?

– Фабиан… У человека всегда есть выбор.

Она играет с ним, и ему следует соблюдать правила игры.

– Молчание – знак согласия. Так что ты выбираешь?

– Кота.

– Хорошо. Выбрать было не так трудно. И можешь быть совершенно спокоен. Я уверена, что ты будешь доволен. Сообщение на автоответчике Гримоса оставила женщина по имени Сильвия Бреденьельм, и всего лишь несколько минут назад она позвонила на номер без абонентской платы 073–785 66 29.

– Это номер тайного телефона Гримоса?

– Так точно.

– А у тебя есть распечатка мобильного трафика и на этом номере?

– Да, но им пользуются только эти двое, так что если ты не собираешься работать в бульварной газете «Экстренные происшествия», тебе нечего тратить на это время. А сейчас появится кот. Ты готов записать?

Фабиан достал шариковую ручку и закатал рукав пиджака.

– Готов.

– 59.311129, 18.078073.

Фабиан записал комбинацию цифр на внутренней стороне руки.

– А это что?

– Последнее местоположение мобильного, плюс-минус десять-пятнадцать метров.

– А он еще включен?

– Нет, он исчез вчера в 16:04, то есть почти через сорок минут после первого.

– Потрясающе, Нива. Ты мне действительно очень помогла. Я позвоню.

– Знаю.

Фабиан закончил разговор, спустил воду и вышел из туалета. Наконец-то у него появилась конкретная зацепка. Не садясь за письменный стол, он включил компьютер и зашел на Гугл Карты, куда ввел координаты, записанные на руке. На экране показалась карта Стокгольма, и красный маркер в виде воздушного шара указал вниз, на район Седермальм. Фабиан увеличил картинку до уровня улиц и увидел, что маркер показывает адрес: улица Эстгетагатан, 46.

Раньше он не понимал смысла в гигантской работе, которую проделал Гугл, чтобы сфотографировать угол каждой улицы в Стокгольме – первом городе Швеции, где был предоставлен этот сервис. Но когда ему в конечном итоге удалось овладеть командами и обнаружить здание на углу улиц Эстгетагатан и Блекингегатан, он мысленно поблагодарил их. Закрытый строительными лесами, дом выглядел словно нежилой.

Снимок, скорее всего, сделан осенью, и нет никакой гарантии, что здание по-прежнему на ремонте. Если окажется, что ремонт еще идет, или, что лучше, прерван в ожидании, когда закончится финансовый кризис, это отличное место, где можно прятать жертву.

Он очистил историю поиска, выключил компьютер и чуть было не налетел на Малин Ренберг.

– Как же ты спешишь, а ведь тебе нечем заняться. Во всяком случае, насколько мне известно.

– Малин… Извини, но у меня нет времени, – он попытался обойти ее, но она не пускала его.

– Какая неудача. Я не сдамся, пока ты, черт возьми, не расскажешь, что происходит.

Фабиан быстро прокрутил в голове различные варианты, но понял, что у него нет шанса двигаться дальше, сказав только половину правды.

– Садись в машину и поезжай за мной.

15

В это утро, точно так же, как всегда, в одиннадцать часов он сидел у углового окна, пил кофе и решал судоку, слушая по Radio Stockholm сводку о ситуации на дорогах. Он не знал, почему, но, сколько он себя помнил, ему нравились сводки о ситуации на дорогах и прогноз погоды, а особенно длинные морские сводки, которые детально описывали направление и силу ветра в каждом уголке шведского побережья.

Но именно это утро отличалось от всех других. Хотя он прослушал всю морскую сводку, он совсем не чувствовал себя спокойно. Волнение подкралось к нему незаметно. Он попытался побороть его с помощью японского пазла, но не смог внести ни одной цифры. Мысли словно сами решали, о чем ему думать, и давали ему все меньше возможности высказаться.

А ведь он все эти годы так упорно работал над тем, чтобы взять их под контроль. Теперь они опять возникли и заставляли его думать о массе запрещенных вещей. Он сделал радио громче и взял судоку попроще. Но даже это не помогло, и, в конце концов, ему пришлось выключить радио и отложить ручку.

И тут до него дошло, что изменения начались еще несколько недель назад. Может быть, даже еще раньше. И чем больше он об этом думал, тем больше понимал, что в последнее время все стало по-другому. У него было необычайно плохое настроение, но это еще не все. Например, он надел голубую рубашку, хотя сегодня четверг, а по четвергам он всегда надевает зеленую. А что с прогулкой вокруг залива Орставикен в прошлое воскресенье? Он вообще ходил на прогулку? Он не помнил.

Это не единственное, чего он не помнил. Вся прошлая неделя, можно сказать, превратилась в одну большую черную дыру. Исключение – вчерашнее утро, оттуда он помнил какие-то отдельные моменты. Он слишком долго лежал в кровати и не мог не думать обо всем том, о чем обещал себе никогда больше не думать.

Но оставшуюся часть дня он забыл напрочь.

Он принимал все свои лекарства, тут нет никаких сомнений. Каждый день – утром, после обеда и вечером он запивал таблетки стаканом чуть теплой воды, ощущая, как они опускаются вниз по пищеводу. Так что дело не в этом. Тогда в чем? А что, если он делал это только мысленно, не подкрепляя конкретным действием? Или доза была слишком слабой? Как там сказал врач? Они должны увеличить или уменьшить? И что там пахнет? Он ведь не забыл вынести мусор во вторник?

От всех вопросов у Оссиана Кремпа закружилась голова, и он почувствовал, что должен лечь и отдохнуть. Но не выйдет. Особенно из-за этих мужчины и женщины, которые все ходят и ходят по улице. Так люди не делают, подумал он и пошел за биноклем. Люди куда-то идут, а не кружат на одном месте, как те двое. Вперед-назад, туда-сюда, как будто что-то ищут.

Он не знал их. Но через какое-то время сумел вычислить их машину и путем простого поиска в интернете выяснил, что ее владелец некто Фабиан Риск, который, как оказалось, занимается расследованием убийств в Государственной криминальной полиции Стокгольма. Беременная женщина – должно быть, его коллега и тоже одна из подчиненных Хермана Эдельмана.

В каком-то смысле он ни капельки не удивился. В глубине души он только и ждал, что они вылезут из своих нор и покажут свои отвратительные дьявольские хари. Правда, он не рассчитывал, что все произойдет так быстро. Но вот они здесь. Проклятые полицаи.

Интересно, как это произошло? Он ведь сделал все, чтобы схорониться, как только вышел на свободу. Он не только взял девичью фамилию своей матери, но и не повесил табличку с этой фамилией на дверь квартиры, которую снимал через одного или даже нескольких посредников. Он усмирил в себе все страсти и стал ждать в уверенности, что в один прекрасный день, как ему обещал врач, полностью избавится от своего прошлого Я.

Но это не сработало. Хотя он делал точно так, как ему велели, и выполнял все предписания, в нем горел огонь. Врач задавал ему вопросы, а он отвечал то, чего от него ждали. В глубине души уже через год лечения он осознал, что это никогда не утолить. Что бы ни делал, это никуда не денется.

Голод.

Он снова посмотрел в бинокль и увидел, как двое полицейских скрылись под строительными лесами. Они его в самом деле уже нашли? И кто дал им право прийти сюда и третировать его? Выбить дверь и ворваться. Прижать его к полу, надеть на него наручники и обыскать его дом.

Допустим, ему в голову приходят запрещенные, неуправляемые мысли. Допустим, он и его врач несколько лет безуспешно работали над тем, чтобы их заглушить. Допустим, для окружающих так будет лучше всего. Но его самого это больше не беспокоило. Ни в малейшей степени, если уж честно. Первый раз за несколько лет он соглашался с ними вплоть до мельчайшей детали. Он соглашался с каждой из своих запретных мыслей.

Если эти мерзкие гребаные сучки сунутся к нему, он будет готов.

Он вопьется в них зубами и разорвет их на куски.

Терять ему все равно нечего.

16

Только бы этот день кончился, подумала Дуня Хоугор и представила, как забирается под одеяло и засыпает до прихода Карстена домой. Но день только начался, и хотя она выпила как минимум два литра воды и приняла несколько порций препарата Resorb, она по-прежнему чувствовала себя совершенно разбитой.

Она налила себе чашку черного кофе и села на свое место за стол для совещаний напротив Яна Хеска, который, похоже, по-прежнему не сомневался, что она за его спиной о чем-то договорилась с Кимом Слейзнером. Кьель Рихтер сидел с торца и пытался найти, куда бы ему отвести взгляд. Все молчали, и тишина с каждой минутой становилась все более ощутимой.

Наконец открылась дверь и вошел Слейзнер, обводя глазами комнату. На нем была рубашка с запонками и галстук, а на лице остался грим после пресс-конференции. Насколько знала Дуня, больше никто из мужчин-полицейских не гримировался перед пресс-конференцией. Но Слейзнер любил пресс-конференции как никто другой, и созывал их по делу и без. Никто лучше него не мог стоять в свете прожекторов и делать из мухи слона.

– Кто-нибудь из вас видел пресс-конференцию? – Он подошел к кофе-машине Nespresso.

Все – Хеск, Рихтер и Дуня – покачали головами.

– Не спрашивайте как, но мне чудом удалось заставить всех поверить, что мы, черт возьми, знаем, чем занимаемся. Так что теперь ваша очередь позаботиться о том, чтобы я не наобещал слишком много. – Он вставил капсулу, предоставив машине сделать все остальное.

«Как всегда, не заплатив», – подумала Дуня. Хотя он отчитывал всех остальных, как только кончались деньги на кофе. Сама она никогда не пользовалась кофемашиной. Не столько из-за нравоучений Слейзнера, сколько из-за того, что ей не нравился вкус этого кофе, который все остальные так единодушно считали потрясающим. Для нее было загадкой, как более или менее весь западный мир согласился на промывание мозгов и членство в секте: ты должен покупать кофе на роскошных улицах и переплачивать втрое. Не говоря уже об экологии.

– O’кей, послушаем, что мы имеем. Какую версию мы отрабатываем?

Хеск откашлялся и встал.

– Как уже было сказано, мы по-прежнему в начале расследования, и у нас масса вопросов без ответа, но исходя из тех следов, которые нашли Кьель и его люди, больше нет сомнений, что тут замешан третий человек.

Как всегда, Хеск упорно вставал, обращаясь к Слейзнеру, и, как всегда, Дуня не могла понять почему.

Уж если кто и презирал Слейзнера и то, что он собой представляет, так это Ян Хеск. Но, наверное, он таким образом просто проявляет гибкость и делает все, чтобы стать членом клуба и двигать свою карьеру.

Чем больше она об этом думала, тем больше раздражалась. Хеск постоянно заискивал перед теми, кто стоял на несколько ступенек выше него. Если бы это давало преимущество, он бы наверняка не дрогнул, если бы Слейзнер спустил штаны и…

– Она весь день где-то не здесь…

Только через несколько секунд Дуня поняла, что Хеск имеет в виду ее.

– Прости, о чем это ты?

– Ты тоже так считаешь? – спросил Слейзнер, повернувшись к ней.

– Версия, – уточнил Рихтер. – Ну, ты знаешь. Нойман приезжает домой, застает жену в постели с мистером Большой, приходит в ярость и хватается за топор.

– Извини, я немного отвлеклась, но… – сказала Дуня, не имея ни малейшего понятия, как ей продолжить, не наступив Хеску на больную мозоль.

– Что – «но»? – спросил Хеск.

– Не знаю. Но сколько бы я ни думала, мне трудно представить себе, что Аксель Нойман мог сделать нечто подобное. – Она посмотрела на один из снимков расчлененного тела Карен Нойман.

– Я связывался с персоналом бара Karriere Bar. Там явно было выпито много джина с тоником, – заметил Хеск.

– К тому же он не раз избивал людей в барах, – добавил Рихтер.

– Да, но тем не менее, – Дуня нащупывала продолжение. – Может быть, звучит банально, но Аксель и Карен – одна из тех пар, которые после всех лет производили впечатление настоящих влюбленных.

– Дуня… Мы же полицейские, которые расследуют преступление, а не авторы сценария новой мыльной оперы, – сказал Хеск, закатив глаза.

– Но идея хорошая, – отозвался Рихтер и взял свой мобильный, который зазвонил. – Похоже, здесь будет много сюжетных поворотов. Да, Рихтер слушает… – Он встал и вышел из комнаты.

– Я только думаю, что это не он, – произнесла Дуня.

– А кому интересно, что ты думаешь? – спросил Хеск. – И если он так невиновен, как ты утверждаешь, почему тогда он исчез?

– Не знаю. Надеюсь, когда мы найдем его, он даст нам достойный ответ. Но если он вернулся домой раньше, чем планировал, преступник мог еще быть в доме и Аксель мог начать его преследовать. Вполне в его духе, особенно если он был пьяным.

– Именно. Это то, что имел в виду Кьель, – сказал Слейзнер и кивнул в знак согласия.

– И еще я думала вот над чем…

– Может, поговорим об этом после, во время кофе-паузы? – перебил ее Хеск. – Если мы хотим взять его, пока он далеко не ушел, мы должны…

– Пожалуйста, дай ей договорить, – Слейзнер знаком попросил Хеска сесть.

Хотя Дуня краем глаза видела, что Хеск готов взорваться, ей ничего не оставалось, кроме как продолжить.

– Ян, я не понимаю, почему ты на меня злишься.

– Не понимаешь?

– Нет, я всего лишь пытаюсь продвинуть следствие вперед. Конечно, я могу ошибаться, но я чувствую: тут что-то не так. Взять хотя бы орудие убийства: по словам Педерсена, это здоровый топор. А я не увидела в доме ни поленьев, ни камина, значит, там нет никакого топора. Тогда откуда он взялся? Аксель возил его с собой в машине на случай, если ему понадобится кого-то убить?

Хеск задумался и через какое-то время пожал плечами.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Слейзнер, не глядя в сторону Хеска.

Дуня показала один из снимков с изображением Карен Нойман на окровавленной кровати.

– Только посмотрите, сколько здесь крови. И тем не менее, я не вижу ни одного кровавого следа ни на полу, ни в холле. Значит, преступник хорошо подготовился и постелил полиэтилен или что-то такое. – Она положила снимок обратно в пачку. – Кто бы это ни был, он не новичок.

– Да, не отрицаю, что в этом больше логики, – сказал Слейзнер в тот момент, когда в комнату вернулся Рихтер.

– Готов анализ следа третьей машины, – сказал он, садясь на место. – И тут есть одна довольно интересная деталь. – Он сделал искусственную паузу, но слишком короткую, чтобы ее успели заметить. – По всем признакам, это спортивная машина с двойными шинами.

– Двойными шинами? – переспросила Дуня. – Кто в наше время ездит с двойными шинами?

– Вот и я спрашиваю.

– Шведы. Они без ума от двойных шин, – подал голос Хеск. – Когда мы ездим в Смоланд на Рождество, там каждый Эмиль разъезжает на своей «вольво» с двойными шинами.

– Значит, мы имеем дело с преступником-шведом, – заключил Слейзнер. – Час от часу не легче.

– Я по-прежнему склоняюсь к Акселю Нойману, но в то же время не хочу ничего исключать. Поэтому думаю объявить его в розыск и параллельно работать над шведским следом, – предложил Хеск.

Дуня кивнула с облегчением – лицо Хеска становилось нормального цвета.

– Мы можем выяснить в компании «Scandlines», была ли у них на ночном пароме спортивная машина со шведскими номерными знаками. Если преступник из Швеции, он мог сесть на паром до Хельсингборга.

– Хорошая мысль, Дуня. И кстати, – Слейзнер встал, – теперь вы докладываете все Дуне, которая с этой минуты отвечает за расследование и, в свою очередь, докладывает непосредственно мне. Вопросы есть?

Никто ничего не сказал, и через секунду Слейзнер вышел из комнаты.

Но в комнате, словно плотный липкий туман, повисла тревога. Дуня чувствовала, как комок в горле все растет и мешает ей дышать. К тому же из-за дурноты то немногое, что она съела в обед, готово было выйти наружу. Она не знала, куда ей деваться, куда смотреть или что сказать, и больше всего ей хотелось провалиться сквозь землю.

Но ей ничего не оставалось, кроме как остаться сидеть со своими мыслями, которые, подобно разъяренным журналистам, забрасывали ее вопросами. Это ее вина? Она переступила черту, заняла слишком много места и переборщила со своими идеями? Или Слейзнер планировал это с самого начала? Именно поэтому он позвонил ей, а не Хеску на место преступления? Но в таком случае почему? Чего он на самом деле добивается? Ведь есть какая-то цель.

Это единственное, в чем она совершенно не сомневалась.

– O’кей, – сказал Рихтер на выдохе, прервав молчание. – Кто-то понимает, что, черт возьми, происходит?

– Понятия не имею. Я абсолютно ничего не понимаю, – сказала Дуня, повернувшись к Хеску. Только сейчас она увидела, как того трясет от злобы. Он мог рассердиться, она это знала. Ян сам рассказывал, как в детстве доходило до того, что он бросал вещи на пол и пинал стены до дыр. Но таким злым она его никогда не видела.

– Ян, поверь мне. Я так же, как и ты, ничего не понимаю. Ты ведешь это следствие, и я, я…

Хеск прервал ее, фыркнув, и вперил в нее взгляд.

– Не надо сидеть здесь и пытаться…

– Ничего я не пытаюсь. Я просто говорю, как…

– Закрой рот, сучка! – он встал так, что опрокинул стул. – Ты думаешь, я не понимаю, чем ты занимаешься? Да?

Дуня тоже хотела встать. Показать, что ей нечего стыдиться. Опрокинуть стул, угрожающе поднять палец и послать его к черту, раз уж он все равно не хочет ее выслушать. Но ноги ее не слушались, и закон притяжения по какой-то причине действовал с особой силой именно там, где она сидела.

– Я понимаю, что ты взволнован. Но почему бы нам не попытаться обсудить это как взрослые люди? Я считаю, что если мы будем работать вместе, мы должны забыть об этом, и…

– Забыть об этом? – Хеск засмеялся и обошел стол. – Как ты это себе представляешь? – Он встал прямо перед ней и посмотрел на нее сверху вниз. – Ты явно ничего не поняла. Выпендриваешься тут, как проклятая шлюха, которая ничего знать не хочет. Но могу тебе сообщить – это только самое начало твоего маленького ада. Так что лови момент и наслаждайся, тебе больше никогда не будет так хорошо, как сейчас. – Хеск вышел из комнаты.

Дуня осталась сидеть, по-прежнему не в силах подняться.

17

Ремонт здания на углу улиц Эстгетагатан и Блекингегатан прервали на середине, и хотя можно было совершенно спокойно идти по тротуару, большинство предпочитало обходить по улице. Ветер сорвал большой кусок защитной сетки, и теперь он свисал, колыхаясь, со строительных лесов, сконструированных из железной арматуры, которая зловеще трещала и скрипела. Последствия финансового кризиса налицо.

Фабиан и Малин обыскали участок перед зданием, но, не найдя тайного мобильного телефона министра, подошли к парадному дома 46 по улице Эстгетагатан. Как они и ожидали, вход был закрыт, но с помощью железной трубы из строительных лесов Фабиан выбил одно из шести окон в двери, просунул в отверстие руку и открыл защелку с внутренней стороны. Вход был завален строительным мусором и весь в пыли. Со стен и потолка свисали засохшие ошметки краски. По одной стене выстроился в ряд десяток старых унитазов, а по другой стояли ванна и холодильник.

– У нас примерно так же, – сказала Малин, подходя к ряду унитазов, где мелькнуло что-то темное на четырех ногах. – При ближайшем рассмотрении здесь, пожалуй, немного почище.

– Во всяком случае, идеальное место, если хочешь, чтобы тебя оставили в покое, – сказал Фабиан и пошел по следам на пыльном полу к лифту.

– О’кей. Как мы поступим? Здесь можно искать годами. Ты уверен, что правильно записал все цифры? Ведь если хоть одна цифра не та, мы попадем в Хапаранду или Куала-Лумпур.

– Уверен. Но даже если цифры совпадают, не факт, что мобильник все еще здесь. – Фабиан открыл дверь лифта и заглянул в кабину.

– Ноги моей здесь не будет.

– Но следы ведут сюда.

– Во всяком случае, не мои.

Малин стала подниматься по ступенькам каменной лестницы, где светлым ковром лежала строительная пыль. Никаких следов обуви видно не было. Зато вдоль и поперек виднелись бесконечные хаотичные следы крысиных лапок.

«Как только человек отступает, природа берет свое», – подумал Фабиан и пошел вслед за Малин вверх по лестнице. Следы, отличные от крысиных, встретились им только на четвертом этаже. Четкие следы грубых ботинок, которые вели от лифта к двери самой дальней квартиры справа. Перед другими дверьми лежала нетронутая строительная пыль.

Малин достала мобильный и несколько раз сняла следы крупным планом. Тем временем Фабиан подошел к двери без таблички, приложил одну ладонь к глазку и осторожно открыл щель для почты другой рукой.

Он ничего не увидел, поскольку было слишком темно, и ничего не услышал. Он сделал Малин знак подойти и приложить ладонь к глазку, а сам стал светить мобильным в щель для почты. Внизу лежал потертый коврик, а в самой глубине налево у стены стоял рулон защитной полиэтиленовой пленки.

– Давай вызовем наряд. Пусть они войдут первыми.

– Пока следствие официально ведет Полиция безопасности, мы не можем это сделать. – Фабиан осторожно закрыл щель для писем и потрогал дверную ручку. Дверь была заперта. Тогда он подошел к двери соседней квартиры, которая оказалась незапертой. – Подожди здесь.

– Мне просто стоять здесь и… – она оборвала сама себя со вздохом.

Все выглядело так, как бывает в квартирах, где идет ремонт. Засранно и запущенно. Пол в нескольких местах был разломан, а с потолка свисали оголенные электрические провода. Помимо матраса, явно видавшего разное, никакой мебели не было. Фабиан подошел к единственному окну в комнате, открыл его и вылез наружу.

Нельзя сказать, чтобы он страдал от головокружения. Но ему было не по себе на большой высоте, и он до сих пор не совершил полет на воздушном шаре, подаренный ему на сорокалетие коллегами. Первые два года они спрашивали, когда он собирается использовать подарочный сертификат, и он все время отвечал уклончиво, пока не понял, что единственный способ заставить их замолчать – соврать, какое потрясающе сильное впечатление произвел на него полет. Конечно, у него был с собой фотоаппарат, но он был настолько заворожен видом, что совершенно забыл о съемке.

Теперь ему оставалось лишь надеяться, что обледеневшие строительные леса не рухнут. Главное, не смотреть вниз. Лучше смотреть вперед, крепко держаться за что-нибудь одной рукой – только бы не поскользнуться.

Через три окна Фабиан добрался до закрытой квартиры. Из-за опущенных жалюзи ничего не было видно. Он огляделся в поисках какого-нибудь инструмента, но ничего не нашел и решил попробовать выбить окно ногой, что было гораздо сложнее, чем он предполагал. «Если в квартире кто-то есть, у них достаточно времени подготовиться», – подумал он, влезая внутрь через разбитое окно.

Приземлившись на пол, он огляделся и убедился, что в комнате примерно двадцать квадратных метров, и в отличие от первой квартиры пол здесь более или менее чистый. Вдоль одной стены располагалась кухонька с варочной панелью, мойкой и холодильником, на котором сидела и смотрела на него фарфоровая кукла с длинными вьющимися волосами, в платье и в шляпе в тон.

Он прошел в соседнюю комнату, где было так темно, что, сколько ни старайся, глаза все равно не могли привыкнуть. Он стал шарить рукой по стене и, в конце концов, нашел кнопку, от которой зажглась люстра в центре комнаты. Из-за сильного света ему пришлось отвести глаза. Через какое-то время он разглядел обернутый полиэтиленовой пленкой стол с дыркой посредине. По краям стола свисали отдельные ремни.

18

Полчаса назад Кьель Рихтер пожелал Дуне удачи и оставил ее одну в совещательной комнате. Но она продолжала сидеть, пытаясь собраться с силами, чтобы войти в отдел с прямой спиной.

Дурнота наконец прошла, но ее сменила сильная головная боль. Если она в ближайшее время что-нибудь не выпьет, голова расколется. Кроме того, ей надо было еще сходить в туалет.

Она обдумала свои возможности и пришла к выводу, что, помимо Слейзнера, с которым она ни за что на свете не хотела иметь дело, у нее никого нет. Хеск слишком хороший полицейский и не пустит следствие на самотек, но он без сомнения будет делать все, чтобы вставлять ей палки в колеса.

Рихтер – один сплошной вопрос. В его «удачи» она не смогла уловить ни явной иронии, ни заботы. Возможно, он сам понятия не имеет, на чью сторону встать, и если она достаточно хорошо его знает, во время кофе-паузы он пойдет по пути наименьшего сопротивления.

Иными словами, с ней все заранее ясно. Никто не ждет от нее, что она справится. Возможно, даже Слейзнер. Но просто залечь на дно и сдаться – не выход. Никто не протянет ей руку помощи и не поможет исчезнуть. Единственная альтернатива – попытаться взвалить на себя ответственность, довести следствие до конца и показать всем, что с ней надо считаться.

К сожалению, она сама в это не верила.

Дуня потянулась к блюду с фруктами, взяла маленькую красную салфетку, лежавшую в самом низу, и вытерла пот со лба. Потом закрыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов, схватилась за столешницу и осторожно встала.

У нее тряслись руки и ноги, а пульс буквально стучал в ушах. Но надо привыкать. Хеск, возможно, абсолютно прав.

Это только начало ее маленького ада.

19

Отперев дверь и впустив Малин в квартиру, где шел ремонт, Фабиан вернулся к длинному узкому столу, стоявшему посредине в большей из двух комнат. Стол был привинчен к полу стальными уголками и обернут прозрачной полиэтиленовой пленкой, которая в свою очередь была скреплена степлером с внутренней стороны. Под отверстием находилась воронка, посредством грубого шланга соединенная с канистрой. Но канистра была пуста, а воронка, похоже, совершенно чистая. Так же, как и полиэтилен, и привинченные к столу ремни, свисавшие по сторонам. Фабиан не увидел никаких следов ни крови, ни экскрементов.

Наоборот, в отличие от остальной комнаты все это выглядело совершенно новым и свежим. Головки винтов, которые крепили ремни, блестели, а на потолочной лампе не было пыли. Или кто-то скрупулезно и тщательно убрал после себя, или установку еще не использовали.

Он подошел к окнам, закрытым древесноволокнистыми плитами и аккуратно обклеенным скотчем по краям. Все для того, чтобы в комнату не проникал свет и с улицы ничего не было видно. В углу стоял еще один рулон защитной пленки. В куче на полу лежали аккумуляторная отвертка и циркулярная пила вместе с длинным удлинителем.

Совершенно ясно, что эта квартира на ремонте для чего-то подготовлена. Вопрос только для чего?

Пыток? Операции? Расчленения?

Или это жуткое устройство, чтобы держать кого-то под стражей? Кто стоит за всем этим и кто должен лежать здесь привязанный? Если министр юстиции, почему в таком случае его тут нет? Его тайный мобильный явно побывал в этой квартире. Но где он сейчас? И главное: где сам министр? Вопросы росли, как снежный ком.

Фабиан вздохнул.

– Малин, как насчет раннего обеда? Я угощаю. – Он хотел взять паузу и проветрить голову, прежде чем идти дальше.

– Уже? – отозвалась Малин из прихожей. – Давай только сначала закончим здесь.

– Хорошо.

Фабиан вошел в соседнюю комнату с кухонькой. Единственное, что ему оставалось осмотреть. Как и в остальной квартире, здесь было относительно чисто. На мойке стоял электрический чайник с выдернутым из розетки шнуром, а в сушке – перевернутые вверх дном стакан и кофейная чашка. Кто-то пробыл здесь несколько часов, самое большее сутки.

Он повернул кран, из которого сначала вышло немного воздуха, а затем полилась ровная чистая струя воды. Никаких коричневых сгустков. Из крана вышел воздух, но не ржавчина. Кто-то был в квартире неделю-две тому назад. Вероятно, для подготовки. Если какие-то люди приходили сюда в течение последних суток, они, во всяком случае, не спускали воду. Фабиан закрыл кран и открыл холодильник, который, к его удивлению, был включен. В холодильнике лежал полиэтиленовый пакет с несколькими кусками ржаного хлеба, сверток с печеночным паштетом и почти пустая стеклянная банка маринованных луковиц.

В морозилке лежало два покрытых инеем пакета с заморозкой. Он достал один из них, надавил на него и стер иней. Первое, что пришло ему в голову, – это белый ленточный червь, свернувшийся в клубок. Он никогда не видел их в жизни, но слышал, что они могут быть длиной до двадцати метров. Но заметив на этикетке надпись «колбасная оболочка», он понял, что это свиные кишки для изготовления домашней колбасы. Во втором пакете находились внутренности поросенка или цыпленка.

Фабиану никогда особо не нравилась еда из требухи, хотя у него была поваренная книга тридцатых годов с огромным количеством рецептов блюд из внутренних органов. В частности, латиноамериканский деликатес копченое коровье сердце. Но кто ест такое в наши дни? И в первую очередь, какое это имеет отношение к исчезновению министра?

– Фаббе! Иди сюда! Посмотри! – закричала Малин.

Фабиан пошел из большой комнаты в коридор и увидел. Он заметил ее только сейчас. Наверное, потому что стоял спиной и был сосредоточен на длинном узком столе. Он уже видел похожую на холодильнике в другой комнате, и, может быть, именно поэтому обратил внимание. На электрощите сидела еще одна фарфоровая кукла – блондинка с вьющимися волосами и голубыми глазами, которые смотрели прямо на него.

Он снял куклу и оглядел ее. Ему никогда не нравились куклы, особенно фарфоровые. Хотя они были небольшого размера, у них были такие правдоподобные лица, что становилось не по себе.

В детстве бабушка, папина мама, сделала ему подарок на Рождество, и его до сих пор передергивает, когда он вспоминает, как кукла сидела на полке среди других игрушек и всю ночь пялила глаза. Скоро ему стали сниться кошмары, и он спал все хуже и хуже. Он спрятал подарок в шкаф и накрыл одеялом. Он даже кидал ее. Но его мама упорно сажала ее обратно на полку, аргументируя это тем, что она очень красивая и дорогая.

И однажды после обеда, когда дома никого не было, он набрался мужества, запихнул куклу в рюкзак и пошел в сторону бетонного завода за Койаком – высоким холмом в Дальхеме, прямо к северу от Хельсингборга. Здесь он перелез через забор с надписями о том, что посторонним вход воспрещен, что делал часто, и бросил бабушкин подарок в бадью с раствором. Он немного постоял и посмотрел, как она медленно опускается в густую бетонную смесь и исчезает. Во всяком случае, из его жизни. Может быть, она сидит где-нибудь замурованная в стене и пялит глаза.

– Фаббе! Чем ты занимаешься?

Он пошел дальше, к Малин, которая находилась в ванной комнате. Она стояла в ванне и светила на дырку в стене.

– Иди, посмотри сюда, – она отодвинулась в сторону и отдала ему карманный фонарик. – Видишь?

Фабиан кивнул. На примерно метровой глубине в тесном пространстве сантехнической шахты застряли широкополая шляпа и черное пальто с меховым воротником.

– Это же одежда Гримоса? Разве нет?

– Конечно, но…

– Что «но»?

– У меня одно с другим не складывается. – Он повернулся к Малин. – Честно говоря, я ничего не понимаю.

– Что ты не понимаешь? Гримос был здесь и…

– Но почему? Он сам сюда пришел, или его кто-то привез?

– Если бы не орудие пытки в комнате, я бы подумала, что он пришел сам. Может быть, он знаком с владельцем квартиры и знал, что сюда может прийти и спокойно переодеться, чтобы потом исчезнуть.

– Но…

– Теперь я больше склоняюсь к тому, что его кто-то привез.

– О’кей, но почему здесь никого нет?

– Они привезли его в квартиру и раздели. Не спрашивай меня почему. Может быть, потому что он был нужен им в другой одежде. И тут, в разгар всего этого, они находят его тайный мобильный и понимают, что рано или поздно здесь появимся мы. И поэтому они как можно быстрее убираются отсюда и… вуаля.

– Ты считаешь, что он один вышел из Депутатского здания, а у набережной Кансликайен его схватили и похитили?

– Возможно, до того, как он вышел, ему предъявили ультиматум. В любом случае, он вышел на двадцать минут позже. Ну, не знаю. – Она вздохнула и протянула Фабиану швабру. – Я просто пытаюсь связать одно с другим.

Фабиан взял швабру, опустил ее в шахту и выудил одежду, а также портфель министра, который застрял поперек.

Они вылезли из ванны, и, пока Малин осматривала одежду, Фабиан занялся портфелем. Помимо наполовину пустой коробочки с лакричными леденцами, трех шариковых ручек и органайзера, там лежала папка с документами. Быстрый просмотр показал, что в папке находится несколько различных отчетов и материалов по итогам поправок к законам за последние годы.

Но органайзер был еще интересней.

В наше время большинство перешли на электронный календарь, но только не Гримос.

Он принадлежал к старой школе, когда все адреса и телефоны записываются от руки и доступны без пароля. К тому же страницы были заполнены назначенными встречами и заметками, например: «Когда до членов экологической партии наконец дойдет, что есть смысл пользоваться дезодорантом? …Эта тетка из социал-демократов по-прежнему не знает, о чем говорит… Может быть, в постели она ничего? …Не забыть записаться в…» И так далее.

Но пульс у Фабиана участился не от самого содержания, а от почерка. Это происходило с ним крайне редко. Подобные случаи Фабиан мог по пальцам сосчитать. Но когда у него возникало такое чувство, результат превосходил все ожидания. Как красивый гол в футболе после одного безнадежно затянутого матча за другим. Это был тот самый случай. Безошибочное предчувствие того, как одна с виду неподходящая деталь пазла встает на свое место.

– Вот он. Ну что я говорила! – в руках Малин держала телефон. – Эй! Прием.

Фабиан поднял глаза и встретился с ней взглядом.

– Что это? Ты что-то нашел?

Фабиан кивнул.

– Думаю, его здесь не было.

– Кого? Гримоса? Конечно, он здесь был. Посмотри-ка, – она помахала перед ним мобильным.

– Чтобы окончательно убедиться, я должен снова просмотреть вчерашние съемки с камеры наблюдения.

– Подожди, я не понимаю. Как ты можешь… – Она поняла, что продолжать бесполезно, и замолчала.

Фабиан уже вышел из ванной и направлялся к выходу.

20

Софи Леандер поняла, что, наверное, в кои-то веки крепко спала. До этого она всегда сразу же просыпалась, как только слышала приближающиеся шаги или голоса. Каждый мускул ее тела был напряжен до крайности, а в голове она прокручивала фильм, где в подробностях показывали, что ее ожидает.

Она была уверена, что это произойдет.

Но каждый раз шаги проходили мимо и стихали, и она могла еще немного пожить взаймы.

До этой минуты.

На этот раз все было по-другому.

Она почему-то не слышала ни шагов, ни голосов.

Ее разбудил звук электродвигателя и скрип входной двери. В отличие от всех других раз ее тело было спокойно и расслаблено. Словно оно так долго находилось в напряжении, что у него больше не было сил бояться.

Но Софи боялась.

Смертельно боялась.

Она услышала, как дверь-жалюзи снова опустилась и как щелкнули замки на кейсе. Затем что-то звякнуло на металлическом столе наискось за ней. «Скальпели и зажимы», – подумала она и попыталась остановить фильм, который снова и снова показывал, как она наблюдает за тем, что ее вскрывают.

Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть, тот ли это врач, который привез ее сюда, но сдалась, когда ремень на шее слишком глубоко врезался в рану. Не играет никакой роли. Ожидание закончилось, и пришло время поставить точку.

Вокруг нее включились аппараты и принялись издавать различные звуки. Ремень, стягивавший ее левое запястье, ослаб, и она почувствовала, как к предплечью прижимаются холодные ножницы, которые разрезают рукав блузки. На сгибе руки кольнуло, и через несколько секунд она провалилась в сон, который стер все ее мысли.

Слишком рано, хотя ожидание казалось почти бесконечным.

Софи надеялась, что успеет что-то сказать. Что со рта снимут скотч и она хотя бы сможет извиниться и объяснить, что все это время знала, что совершила ошибку, но у нее не было выбора. Что хотя она очень боится, она принимает свое наказание и в каком-то смысле считает, что это более чем справедливо.

Но ей не дали даже этого.

21

– Пять минут, потом вам надо будет уйти, – сказал охранник и кликнул на ссылку с видеозаписью. – О’кей?

Фабиан с Малин кивнули. Пока они ждали, что человек в форме оставит их одних, они смотрели в окно, за которым Полиция безопасности рьяно искала тело Гримоса на дне пролива Риддарфьерден прямо рядом с набережной Кансликайен.

Они находились в маленькой комнате для персонала за будкой охранника в Депутатском здании. Они выдержали жесткую борьбу за то, чтобы получить доступ к записи с камеры наблюдения, где видно, как министр юстиции выходит из здания. Полиция безопасности не только присвоила записи гриф секретности, но и предупредила ответственных за безопасность, что, возможно, придут из Государственной криминальной полиции и станут задавать вопросы.

Они только не учли Малин и перепады ее настроения, которые могут сломать кого угодно, если она не получит свое.

Фабиан включил запись. Показалось пустое фойе с двойными стеклянными защитными дверями. Когда в кадре появился Карл-Эрик Гримос, Фабиан увидел то же самое, что и в Полиции безопасности накануне вечером. Министр юстиции идет один, в левой руке он держит портфель с документами, а правой прикладывает пропуск к считывающему устройству, отодвигает одну дверь, потом другую и исчезает в снежной вьюге.

Как Фабиан и подозревал, разгадка все время была у них перед глазами. Они только не знали, на что смотреть. Портфель в левой руке, манипуляция с пропуском правой.

Так делает правша.

Но наклон сделанных от руки заметок в ежедневнике не даст соврать.

Как и жена Фабиана Соня, Карл-Эрик Гримос был левшой.

Фабиан повернулся к Малин.

– Видишь? Этот человек правша.

– Получается, это вовсе не министр юстиции, а кто-то, переодетый в него.

Фабиан кивнул.

– Вероятно, преступник. – Он опять включил запись с самого начала и стал показывать кадр за кадром. – Видишь? Он точно знает, где находится камера и как ему двигаться, чтобы не показывать лицо.

– Но если это преступник, то где тогда находится министр юстиции?

Фабиан встретился с Малин глазами.

– Не знаю. Но если никто не видел, что он выходит из здания через другие выходы, нельзя исключать, что он по-прежнему здесь.

22

«Нанна Мадсен – 21 год, 5 декабря 2005 г., мусорный контейнер в Херлеве

Сильные кровоподтеки после следов от укусов на больших участках спины, груди и нижней части тела. Анализ отпечатков зубов показывает укусы и преступника, и собаки, вероятнее всего доберман-пинчера. Зафиксированные следы преступника отсутствуют.

Кими Колдинг – 17 лет, 23 апреля 2007 г., озеро Пеблинге

Повреждения в нижней части тела после грубого проникновения. Сломаны обе челюсти, что наряду с несколькими открытыми переломами черепной кости указывает на сильную травму головы, вероятно, полученную от удара молотком. Вода в легких свидетельствует о том, что, несмотря на повреждения, она была в сознании, когда ее бросили в озеро. Зафиксированные следы преступника отсутствуют.

Метте Бруун – 37 лет, 7 сентября 2008 г., Амагер Фэллед, природный заповедник

Разорванные анальное отверстие и толстая кишка, а также сильные внутренние повреждения, идущие от нижней части тела до самого желудка. Вероятно, в результате проникновения толстой ветки или начиненной гвоздями биты. Зафиксированные следы преступника отсутствуют».

Дуня Хоугор положила папку на стол, откинулась на диване и закрыла глаза. Ей надо было перевести дух после всех этих снимков женских тел, изувеченных в результате проникновения. Эти тела взывали к справедливости, которую они никогда не получат.

Вместо этого ей в голову пришел Слейзнер. Она едва успела сесть за свой рабочий стол, как он пришел, поздоровался и попросил ее заглянуть к нему в кабинет после окончания рабочего дня. И тут наконец пелена спала. Все тело словно пронзило острой болью – до нее наконец дошло, чего он в действительности добивается. Меньше всего его интересовала ее компетенция.

Теперь, задним числом, она не могла понять, как не замечала того, что так очевидно остальным. Это словно неудачная шутка, и ей ничего не остается, кроме как показать всем, как же они ошибаются.

Поэтому сейчас она лежала дома на диване на улице Блогордсгаде и работала, хотя рабочий день уже закончился. Она принесла с собой материалы самых тяжких случаев изнасилования, по-прежнему нераскрытых. Микаэль Реннинг из отдела информационных технологий помог ей отсортировать дела из архива, хотя не обладал полицейскими полномочиями. Но ей был нужен союзник. Кто-то, кто не имел ни малейшего отношения к ее отделу.

Как бычок на лугу, он бросился на поиск со всей энергией. Но по мере того как принтер выплевывал расследования, одно страшнее другого, настроение у него ухудшалось, и когда он наконец понял, как много в мире изощренной злобы, заявил, что его вера в человечество подорвана.

Сама Дуня совершенно не была удивлена. Ни грубому насилию, ни тому факту, что преступник в большинстве случаев – мужчина, а жертва – женщина. Нет, ее удивило лишь количество расследований, не приведших к результату, и то, насколько простым представляется решение не тратить ресурсы и пустить дело на самотек.

Похоже, список замороженных расследований по делам об изнасиловании можно было продолжать до бесконечности. Попросив Реннинга отобрать только дела со смертельным исходом, она принесла домой свыше дюжины дел за последние четыре года. И то они ограничились береговой линией от Кеге до Хельсингера.

Это означало три случая в год, когда невинные женщины подвергались таким мучениям, что смерть, должно быть, воспринималась как спасение. Три расследования, которые, согласно заведенному порядку, закрывали, хотя преступник продолжал оставаться на свободе. И так каждый год.

Дуня посмотрела в окно на свинцово-серые облака, которые двигались по небу, словно собирались вызвать еще одну бурю и разогнать остатки дневного света. Снимки разрубленного тела Карен Нойман не давали ей покоя, смешиваясь с облаками. Во многих отношениях это было такое же безрассудное и одновременно изощренное насилие, что и в старых расследованиях, и, как она сказала на совещании, за содеянным стоит не новичок. Кем бы он ни был, он делал это не первый раз.

Карен Нойман просто была еще одной жертвой погони за кайфом.

Но сколько бы Дуня ни искала, она не могла найти никаких соответствий какому-нибудь старому расследованию. Она испробовала все. Рассортировала дела по различным критериям, несколько раз прочитала детальные описания повреждений, а также изучила каждый снимок изувеченных тел под лупой. Но ничего не тянуло на возможное соответствие.

Семь дел Дуня вскоре отложила в сторону. У четырех из них было так много общего, что они сами по себе образовали группу. К тому же там имелся подозреваемый. К сожалению, ему удалось лишить себя жизни до суда.

Остальные три, без сомнения, тоже составляли группу. Там преступник брал трофей в виде скальпа, и, согласно отчету Оскара Педерсена, обилие крови из срезанной с головы кожи свидетельствовало о том, что жертвы во всех трех случаях были живы во время самого процесса. Кто бы ни стоял за зверскими действиями, он все еще находился на свободе.

Но сейчас она искала не его, хотя пообещала самой себе, что возобновит расследование, как только у нее будет время, и проследит за тем, чтобы это чудовище схватили.

На придиванном столике оставались лежать пять дел.

Пять расследований, которые официально велись, но в реальности были заморожены.

Везде проявлялось такое грубое и изощренное насилие, что, как и в случае с Карен Нойман, за этим не мог стоять новичок. Вместе с тем, все пять случаев заметно отличались друг от друга. Казалось, одно с другим никак не соотносится. Не только жертвы были разного возраста и выглядели по-разному, но и места преступления сильно разнились. Не говоря уже о различных способах действия.

Каждый случай был словно уникальным одноразовым явлением. Преступник, который единственный раз перешел грань и самым зверским образом изнасиловал и до смерти замучил свою жертву, а потом вернулся к своей нормальной жизни, не оставив после себя никаких следов или неопровержимых доказательств. Это было невозможно. Где-то есть общий знаменатель. В этом Дуня была уверена.

Ее мысли прервал мобильный. Звонил Кьель Рихтер, и она попыталась говорить как можно более серьезным тоном, хотя на самом деле испытала настоящее облегчение, что он обратился к ней, а не к Хеску. Согласно компании «Scandlines», паромы которой курсировали между Хельсингером и Хельсингборгом, прошлой ночью две машины снесли ворота на выезде из паромного терминала. Кьеля Рихтера послали туда для выяснения.

– Привет, Кьель. Ты еще в Хельсингере?

– Дуня, я к тебе хорошо отношусь. Но заруби себе на носу. Ты слишком много на себя взяла и рискуешь надорваться. И что бы ты ни делала, когда это произойдет, на меня не рассчитывай.

– Кьель, послушай меня. Это идея Слейзнера. Я так же мало понимаю, как и…

– Я в это не вмешиваюсь. Я собираюсь выполнять свою работу, но только и всего. Так и знай.

– Конечно. Я слышу, что ты говоришь, – сказала Дуня, глубоко вздохнув. – Но я думаю, ты позвонил не только для того, чтобы сказать, что ты еще одна курица, которая кудахчет в курятнике, но и немного рассказать о том, что ты сделал.

– А?.. Что?

– Что слышал, – сказала Дуня. – Ну? Ты что-то нашел? Если нет, я хочу…

– Я уже доложил все Яну и просто говорю, что еду домой.

– Но разве ты не должен докладывать мне? Слейзнер ведь более чем ясно это объяснил.

– Меньше всего я хочу оказаться между двух огней…

– Кьель, ты сказал, что будешь выполнять свою работу. Так давай, выполняй, и все будут довольны.

В трубке замолчали, и Дуня буквально слышала, как Рихтер взвешивает все «за» и «против».

– Я не помню, кому из вас это пришло в голову, но нет сомнений, что шведская машина и «БМВ» Ноймана были в паромном терминале и снесли ворота, выезжая из него.

Дуня встала с дивана.

– А потом? Куда потом ведут следы?

– Прямо на улицу Фэргевей. Но там уже давно все изъездили и убрали снег.

Дуня подошла к окну и убедилась, что снег опять стал кружить. Обычно она любила снег, особенно первый, который ложился на все серое чистым белым покрывалом, приглушал звуки и заставлял всех немного замедлить ход. Но не сейчас. В этот раз непогода означала только борьбу со временем. Каждая выпавшая снежинка помогала стирать следы и уменьшала возможность выяснить, что произошло на причале Хельсингера.

– Для твоего сведения: я зафиксировал все, что только можно. Теперь мне надо ехать.

– Кьель, подожди. Там у тебя тоже пошел снег?

– Он так и валит, и если я скоро не уеду, я не смогу вовремя забрать детей.

– Но я хочу, чтобы ты остался и…

– Как так остался? Четверг – единственный день, когда я забираю детей. Если я этого не сделаю, Софи все выходные не будет со мной разговаривать.

– Ничего не поделаешь. Я хочу, чтобы ты доделал дело до конца.

– Я уже все сделал! Ты что, плохо слышишь?

– Ты не закончил, пока я не сказала, что ты закончил.

Послышалось, как Рихтер издал тяжелый продолжительный вздох и собрался с духом.

– Ты думаешь, я не понимаю, чем ты занимаешься? Думаешь, я, черт возьми, не вижу, что ты…

– Ради бога, кто ведет следствие – я или ты? Делай, как тебе говорят, иначе будет поздно.

Наступила полная тишина, и Дуня поняла, что Рихтер, наверное, в таком же шоке от ее выходки, как и она сама. Она никогда ни на кого так не нападала. Даже когда была крайне возмущена Карстеном.

– Прежде чем ехать домой, ты поедешь дальше в северном направлении по улице Фэргевей и посмотришь, есть ли следы на обочине или машины свернули на какую-нибудь маленькую улицу.

– А какой в этом смысл, помимо того, что я опоздаю? Они могли, черт побери, поехать куда угодно, и у нас нет шанса…

– Делай, как тебе говорят, а не…

– Уже делаю.

– Хорошо. Как далеко ты продвинулся? – она быстро подошла к письменному столу под книжной полкой в углу, включила компьютер и вывела на экран порт Хельсингера.

– Я на площади Сташунспладсен, сворачиваю направо на улицу Хавнегаде и продолжаю ехать на север вдоль акватории порта.

– Хорошо, но тогда ты можешь видеть только с левой стороны, где стоят все дома, так ведь?

– Ты что себе думаешь? Это все равно что искать иголку в стоге сена – иголку, сделанную из сена. Но здесь много новых следов, поскольку снег валит как… Не знаю что. Но…

– Ты где сейчас?

– Еду более или менее вдоль порта и через какое-то время перееду улицу Нордре Страндвей.

– Поворачивай и поезжай в другую сторону.

– Что? Это почему? Там только портовая набережная.

– Делай, как тебе говорят, пока все опять не занесло снегом! Если будешь так тянуть, твоим детям придется ночевать в детском саду.

Дуня ждала какого-то протеста. Конечно, своей интонацией она дала понять, что шутит, но Кьель Рихтер славился тем, что не понимал иронии и совсем не обладал чувством юмора. До такой степени, что его коллеги по отделу начали называть его «шведом». Но он не смеялся даже над этим. Зато пошел к менеджеру по работе с персоналом и подал заявление о том, что его третируют, после чего созвали кризисное совещание.

– Кьель, последние слова – просто шутка. Разумеется, им не придется…

– Думаю, черт возьми, я нашел… Подожди.

– Что? Что ты нашел? Кьель, говори со мной. Где ты в точности находишься?

– Ты видишь рельсы вдоль улицы Хавнегаде?

Дуня увеличила на экране рельсы, которые шли между дорогой и набережной.

– Да. Ты здесь?

– В том самом месте, где можно переехать рельсы и выехать на набережную. Подожди, я только… – Послышалось, как открылась дверь машины, и ветер сразу же перешел в наступление. – Ну и погодка.

Но Дуня больше всего хотела оказаться там.

– Ты нашел следы?

– Это именно они. Одни следы от двойных шин, а одни от… Их занесло на набережную, и…

– Что? Что там? Кьель? Ты что-то нашел?

– Да. Пластмассовые обломки задней фары. Но что за чертовщина…

Дуня почувствовала, что от досады у нее начинает чесаться голова, и она готова накричать на него и приказать ему не молчать, а рассказывать то, что он видит. Но ей удалось взять себя в руки, и тишина прервалась только спустя несколько бесконечно долгих секунд.

– Значит, так, если я не вчера родился, то Нойман выехал за машиной с двойными шинами на набережную и наехал прямо на нее, так что она… Подожди, я только… Черт. По-другому и быть не могло.

– Что она? Кьель? Алле?

– Упала в воду.

– Ты считаешь, что шведская машина должна лежать где-то на дне в акватории порта?

– Я в этом уверен.

– Означает ли это, что преступник тоже попал в воду?

– Возможно. Или нет. Не знаю. Здесь много человеческих следов, но уже выпало столько снега, что непонятно, это следы одного человека или нескольких.

– Хорошо, зафиксируй как можно больше, и завтра выйдем на связь. – Она закончила разговор и опять легла на диван, пытаясь собраться с мыслями.

Если Рихтер увидел на снегу следы, значит, Аксель Нойман бросился за преступником, придя домой и обнаружив свою жену мертвой в постели. Судя по всему, он преследовал шведскую машину всю дорогу до паромного терминала в Хельсингере, где его и обнаружили, после чего началась настоящая погоня на автомобилях, которая резко оборвалась на набережной.

Но тогда остается вопрос: куда делись Аксель Нойман и его «БМВ»?

Возможно, он скрывается, поскольку рискует, что его обвинят в убийстве преступника. Другой вариант – преступнику удалось выбраться из машины на поверхность. Или он вообще не сидел в машине, когда та съехала за борт, а стоял где-нибудь, спрятавшись, чтобы потом напасть на Акселя и лишить его и жизни, и машины.

Вполне возможный сценарий. Но на вопрос, вероятен ли он, сама Дуня однозначно ответила бы «нет». С вероятностью это и рядом не стояло. Но что-то подсказывало ей, что вероятность в этом расследовании будет занимать самое последнее место.

23

Шведский Риксдаг занимает семь различных зданий. Восточное и Западное здания Риксдага на острове Хельгеандсхольмен, а также Депутатское здание, пожарная часть, «Нептун», «Кефал» и «Меркурий» в Старом городе. Все здания связаны между собой подземными туннелями и охраняются посредством сотни камер. Так что двум охранникам, которые сидят в дежурной части на нижнем этаже в Западном здании Риксдага, есть за чем наблюдать. Но учитывая общую площадь, количество переходов и помещений, а также высокопоставленных политиков, которые ежедневно бывают в зданиях, можно сказать, что весь комплекс фактически не охраняется. Если знать, где находятся камеры, можно без особых проблем остаться невидимкой.

После примерно двухчасового просмотра различных съемок, сделанных камерами наблюдений, Фабиану, Малин и одному из двух охранников в дежурной части удалось опознать министра юстиции, когда он выходил из зала пленарных заседаний через четвертый выход. В нижнем левом углу часы показывали 14:42, и они отчетливо увидели, что Гримос остановился, чтобы надеть пальто с меховым воротником, а потом направился к эскалатору.

– Ты видишь? Ты видишь, как он держит портфель в правой руке, а шляпу – в левой, – Фабиан показал на монитор, где министр спускается вниз на эскалаторе, и Малин ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

В следующий раз они увидели министра, когда тот решительным шагом шел по большому залу Центробанка, как зал называется по старинке, хотя Центробанк уже давно переехал на площадь Брункебергсторг. Министр по-прежнему держал портфель в правой руке, а левой рукой надевал шляпу.

– Это самый короткий путь до Депутатского здания? – спросила Малин. Охранник кивнул.

– Во всяком случае, он, похоже, собирался выйти, – заметил Фабиан, который в движениях министра не уловил ничего, что предвещало бы необычный день.

Ничего не изменилось в поведении министра и когда он шел по так называемой «беговой дорожке» – первой части подземного коридора, ведущего к зданиям канцелярии в Старом городе. Министр не проявлял ни нерешительности, ни нервозности, когда шел по переходу, бросая взгляд через окно на пролив Риддарфьерден, где Полиция безопасности нашла его мобильный, или кивая в знак приветствия другим членам Риксдага, которые шли ему навстречу. Скорее всего, он не подозревал, что скоро случится, что бы это ни было.

Это произошло через несколько секунд.

Таймер в левом нижнем углу показывал 14:45.

Сойдя с «беговой дорожки» в подземный зал, министр остановился на ходу и повернулся, как будто его кто-то позвал.

– Покажи это еще раз и увеличь изображение, – попросил Фабиан. Вскоре опять показались те же кадры, только увеличенные и гораздо более размытые. Несмотря на это, нельзя было не заметить вопросительное выражение на лице министра.

– А мы можем посмотреть это под другим углом, чтобы увидеть, кто его окликнул? – спросила Малин.

– Камеры расположены здесь только у дверей. Политики не особо любят, когда за ними наблюдают. Но дайте-ка мне… – Охранник стал пробовать различные ракурсы камеры. – Вот. Вот он, – сказал он и нажал на «плей».

На экране охранник с усами и жирком вокруг талии окликает министра и машет ему, когда тот идет в противоположном направлении. Министр сразу же поворачивается, подходит к охраннику и наклоняется вперед, чтобы расслышать, потому что охранник ниже него на голову.

– Здесь есть микрофоны? – спросил Фабиан.

– К сожалению, нет. – Охранник увеличил кадр, где министр, как видно, слушает и кивает.

– Ты знаешь этого охранника? – спросила Малин.

– Нет, но у всех на форме должен стоять номер удостоверения личности, хотя в данном случае его загораживает министр.

Министр опять кивнул, пошел за охранником и исчез из кадра.

– И куда они делись? – поинтересовался Фабиан.

– Не знаю. Но, похоже, они продолжают идти прямо в сторону пожарной части или «Нептуна», вместо того чтобы повернуть направо в сторону Депутатского здания. Но…

– Смени камеру. Мы не должны потерять их.

– Фабиан, это же не прямой эфир, – заметила Малин. – Все же записано. Разве нет? – Она повернулась к охраннику, который кивнул с улыбкой превосходства.

Но Фабиан нисколько не успокоился. Это происходит здесь и сейчас. Прямо на их глазах исчез министр.

– Не понимаю, – охранник смотрел то на одни кадры, то на другие, причем некоторые были совершенно черными. – Похоже, часть камер… обрызгали спреем или чем-то в этом роде. Ко мне поступает тревожный сигнал о саботаже, только если кто-то перерезает кабель.

– Хорошо, покажи еще раз запись, где они появляются последний раз, и прокрути до 15:20.

Охранник кликнул на линейку времени на экране, и примерно через полминуты в кадре опять появился министр.

– Да, вот он. Он словно чем-то обеспокоен.

– Если это вообще он, – заметил Фабиан.

24

Дуня пыталась думать о чем-то другом. Но снимки никак не хотели ее отпускать. Фото всех этих изувеченных женских тел, которые, как отходы, швырнули на пол скотобойни. Всех разодранных женских лон, отрубленных голов и потухших взглядов. Эти снимки она проанализировала до мельчайших подробностей, отчаянно пытаясь уловить взаимосвязь с убийством Карен Нойман.

Проведя не один час на диване, она зашла в тупик и решила лечь спать. Но ее мозг не давал ей уснуть и продолжал работать самостоятельно. Услышав, как Карстен, придя домой после рождественского ужина, отпер и открыл входную дверь, она продолжала тихо лежать, надеясь на то, что, если достаточно хорошо притворится, в конце концов уснет по-настоящему.

Может быть, ей надо что-то сказать ему, а не лежать и притворяться. Объяснить, что это не очень хорошая идея, потому что ее голова сейчас занята прокручиванием снимков, на которых одну женщину за другой сначала насиловали, а потом распиливали, раскалывали или резали на куски.

Но вместо этого Дуня продолжала притворяться.

Продолжала предоставлять ему свободу действий.

Чем Карстен не замедлил воспользоваться.

Если он решался, такие аргументы, как усталость или головная боль, не срабатывали. То, что у нее нет никакого желания, его тоже не останавливало. Наоборот, он был уверен, что этому легко помочь, если он будет энергично тереть свой палец о ее клитор. Надеясь, что ее мозг получит так необходимую ему передышку, Дуня позволила Карстену войти в себя.

К сожалению, это не помогло.

Но в глубине души она все же хотела. Во всяком случае, она хотела захотеть. Поэтому позволила ему совершать движения, ритмичные, как метроном. Она кивала и пыталась издать хоть какой-то стон, когда он, пыхтя ей в ухо, спросил ее, хорошо ли ей.

– Да, кстати, я забыл сказать тебе одну вещь.

– Что такое? Это так срочно? – спросила Дуня, пытаясь выкинуть из головы картины того, что начиненная гвоздями бита может сделать с женщиной.

– Да, иначе я забуду. На выходные мне надо будет поехать в Стокгольм. Вернусь не раньше вторника. – Он все глубже и глубже проникал кончиком языка в ее ухо, и Дуня подумала, что он, наверное, не понимает, какое при этом раздается шуршание.

– Я не совсем уверен, но насколько я понял, семинар посвящен новому способу расчета кредитной стоимости фирмы после слияния.

Дуня кивнула и позволила ему продолжать делать свое дело. Неужели речь идет о пяти совершенно разных преступниках? Шести, считая убийцу Карен Нойман. Шесть различных мужчин, которые втайне готовились без предупреждения напасть на невинную жертву с изощренной злобой, а потом вернулись к своей совершенно нормальной жизни.

– Прости, что вчера я не хотел. Но знай: сейчас я собираюсь сделать все, чтобы компенсировать вчерашнее.

Дуня кивнула и попыталась не придавать значения тому, что у нее все высохло и защипало. Она вспомнила, сколько раз они занимались сексом, когда только познакомились. Они делали это везде и несколько раз в день. Все крутилось вокруг их любви. Она ходила, постоянно испытывая возбуждение, и они испробовали все возможные и невозможные позы.

А теперь она не знала, как назвать то, чем они занимаются. Во всяком случае, это не секс. Хотя она только и слышала, что с годами это становится глубже и интимнее. В их случае это стало только хуже и до такой степени однообразным, что любая поза, отличная от миссионерской, считалась преступлением.

Если бы он хоть раз удивил ее чем-то неожиданным. Что угодно, только не монотонные фрикции. Если бы он просто двигался не так равномерно, или, еще лучше, вышел бы из нее и стал ласкать ее языком. Сколько уже они этим не занимались? А потом, может быть, поставил ее на четвереньки и взял бы ее… Вот оно что, вот где связь. Внезапно Дуня так четко представила себе это, что не могла понять, почему не подумала об этом раньше.

– Что такое? – Карстен остановился на ходу.

– Ничего. Продолжай.

Общим знаменателем было само изменение. Как она и все остальные могли это не заметить? Разумеется, это один и тот же преступник. Он просто не хотел делать два раза одно и то же. Если он стремился словить кайф, у него не было другого выбора, кроме как каждый раз придумывать новый, а лучше всего еще более садистский способ.

Дуня снова притворилась. Теперь чтобы закончить. Через две минуты Карстен перекатился на свою сторону, довольный своими достижениями, и она смогла встать с кровати.

– Любимый, я скоро приду. Я просто должна кое-что сделать.

– Хорошо, обещаю никуда не уходить. Только знай: я еще не полностью закончил, – сказал Карстен, схватившись за свой член.

– Я быстро, обещаю, – ответила Дуня, натянув кимоно и исчезнув из комнаты, прекрасно понимая, что он много раз успеет заснуть, прежде чем она освободится.

25

– Эти здания – одно называется «пожарная часть», а другое «Нептун» – самые маленькие корпуса, – сказал крупный и уже запыхавшийся охранник, спеша по подземному проходу, проложенному прямо в старой городской стене. Одновременно он руководил остальным личным составом по рации. – И если они действительно пошли сюда, мы должны его скоро найти.

Фабиан и Малин шли за ним следом в том направлении, в котором исчез министр и таинственный охранник. Быстрым шагом они двигались по лабиринту переходов, старых подвальных сводов и тесных лестниц, что вели к двум канцелярским зданиям. С каждым шагом росло чувство, что они все ближе к цели. Словно у них прибавилось энергии, когда охранники разделились между двумя зданиями и стали осматривать одну комнату за другой.

Но почти шесть часов непрерывных поисков не принесли никаких результатов. Им не удалось найти даже следа того, что случилось с министром юстиции. Сил становилось все меньше, а версий того, что могло случиться, все больше. Почему министр не мог просто исчезнуть через другой выход, переодевшись в кого-то другого? А может быть, в кадре записи, снятой камерой наблюдения, все же он?

Фабиану становилось все труднее мотивировать дальнейшие поиски, и спустя еще час, когда время приближалось к полуночи, операция прекратилась. По мнению ответственного охранника, теперь совершенно ясно, что министра здесь нет. К тому моменту они несколько раз прочесали оба здания и подвальные своды и не нашли даже намека на то, что министр может внезапно возникнуть только потому, что они сделают это в четвертый раз.

Фабиан хотел было усомниться, действительно ли они все обыскали, но его остановила Малин, отведя в сторону.

– Фабиан, я знаю, что это не в твоем духе. Но ты не допускаешь, что в их словах что-то есть? Что они, как это ни удивительно, даже правы?

– Ты тоже считаешь, что его здесь нет?

Малин пожала плечами.

– Понятия не имею. Что-то случилось там с тем охранником, я в этом уверена. Но это не значит, что министр обязательно здесь. Я хочу сказать вот что: если охранник вышел в одежде Гримоса, сам Гримос с тем же успехом может ходить где угодно в одежде охранника. Разве нет? Мы это не обнаружим, сколько бы записей с камеры наблюдения мы ни посмотрели.

– Обнаружим. Форма охранника была бы Гримосу мала.

Малин вздохнула и покачала головой.

– Малин, если Гримос сам пошел на это, я с тобой согласен, – продолжил Фабиан. – Тогда мы могли бы прекратить поиски несколько часов назад. Но это не так. Ты ведь сама видела, что он идет к своей машине, когда его внезапно окликает охранник. До этого он понятия не имел, что его ждет. К тому же здесь нет ни одного неохраняемого выхода, так что независимо от того, покинул ли он одно из зданий добровольно или не добровольно, мы должны были это увидеть.

– Тогда твое объяснение?

Фабиан пожал плечами.

– Не знаю. Они, наверное, не везде искали.

– Нет, везде. К тому же три раза.

Фабиан ничего не сказал. Не было никакого смысла. Если он не согласится прекратить поиски и ему не покажут ближайший выход, скоро на него накинутся и Полиция безопасности, и начальник Главного полицейского управления. Просто он не мог избавиться от ощущения, что близок к разгадке. Нет никакого сомнения: министр стал жертвой преступления. И чем больше он об этом думал, тем больше понимал, что само место располагает к нанесению удара. Даже если здания Риксдага охраняются, по иронии судьбы именно министр юстиции наименее защищен. Это оказалось роковой ошибкой со стороны Полиции безопасности – считать, что в течение тех немногих часов, когда он должен был участвовать в депутатских дебатах и дойти до машины, можно сэкономить на личной охране.

Охранник отвлек внимание министра, завел его в слепую зону и спустя немногим более получаса вернулся в одежде министра. Это точно. Что случилось потом, совершенно неясно.

Или министр все еще находится в одном из зданий Риксдага, или он попал в чьи-то руки, и этим людям каким-то образом удалось вывести его на улицу так, что это не попало ни на одну камеру наблюдения. Значит, остается риск, что его обнаружат. Именно поэтому очень многое говорит за то, что он в здании.

Но где?

В каком-то помещении, которое они проглядели. В помещении, которое никогда не использовалось и мимо которого все шли, не задумываясь о его существовании.

– Ну ладно, тогда мы благодарим вас и желаем вам удачи, – сказал охранник и повел их к фойе.

Они пожали друг другу руки.

– Вполне возможно, что мы опять обратимся к вам, – сказала Малин и вышла.

Если бы речь шла о здании полиции, Фабиан точно бы назвал комнату. По закону такая комната должна быть на всех крупных предприятиях, но ею никогда не пользуются.

– Фабиан? Очнись, мы уходим, – сказала Малин.

Фабиан кивнул и пошел с Малин к выходу, но снова остановился и повернулся к охраннику.

– Комнаты отдыха. Вы смотрели в комнатах отдыха?

– Комнаты отдыха? У нас нет таких комнат, – ответил охранник со смехом.

– Ты совершенно уверен?

– Да, я знаю каждый закоулок, и что бы люди ни думали о политиках, во всяком случае, они не отдыхают.

– O’кей, это просто предположение, – сказал Фабиан и повернулся, чтобы выйти.

– Подождите… Там, за всеми этими старыми проекторами в сводах под зданием «пожарной части». Конечно… – Лицо охранника побледнело. – Почему я об этом не подумал?..

– О чем? – спросил Фабиан, но ответа не получил.

Охранник уже устремился вперед с такой скоростью, что Фабиан и Малин едва за ним поспевали.

26

– Ты шутишь? Ты знаешь, который сейчас час? – раздался голос Микаэля Реннинга на другом конце провода.

– Да, знаю. И я не шучу, – сказала Дуня, забравшись на диван с мобильным. – Но ты один можешь мне помочь. Ты где? Далеко от работы?

– Нет, Бену что-то помешало. Причем «помешало» я беру в кавычки. Конечно, я знаю, что у нас открытые отношения и т. д. и т. п. Но… Согласись, что это дурной тон.

– Разумеется. Но послушай, ты где?

– Здесь, и играю в Sims.

– Где? На работе?

– Да, но сейчас я как раз собирался в бар Cosy Bar, и знаешь, что я думаю там делать?

– Нет, но могу себе представить. А ты не сможешь мне помочь до того, как уйдешь с работы и отомстишь Бену? Кстати, его действительно зовут Бен?

– Да, но большинство называют его Биг Бен.

– Но не ты.

– В таком случае он Большой-но-не-больше-меня-Бен. Но бог с ним, с этим голубком. Какая тебе нужна помощь?

– Эти случаи, которые ты для меня отобрал. Я думаю, что в нескольких фигурирует один и тот же преступник.

– Как так? Помимо тяжкого насилия, между ними нет ничего общего.

– Я знаю. В этом-то все и дело. Ему становится скучно. И чтобы снова и снова словить такой же кайф, каждый раз ему приходится придумывать что-то новое и изобретать колесо. Ты меня понимаешь?

– И что ты от меня хочешь?

– Чтобы ты сделал новый поиск за предыдущий период.

– За какой период?

– За десять-пятнадцать лет. Это необязательно должны быть случаи со смертельным исходом. Достаточно изнасилования, а еще лучше попытки изнасилования. Ведь какой-то раз был первым.

– Таких случаев будет сколько угодно.

– Пожалуйста, сделай, как я прошу.

– Слушаю и повинуюсь.

– Извини, я не хотела…

– Ничего страшного. Но если мы, не дай бог, окажемся в одной постели, ну, ты знаешь, на каком-нибудь рождественском вечере или чем-то в этом роде, плеть держу я. O’кей?

– Конечно, обещаю, – сказала Дуня со смехом. – Позвони, как только будешь готов. Я все равно не засну.

– Не надо. Они уже у меня.

– Ясно, и сколько их?

– Я же говорил: сколько угодно.

– Это трехзначная цифра?

– О да.

Дуня отставила мобильный, чтобы он не услышал ее вздоха. Микаэль Реннинг полностью прав. Изнасилования или попытки изнасилования случаются так часто, что если скоро эта тенденция не изменится, это станет обычным способом для мужчины приблизиться к женщине. Им нужно нечто большее, что отличает ее преступника от всех остальных. Какая-нибудь маленькая деталь, которую можно задать в поиске, а потом связать с одним из предыдущих случаев.

Она села на диван и посмотрела на материалы пяти следствий, лежащих рядом на столике. В который раз, она уже сбилась со счету.

– Алле? Ты здесь?

– М-м… – пробормотала она и поняла, до чего же устала.

Ей надо бы отпустить Реннинга в бар, а самой пойти и лечь спать. Карстен наверняка уже уснул. Но ее никак не отпускало чувство, что она напала на след, и это чувство все равно не даст ей сомкнуть глаз. Дуня зацепилась взглядом за расследование, где жертву Нанну Мадсен нашли в мусорном контейнере в Херлеве с сильными кровоподтеками от глубоких укусов.

– Послушай, а если в поиск включить собаку?

– Собаку? Какую еще собаку?

– Добермана, доберман-пинчера, бойцовскую собаку или просто собаку.

Дуня услышала, как щелкают клавиши – это Реннинг задавал новый поиск.

– Тогда бинго! 14 июня 2004 года некая Майкен Брандт подала заявление в полицию о попытке изнасилования, когда преступник, в частности, натравил на нее агрессивную собаку. И согласно ее показаниям, это был именно доберман-пинчер.

– Она смогла его опознать?

– Да, она видела его несколько раз в их районе и смогла опознать его и дать против него показания.

– И?

– Бенни Виллумсен, тридцать шесть лет. Был осужден на два года, но уже через год его освободили.

– Ты можешь точно сказать, когда он вышел из тюрьмы? – Дуня достала дело об убийстве Нанны Мадсен и увидела, что оно произошло 5 декабря 2005 года.

– 17 июля 2005 года.

– Через полгода.

– После чего?

– Я хочу, чтобы ты провел такой же поиск, как и предыдущий, только за период с 17 июля до 5 декабря 2005 года.

– В этот период произошло три разных случая. 15 августа, 23 октября и 4 ноября, и в двух последних случаях речь идет о завершенных изнасилованиях. Но все три расследования были закрыты по причине нехватки доказательств.

– И 5 декабря он доходит до конца и лишает свою жертву жизни. Это он. Это наверняка он. Сделай поиск и посмотри, где он живет.

– Я уже сделал, но, похоже, он нигде не зарегистрирован.

– Ты проверял какого-нибудь другого Виллумсена? Например, его родителей или других родственников.

– У него нет ни братьев, ни сестер, а оба родителя умерли. Но он мог уехать за границу.

– Точно… И как я об этом не подумала? Попробуй поискать в Швеции.

Дуня опять услышала, как пальцы Реннинга стучат по клавишам. Но она почему-то уже успокоилась и, услышав ответ, не удивилась. Словно где-то в самой глубине этого хаоса мыслей все время знала.

– Вот он. Улица Консультгатан, 29, Мальме. Третий этаж.

27

– Спокойно, не забывай, что я беременна, – попросила Малин. Она с трудом поспевала за Фабианом и охранником, который, несмотря на свои габариты, пробирался по подземным переходам, как проворная собака-ищейка. Пройдя мимо нескольких закрытых туалетов, они свернули налево и пошли по ответвлению коридора, которое заканчивалось тупиком. Тут охранник наконец остановился, перевел дух и показал на пятьдесят списанных проекторов, нагроможденных один на другой как памятник техническим достижениям.

– Здесь должна быть дверь.

Фабиан и охранник стали переносить каждый проектор по отдельности, но скоро поняли, что некоторые специально поставлены так, чтобы их можно было легко отодвинуть. Они расчистили узкий проход, который вел к закрытой двери с табличкой с изображением кровати.

Обязательная комната отдыха, которой никто никогда не пользовался из-за нехватки времени. Во всяком случае, до сих пор, подумал Фабиан и нажал на ручку.

Если бы не металлический запах крови, их бы совсем не удивила представшая перед ними картина. На кровати – помимо нее, маленького столика и напольной лампы в комнате ничего не было – с закрытыми глазами на спине под одеялом лежал министр юстиции. Но, несмотря на явный запах, крови нигде не было видно, констатировал Фабиан, когда включил свой мобильный и направил свет на светлое ковровое покрытие на полу.

– Он жив? – спросила Малин, протискиваясь вперед к Фабиану.

Фабиан нажал пальцами на сонную артерию и покачал головой. Тело успело остыть, а трупное окоченение почти полностью прекратилось, – значит, он мертв примерно сутки.

– Я чувствую запах. А ты? – Малин закрыла дверь, чтобы охраннику не пришло в голову войти.

Фабиан кивнул. Он откинул одеяло с голого тела, и стала ясна причина запаха. На животе, вскрытом и провалившемся, зияла большая дыра.

– Боже мой, что случилось? – Малин прошла вперед и встала рядом с Фабианом, который осветил большую полость величиной в несколько десятков сантиметров, в которой не было никаких внутренностей.

– Из него вынули все внутренние органы, – сказал Фабиан. – Кишки, печень, почки… Насколько я могу судить, ничего нет.

– Но я не понимаю смысла. Это явно долго планировали. А ты понимаешь, что это значит?

Фабиан не ответил, хотя только сейчас до него дошло, что же лежало в пакетах с заморозкой в ремонтируемой квартире.

– Сначала Пальме, потом Линд, а теперь Гримос, – продолжила Малин и покачала головой. – Черт знает что такое. Если так будет продолжаться, скоро у нас вообще не останется политиков.

– Ты в порядке? – спросил Фабиан.

– Как я могу быть в порядке? Фабиан, только что убили министра юстиции Швеции. Ты понимаешь, что нас ждет? На нас набросятся все новостные репортеры. Эдельману ничего не останется, кроме как проводить пресс-конференции, где он будет только повторять, что мы работаем над несколькими параллельными версиями. Но, но… – Она тяжело вздохнула, держа ладони на своем выступающем вперед животе. – Во всяком случае, мы можем радоваться: ведь больше нет сомнений в том, что совершено преступление и что следствие с этой минуты ведем мы.

Фабиан кивнул, хотя не слышал ни одного сказанного ею слова. Он был полностью поглощен тем, что пытался связать воедино лежавшее перед ним изрезанное тело и содержимое морозилки в ремонтируемой квартире. Вероятно, в пакетах хранились не потроха и не свиные внутренности.

– А ты что думаешь?

Фабиан предупреждающе поднял руку и направил луч света на лицо министра. Если его версия верна, в стеклянной банке плавали отнюдь не маринованные луковички производства фирмы Hayward. Но он увидел это, только когда наклонился вперед.

Запавшие веки.

– Что это? Ты что-то нашел? – спросила Малин.

Фабиан кивнул, дотронулся до одного века пинцетом и поднял его.

Как и живот, глазницы зияли пустотой.

28

Когда Бенни Виллумсен проснулся, то не понял, где находится. Лампа светила прямо над ним, и из-за этого он вообще почти ничего не видел. И только когда ему удалось немного ослабить скотч, наклеенный ему на подбородок и лоб, и повернуть голову, до него дошло, что он голым лежит на собственном обеденном столе, к которому прикреплен изолентой.

Снимок его любимой Йесси развеял все сомнения. Он поставил его в рамочку и повесил на стену в тот же день, когда она уснула. С тех пор прошло почти семнадцать месяцев, и каждый день по-прежнему воспринимался как подъем в гору. Одно время он думал о том, чтобы купить другую собаку, но пришел к выводу, что второй такой никогда уже не будет.

К нему наконец стала возвращаться память. Медленно и робко прояснялись образы. Как обычно, вечером он вышел на прогулку и, хотя шел сильный снег, пошел по большому кругу, что заняло почти два часа. Он чувствовал себя спокойно и не испытывал ни малейшей тревоги.

Совсем не так, как после вторжения в один из домов на улице Фортуна Странд в Рюдебекке два года тому назад. Тогда он совершил смертный грех – упустил одну с виду незначительную деталь, и беспокойство не давало ему спать целую неделю, пока полиции Хельсингборга в конце концов не удалось выследить и схватить его.

Если бы его по ошибке также не обвинили в убийстве привинченной женщины, которую прибило к берегу острова Вен, его бы наверняка осудили. Но его, наоборот, оправдали, и он обещал самому себе никогда в жизни не упускать ни одной детали, даже очень незначительной и мелкой на вид.

И пока что это получалось.

Поэтому ему было незачем беспокоиться, и он мог посвятить остаток вечера тренировке. Качание пресса на брусьях, отжимания, двойной армлифтинг, поворотное качание пресса с гантелями и румынская становая тяга. Он выполнил весь комплекс упражнений три раза, закончил на пределе и все еще чувствовал, как у него стучит в груди.

И тут это произошло.

Словно по сигналу, он услышал, как в щель для почты просунули какой-то предмет, и тот упал на пол. Когда Бенни вышел в коридор, чтобы посмотреть, что это, прихожая уже была заполнена белым дымом.

Он попытался выбраться оттуда, но был не в силах ни отползти назад, ни пробраться вперед. Последнее, что он запомнил: кто-то вошел во входную дверь, подошел к нему и склонился над ним.

Кто-то в темной грубой одежде и в противогазе.

И теперь он лежит здесь, приклеенный скотчем к собственному кухонному столу, и понятия не имеет, что его ждет. Но это не значит, что у него отсутствуют опасения. Он сразу же отмел идею о том, что это полиция, как нечто совершенно неправдоподобное. Но за те немногие минуты, что он был в сознании, он в мельчайших подробностях прокрутил в голове каждый из своих старых подвигов.

Сначала он был уверен, что это одна из его «неудач». Кто-то из самых первых, кто остался в живых и теперь жаждал мести. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что никто из них не обладает качествами, которые требуются для того, чтобы подвергнуть его такому испытанию. Он предположил, что это родственники жертвы в Рюдебекке, но потом отбросил и эту мысль.

Он услышал, как кто-то встает с дивана в гостиной. Значит, он не один. Он попытался повернуть голову, чтобы увидеть, кто вошел в кухню, встал прямо за ним и завязал ему глаза.

«Начинается, – подумал он. Что бы ни случилось, сейчас это начинается».

29

«Фабиан.

Я не знаю, в котором часу ты придешь домой. Если вообще придешь. Не вмешиваюсь в то, чем ты занимаешься, но, пожалуйста, давай о себе знать. Ради детей. Особенно Матильды, которой все время кажется, что мы разводимся. Что ты такое ей сказал? Она спросила меня, расстались ли мы, и я не знала, что ответить.

Мы расстались?

Теодор – совсем другое дело. Я понятия не имею о том, что он делает по вечерам, но убеждена, что ничего хорошего. Так что независимо от того, как у нас сложится в будущем, мы должны с этим разобраться. Вместе.

Если хочешь есть, в холодильнике кое-что осталось.

Соня.

P.S.: Все выходные буду в мастерской».

«Она сдалась», – подумал Фабиан, взял с обеденного стола написанное от руки письмо и спрятал его в шкафу среди лекарств. На самом деле он хорошо понимал ее. Он даже был готов согласиться с ней, что, пожалуй, это единственный правильный шаг. Но хотя все было очевидно, он не мог себя заставить его сделать. Он никогда не сможет себя простить, если потом окажется, что решение было ошибочным. Что это на самом деле просто немного затянувшийся кризис, который никак не хотел их отпускать.

Он достал из холодильника контейнер и открыл его. Грибное ризотто. Одно из его самых любимых блюд. Никто не готовит его так вкусно, как Соня. Он взял вилку и, чтобы не будить остальных звуком микроволновки, съел его холодным прямо из контейнера. Пока Фабиан ел, он решил, что ничего еще не кончено, пока они не предприняли последнюю честную попытку.

Доев ризотто, он засунул контейнер в уже переполненную посудомоечную машину, погасил свет и пошел в ванную комнату, где принял душ, почистил зубы и зачем-то затеял целое дело с зубной нитью. Стоматолог ругал его все больше и больше, угрожая потерей зубов, если он вскоре не начнет ее использовать, и, судя по запаху окровавленной нити, это были не пустые угрозы.

В спальне он услышал, как Соня спит самым глубоким сном. Никто не издавал во сне такие звуки, как она. Ее тяжелое прерывистое дыхание время от времени переходило в легко похрапывание, такое характерное, что даже ей самой не удавалось его сымитировать в те разы, когда она пыталась обмануть мужа и сделать вид, что спит.

Он поставил будильник на семь часов и заполз под одеяло. Ему просто необходимо несколько часов отдохнуть, пока их криминалист Хилливе Стуббс ищет следы в комнате отдыха в здании Риксдага и в ремонтируемой квартире, а тело Гримоса осматривают судмедэксперты. К тому же у Малин открылось второе дыхание, и она вернулась в дежурную часть Риксдага для детального изучения записи с камеры наблюдения, чтобы попытаться опознать охранника, окликнувшего Гримоса.

Она хотела, чтобы он пошел с ней, но он отказался, прекрасно понимая, что это затишье перед бурей и, может быть, его последний шанс вздремнуть. В течение получаса станет известна новость о смерти министра, и даже если Эдельман скроет самые страшные подробности, газеты вскоре все разнюхают, и заголовки будут один хуже другого.

Но сейчас совсем не это не давало ему уснуть. Понимание, что Соня признала себя побежденной, не давало ему покоя. Все прекрасные годы их совместной жизни, они что, просто перечеркиваются?

Нельзя допустить, чтобы это произошло. По крайней мере, не таким образом. Они могут хотя бы попытаться поговорить друг с другом. Честно говоря, Соня не раз предлагала пойти к специалисту и высказывала различные идеи о том, куда им обратиться. Но он противился каждому предложению и считал, что она раздувает проблему. Разве они не могут просто сесть и все обсудить, без постороннего человека, который все равно только зарабатывает деньги?!

А ведь на самом деле он просто не может собраться с духом.

Он перекатился на Сонину половину и зарылся под ее одеяло. Она была теплой, и ее волосы слегка пахли масляной краской, хотя она недавно приняла душ. Она слишком глубоко спала, чтобы заметить его присутствие. Она не отреагировала, даже когда он произнес ее имя. Но может быть, она все равно слышит сквозь сон, подумал он, наклонившись к ее уху.

– Соня, я тебя люблю. Знай это. Я люблю тебя больше всего на свете, – прошептал Фабиан. – И заверяю тебя, что я не сдался. Отнюдь не сдался. Ты слышишь? И если ты хочешь, чтобы мы пошли к специалисту, мы пойдем. Хорошо?

– М-м-м…

Был ли это ответ или просто звук, сказать невозможно.

– Соня, я тебя люблю, – прошептал он еще раз. – Фабиан тебя любит.

– Я тебя тоже люблю… – выдохнула она так тихо, что он едва расслышал.

Но для Фабиана этого было вполне достаточно.

30

Бенни Виллумсен не знал, как ему реагировать. Чувства, как и мысли, разбегались в разные стороны. С одной стороны, он испытывал растущее беспокойство перед тем, что его ждет. Перед вероятной болью. Без всякого сомнения, он заслужил ту или иную форму наказания. На самом деле странно, что только сейчас кто-то из его предыдущих жертв, или «неудач», как он предпочитал их называть, решил взять правосудие в собственные руки. Но он совсем не готов признать свое поражение. Одна только мысль о том, сколько ему осталось сделать, причиняла ему боль. Он столько всего придумал, но никогда не претворит это в жизнь.

И тем не менее, он наслаждался руками, которые невесомо парили над его обнаженным телом и заставляли вздрагивать от сладострастия после каждого прикосновения, легкого, как перышко. К груди, все еще твердой и накачанной после последней тренировки, и дальше к кубикам на животе – его самой большой гордости.

Он разменял пятый десяток, но был в превосходной форме. Его тело было практически совершенно. Не только сами мускулы, но и пропорции, не говоря уже о гибкости, появившейся в последние годы в результате занятий йогой. Вдобавок он почти избавился от подкожного жира, и все его вены и жилы были видны. Сейчас самое время его осматривать и до него дотрагиваться.

Он никогда не был в подобной ситуации – голый, приклеенный скотчем к собственному столу и с завязанными глазами – и никогда в самых буйных фантазиях не мог предположить, что это подарит ему хоть какое-то наслаждение. Но он испытывал именно наслаждение. Смертельно боясь того, что его ждет, он был вынужден признаться самому себе, что неизвестность заводила его. В отличие от всех тех раз, когда он играл активную роль и должен был думать, действовать и осуществлять.

Нельзя сказать, что ему это не нравилось. Он любил это. Самому держать штурвал и иметь власть над жизнью другого человека – вот главное удовольствие. А еще страх в их глазах, когда до них доходило, что они в его руках, руках насильника. Он любил смаковать каждую стадию процесса, а если спешить, велик риск упустить кое-какие нюансы. Например, когда страх переходит в ужас – как только они понимают, что он не только обладает властью, но и намерен ею воспользоваться.

Каждая стадия – словно невинность: когда ее лишишься, ее не восстановишь. В ту секунду, когда ужас вонзал в них свои когти, страх невозвратно проходил, как бы он ни старался. С годами ему все лучше удавалось выжимать последние капли, держать жертв в определенном состоянии и тянуть столько, сколько он пожелает, прежде чем повести их дальше по размеченной трассе, которую все пройдут до конца.

Первые годы он с нетерпением ждал ужаса, но потом его фаворитом стала надежда. Она всегда приходила на смену ужасу, озаряя их лица. На этой стадии он мог добиться улыбок и иногда даже почти естественного смеха. Нет ничего лучше, чем внушить им именно в эту минуту спокойствие и дать надежде вырасти и окрепнуть до такой степени, что в конце концов они осмеливались верить всему. Если только они будут слушаться и не станут сопротивляться, все будет хорошо.

Тогда, и только тогда, они выживут.

Чем дольше он растягивал эту стадию, тем больше дивидендов получал, когда до них доходило, что нет никакого смысла надеяться. Как бы они ни умоляли и ни просили, финал был предрешен. Они все еще дышали, и их сердца продолжали гонять по жилам насыщенную кислородом кровь, словно ничего не случилось.

Но их глаза знали лучше. Они точно знали, что их ждет.

Нет ничего прекрасней момента, когда взгляд становится потухшим и обреченным.

Нежные руки слегка коснулись его паха, а потом прошлись по ногам. Впервые ему ничего не оставалось, кроме как ждать и принимать, и хотя он точно знал, чем это кончится, он не мог не получать удовольствие.

Дыхание стало глубже, и если бы его рот не был заклеен скотчем, он бы наверняка дышал ртом. К тому же у него оживился член, и он чувствовал, как от прилива крови тот становится все больше и тверже по мере того, как к нему приближаются легкие руки.

Вначале он решил, что это руки женщины. Но теперь он не был уверен; может быть, это все-таки мужчина. В отличие от многих других он никогда не задумывался над тем, мог ли он стать гомосексуалом или бисексуалом. Всю свою жизнь он был совершенно уверен, что он гетеросексуал и сникнет, как только до него дотронется мужчина.

Но его тело явно не придавало этому ни малейшего значения, поскольку теперь его член встал во весь свой рост и был так накачан и налит кровью, что он чувствовал, как тот двигается в такт его пульсу. Кто бы ни играл с ним, он не сомневался, что этот человек был под впечатлением. С длиной в 29 сантиметров и обхватом в 18,5, он превосходил большинство.

Руки наконец дотронулись до него. Легкими, едва заметными касаниями от корня и дальше снизу вверх. Он не был уверен в своих ощущениях, но решил, что, скорее всего, кто-то кончиком языка ласкает пульсирующую головку его пениса.

Он не знал толком, что будет. Но его явно не собирались оставлять в живых так долго. Остается только принимать это с благодарностью и получать удовольствие, пока это длится. В любой момент все может закончиться. Точно нанесенный удар остро заточенного топорика для рубки мяса, и в течение четверти часа он истечет кровью.

В любой момент.

Вместо этого руки схватили твердый, как камень, корень и так отклонили член, что тот встал под углом девяносто градусов, после чего влажный рот обхватил пенис и стал продвигаться все глубже и дальше. Он по-прежнему не понимал, кто это, мужчина или женщина, но чем дольше рука и рот так хорошо и слаженно делали свое дело, тем меньше его интересовал этот вопрос.

Обычно он мастурбировал как минимум два раза в неделю. Это помогало ему оставаться в относительно спокойном состоянии. Но последние недели он даже не прикасался к себе, а делал упор на тренировки, позволяя напряжению накапливаться. Если бы он теперь выступил, он бы совершил нечто нешуточное.

Только бы это сейчас не кончилось. Оно не должно кончиться. Он еще не готов. Потом пусть делают с ним что угодно. Что угодно. Только бы ему дали…

Он почувствовал, как сжалась мошонка и как приготовился его твердокаменный член. Через секунду он выпустил первый залп, а потом продолжил извергать белое семя, словно ему нет конца.

И только когда из него все вышло, руки разжали хватку, и он смог расслабиться, а его тело – потяжелеть. Он засыпал, и ему казалось, что он проваливается сквозь стол, все глубже в темноту.

Что бы его там ни ждало.

Он готов принять свое наказание.

31

Было еще только без одиннадцати шесть утра, когда Фабиан и Малин вошли в слабо освещенный подъезд дома на улице Хорнсгатан, 107, в Стокгольме. «Во многих отношениях дом прекрасно расположен – в районе Сёдермальм, до парка рядом с заливом Орставикен рукой подать. Но у здания такой вид, словно оно находится в обветшалом пригороде», – подумал Фабиан.

Двадцать минут назад позвонила Малин и рассказала, что на одной из видеозаписей, снятых камерами наблюдения в зданиях Риксдага, ей удалось разобрать имя охранника на бейджике. Оказалось, что охранника, который исчез вместе с министром юстиции, зовут Юаким Хольмберг, ему тридцать семь лет, он живет один и пять лет работает в охране Риксдага.

– Пятая квартира, – сказала Малин и открыла дверь лифта.

– Пойдем по лестнице, – предложил Фабиан и стал подниматься.

– Тебе легко говорить. Тебе же не надо таскать за собой всю семью, – сказала Малин, поспешив за ним. – Я попросила Войтана собрать о нем сведения. Хочешь послушать, что он нашел?

Малин имела в виду Войтека Новака, который пришел на место Нивы Экеньельм, когда та ушла от них два года тому назад. Новак не захотел зваться научным фантастом и настоял на том, чтобы его величали информационно-техническим криминальным следователем, и поэтому его звали Войтаном или Кибер-Войтаном. Ему понадобился год, чтобы освоиться, и теперь не было никаких сомнений в том, что он – находка, даже если ему никогда не достигнуть уровня Нивы.

– Конечно, рассказывай, – сказал Фабиан, не сумев подавить зевок.

– О’кей, охраннику, как я уже сказала, тридцать семь лет. Он жил с мамой, пока она не умерла от рака груди два с половиной года назад. Трогательно, правда? Не рак груди, конечно. И теперь квартира записана на него.

«Отшельник, который никогда не уезжал из дома. Что может быть хуже», – подумал Фабиан и стал ждать Малин, которая, раскрасневшись, тяжело поднималась по лестнице.

– Что-нибудь еще?

– О да. Это только начало. Судя по «Фейсбуку», он сторонник и «Шведских демократов»[54], и блога Politiskt inkorrekt[55]. А на форуме Flashback каждую неделю пишет новые комментарии в разных тредах на тему оружия.

– Только на эту тему? – Фабиан поднимался по последнему лестничному пролету.

– А на какие еще он должен писать?

– Охота, убийство путем расчленения, анатомия тела и так далее.

– Понятия не имею. Если и пишет, то под другим ником. А теперь послушай: c 1997 по 2000 год он каждый год пытался поступить в Высшую школу полиции, но его не принимали с такой формулировкой… – она одолела последний пролет, достала мобильный и зачитала вслух: «Соискатель страдает такой сильной социальной фобией, что, по нашему мнению, работа в полиции ему никак не подходит».

– Но он явно без проблем устроился охранником в отдел безопасности Риксдага.

– А то. Вот так и начнешь бояться темноты. Но тут становится по-настоящему интересно. Знаешь, кто был ректором Высшей школы полиции в тот период?

Фабиан, подумав, в конце концов покачал головой.

– Карл-Эрик Гримос.

– Правда?

Малин кивнула.

– Ты считаешь, что это могло послужить мотивом? – спросил Фабиан, держа открытой дверь в наружную галерею.

– А почему бы нет? В 1995 году Гримос ушел с поста начальника Государственной криминальной полиции и стал ректором Высшей школы полиции. Занимал эту должность несколько лет, а потом сделал ставку на политику.

– Но с тех пор прошло почти десять лет, – отозвался Фабиан. – Хольмберг, что, настолько злопамятный?

– Ну и что? Может быть, он не мог осуществить свой план, пока его мама была жива.

Они продолжали идти по открытой галерее, откуда можно было заглянуть прямо в кухни жильцов. В двух первых никого не было. В третьей сидели пять человек и играли в карты. Четвертая, в которой не горел свет, принадлежала Юакиму Хольмбергу.

Фабиан приложил ладони к лицу и заглянул в кухню. Похоже, там не убирали с тех пор, как умерла мама. Мойка была завалена посудой с засохшими объедками, а пол – старыми коробками из-под пиццы и пакетами из «Макдоналдса». Но больше всего в глаза бросались многочисленные банки из-под кока-колы. Они сотнями лежали в кучах, одна выше другой.

– Черт, открыто, – прошептала Малин. Фабиан обернулся. – Что скажешь? Войдем или будем ждать наряд?

Фабиан кивнул и осторожно вошел в холл. За его спиной Малин достала пистолет, передернула затвор и только потом вошла за ним, закрыв дверь. Воздух был густым и спертым. За исключением звуков машин с улицы Хорнсгатан, в квартире стояла тишина.

– Дверь не заперта, странно, – прошептала Малин. – Даже если люди дома, они запирают дверь. Особенно когда есть наружная галерея.

Фабиан знаком попросил ее помолчать и раздвинул одну из дверей в холле.

– Ты ведь не думаешь, что он дома?

Фабиан пожал плечами и заглянул в спальню, которая так же нуждалась в генеральной уборке, как и кухня. Незастеленная кровать и груды грязной одежды на полу. И наваленные друг на друга банки кока-колы, закрывающие часть одной стены.

– Да тут налицо зависимость, – сказала Малин и вошла в комнату.

Фабиан прошел дальше через холл в комнату побольше. В отличие от кухни и спальни здесь было очень темно. Но когда ему наконец удалось найти выключатель, он понял, что ключ к Юакиму Хольмбергу находится именно тут. Он вложил сюда душу и создал мир, в котором ему не надо было сталкиваться с другими людьми. Мир, центром которого был он сам.

Точно как и в ремонтируемой квартире на улице Эстгетагатан, окна были зашторены и не пропустили бы свет даже в солнечный день в разгар лета. Источником света в комнате были светодиодные лампочки на потолке, направленные на десяток расставленных манекенов, на которых чего только не было – от монашеской рясы и бикини до формы медсестры и бандажных ремней.

Некоторые сидели на кожаном диване и словно беседовали друг с другом, поставив бокалы с вином на дымчатую стеклянную столешницу придиванного столика. Другие стояли или лежали на полу в различных неприличных позах.

Посредине комнаты на небольшом подиуме перед большим плоским телевизором стоял крутящийся стул с держателем для чашки. На полке под телевизором помимо двух игровых приставок находились стационарный компьютер и стереосистема. Рядом с креслом на маленьком круглом столе лежала упаковка бумажных носовых платков и тюбик со смягчающим кремом.

Фабиан подошел к креслу, взобрался на подиум, сел и сразу же обнаружил, что все манекены так или иначе повернуты к нему. Словно он в центре праздника и к нему прикованы все взоры.

Юакиму Хольмбергу явно больше всего нравилось, когда внимание направлено на него одного. К тому же он эксперт в области оружия, симпатизирует правым экстремистам, и по понятным причинам его не приняли в Высшую школу полиции.

Фабиан стал анализировать различные составляющие, но ничего не прояснилось. У них по-прежнему отсутствовал ключ к разгадке взаимосвязи.

Он встал с кресла, обошел один из манекенов, растянувшийся на полу, и пошел в ванную, где зажег свет.

Некогда белый кафель теперь был с желтоватым оттенком. Такого же цвета были раковина и унитаз. На полке рядом с аккуратной стопкой подгузников для взрослых стояла баночка с детской присыпкой. В отдалении кто-то спустил воду и прервал его мысли о заметке, в которой рассказывалось о детском саде для взрослых в Англии, куда приходили пожилые мужчины, чтобы им меняли подгузники и давали соску. Через секунду он услышал, как вода стекает по стояку.

Он открыл зеркальную дверцу шкафчика, чтобы посмотреть, есть ли там лекарства. В зеркале через щелочку задернутой душевой занавески он заметил отражение колена, торчащего над краем ванны. Зачем он положил манекен в ванну? А может…

Фабиан обернулся и отдернул занавеску.

На мужчине были только кальсоны и майка. Его руки были накрепко связаны скотчем, глаза закрыты, а рот широко открыт. На шее – собачий ошейник с заклепками и поводок, уходящий за спину. Фабиан видел этого человека только в размытом ролике с камеры наблюдения. Но недлинное крупное тело и лицо с усами могли принадлежать только Юакиму Хольмбергу.

Он лишил себя жизни? Что произошло? Фабиан осторожно нажал пальцами на сонную артерию под ухом. Нащупав пульс, он был так поражен, что отступил назад, поскользнулся и упал. Тело в ванне тем временем дернулось со всей силы, пытаясь сесть, но ему помешал поводок.

32

– Я не знаю, – сказал Юаким Хольмберг и почесал рану на шее от собачьего поводка.

– Не знаешь – в смысле не помнишь, или не знаешь в смысле не знаешь? Или в смысле, что ты не в силах отвечать? – спросил Фабиан, который сидел напротив вместе с Малин и чувствовал, что начинает раздражаться.

– Не знаю, – Хольмберг опустошил банку кока-колы и поставил ее на стол рядом с другими выпитыми банками.

Они больше двух часов сидели в комнате для допросов и бились с Юакимом Хольмбергом, отвечавшим «я не знаю» на большинство вопросов. Кислород давно кончился, и воздух, которым они дышали, циркулировал так много раз, что Фабиан даже не хотел думать о том, в каких местах он побывал.

Вдобавок ко всему ему удалось вздремнуть только три часа, и он только и ждал, что объявится Соня. У нее наверняка ужасно испортится настроение, как только она узнает, что он уже ушел из дома и, возможно, будет отсутствовать все выходные. Он не рассчитывал на то, что она поймет написанное им объяснение, которое положил на ее ночной столик.

– Похоже, ты не так много знаешь, – сказал Фабиан и попытался проигнорировать, что Хольмберг безо всякого стеснения засунул указательный палец в одну ноздрю. – Ты вообще что-нибудь знаешь? Например, как тебя зовут. Хотя бы это ты знаешь?

Юаким Хольмберг, не отрывая глаз от стола, вытащил козявку и теперь держал ее в воздухе между большим и указательным пальцем. – Куда мне это девать?

Фабиан переглянулся с Малин и отметил, что ей так же отвратителен человек по другую сторону стола, как и ему.

– «Я не знаю». Узнаешь? – Он встал и начал ходить кругами по комнате. Еще немного, и у него будет клаустрофобия. – Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Но между тобой и мной есть различие. Или, точнее сказать, одно из всех миллионов различий, а именно то, что я говорю правду. Я, черт возьми, понятия не имею, что такие, как ты, делают со своими мерзкими сопливыми козявками, и я не уверен, что у меня есть желание это узнать. – Он встал за Хольмбергом и оперся о спинку его стула. – Малин, что скажешь? У тебя есть какое-нибудь предположение?

Малин пожала плечами и покачала головой, не меняя выражения лица.

Фабиан видел по ней, что она совсем не согласна с его линией. Конечно, он вышел за рамки. Ну и бог с ним. Он больше не в силах сдерживаться.

– У нас был один такой в классе, настоящий подонок, – продолжил он. – Тебе, пожалуй, он бы понравился. Он обычно их съедал. И не только свои собственные, но и чужие. И утверждал, что это вкусно. Может быть, в этом что-то есть? Что скажешь?

Юаким Хольмберг проигнорировал слова Фабиана, прилепил козявку к пустой банке из-под колы и потянулся за новой банкой.

– Нет, об этом забудь. Больше никакой колы, – Фабиан схватил банку. – Пока ты, черт возьми, не расскажешь, что произошло.

– Я же рассказал. Я сидел на своем троне…

– Ты хочешь сказать, в кресле.

– Да, и…

– Ласкал самого себя. Мы это поняли.

– Нет, я только собирался, но не успел зайти так далеко.

– Ну, как скажешь…

– Фабиан, я могу с тобой поговорить? – Малин кивком попросила его выйти вместе с ней и закрыла за ними дверь. – Что на тебя нашло? Что ты вытворяешь?

Фабиан перевел взгляд на подвешенный к потолку телевизор, который как раз транслировал проходившую пресс-конференцию. Херман Эдельман сидел на подиуме за гроздьями микрофонов слева от начальника Главного полицейского управления Бертиля Кримсона. Справа сидел Андерс Фурхаге из Полиции безопасности и говорил о том, что нельзя исключать версии о теракте. Поэтому у нескольких политиков усилена личная охрана, и уровень угрозы в стране повысился с 2 до 3 по пятибалльной шкале.

– Фабиан? Что-то случилось? – Малин попыталась встретиться с ним глазами.

Его первым порывом было изобразить непонимание. Но он слишком хорошо знал ее тон и брошенный на него взгляд. Она не отступит, пока он не сдастся и не признается.

– Случилось, не случилось. Не знаю… Прости. Я… – Он закрыл глаза и стал массировать виски. – У нас с Соней сейчас не все гладко, и я, честно говоря, не знаю, как пойдет дальше. И сегодня ночью… я глаз не сомкнул.

– А ты думаешь, я сомкнула?

Фабиану показалось, что его окатили ушатом холодной воды.

– Тогда могу сказать тебе вот что: мало того, что я устанавливала личность этого подонка. Благодаря двум моим драчунам последние недели я практически не смыкаю глаз в прямом смысле этого слова. Но это не значит, что я могу притащиться сюда и вести себя как сволочь.

– Да, ты совершенно права, – сказал Фабиан, который не мог с ней не согласиться. – Я просто-напросто его не перевариваю. Что-то есть во всем его…

– Да, он мерзкое ничтожество, делающее странные вещи, о которых лучше не слышать. Но он не убийца. Не он разрезал министра. Его даже нет в ролике с камеры наблюдения.

– Я знаю. Но почему он все скрывает и отказывается рассказывать?

– А он не отказывается. Это ты не слушаешь.

– Не слушаю что? Он только и говорит, что не знает. Снова и снова…

– К тому же ты неправильно задаешь вопросы. Поэтому с этой минуты допрос буду вести я.

Они вернулись в комнату для допроса, где Хольмберг опять засунул указательный палец в нос.

– Ладно, Юаким, начнем сначала, – сказала Малин, закрыв дверь за Фабианом. – Ты только что сел на твой так называемый трон и хотел немного поразвлечься. – Она открыла банку колы и протянула ему. – Но тут что-то произошло.

Хольмберг влил в себя больше половины банки, громко рыгнул и кивнул.

– Но что, я не знаю. – Он замолчал, и Малин никак не прерывала тишину, которая ширилась и наконец заполнила каждый уголок в комнате. – Мне показалось, что в холле раздались какие-то звуки, но я не был полностью уверен, – продолжил он. – Я настроил стерео и только что включил фильм.

– И ты выключил фильм.

– Да, и вышел посмотреть, в чем дело.

– И в чем?

– Не знаю, – Хольмберг допил колу и стал сжимать банку.

В комнате опять воцарилась тишина, и Фабиан обменялся взглядом с Малин. Как всегда, она читала его как открытую книгу и знаком попросила вести себя спокойно и ждать. Но через несколько минут он четко увидел, что ей тоже тишина начала действовать на нервы.

– Все будто стало белым.

Реплика раздалась словно из ниоткуда, и Фабиан с Малин не были уверены, что услышали правильно.

– Что значит «белым»? – Малин придвинула свой стул ближе к Юакиму.

– Не знаю. Белым.

– А потом?

– А потом я проснулся в ванне, привязанный собачьим поводком.

– И ты совсем не помнишь, как ты туда попал?

Хольмберг покачала головой.

– Но все было белым. Ты что-то слышал?

– Не знаю. Или нет, кстати. Звук напоминал… Дарта Вейдера. – Хольмберг засмеялся и потянулся за новой колой.

– Дарта Вейдера? Ты имеешь в виду Дарта Вейдера из «Звездных войн»?

Хольмберг кивнул, открыл банку и выпил.

– Вот так, – он стал показывать, положив одну руку на рот и нос и шумно дыша. Как в противогазе.

Малин повернулась к Фабиану.

– Ты думаешь то же, что и я?

Фабиан не понял, о чем она, и через секунду Малин вышла из комнаты для допросов.

Экран компьютера Малин, на котором шло видео, был разделен на четыре одинаковых квадрата. Два верхних показывали в двух различных ракурсах, как одна машина за другой подъезжает к опущенному шлагбауму в белую и красную полоску и останавливается. Водитель протягивает руку и берет из автомата билет. Два нижних квадрата показывали большой поток выезжающих машин.

– А что это? – спросил Фабиан, стоя за плечом Малин.

– Это то, что ты пропустил, потому что страшно спешил уйти со вчерашнего утреннего совещания.

Фабиан мысленно вернулся к вчерашнему совещанию и вспомнил, как Томас Перссон и Ярмо Пяивинен рассказывали о своем прорыве в расследовании исчезновения Адама Фишера, которое спустя восемь суток можно считать похищением.

– Это гараж на Слюссене?

– Правильно, – Малин кивнула. – Оказалось, что Адам Фишер, который живет рядом с Мосебакке, снимает там место.

– А какое это имеет отношение к Карлу-Эрику Гримосу?

– Подожди, сейчас увидишь, – сказала Малин и попыталась найти нужную точку на линейке времени в нижней части экрана. – Вот. Вот он. – Она поставила фильм на паузу. – Видишь?

Фабиан кивнул и увидел в остановленном кадре в верхнем левом квадрате номерные знаки кроссовера. В правом квадрате было видно, как Адам Фишер один сидит в машине за рулем.

– О’кей, здесь его видели в последний раз до исчезновения, я это понял. Но я по-прежнему не понимаю, что…

– Ты же видишь по выражению его лица, что он полностью расслаблен? – перебила его Малин и показала на экран. – Как и Гримос, он понятия не имеет, что его ждет, – продолжила она и перенесла временной маркер вперед. – Не проходит и одиннадцати минут, как та же машина снова выезжает. Вот она, – она опять остановила кадр, на котором поднимается шлагбаум и машина собирается выехать.

В двух нижних квадратах видно, как кроссовер выезжает из гаража.

Но за рулем теперь сидит не Адам Фишер, а кто-то другой.

Кто-то в темной грубой одежде и в противогазе.

33

Снег валил всю ночь и засыпал почти весь Копенгаген. В новостях говорили о небывалой зиме и советовали не выходить на улицу без крайней необходимости. Когда Дуня Хоугор проснулась на диване и выглянула в окно, ее первой мыслью было остаться дома и работать отсюда. Но когда Карстен прокричал из спальни, что они продолжат с того места, на котором остановились, она решила поехать в полицию.

Выйдя через час из подъезда на улице Блогордсгаде, 4, она поняла, что в новостях скорее преуменьшали. Ее велосипед было не видно под сугробами, а откопать машину займет не меньше часа. Тогда она решила идти на работу пешком. Вскоре оказалось, что это единственный способ передвижения. Практически весь общественный транспорт встал. Даже метро отказывалось работать.

Но благодаря чрезвычайной ситуации у Дуни значительно улучшилось настроение. На улицах, всегда таких загруженных, в кои-то веки не было машин. На светофоре зажегся красный свет, но пешеходов, сошедших с тротуаров, это не волновало. Словно все жители города взяли его обратно себе и никогда не подумают снова отдать.

Она шла наискось по льду замерзшего озера Пеблинге, когда ответственный за безопасность компании «Scandlines» позвонил ей и подтвердил, что «БМВ» Акселя Ноймана выехал в Хельсингборг на пароме, который вышел из порта Хельсингера в 01:00 в ночь на четверг. К сожалению, они имеют право фиксировать только номерные знаки, и поэтому у них нет снимков того, кто сидел за рулем, – сам Аксель Нойман, Бенни Виллумсен или кто-то еще.

Добравшись до Ратушной площади на бульваре Х. К. Андерсена, она попыталась связаться с криминальной полицией Хельсингборга. Как оказалось, их начальник Астрид Тувессон уже ушла на рождественские каникулы, и Дуню переключили на Сверкера Хольма, который, понятно, не взял трубку. Получается, на шведском побережье никто не работает, подумала Дуня и оставила сообщение на автоответчике его мобильного. Она представилась и объяснила, что ей нужна помощь с определением местоположения и розыском «БМВ Х3» с датскими регистрационными номерами.

Когда Дуня наконец добралась до своего отдела в здании полиции, там не было ни Яна Хеска, ни Кьеля Рихтера. Она не знала, в чем причина: или это погода, или они взяли больничный в знак протеста против того, что ей поручили вести следствие. С одной стороны, ей хотелось позвонить им, спросить напрямую и потребовать больничные, а с другой, она обрадовалась, что сможет спокойно работать.

Но едва она успела поставить термос с кофе на письменный стол, зажечь лампу и включить компьютер, как завибрировал мобильный.

– Да. Дуня Хоугор слушает.

– Здорово, это Утес. Тебе ведь нужна кое-какая помощь.

– Извини? Это из полиции Хельсингборга?

– Так точно. Меня зовут Сверкер Хольм. Я прослушал твое сообщение.

– Да, речь идет о датском «БМВ»…

– Да, я слышал это в сообщении. Я уже объявил машину в розыск, и мне удалось найти ее снимок.

– Правда? А видно, кто сидит за рулем?

– Увы. Снимок сделан дорожной камерой на трассе Е6 в южном направлении, а они не могут снимать лица.

– А когда был сделан снимок?

– В среду ночью, в 01:33.

«В 01:33, – мысленно повторила Дуня. – Все совпадает: паром вышел из порта Хельсингера в час и через двадцать минут был в Хельсингборге. Если машина ехала по трассе Е6 в южном направлении, она с наибольшей вероятностью следовала в Мальме и, может быть, прямо до дома подозреваемого Бенни Виллумсена на улице Консультгатан, 29».

– О’кей, огромное спасибо. Именно это мне и было нужно.

– Прости, еще один вопрос, из чистого любопытства.

– Да?

– Думаю, речь идет об убийстве в Тибберупе.

– Да, это так. Но сейчас я, к сожалению, вынуждена…

– Об этом писали все газеты. Дело в том, что здесь, в Рюдебекке, два года назад мы занимались одним делом. Преступник обращался с жертвой с такой же страшной жестокостью, что и в Тибберупе.

– Да, диву даешься, откуда вся эта злоба. Было очень приятно поговорить с тобой. Хороших выходных.

– К тому же оказалось, что преступник был датчанин…

Дуня, которая как раз собиралась закончить разговор, снова поднесла мобильный к уху.

– …хотя он живет здесь, в Швеции. Точнее сказать, в Мальме, – продолжил Утес.

– А его случайно не зовут Бенни Виллумсен?

– Да, его так зовут.

– Но почему он на свободе? Вы его так и не арестовали?

– Арестовали, и дело дошло до суда. У нас были свидетели, улики и весь этот джаз. Большой ошибкой было то, что его обвинили еще в одном жестоком убийстве женщины, которую прибило к берегу озера Вен. Не знаю, писали ли об этом в датских газетах.

– Наверняка писали. Но почему это ошибка?

– Дело в том, что у него было железное алиби, и все рассыпалось, как карточный домик. Сам я совсем не считал, что он стоит за тем конкретным убийством. Но в нашем полицейском участке мы разошлись во мнениях, если можно так выразиться. И произошло то, что произошло. Никогда не забуду, как огласили решение суда, и его освободили. Это было словно пощечина.

– Ты занимался этим делом?

– Да, и остальная команда. Это наше самое большое расследование. Вообще-то я хотел сказать: обращайся, если будет нужна моя помощь.

– Если сможешь прислать мне все материалы дела, которые у вас есть, будет превосходно.

– Разумеется. Никаких проблем. Если понадобится что-то еще, только скажи.

– Конечно, спасибо. Огромное спасибо. – Дуня закончила разговор, и, держа в одной руке чашку кофе, откинула спинку кресла, отклонилась назад и положила ноги на письменный стол.

Теперь у нее еще больше сведений, указывающих на то, что за убийством Карен Нойман стоит Бенни Виллумсен. К сожалению, ей не хватает того, чего в свое время не хватило ее шведским коллегам. Технического доказательства, достаточно сильного, чтобы уличить его. Улик, свидетелей и возможного сходства с предыдущими случаями недостаточно.

Только она подняла чашку ко рту, как кто-то схватил ее за плечо.

– Сидишь совсем одна и работаешь?

Она резко села, случайно пролив на джинсы почти весь кофе.

– Опля! Надеюсь, это не моя вина.

– Нет. Я просто не слышала, как ты вошел. – Она повернулась к Киму Слейзнеру, который стоял за ее спиной и улыбался.

– Вчера ты так и не зашла ко мне.

34

– Ты на полном серьезе считаешь, что между убийством министра юстиции и похищением Адама Фишера есть взаимосвязь? – Херман Эдельман добавил в кофе немного сливок.

– Да, – ответила Малин и коротко взглянула на Фабиана – она хотела убедиться, что он с ней согласен. – Я именно так и считаю.

– О’кей, но, Малин. Во-первых…

– А кто обычно говорит о важности свободно высказывать свое мнение и нестандартно мыслить? – перебила его Малин, скрестив руки на выступающем животе.

– Да, но в этом случае я не знаю. Я, может быть, слепой, поскольку, честно говоря, не вижу между этими двумя случаями никакого сходства, хотя бы отдаленного. – Эдельман положил в рот кусок сахара и поднял чашку.

– Если ты позволишь мне договорить, может быть, к тебе вернется зрение и ты увидишь не только взаимосвязь, но и почерк одного и того же преступника.

Эдельман поставил чашку на стол, держа сахар между зубами. Хорошо, что она беременна, подумал Фабиан. Такого тона ни он, ни кто-либо другой себе бы не позволил. Особенно сейчас, когда Эдельман только что провел пресс-конференцию, а после пресс-конференций в девяти случаях из десяти он становился чрезвычайно раздражительным.

– Что скажешь, Фабиан? – Малин повернулась к нему. В ее взгляде читалась просьба о поддержке и одновременно угроза: если он не поможет ей, ему несдобровать.

Фабиан кивнул, хотя на самом деле не знал, что и думать. Действительно, как считала Малин, кое-что указывало на то, что это один и тот же преступник. Но он не мог понять, каким образом, и в каком-то смысле чувствовал себя таким же слепым, как Эдельман. Он пытался связаться с Хиллеви Стуббс, чтобы узнать, нашла ли она какой-нибудь технический след, который мог бы подтвердить их предположение. Но, верная своей привычке, она выключила мобильный, что делала всегда, когда было слишком много работы.

– Вот снимок с камеры наблюдения, который мы получили из гаража на Слюссене, – продолжила Малин и показала снимок, на котором было видно, как похититель в противогазе выезжает из гаража на машине Адама Фишера. – Вероятно, он усыпил Фишера – вот зачем нужен противогаз, – и тот лежит в машине.

– А может быть, он не хочет, чтобы его опознали? – спросил Томас Перссон.

– Э… Да, но… – Малин снова повернулась к Фабиану, и ему ничего не оставалось, как взять слово.

– Конечно, так могло быть, – сказал Фабиан. – Но для этого есть значительно более простые способы, чем противогаз.

– Дело в том, что Юаким Хольмберг, один из охранников в зданиях Риксдага, подвергся тому же в своем собственном доме. – Малин показала снимок охранника и прикрепила его к доске. – В ночь на среду он услышал звук в холле. Он вышел посмотреть, что это, и увидел, что все белое.

– Что значит «белое»? – спросил Ярмо Пяивинен.

– В белом дыму, – ответил Фабиан. – По нашей версии, преступник опускает в щель для писем ампулу с каким-то газом. Если посмотреть на снимок из гаража на Слюссене более внимательно, в салоне машины тоже видны следы дыма.

– Последнее, что слышал Хольмберг перед тем, как очнуться в собственной ванне без униформы и пропуска, – это как кто-то идет по коридору и дышит через противогаз, – добавила Малин.

– Не хочу показаться занудой, – сказал Томас Перссон и отодвинул свой протеиновый коктейль, – но если я правильно понял, парень ничего не видел, зато слышал что-то, напоминающее противогаз. Это что-то с тем же успехом могло быть сквозняком из щели для писем, шумом в ушах или чем угодно.

– Конечно, – сказала Малин, – но…

– Подожди, я еще не закончил. То, что в обоих случаях фигурирует противогаз или нечто похожее, не обязательно означает, что это один и тот же преступник. Это вполне может быть случайностью.

Малин вздохнула и закатила глаза, и Фабиан увидел, что ей приходится делать усилие, чтобы сохранять спокойствие.

– Конечно, это может быть несчастливой случайностью, как и многое другое в этой истории. Но давайте выясним, как обстоит дело, а потом будем говорить «гоп».

– Так что вы предлагаете? – Эдельман сделал новую попытку выпить кофе и опустошил чашку.

– Объединить следствия в одно, и мы с Фабианом будем его вести.

– Э, извините, – сказал Томас, подняв руку. – Это что, шутка? Ярмо, ты услышал хоть один аргумент, почему они должны вести наше расследование?

Ярмо Пяивинен покачал головой.

– Похоже, что я шучу?

– Вау, к ней сегодня не подходи, – Томас ухмыльнулся, так что раздутые мускулы у него на груди заходили взад-вперед под слишком тесной футболкой.

– Для твоего же блага сделаю вид, что этих слов не было. Херман, ты ведь всегда говорил о пользе совмещения расследований.

– Естественно. Но тут я должен согласиться с Томасом. Звук, похожий на чье-то дыхание через противогаз, погоды не делает. Есть что-то еще, что объединяет эти случаи? – спросил Эдельман.

– Я пока не знаю, – отозвался Фабиан.

– Но алле, речь ведь идет не об этом. Вопрос в том, что мы теряем, если попробуем? – Малин повернулась к Томасу и Ярмо. – И честно говоря, ваше следствие не мчится вперед.

– Послушай, мы фактически…

– Увидели машину на снимке камеры наблюдения. Томас, я это знаю. Но к чему это привело? Помимо снимка преступника в противогазе? Почему бы не попробовать перетасовать карты и посмотреть, что из этого выйдет? Например, мотив преступника. Может быть, ему совсем не нужны деньги, ведь семья Фишер предложила их? Может быть, он добивается чего-то совсем другого.

– Например? – спросил Ярмо.

– Не знаю. – Малин пожала плечами и взяла печенье. – Ведь Гримоса лишили и обоих глаз, и внутренностей.

– Может быть, преступник просто хотел есть? – смеясь, предположил Томас.

Малин стала вращать глазами и выразительно посмотрела на Фабиана, давая ему понять, что его очередь вести диалог. Но он был полностью занят тем, что пытался понять смысл сказанного Томасом.

Далеко он не продвинулся, поскольку открылась дверь и вошла Хиллеви Стуббс, держа в руке кейс. Волосы она собрала в пучок на макушке и поэтому казалась как минимум на десять сантиметров выше своего роста в 154 сантиметра, как, по слухам, значилось в ее паспорте. К тому же крылья ее носа были напряжены, а это значило, что у нее очень плохое настроение и самое лучшее – держаться как можно дальше от линии огня.

– Вы уж меня извините, но времени у меня в обрез. – Стуббс положила сумку на стол. – И если честно, я не понимаю, чем вы занимаетесь.

Фабиан посмотрел на Малин. Она так же недоумевала, как и он.

– Да, я обращаюсь к вам двоим, – продолжала Стуббс. – Что будет, если мы обнаружим одно место преступления, исследуем его, а потом, возможно, обнаружим еще одно? Почему вы так любите обнаруживать три места преступления практически одновременно? Вы что, думаете, я могу клонироваться?

– Хиллеви, – сказал Эдельман, – я понимаю, что слишком много всего. Но…

– Слишком много – не то слово. Во второй половине дня у меня был единственный шанс купить подарки к Рождеству. Думаете, министр, у которого вынули внутренности, – хорошее оправдание для моих внуков?

– Если хочешь, я узнаю, могут ли нам выделить людей в Стокгольмском…

– Ты имеешь в виду Петрена и его команду? Спасибо, не надо. С этим человеком мы точно не успеем до Рождества.

– O’кей, но у нас тоже не так много времени. Давай перейдем к делу. Для начала, почему ты здесь? Ты что-нибудь нашла? – спросила Малин. Судя по ее виду, для нее не представляло никакой проблемы отвечать ударом на удар.

Фабиан не сомневался, что Стуббс разорвала бы его на куски, если бы он хоть приблизительно говорил таким тоном.

Она посмотрела на Малин. Вид у нее был почти что обескураженный.

– Разумеется. – Она расстегнула защелки на сумке, откинула крышку, натянула на руки пару белых перчаток, достала черный матерчатый мешок, поставила его на стол, развязала узел и достала стеклянную банку. – Это стояло в холодильнике в ремонтируемой квартире на улице Эстгетагатен.

– Что еще за ремонтируемая квартира? – спросил Ярмо.

– Та, в которой мобильный Карла-Эрика Гримоса в последний раз подал сигнал, – ответила Малин и показала снимок обернутого в полиэтилен стола. – Как видишь, он, понятно, приготовлен для…

– Лучше вы займитесь этим, когда я закончу, – перебила ее Стуббс с натянутой улыбкой. – Спасибо, очень мило с твоей стороны. Я думала, что это может представить для вас интерес. – Она подняла банку, чтобы все могли видеть.

Фабиан сразу же узнал банку с сине-желтым логотипом фирмы Haywards. И точно как он предполагал с тех пор, как они обнаружили министра, в темной жидкости плавали отнюдь не маринованные луковички, а четыре глазных яблока.

– Это надо как можно быстрее отдать Тострем в судмедэкспертизу. Но, наверное, никто особо не удивится, если окажется, что два из них принадлежат министру, – продолжила Стуббс.

– А остальные два? – спросила Малин.

– Именно. Тут вы и понадобитесь. Ведь вы тоже должны приносить какую-то пользу.

Фабиан задумался, почему Малин задала этот вопрос. Потому что действительно не понимала или из вежливости. Сам он ничуть не сомневался, откуда эти глазные яблоки.

– Можно мне посмотреть? – спросил Томас.

– Смотри, но не трогай, – Стуббс поставила стеклянную банку на стол перед Томасом, который наклонился и внимательно посмотрел на плавающие в банке четыре глазных яблока с оторванными зрительными нервами, напоминающими хвостики. Два были с голубой радужной оболочкой, третий с зеленой и четвертый с карей.

Томас поднял глаза, повернулся к Ярмо с сосредоточенным видом и кивнул.

– Ты уверен? – спросил Ярмо.

Томас опять кивнул.

– Одна зеленая, а другая каряя. Это, должно быть, Фишера.

35

Эта мысль пришла ему в голову, когда Томас Перссон пошутил, что преступник, может быть, просто хотел есть. Наверное, было бы проще подойти к письменному столу и поискать в компьютере. Но Фабиан хотел, чтобы его оставили в покое, пока он не будет знать наверняка. Мысль еще только-только зарождалась, а из-за настроения в группе по причине слияния двух расследований ее могли сразу же отвергнуть. Поэтому он первым поспешил выйти из совещательной комнаты и спустился в бумажный архив в подвале здания полиции. Он принялся искать среди раздвижных стен и дошел до второго квартала 1993 года.

Ему было двадцать семь лет, и он заканчивал последний курс Высшей школы полиции. Лето выдалось ранним, и большинство его однокурсников мечтали о прекрасном отпуске до начала службы. Но не Фабиан. Он мог думать только о расследовании убийства, о котором почти каждый день появлялись новости в газетах. В Стокгольме свирепствовал серийный убийца, явление необычное. Нечто такое, о чем только читаешь в газетах, но чего на самом деле никогда не бывает в жизни. Особенно в такой стране, как Швеция.

Но именно той весной оно случилось, и он до сих пор помнит, как это всколыхнуло чувства всей страны. В первую очередь из-за крайне жестокого насилия и страданий, которым подвергались жертвы, но и из-за последующего решения суда, приговорившего преступника к лечению в психиатрическом стационаре закрытого типа вместо пожизненного заключения.

Фабиан не мог вспомнить имени преступника. Только то, что оно было каким-то необычным. Зато он вспомнил, как нашли семь жертв, которых несколько недель прятали в совершенно разных местах до того, как подвергнуть их…

Он прервал собственные мысли и вытащил первую из пяти пухлых папок. Вот оно. Следствие, над которым он хотел бы работать.

Он открыл дело и, увидев написанное имя, вспомнил все, словно это было вчера. Снимки различных жертв с выколотыми глазами, которые полиция разрешила опубликовать. Страх того, что кто угодно может оказаться следующей жертвой. Заголовки, которые наперегонки оглашали все детали в отношении Оссиана Кремпа – первого в Швеции настоящего каннибала.

– Значит, я считаю так, – сказал Томас, идя по коридору рядом с Малин.

– Никто не видел, куда пошел Фабиан? – спросила Малин. Ярмо пожал плечами. – Его и здесь нет, – заключила она, войдя в их рабочий кабинет.

– Он, может, просто пошел в туалет, – отозвался Ярмо.

– Прости, но я собирался кое-что сказать, – произнес Томас.

– Говори, говори, – Малин поставила сумку на стол и стала в ней рыться.

– Значит, так: мы с Ярмо работали над этим свыше…

– Но пожалуйста… у меня нет больше сил слушать одно и то же. К тому же я очень плохо себя чувствую, и меня скоро вырвет, если я не найду… Кто взял мои… Нет, вот они, – она молниеносно надорвала пачку печенья, запихнула в рот две штуки сразу, прожевала и как можно быстрее проглотила, после чего села на стул и выдохнула. – Черт, чуть было…

– Ты закончила? – спросил Томас и подошел к Малин, которая кивнула и запихнула в рот еще два печенья. – Хорошо. Тогда, может быть, объяснишь мне, что значит «одно и то же». Мы, черт возьми, должны решить, как будем…

– Нет, единственное, что мы должны, – начать работать, – сказала Малин и сглотнула. – А если ты этого не переживешь, тебе лучше уйти и дуться где-то в другом месте.

Томас собирался ответить, но под взглядом Ярмо успокоился и стиснул зубы.

– Ладно. Тогда какого черта вы ждете?

– Хорошо! Как приятно! Все будет очень хорошо, вот увидишь. – Малин встала. – Предлагаю начать с того, что мы посмотрим, есть ли что-то общее у Карла-Эрика Гримоса и Адама Фишера. Ведь все равно мотив надо искать в этой взаимосвязи.

Ярмо кивнул. Томас упрямо и сосредоточенно молчал.

– О министре юстиции мы знаем довольно много, – продолжила Малин. – Но что мы знаем об Адаме Фишере? И почему мне кажется, что я видела его в бульварной прессе?

– Адаму Фишеру тридцать три года, он сын дипломата, и, похоже, его цель в жизни – никогда не стать взрослым, – сказал Ярмо. – Ему нравится тратить папины деньги, разъезжать в дорогих автомобилях и ходить на вечеринки и премьерные показы. А больше ничего и не надо, чтобы мелькать в бульварной прессе.

– А его отец? Его кто-то знает?

– Да, во всяком случае, я и Ярмо, – сказал Томас. – Его звали Рафаэль Фишер, и он был израильским послом здесь, в Стокгольме, почти все девяностые.

– Израильским послом? – переспросила Малин.

Томас кивнул.

– Вот он, – сказал Ярмо и показал на черно-белый снимок на доске.

Снимок, похоже, был сделан во время какого-то торжества. Седой как лунь пожилой мужчина в темном костюме сидит за празднично накрытым столом вместе с двумя другими мужчинами.

– А этот молодой слева? Это Адам? – спросила Малин.

– Да. Снимок, скорее всего, сделан на свадьбе его сестры. Когда это было? – Ярмо повернулся к Томасу.

– В августе 98-го, – ответил Томас. – Через три месяца старик умер.

– Но почему не он, а Адам держит трость? – спросила Малин. – И почему он немного бледный и худой?

Ярмо снял снимок с доски, чтобы рассмотреть получше. Действительно, на снимке бледный молодой Адам сидит, держа в одной руке трость.

– Да, действительно, ты права. Мы думали, он просто взял трость отца.

– Дай посмотреть, – Томас взял фото и стал вглядываться.

– А кто это с другой стороны? – Малин показала на мужчину, сидящего с правой стороны. Он наклонился к старому послу, будто только что сказал нечто доверительное.

– Хороший вопрос, – откликнулся Ярмо. – Мы пытались это выяснить, но безуспешно.

– Вот он снова, но уже с нынешним послом, – Томас показал на цветное фото того же человека спустя десять лет. На фото он выходил из машины вместе с нынешним послом и еще одним мужчиной.

– А кто этот третий? – спросила Малин.

– Посол Израиля в Копенгагене, – ответил Ярмо.

– Понятно, он знает всех. А вы обращались в посольство?

Ярмо и Томас покачали головами.

– Тогда, я считаю, мы начнем с… Вот ты где. Где ты был? – воскликнула Малин при виде Фабиана, который входил в комнату в обнимку с архивными папками.

– В архиве. Я нашел подозреваемого. – Фабиан обрушил гору папок на свой письменный стол.

Томас схватил одну из папок и открыл ее.

– Оссиан Кремп? Кто это такой, черт возьми?

– Забавно, что ты об этом спрашиваешь. Именно ты навел меня на мысль о нем.

– Это не тот каннибал? – спросил Ярмо. Фабиан кивнул.

– Я тогда еще не работал в Государственной криминальной полиции, но патрулировал город в машине с радиосвязью и слышал об этом массу разговоров.

– Кто-нибудь может рассказать, о чем идет речь? – попросила Малин.

– Вот. – Томас показал разворот со снимками изувеченных жертв с выколотыми глазами.

– Мило, – сказала Малин. – А почему именно глаза?

– Насколько я помню, – ответил Фабиан, – преступник утверждал, что только слушал голоса, которые приказывали ему собирать различные «избранные души».

– О нет, только не клиника. А теперь его выписали или как?

– Три года и четыре месяца назад.

– Значит, его посчитали здоровым, – сказала Малин и покачала головой. – Как будто немного лекарств и терапия могут помочь тому, кто способен на такое.

– А то, – отозвался Томас. – Что касается других болезней, то тут врачам приходится признавать, что парализованный низ тела навсегда таким и останется. Но в психологии по-другому. Здесь все могут выздороветь с помощью небольшого лечения, независимо от того, до какой степени они ограничены в движениях.

Малин посмотрела на Томаса удивленным взглядом.

– Ты это сам придумал или первый раз прочел газету?

Томас улыбнулся ей в ответ и потянулся за пачкой печенья.

– Угощайся. У меня все равно пропал аппетит, – сказала Малин, листая дальше материалы старого расследования. – Между жертвами была какая-то взаимосвязь или их выбирали наугад?

– Насколько я помню, жертвами были и мужчины, и женщины. По-моему, среди них даже была какая-то знаменитость, – заметил Ярмо.

– Ты имеешь в виду того радиоведущего, который зачитывал морские сводки? – спросил Фабиан.

– Точно. То же самое относится и к Фишеру, и к Гримосу. Они ведь тоже знаменитости в своем роде.

– Может быть, он выбирает тех, кто его раздражает? – предположил Томас.

– Во всяком случае, вот объяснение, почему его раздражал один из них, – сказала Малин, подняв глаза от папки. – Знаете, кто отвечал за расследование?

Ее коллеги покачали головами.

– Карл-Эрик Гримос.

36

Дуня Хоугор сидела на стуле для посетителей в кабинете Кима Слейзнера и пыталась вжаться в сиденье, хотя на самом деле ей бы следовало загордиться, вытянуться и сесть, расставив ноги, как бы наверняка сделал Ян Хеск на ее месте. Ведь ей, несмотря ни на что и вопреки всему, удалось вычислить главного подозреваемого меньше чем за сутки. А если все сложится, три старых расследования будут доведены до конца. Четыре, считая шведское.

Но от одной только мысли, что она находится наедине со Слейзнером, ей хотелось встать и убежать. Приказав себе спокойно дышать, она опустила глаза и увидела на джинсах кофейное пятно. Хотя пятно высохло, оно все равно выглядело так, будто она описалась.

Было настолько тихо, что Дуня слышала дыхание Кима по другую сторону письменного стола. Воздух входил и выходил через его простуженные ноздри, пока он просматривал старые дела и составленный ею черновик рапорта. «Сколько времени это займет», – подумала она. Может быть, он специально тянет время, чтобы она еще больше помучилась? И только услышав, как закрылась папка с документами, она подняла глаза и увидела, что он улыбается.

– Я ведь знал, что ты подходишь для этой работы. – Он снял очки для чтения. – И чтоб ты знала: я почувствовал это еще во время нашей первой встречи.

Дуня не знала, что ей сказать, и смогла только рассмеяться деланым смехом.

– Ничего смешного. На сегодняшний день это правда. Так что наслаждайся пока. Завтра все может закончиться. Нет, я просто пошутил. Говоря серьезно, – он поднял папку, – это совершенно потрясающе. Не понимаю, как у тебя это получилось. Но какая на фиг разница. Главное, что этому Бенни Виллумсену дадут пожизненный срок. Потом, всегда приятно дать по рукам этим чертовым шведам. К тому же на их территории. Ой, ой, ой, Дуня… За счет этого я проживу долго.

Дуня выдавила из себя улыбку и кивнула.

– В первую очередь нам предстоит провести пресс-конференцию, и я хочу, чтобы ты тоже на ней присутствовала и заслуженно искупалась в лучах прожекторов.

– Пресс-конференция? Когда ты собираешься ее созвать? Разве мы не должны задержать…

– Спокойно. Ясно, что сначала его надо задержать, а потом уже что-то обнародовать. Но как ты знаешь, я люблю быть первым у раздачи и хочу, чтобы ты была уверена в том, что я не позволю кому-то другому присвоить себе твои заслуги. Ты меня понимаешь?

Дуня кивнула.

Слейзнер вздохнул.

– Но все равно ты выглядишь, как будто у тебя кто-то умер. И я в этом виноват.

– Нет, просто я чувствую, что еще рано говорить «гоп». Как и у наших шведских коллег, у нас недостаточно доказательств, чтобы осудить его. Поэтому я считаю, что нам надо как можно быстрее эвакуировать машину из Хельсингера.

– Разумеется, ты совершенно права. Но все надо делать в правильном порядке. И, конечно, перво-наперво его надо схватить, пока еще несколько человек не стали жертвами его изобретательности. Если нам немного повезет, мы найдем достаточно технических доказательств в его квартире, а это значит, что эвакуация машины не обременит именно наш бюджет. Ты должна понимать, что это далеко не дешевое мероприятие, особенно зимой.

– O’кей, но я не знаю, успел ли ты просмотреть все материалы шведского расследования. Дело в том, что они не нашли ничего ценного в его…

Слейзнер прервал ее смехом и покачал головой.

– Я прочел довольно много, чтобы понять. У меня больше опыта в таких делах, чем у тебя. Дуня, все образуется. Если в квартире ничего нет, мы, конечно, заберем машину. – Он поднялся, обошел стол и встал за ее спиной. – Надеюсь, ты понимаешь, какой это рывок для твоей будущей карьеры. Уверяю тебя: ты и глазом не успеешь моргнуть, как сядешь в мое кресло.

Мысль появилась, словно из ниоткуда, молнией пронеслась мимо и так же быстро исчезла. Вот, значит, что испытывают при изнасиловании. Тело как будто протыкают холодным шампуром. Во всяком случае, таковы были ее ощущения в ту минуту, когда он положил руки ей на плечи.

– Но Дуня… так нельзя. Прямо как гранит, – он начал массировать ее спокойными мягкими движениями. – Теперь попытайся расслабиться. Не хочу хвастаться, но если у меня что и получается, так это массаж. – Он взял ее за плечи и потянул их назад, так что грудь выдвинулась вперед. – Ты должна заботиться о своей осанке. Знаешь, нельзя сидеть на подиуме сгорбившись, как мешок с картошкой, и если у тебя еще не болит шея, то это вопрос времени. – Он приподнял ее волосы и начал разминать ей затылок. – Для меня это стало как «отче наш», как только я пришел сюда на работу. И если бы Хенрик Хаммерстен не настоял на том, чтобы я сходил к его массажисту, сейчас бы я сидел в инвалидном кресле. С тех пор я хожу на массаж два раза в неделю, и у меня даже намека нет на проблему. – Его пальцы стали подниматься все выше, и он начал массировать ее за ушами и у корней волос.

– Да, кстати, забыл рассказать. Мне удалось посадить тебя за стол начальства на рождественском вечере. Стол обслуживают официанты, и не надо ходить за едой, толкаться и пачкаться вместе с остальными. К тому же спиртное наливают без ограничений. Приятно, правда? Так что у нас будет шанс немного лучше узнать друг друга.

Дуня больше не слышала, что он говорит. Биение ее пульса заглушало все остальное. Больше всего ей хотелось встать, повернуться и изо всех сил залепить ему пощечину. Но тело отказывалось ее слушать, словно его парализовало. Она даже не могла заставить себя попросить его убрать от нее руки. Она могла только сидеть на месте, чувствуя, как каждый мускул ее тела все больше напрягается.

37

Фабиан Риск шарил одной рукой по стене, слушая в наушниках гудки мобильного. Было очень темно, и он ничего не видел, пока ему не удалось найти выключатель и зажечь свет. Телефон продолжали гудеть, как эхолот в бездонном море, а свет энергосберегающей лампочки разгорался все сильнее. Он думал, что ему делать, если она не ответит. Если она вообще больше никогда не ответит.

Может быть, так будет лучше всего.

Гудки прекратились, когда энергосберегающая лампочка достигла пика своего холодноватого накала.

– А я уже стала думать, куда ты подевался. – Как всегда, Нива своей интонацией намекала, что все это понарошку. – Может, дома тебе устроили нагоняй, и ты опять зарыл голову в песок.

– У тебя есть время?

– Смотря для чего.

– Ты не могла бы мне помочь узнать адрес некоего Оссиана Кремпа?

– Я же сказала, смотря для чего.

– Дело в том, что он не живет там, где зарегистрирован, а, похоже, снимает у кого-то. – Фабиан ждал реакции, но она не последовала. – Нива? Ты здесь? – продолжил он, притворившись, будто не слышит ее дыхания.

На самом деле он прекрасно понимал, в чем дело, и не мог не признать ее правоту. Он же действительно обещал и должен довести дело до конца. Как бы там ни было, это может быть просто приятная встреча с бывшей коллегой.

– O’кей, тебе подходит завтрашний вечер?

Последовала тишина, такая длительная, что он успел пожалеть о своих словах.

– Увидимся в девять в гостинице «Людмар». У тебя есть номер его удостоверения личности?

Фабиан прочитал из своих записей: 540613-5532 – и сразу же услышал, как ее пальцы застучали по клавишам.

– Во всяком случае, он зарегистрирован в районе Норсборг.

– Да, но, как мы поняли, он сдает свое жилье, а сам живет где-то в другом месте.

– Ясно, давай посмотрим, какой у него банк… «Нордеа», обычная платежная карта, привязанная к его личному счету.

– Он работает или деньги поступают туда из других источников?

– Нет, не работает. Его доходы – различные пособия и, возможно, деньги от сдачи квартиры в Норсборге.

– А у него есть другие счета?

– Наверняка. Но с помощью этой платежной карты осуществляется достаточно много операций, так что она должна работать. – Опять послышалось, как ее пальцы стучат по клавишам.

Фабиан сел на крышку унитаза и стал думать, что он скажет Соне. Хотя может быть, она вообще не ждет, что он придет домой, и думает, что ему придется работать всю ночь. Она, конечно, слышала о том, что произошло, в новостях, и поняла, что он будет поздно возвращаться. Она поэтому никак не отреагировала на его попытки объясниться?

– Итак, он регулярно пользуется тремя банкоматами. Один в торговом центре «Ринген» у Сканстуля, один рядом с универсамом «Консум» на улице Готландсгатан, и один у офиса «Нордеа» на улице Бундегатан. Думаю, что он живет где-то между улицами Рингвеген и Бундегатан рядом с Гетгатан.

– В этом районе несколько тысяч квартир. К тому же, если он снимает у кого-то или через посредника, не факт, что на двери висит табличка с его именем.

– Я думаю о том времени, когда он сидел за решеткой. Он не мог никого там встретить? – спросила Нива, и Фабиан услышал, как она опять начала новый поиск.

– Но он был приговорен к лечению в психбольнице закрытого типа. Так что вопрос, сколько…

– Я знаю, но в 1996 году его сочли достаточно здоровым, чтобы перевести в тюрьму в Кумле, где он отсидел оставшиеся десять лет на лекарствах и регулярной терапии.

– Да, и теперь, похоже, он здоров как бык, – сказал Фабиан, который, как и его коллеги, не понимал, как можно назвать здоровым того, кто увечит и пытает своих жертв и выкалывает им глаза. – Ну как? Нашла кого-то подходящего среди заключенных?

– Нет, не похоже. Во всяком случае, среди тех, с кем он провел полгода или больше, таких нет. Один зарегистрирован на улице Линдвальсгатан рядом с Хорнстулем, а другой – на улице Тантогатан, но именно в нашем квартале никто.

– А среди тех, с кем он сидел три месяца?

– Как скажешь… Но таких очень много.

– Послушай, попробуй его врача, – предложил Фабиан.

– Врача?

– Да, ведь он должен был видеть его более или менее ежедневно.

Фабиан опять услышал, как Нива ищет в компьютере.

– К сожалению, он живет в районе Гамла Эншеде. Фактически на одной улице с твоей коллегой Малин Ренберг. Она, может быть, даже знает его и время от времени заходит к нему в кроксах занять сахара, обсудить уровень шума и новых лежачих полицейских.

– Не знаю, ходит ли она в такой обуви, – сказал Фабиан и почувствовал, как из телефона густой желтой жижей буквально выливается горечь Нивы по поводу того, что она по-прежнему одна.

– Я слышала, Малин беременна.

– К тому же близнецами.

– Как это мило.

– Она так не считает. Сейчас, похоже, она готова продать их по реально выгодной цене.

– Дочь…

– Не уверен, что это уже известно… Нет, подожди, думаю, что это два мальчика.

– Не дочь Малин, а дочь врача.

Фабиан ничего не понимал.

– Его дочь. Она зарегистрирована в квартире по адресу: улица Блекингегатан, 67В, но учится в Лунде. В принципе мы уповаем на божью милость, но попытка не пытка.

– Разумеется. Потрясающе. Не знаю, как тебя благодарить.

– Конечно, знаешь. Увидимся завтра вечером.

В трубке щелкнуло. Фабиан встал с крышки унитаза и сунул мобильный в карман. Он не знал, нарушил ли врач закон, позволив своей дочери сдать квартиру одному из своих пациентов. Может быть, он даже не пошел против собственных правил. Но какую-то этическую грань он, несомненно, переступил.

– Фабиан, чем ты там занимаешься? – Малин подошла прямо к нему, как только он отпер и открыл дверь туалета.

Вопрос был чисто риторическим. Она наверняка уже точно вычислила, о чем идет речь. Она всегда видела его насквозь. «Такой же предсказуемый, как Дональд Дак в сочельник», – обычно говорила она, и пока что ему ни разу не удалось ничего от нее скрыть. И все же он стал оправдываться, как упрямый осел.

– Что такое, уже и в туалет нельзя сходить?

Она фыркнула и сунула голову в туалет.

– С каких это пор ты стал опускать после себя крышку унитаза? Ты даже не удосужился намочить раковину. Это Нива?

Фабиан кивнул и собрался было признаться, но ему не дали и слова сказать.

– Фабиан, я прекрасно понимаю, о чем ты думаешь. Но уверяю тебя: эта женщина приносит несчастье. Нива Экеньельм – живая катастрофа на двух стройных ногах, которая впивается зубами во всех, кому недодают дома.

Фабиан сделал усилие, чтобы придать своему лицу как можно более недоумевающее выражение.

– И не стой здесь, как дурак. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

– Нет, не знаю, – Фабиан мысленно выругался – до чего же жалко звучали его слова. К счастью, ему не надо было дальше унижаться, поскольку к ним присоединились Томас и Ярмо.

– Вот вы где. Пойдете с нами? – спросил Томас, на нем был бронежилет.

– А куда? – поинтересовалась Малин.

– Кибер-Войтан не нашел никакого другого адреса, и мы решили поехать на квартиру в Норсборге, – сказал Ярмо, натягивая кожаную куртку. – Если повезет, мы что-то найдем, от чего можно будет оттолкнуться.

– Лучше поедем сюда, – Фабиан показал свой раскрытый блокнот. – Я больше верю в этот адрес.

– Дай-ка посмотреть, – Малин взяла блокнот. – Как ты его раздобыл? В смысле, как его раздобыла Нива?

– Какая Нива? – Томас повернулся к Фабиану. – Экеньельм?

– Это только догадка. Но многое указывает на то, что он снимает квартиру у дочери своего врача, который, кстати, живет в Эншеде на одной улице с тобой, – сказал Фабиан и почувствовал, что снова выводит судно на верный курс.

Но Малин не слышала, что он сказал. Она стояла, пристально глядя на адрес.

– Улица Блекингегатан, 67В… Я могу ошибаться, но это не… – Она подняла глаза и посмотрела на своих коллег. – Разве это не в том самом квартале, где находится ремонтируемая квартира на улице Эстгетагатан?

38

Именно об этом ее предупреждал отец, думала Катя Сков, которая не знала, ни где она находится, ни как она сюда попала. Поэтому он вложил так много миллионов в различные системы безопасности и требовал, чтобы она ни при каких обстоятельствах не выходила из дома в Снеккерстене, заранее не согласовав это с телохранителями. Последние годы он почти постоянно говорил о том, что изощренные преступления получают все большее распространение, поскольку классические кражи стало труднее осуществлять.

Но теперь он стал фактом, самый страшный кошмар ее отца.

Ее похитили. Схватили и увезли, как в плохом фильме с заранее известным счастливым концом. Но это был не фильм.

Она попыталась вычислить, как долго лежит здесь, но сдалась. Учитывая, сколько она вчера приняла на грудь, на ее представления о времени едва ли можно положиться. К тому же было темно. Так темно, что она ничего не видела перед собой на расстоянии в несколько сантиметров, хотя глаза давно должны были привыкнуть.

И здесь так тесно. Она попыталась вытянуть руку, чтобы почесать нос, но у нее ничего не получилось. Ее завернули во что-то твердое, наверное, ковер, который, судя по запаху и шуршанию, был обернут в полиэтилен. Конечно, ей следовало бы испугаться, но у нее не было сил придавать этому значение. Все наверняка образуется.

Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на том, что произошло. Но вскоре все завертелось, и ощущение, что закон тяготения рано или поздно перестанет на нее распространяться, становилось все сильнее. Она все еще была под кайфом, и если так пойдет, она скоро не сможет сказать, где верх, а где низ.

Они, конечно, хотели напугать ее. Ее должна охватить паника, и она должна стучать и кричать что есть мочи. Но она не собирается доставлять им такое удовольствие. Нет, она намерена вести себя очень тихо и спокойно, чтобы в конечном итоге беспокоиться начали они. А когда они наконец откроют ее и вынесут на свет, она притворится мертвой, как следует поступать, если случайно упал в медвежью берлогу.

И только для того, чтобы услышать их реакцию, – ведь теперь то, что должно было принести им миллионы, не представляет никакой ценности.

Она стала вспоминать вечеринку. То, что поначалу было задумано как довольно спокойное мероприятие, переросло в самую жуткую оргию, где гости практически опустошили все ее запасы и совокуплялись в каждом углу. Но так было почти всегда. Спонтанные вечеринки оказывались самыми веселыми и удачными.

А когда Нильс предложил поехать в Хельсингер и покататься на пароме, как настоящие шведы… Нет, кстати, предложил не Нильс, а та девушка, которую кто-то привел с собой. Как бы там ни было, она не смогла отказаться. От возможности просто смыться без ведома отца или кого-либо из охранников она прыгала от счастья.

С ней были ее ближайшие друзья и еще несколько человек, имен которых она не знала. Они выбрались из дома через окно ванной комнаты, и им удалось перелезть через стену с помощью торчащей ветки дерева.

Такси уже ждали их чуть поодаль на улице Страндвей, и не успела она и глазом моргнуть, как они уже сидели на шведском пароме по дороге в Хельсингборг.

Все единодушно решили продолжать праздновать и на шаг опережать скучные серые будни. Сама она примерно так и жила последние десять лет.

Ее отец делал все, что было в его власти, чтобы она успокоилась и начала заботиться о своем здоровье. И, бог свидетель, она испробовала все – от работы на одной из его фирм до терапии, физической активности и лекарств. Но ничего не смогло избавить ее от чувства, что ей нечего терять. Что в любую секунду все может прекратиться. Ведь как ни крути, она живет взаймы, и почему бы тогда не жить на полную катушку. Высасывать все соки из каждого дня, будто он последний. В общем, как там, в переводе с латыни: «лови чертов момент».

Ясно, что ее отец представлял все совсем не так, когда ей поставили диагноз, и он начал дергать за все нити. Нет, будь его воля, она бы делала самую крутую карьеру и работала как минимум шестьдесят часов в неделю. Но ради чего? Денег у них и так столько, сколько им никогда не истратить.

Дело не в том, что она не могла понять его разочарования. Особенно в первые годы. Но сейчас уже прошло десять лет, а оно никуда не делось и пронизывало их отношения. По большей части он пытался его скрыть, даже если оно все чаще мелькало в его глазах, а между строк в его репликах сквозила такая глубокая горечь, что, казалось, он сожалеет о том, что вообще помог ей.

Раздалась вибрация, и она услышала, как заработал двигатель. От этого или от осознания того, что она находится в багажнике автомобиля, но она испугалась. По-настоящему испугалась. Или нет, ее охватил ужас. Словно только сейчас до нее дошло, что это не понарошку. Что это не просто дурацкий розыгрыш, который скоро закончится. Ужас окатил волной, словно ее ударило сильным током. Каждый мускул напрягся до судороги, и она услышала, как изо всех сил закричала.

Но ковер так эффективно глушил звук, что скоро она оставила попытки и замолчала, одновременно почувствовав, что они медленно двинулись вперед. Несколько раз подпрыгнув, они выехали на более ровную поверхность. Они съехали с парома, ничего другого это значить не может, подумала она. Но в какой стране она находится, она не знала. Как не знала и того, что ее ждет.

Первый раз за многие годы она осознала, что ей есть что терять.

39

Фабиан не мог понять, как другие производят впечатление таких уверенных в своем деле людей, когда звонят в дверь квартиры, стоя наготове с оружием. Как будто точно знают, что их ждет. Или выставляют вперед пистолеты, чтобы скрыть, что испытывают такую же неуверенность, как и он сам. Он действительно понятия не имел, что его ждет, когда они войдут. Может быть, их сразу окутает белый дым, их усыпят, и Оссиан Кремп выколет им глаза.

Если он вообще дома.

Если он вообще здесь живет.

Позвонив несколько раз без результата, Томас настоял на попытке отпереть дверь отмычкой. Через полчаса они вызвали настоящего слесаря, который открыл дверь за десять минут. Что значительно дольше, чем те тридцать секунд, которые это обычно занимает. Они все поняли, когда открыли дверь и увидели с внутренней стороны дополнительные замки.

Поскольку Фабиану на мобильный пришло сообщение, он не вошел вместе с остальными. Оно было от Сони. Она написала, что не знает, когда сегодня вечером придет домой из мастерской. Поэтому попросила соседскую девушку забрать Матильду из школы и посидеть с ней до половины седьмого, когда ей надо будет пойти в кино. Фабиан ответил, что постарается до этого вернуться домой, и пожелал жене удачи с картинами.

Едва войдя в холл, он убедился, что Нивино предположение, вопреки всем ожиданиям, соответствует действительности. Вне всякого сомнения, в квартире жил далеко не здоровый человек.

– Срань господня… – произнес Томас и вставил пистолет в кобуру, висевшую у него на плече.

– А я еще считаю, что у нас дома бардак, – сказала Малин и обвела взглядом гостиную, которая одна была завалена таким количеством барахла и хлама, что у Хиллеви Стуббс и ее сотрудников уйдет целая вечность на осмотр этих завалов.

– Пожалуй, так примерно выглядит у Ярмо дома после развода. Хотя у тебя больше порногазет, – сказал Томас с ухмылкой и похлопал по куче бесплатных газет высотой в два метра.

– Заткнись и займись чем-нибудь полезным, – пробормотал Ярмо и пошел в спальню.

– Предлагаю разделиться и каждому взять по комнате, – продолжил Томас и вынул из кучи газету.

– По-моему, мы уже так и сделали, – отозвалась Малин и стала осматривать содержимое нескольких черных мешков для мусора.

– Черт, это не улучшит нам настроение, – заметил Томас. – Во всяком случае, мы точно попали в нужное место. – Он показал газету, где глаза у всех людей на снимках были тщательно вырезаны. – Посмотрите. Он, черт возьми, прошелся скальпелем по каждой странице. – Томас пролистал газету, где везде вместо глаз зияли пустые отверстия.

Пытаясь отключиться от чужих голосов и «разговорить» квартиру, Фабиан вставил наушники в айпод и включил No Balance Palace своей любимой датской группы Kashmir.

Квартира была угловой, окна выходили на улицу Блекингегетан и на улицу Эстгетагатан. В глубине комнаты у обеденного стола в скругленном углу было окно. Он задумался, но не смог вспомнить, видел ли он раньше угловую квартиру, где окно располагалась бы, как здесь, прямо в углу.

Фабиан обернулся и отметил, что старые тканые обои и свисающие с потолка чешуйки краски говорят о том, что и в этой квартире предстоит большой ремонт. Может быть, Кремпу разрешили снимать квартиру до начала ремонта. И, тем не менее, он заставил каждую полку и каждый шкаф различными безделушками. Во всей комнате не было ни миллиметра свободного места, и Фабиан, едва войдя в квартиру, полностью согласился с Малин и остальными, что здесь царит больший бардак, чем на свалке крупногабаритного мусора.

И только сейчас он увидел, что на самом деле здесь нет особого бардака. Да, многие вещи были небрежно разбросаны по полу. Но в основном все было сложено в аккуратные кучи и старательно рассортировано по категориям.

Очевидно, Оссиан Кремп был коллекционером.

Фабиан дошел до самой дальней комнаты в квартире и обвел ее взглядом. Похоже, комната служила кабинетом. У одной стены стоял старый письменный стол, и в отличие от остальной квартиры на столешнице ничего не лежало.

Он вошел и сел на рабочий стул, который заскрипел, когда он отклонился назад. Письменный стол был сделан из дерева, породы которого Фабиан не знал. Прямо под столешницей находилось три ящика – один подле другого. Ящики с пустыми зияющими замочными скважинами были без ручек. Зато они оказались незапертыми, и он выдвинул их, поддев снизу.

В правом ящике лежали длинные ножницы, скальпель и рулон скотча. В среднем был альбом, набитый газетными вырезками с фотографиями Карла-Эрика Гримоса и Адама Фишера. У всех фотографий, сделанных в разное время и в разной обстановке, имелось одно общее: отсутствие глаз.

Так же, как и в газетах, каждый глаз был вырезан точным движением, и вместо него красовалась пустая дыра. Фабиана поразило, насколько глаза выражают личность: и Гримос, и Фишер на снимках больше напоминали живых мертвецов, чем самих себя.

В левом ящике тоже хранились фотографии. Но они не были аккуратно помещены в альбом или вырезаны из газет. Их, очевидно, снимал сам Кремп. Речь шла примерно о тридцати снимках, сделанных на расстоянии в автобусе. Снимки изображали различных пассажиров – они сидели и читали, разговаривали с сидящим рядом человеком или смотрели в окно и думали о своем. Насколько Фабиан мог судить, на разных снимках были разные люди, за исключением женщины, которая присутствовала на каждом снимке.

Женщины с вырезанными глазами.

Значит, есть еще одна жертва? Поэтому Кремп не живет дома?

Фабиан положил фотографии на стол, чтобы рассмотреть их более внимательно, но его прервали крики, заглушившие The Cynic Дэвида Боуи. Фабиан вытащил наушники и поспешил к остальным, которые стояли с пистолетами наготове и кричали, перебивая друг друга.

– Лечь на живот! – Томас стоял, держа оружие в обеих руках. – Я сказал, лечь!

Фабиан не знал, происходит ли то, что он видит, наяву. Посреди комнаты среди газетных куч статуей застыл Оссиан Кремп, держа в одной руке пакет из универсама «Консум». Он словно материализовался из ниоткуда и стоял, оглядывая полицейских, в таком же удивлении, как и они.

– Нет, вы не имеете права. Вы не можете просто… – повторял он, качая головой.

– Можем, еще как можем! – отреагировал Томас. – Лечь, черт возьми!

– Нет, не имеете права. Не имеете…

– Будет лучше, если ты нас послушаешься, – сказал Ярмо, который тоже вынул свой пистолет.

Фабиан удивился, какой Кремп маленький и как он в жизни не похож на самого себя на записи с камеры наблюдения, где он с бородой и переодет в форму охранника на несколько размеров больше. Получается, под одеждой он прятал все хирургические инструменты, которыми пользовался?

– Нет… Так нехорошо. Совсем нехорошо. – Кремп еще сильнее покачал головой, выпустил пакет с едой и начал махать руками. – Уходите! Да побыстрее!

– Заткнуться и лечь! – приказал Томас.

– Оссиан, а теперь послушай меня, – сказала Малин, держа в одной руке пистолет, а в другой удостоверение. – Мы из полиции, и я не сомневаюсь, что ты знаешь, почему мы здесь. Так что тебе лучше всего вести себя спокойно и делать то, что тебя велят.

Оссиан Кремп немного успокоился и кивнул.

– Вот так. Очень хорошо. А теперь подними руки на головой и медленно опускайся на колени.

Кремп поднял руки и стал было опускаться на колени. Но совершенно без всякого предупреждения развернулся кругом и рванул в сторону холла.

– Стоять! – хором закричали Томас и Ярмо.

Но Кремп уже рванул из квартиры и, судя по звуку, спускался вниз по лестнице.

– Что, черт возьми, мы делаем? Он ведь сбежит, – закричал Томас, выбегая из квартиры.

Оссиан Кремп выскочил из подъезда на улице Блекингегатан и со всех ног побежал по направлению к улице Гетгатан. Он знал, что бегает лучше многих. Так было всегда, и что бы ни случилось, он не даст им схватить себя. Больше не даст. Успеть бы добежать до метро, а там уже он уверен. Там у него есть свои ходы, и он с легкостью исчезнет прямо у них на глазах. Чертовы полицаи.

Как он мог быть таким наивным? Это на него совсем не похоже. Тем более что всего лишь несколько дней назад он видел, как они утюжат улицу. А ведь он обещал себе быть готовым к тому, что они придут и позвонят в его дверь. И все же угодил прямо в капкан.

Но теперь осталось недолго. Только наискось через улицу Гетгатан, а потом в подземку. Он точно знает, как оптимальным образом пройти через турникеты, а потом спуститься вниз по эскалатору, протискиваясь между этими чертовыми пассажирами, которые не знают, что надо стоять с правой стороны.

За спиной он слышал крики полицейских, которые приказывали ему остановиться и поднять руки над головой. Но они могут кричать сколько угодно. Он больше не слушает приказы и не угождает. Он больше не играет в хорошего.

Внизу на перроне он прыгнул на рельсы и побежал дальше в темноту. Скоро он будет у финиша. Еще немного, и они никогда его не найдут. Ему повезло. Поезд не стоял и не ждал, а на рельсах было по-прежнему тихо. За ним что-то взорвалось, и он решил, что лопнула покрышка. Но ведь здесь нет никаких машин? Он не понял, что случилось, даже когда у него подкосилась левая нога и он рухнул со всего размаха, ударившись головой о рельсы.

Он очнулся от звука и понял, что сейчас произойдет. Характерное дрожание рельсов, предвещающее прибытие поезда.

40

Глядя поверх голов журналистов и фотографов, которые занимали расставленные стулья, Дуня пыталась подавить неприятное чувство. Но ничего не помогало. Чем больше народу прибывало, тем больше ей становилось не по себе.

Большой интерес ее в принципе не удивлял. Сама она знала Акселя Ноймана с тех пор, как он вел на радио передачу «Голоса в ночи». Но только после участия в «Танцах со звездами» он прославился на всю страну и стал вести собственное ток-шоу на TV2. Но она не могла себе представить, что это привлечет такое внимание. Что им придется переносить пресс-конференцию в большой зал, чтобы всем хватило места. И если журналисты и дальше так будут прибывать, вряд ли они поместятся.

Будь ее воля, она бы лучше участвовала в операции на квартире Бенни Виллумсена в Мальме. Но Слейзнер настоял на том, чтобы она сидела рядом с ним, и заверил ее, как важно для ее карьеры не только быть невидимым бойцом, но и время от времени выходить на публику. «Он так хорошо устроился, хотя не был ни на одном реальном задании. Должно быть, знает, о чем говорит», – подумала она и почувствовала, как у нее на верхней губе выступают капельки пота.

А все из-за костюма. Он был слишком жаркий и сшит из материала, который отказывался дышать. Дуня едва могла в нем повернуться. Костюм подарил ей Карстен на прошлое Рождество, и как всегда, когда он дарил ей одежду, покупал все на два размера меньше. Костюм был ей по-прежнему мал, хотя она не сомневалась, что с тех пор похудела как минимум на три килограмма.

Она посмотрела на Слейзнера, который улыбнулся ей в ответ, одновременно достав носовой платок и показав на свою верхнюю губу. А она надеялась, что этого не видно, и боялась испортить макияж, если промокнуть пот. «Проклятые чертовы капельки пота, которые упорно выступают, когда надо и не надо», – выругалась она про себя и как можно осторожнее промокнула пот носовым платком.

– Ты в порядке? – спросил Слейзнер, и она постаралась улыбнуться как можно более убедительно. Но, очевидно, это не было достаточно убедительно, поскольку он наклонился к ней, положил руку ей на бедро и прошептал ей в ухо:

– Ты только расслабься и позволь мне вести шхуну. Скоро мы придем в порт. А там уж, уверяю тебя, я хорошенько их угощу.

Она опять кивнула. В основном из-за того, что не знала, как реагировать. Хотя вообще-то знала. Просто не осмеливалась.

– Хочу начать с того, что приветствую всех, кто пришел! – Слейзнер убрал руку с ее бедра и осмотрел собравшихся. – Меня зовут Ким Слейзнер, и для тех, кто не знает, я возглавляю криминальный отдел полиции Копенгагена. Рядом со мной сидит Дуня Хоугор, которая для большинства из вас новое лицо. Она первый раз на подиуме, так что прошу вас любить и жаловать.

В зале раздались отдельные смешки, и Дуня изо всех сил постаралась улыбнуться.

– Дуня отвечает за расследование убийства Карен Нойман и сделала много довольно интересных выводов, благодаря которым нам не только удалось выявить главного подозреваемого, но и, похоже, поставить точку в пяти старых расследованиях убийств. Эти расследования не давали нам покоя в течение нескольких лет. К тому же… – продолжил он, подняв палец, – мы, кажется, также принесем немалую пользу по ту сторону пролива и поможем нашим шведским коллегам исправить их ошибки. А теперь я передаю слово Дуне. – Он повернулся к ней. – Пожалуйста.

– Большое спасибо. Э… Да, как сказал Ким Слейзнер, мы имеем дело с преступником, который орудует по обе стороны пролива, – сказала Дуня и почувствовала, как по спине течет пот. – Нашего главного подозреваемого, который все еще находится на свободе, зовут…

– Ближе к микрофону! Не слышно! – выкрикнул кто-то.

– Извините, – Дуня наклонилась к микрофону. – Так лучше?

– Да, но, наверное, будет еще лучше, если ты его включишь, – сказал Слейзнер.

В зале опять послышался смех.

Дуня тоже натужно рассмеялась, шаря дрожащей рукой в поисках маленькой кнопки на микрофоне и еще не понимая, что происходит. Но когда смех застрял у нее в горле, как липкая жижа, ее затошнило, и в ней вдруг словно прорвало плотину: ей захотелось крикнуть во все горло, что Ким Слейзнер – сексуальный маньяк и шовинистская свинья, и что они все могут идти к черту.

Ей совсем не было обидно. Скорее наоборот. И когда она подняла глаза и оглядела смеющихся журналистов, увидев их словно в сверхускоренной съемке, ей пришлось сделать усилие, чтобы не расхохотаться, – их продажные голоса гудели, как стадо коров в период течки. В ту же секунду ее пальцы перестали дрожать, и она смогла спокойно включить микрофон.

– Так лучше? Все меня слышат? Раз-два. Раз-два, – сказала Дуня и сняла микрофон со штатива, чтобы взять в руку. – Ты тоже, Ким?

Слейзнер кивнул, хотя на вид ему было совсем не весело.

– Отлично! А теперь шутки в сторону, – продолжила она и нажала на пульт. На экране за ней появилась фотография Бенни Виллумсена. – Это Бенни Виллумсен, гражданин Дании, проживающий в Мальме. Примерно два года тому назад шведская полиция арестовала его вот за это преступление. – Она опять нажала на пульт, и теперь на экране возник снимок места убийства в Рюдебекке.

Снимок изображал безжизненное тело женщины на песчаном пляже. Накинутая на него белая простыня была в красных пятнах крови, которая вытекла из глубоких ран.

– Не вдаваясь в специфические детали, мы можем только констатировать разительное сходство между этим случаем и убийством Карен Нойман в Тибберупе, хотя там он продвинулся на шаг вперед и… – Дуня замолчала и посмотрела на мобильный, который вибрировал на столе. Звонил Сверкер Хольм из полиции Хельсингборга. Или Утес, как его, очевидно, называли.

Ей не надо было класть перед собой телефон. Вообще не надо было включать его, хотя она и убрала звук. Она прекрасно все это знала, ровно как и то, что ни при каких обстоятельствах не должна отвечать. И все же она взяла мобильный.

– Дуня, может, отложишь его в сторону, – прошипел Слейзнер с выражением сдержанной злобы на лице, после чего Дуня отклонила звонок и отодвинула от себя телефон.

– Извините. О чем мы говорили?

– О сходстве со случаем в Тибберупе.

– Верно.

Мобильный снова завибрировал. На это раз пришло СМС.

«Он опять нанес удар. Виллумсен. Он опять это сделал. Позвони как можно скорее».

– Дуня… Что ты делаешь? – Теперь у Слейзнера был по-настоящему недовольный вид.

Дуня прочла сообщение еще раз, а потом увидела недоумевающий взгляд Слейзнера.

– Он снова нанес удар. Продолжай, а мне надо работать. – Она встала и сошла с подиума.

– Вот как, – сказал Слейзнер и развел руками. – К сожалению, похоже, вам опять придется довольствоваться мной. На чем мы остановились?

Пока шли гудки, Дуня достала свой пропуск, набрала код и смогла наконец скрыться от света софитов.

– Привет, Дуня, – раздался голос Утеса, и Дуня услышала, как он садится в машину и включает двигатель.

– Вы нашли новую жертву?

– Нет, пока нет.

– В этот раз шведка? – Она продолжала идти к лифтам и как раз проходила мимо телевизора, транслирующего пресс-конференцию без звука.

– Нет, датчанка. Ее зовут Катя Сков. Ты, может быть, знаешь ее отца Иба Скова?

– Да, это один из наших самых крупных бизнесменов. – Дуня попыталась включить звук на телевизоре. – Но я не уверена, что до конца понимаю. Что произошло? – продолжила она и, не найдя нужную кнопку, оставила свои попытки.

– Насколько я понял, у нее был прием или какая-то вечеринка в их доме в Снеккерстене. Рано утром она и несколько друзей якобы решили продолжить праздник и взяли такси до Хельсингера, где сели на паром, чтобы покататься. Ну, ты знаешь, пьешь спиртное и катаешься туда-сюда сколько хочешь, купив билет в один конец.

– Я думала, это чисто шведская забава.

– Я тоже так думал. Но, во всяком случае, они так поступили. И насколько я понял, они пили много всякого разного, пока внезапно не заметили, что Катя Сков исчезла.

– А они уверены, что она просто-напросто не спит в спасательной шлюпке или что-то в этом роде?

– Персонал осмотрел паром два раза. Но это не играет никакой роли. Как только я услышал об этом, я связался с этим, в Scandlines… Как там его зовут?

– Да, я знаю, кто это.

– О’кей. Я попросил его просмотреть видео, снятое камерой наблюдения, и, как я и подозревал, оказалось, что он был там на той же машине.

– Ты имеешь в виду «БМВ» Акселя Ноймана с датскими номерными знаками?

– Именно. Он якобы выехал с парома в Хельсингборге сегодня ровно в двадцать две минуты первого.

Дуня посмотрела на часы и отметила, что это произошло всего лишь два часа назад. Вечность в данной ситуации, но в то же время гораздо лучше, чем ничего.

– Утес, что скажешь, если я приеду к вам и мы вместе будем работать над этим делом?

– Именно это я и хотел предложить. Позвони, как только будешь знать, когда ты сможешь приехать в Хельсингборг, и я встречу тебя на вокзале Кнутпунктен.

Они закончили разговор, и Дуня сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь замедлить сердцебиение. Но бесполезно. Адреналин зашкаливал, словно она прыгнула в ущелье, а ноги ее были перевязаны толстой резинкой.

По телевизору она увидела, как Слейзнер закончил пресс-конференцию, встал и сошел с подиума. Для человека, любящего быть в центре внимания, у него был слишком сдержанный вид. Это могло значить только одно: он вне себя от бешенства.

В каком-то смысле она его понимала.

Даже слишком хорошо.

Но ее это не беспокоило.

41

– Привет, Матильда. Как ты? – Фабиан говорил по мобильному, направляясь по коридору в совещательную комнату.

– Когда ты придешь домой? Я несколько раз звонила маме, но она не отвечает.

– Она же в мастерской, и у нее наверняка отключен мобильный. Послушай, ведь с тобой Ребекка?

– Да, но мне она не очень нравится. Она все время выходит на балкон поговорить по телефону, и она курит. Я хочу, чтобы ты прямо сейчас приехал домой.

– Малышка, пойми, это невозможно. Ведь только половина второго, и мне надо поработать еще несколько часов. Но потом обещаю сразу же пойти домой, и мы сможем посмотреть телевизор и отпраздновать начало выходных. Хорошо?

Ответа не последовало, но он услышал, как няня спрашивает Матильду, не хочет ли она поиграть в «Звезду Африки».

– Ладно, папа, увидимся. – Не успел Фабиан ответить, как в ухе у него щелкнуло. Он положил мобильный в карман и вошел в комнату.

Там уже сидели Томас, Ярмо и Малин. Не хватало только Хермана Эдельмана. Настроение у всех было почти что приподнятое. В термосе был свежий кофе, а коробка с печеньем так и ждала, что ее откроют и пошлют по кругу. Сегодня все позволят себе лишние калории. Но позже.

По традиции сначала Эдельман войдет с подносом, уставленным едой, и похвалит их за работу, благодаря которой еще одного преступника смогли опознать и схватить. Затем он нальет каждому по рюмке водки и угостит придуманным им блюдом, которое со временем все полюбили, – хлебцы Finn Crisp с икрой Kalles kaviar и мелко нарезанным красным луком.

– Позволь поздравить с первым выстрелом из пушки, – сказал Ярмо, изображая пальцами маленький пистолет.

– Согласись, красиво сработано. Ведь речь идет о пятнадцати метрах в кромешной тьме, – заметил Томас.

– Повезло, – сказал Ярмо, отпив кофе.

– Повезло? Я смог бы повторить все с завязанными глазами.

– Тогда тебе должно еще больше повезти. К тому же ты забыл сделать предупредительный выстрел.

– А ты не думаешь, что я хотел рискнуть и заставить его сдаться и лечь? Я свалил этого дьявола. Бум… прямо в бедро. Это больше, чем ты сделал за все годы твоей службы. – Томас похлопал Ярмо по плечу.

– Надеюсь, вы не начали без меня?

Все дружно обернулись к вошедшему Эдельману, и когда он поставил на стол переполненный поднос, стали аплодировать.

Раздали стопки и послали по кругу запотевшую бутылку водки O.P. Anderson.

– А я что буду пить? – спросила Малин.

– Лимонную воду или легкое пиво, – ответил Эдельман, откручивая маленький красный пластмассовый колпачок от тюбика с икрой. Затем он перевернул колпачок и кончиком в форме звезды проткнул защитную фольгу. – Или выпей чуть-чуть и притворись, что ты снова в Дании.

Все засмеялись. Они брали хлебцы, выдавливали на них полоски икры, как только освобождался тюбик, переворачивали бутерброды икрой вниз и макали их в блюдо с мелко нарезанным красным луком. Фабиан попробовал свой бутерброд. Резкий вкус лука в сочетании с солоноватой икрой и твердым хлебом доставлял настоящее удовольствие. Это было действительно вкусно, и он не мог понять, почему раньше проявлял такой скепсис и крайне неохотно согласился попробовать.

Когда все успели съесть по несколько штук, Эдельман вытер руки о бороду и поднял свою стопку.

– Пользуясь случаем, хочу поздравить вас с прекрасной работой. Вы не только схватили преступника. Сделав это за рекордно короткий срок, вы еще и сэкономили мое время на пресс-конференциях.

Они опустошили свои стопки, и Эдельман во второй раз послал бутылку по кругу.

– Чтоб вы знали. Когда я понял, что случилось с Гримосом, я сразу же подумал об Оссиане Кремпе.

Фабиан и его коллеги переглянулись.

– Да, это правда. Но я ничего не сказал, – продолжил Эдельман, делая себе новый бутерброд. – Я был полностью уверен, что это не может быть он. Что его изолировали от общества на всю оставшуюся жизнь. Мне совершенно не пришло в голову, что он отсидел свой срок и вышел на свободу. Вы должны знать одну вещь. Оссиан Кремп был не только необычайно ловким и изощренным преступником. Он, без сомнения, самый хладнокровный злоумышленник, с которым я имел дело за все годы моей службы. Настолько хладнокровный, что он, не колеблясь, мог вырвать глаза своему собственному адвокату, когда почувствовал, куда ветер дует. И они выпустили его уже через тринадцать лет. – Эдельман покачал головой и опустошил стопку одним махом. – Однако нам надо еще кое-что выяснить до того, как мы уйдем на рождественские каникулы и купим нижнее белье своим женам.

– А что конкретно ты имеешь в виду? – спросила Малин.

– Мы по-прежнему не знаем, что он сделал с Фишером, – сказал Ярмо.

– Допустим, – отозвался Эдельман.

– И потом у нас есть эта женщина, – сказал Фабиан и достал несколько снимков женщины с вырезанными глазами, сделанных в автобусе.

– А кто это? – Эдельман взял один из снимков и посмотрел на него.

– Пока что мы этого не знаем. Но эти фотографии лежали в его квартире вместе с аналогичными фото Гримоса и Фишера.

– Значит, где-то взаперти может находиться еще одна жертва? – Эдельман покачал головой и вздохнул.

– Или она живет в счастливом неведении, что стоит на очереди.

– Когда мы сможем его опросить? – поинтересовалась Малин, делая себе новый бутерброд.

– Я только что связывался с Южной больницей, – сказал Эдельман. – Они как раз зашивают ему рану.

– Тогда мы сможем поехать туда через час.

– Именно об этом я и хотел поговорить. После случившегося он явно не в себе.

– Но ведь он и до этого таким был, – со смехом заметил Томас.

– Во всяком случае, так считает его врач, который запретил его посещать.

– Что значит запретил? – спросил Ярмо. – Он ведь не может воспрепятствовать нашему расследованию?

– К сожалению, как раз может, если речь идет о здоровье подозреваемого. И давайте не забывать этого. Как бы мы ни были уверены в нашем деле, на данный момент он всего лишь подозреваемый.

– Когда мы сможем с ним встретиться? – спросил Фабиан, хотя уже чувствовал, что это может произойти нескоро.

– Они обещали дать ответ после выходных, но сказали, что нам надо ждать как минимум неделю.

– Неделю? – удивился Томас, допив водку. – Я же, черт возьми, прострелил ему ногу, а не рот.

– Вопрос в том, можно ли с ним вообще проводить допрос, – сказала Малин.

Одна, или, может быть, даже две недели. Это никуда не годится, подумал Фабиан. Тогда Фишер наверняка умрет. Как и женщина в автобусе.

– О’кей, что будем делать? Помимо того, что сидеть здесь и валять дурака, – сказал Томас.

– Без дела никто сидеть не будет, – отозвался Эдельман. – Стуббс, например, уже вовсю осматривает его квартиру, и есть шанс найти там зацепку, которая может повести нас дальше.

– О’кей, тогда будем держать кулачки, – сказал Томас, макнув еще один хлебец с икрой в блюдо с красным луком.

– Думаю, на сегодня все. – Эдельман встал. – Угощайтесь. А мне надо готовиться к пресс-конференции. Надеюсь, последней по этому делу. – Он вышел из комнаты.

В комнате воцарилась тишина, а хорошее настроение как ветром сдуло.

– Ну, если ничего не случится, увидимся в понедельник, – сказал Фабиан и отодвинул свой стул.

– Конечно. Хороших выходных, – сказал Ярмо.

– Тебе того же. – Фабиан вышел из комнаты и услышал, как Малин поспешила за ним.

– Ты что, вдруг решил ехать домой?

– Да, только не к себе домой, а к тебе на твою улицу.

– Что? Я не понимаю…

– Ты поедешь со мной и постучишься в дверь к одному из твоих соседей.

42

Это была схватка со временем. Любой ценой надо было нагнать Виллумсена с его преимуществом в два часа с лишним. Минута в минуту. Секунда в секунду. К сожалению, много драгоценного времени ушло на то, чтобы снять с себя костюм. Заело боковую молнию на юбке, и, попытавшись потянуть ее сначала вверх, а потом вниз, Дуня в полном отчаянии дернула так, что молния треснула и попала в корзину для бумаг. После чего она стирала пот с тела, на что ушло две пачки бумажных носовых платков.

К счастью, последние коллеги по отделу ушли домой, и она смогла переодеться прямо у своего письменного стола. Стоило ей натянуть на себя джинсы и водолазку, как она снова почувствовала себя самой собой. В конце она собрала папки со старыми расследованиями и выключила компьютер.

– Так вот ты где.

Дуня повернулась и увидела идущего к ней Слейзнера.

– Можно спросить, что произошло? – он развел руками. – Наверное, что-то страшно значительное и важное, раз ты ушла прямо в разгар пресс-конференции.

Она кивнула и запихнула материалы расследований в сумку.

– Звонили из полиции Хельсингборга. Виллумсен опять совершил преступление, и мне надо как можно быстрее попасть туда. Я свяжусь с тобой и объясню более подробно, когда сяду в поезд. – Она повесила сумку через плечо и повернулась, чтобы уйти.

– Легче на поворотах! – Слейзнер так схватил ее за руку, что сумка упала на пол. – А теперь давай успокоимся.

– Ким, мне жаль, но у меня действительно нет времени…

Он еще сильнее сжал ей руку, одновременно приложив указательный палец к ее рту.

– А теперь ты слушаешь меня. Ясно?

Дуня кивнула, и Слейзнер ослабил хватку.

– Ты хоть сколько-нибудь понимаешь, что ты мне там устроила? – Он стал обходить ее. – Я на блюдечке приношу тебе расследование, за которое некоторые в этом здании готовы отдать свой мизинец. Даю тебе возможность сидеть на подиуме. Раскатываю перед тобой, черт побери, широкую длинную выстиранную красную ковровую дорожку. И что получаю взамен? Что?

Слейзнер так близко подошел к ней сзади, что она почувствовала его дыхание на своей мочке. От него пахнуло застарелой простудой, и ей пришлось сделать усилие, чтобы не отклониться. У Слейзнера не первый раз случался срыв. Он имел обыкновение ругать своих сотрудников направо и налево. Но она впервые попала под прицел. Она видела, как поступал Хеск и все остальные. Как они сохраняли спокойствие и выжидали, когда начальник закончит.

– Вот что я тебе скажу, – Слейзнер описал круг и встал перед ней.

Проблема заключалась в том, что у нее не было времени. С каждой секундой Виллумсен все больше обгонял их.

– Ты показала мне палец прямо перед камерами! – Он так близко поднес к ней средний палец, что коснулся ее носа. – Я сидел там, как последний дурак, и понятия не имел о…

– Ким, ты меня извини, – Дуня отвела его руку от своего лица. – Но у меня сейчас действительно нет на это времени.

– Времени? У тебя есть время на то, что я тебе прикажу. И именно сейчас ты должна стоять и слушать меня. Или ты просто хочешь взять и уйти?

Дуня кивнула. У Слейзнера был такой вид, будто он меньше всего на это рассчитывал.

– Мне жаль, что вышло немного по-дурацки. Правда жаль. Но ты сказал мне вести это следствие, что я и собираюсь делать. – Она подняла сумку с пола и пошла к выходу.

– Дуня, подожди…

Она обернулась и увидела, что он идет к ней.

– Что?

Он протяжно и тяжело вздохнул.

– Прости… Получилось не так, как я задумал. – Он встал перед ней и посмотрел ей в глаза. – У меня такое чувство, будто ты при всех сняла с меня штаны. Я знаю, что ты просто пытаешься взять на себя ответственность, но не надо было так. Ты должна с этим согласиться. Разве я не прав?

Дуня кивнула.

– Да, и я очень об этом сожалею. Но теперь мне надо…

– Я тоже. В смысле сожалею… Ведь нам было так приятно. Разве нет? – Он взял ее руки в свои и посмотрел ей в глаза. – Не знаю, что ты считаешь, но я готов перевернуть страницу и начать все с начала. Что скажешь?

– О’кей, – произнесла Дуня и пошла к выходу. Что угодно, лишь бы уйти отсюда. Но Слейзнер никак не выпускал ее рук и не отводил от нее глаз.

– Точно?

Она опять кивнула, и он расплылся в улыбке.

– Хорошо. Значит, мы разобрались. – Он поцеловал Дуне руку и наконец отпустил.

43

Только после третьего звонка сосед Малин наконец открыл дверь и стал вопросительно смотреть то на нее, то на Фабиана. На мужчине были бежевые вельветовые брюки, белая рубашка и кожаный жилет. Картину дополняли маленькие круглые очки и седые локоны до плеч. В таком виде он скорее напоминал исполнителя народной музыки из лесов провинции Норрланд, чем психоаналитика, один из клиентов которого – самый жестокий насильник в Швеции.

– Привет, как дела? – Малин поздоровалась с соседом за руку. Он выглядел совершенно сбитым с толку. – Ты меня не узнаешь? Мы виделись осенью на субботнике. Мой муж сжег все сосиски, и нам пришлось заказывать пиццу. Я живу на этой же улице через несколько домов от тебя.

– Сожалею, но сейчас у меня клиент…

– Ничего страшного, мы быстро. Можно войти?

– Э, нет. Нельзя…

– Прекрасно! Я бы не отказалась сесть. Знаешь, на таком сроке беременности некоторые позы отнимают все силы. Кстати, это Фабиан Риск, мой коллега из Государственной криминальной полиции. – Малин глазами показала на Фабиана, протиснувшись в прихожую и найдя стул. – О… Это как раз то, что нужно.

– Извини, но в чем дело?

– Оссиан Кремп. Тебе знакомо это имя?

– Значит, это вы загнали его на рельсы метро и подстрелили.

– Нет, это другой коллега. Но нам надо с ним встретиться. Как можно быстрее.

– Исключено, – врач покачал головой. – Вы уже достаточно навредили. Оссиан понес наказание и заслуживает, чтобы ему дали спокойно пожить. Я не могу припомнить никого из моих клиентов, кто бы так работал над собой, как он. И тут приходите вы и переворачиваете с головы на ноги все его существование.

– А что вас так беспокоит? – спросил Фабиан. – Что вы не получите деньги за квартиру?

Врач резко повернулся к Фабиану.

– У меня есть разрешение жилищного кооператива, и я плачу налог со всей суммы, если вы об этом. Нет ничего незаконного…

– А кто говорит о чем-то незаконном? Я скорее имею в виду профессиональную этику, согласно которой нельзя заходить за грань и вступать в слишком личные отношения со своими клиентами.

– Ты так и поступил? – спросила Малин.

– В смысле?

– Зашел за грань?

– Вообще-то нет, – врач поправил маленькие очки дрожащей рукой. – А вот вы свели на нет всю его реабилитацию. Это целиком ваша вина.

– Жаль, что это так. Но ты забываешь одну маленькую деталь. – Малин показала несколько снимков Карла-Эрика Гримоса с пустыми глазницами.

– Это не он. Это невозможно, – врач, фыркнув, отдал снимки и заложил за ухо седые локоны.

– А почему это так невозможно?

– Я разве не вижу, как вы относитесь к моей работе? Дорогое времяпровождение для людей, которые испытывают жалость к себе и не знают, куда девать деньги. Или в случае с Оссианом Кремпом – деньги налогоплательщиков. Но могу сказать вам, что это – наука, и по сравнению со многим другим довольно точная. Нам с Оссианом удалось докопаться до самой сути и выяснить, с чем связана его проблема.

– И с чем?

– Давайте признаем, что у вас нет нужных инструментов, и вы даже не можете приблизиться к более глубокому пониманию. Он все осознал, и это главное. К тому же он принимает лекарства, и я полностью убежден в его невиновности. – Мужчина скрестил руки, чтобы обозначить, что он взял ситуацию под контроль.

– А что случится, если Кремп не будет принимать лекарства? – спросил Фабиан. – Если он только утверждает, что принимает, а на самом деле не делает этого несколько месяцев.

– Это гипотетический вопрос. Оссиан никогда бы не стал мне врать.

– Разве?

– Посмотри вот на это, – Малин встала со стула и показала несколько снимков жертв по делу шестнадцатилетней давности. – Видишь сходство?

Врач неохотно посмотрел на снимки.

– Мы подозреваем, что он где-то спрятал еще две жертвы, – сказал Фабиан. – Адама Фишера, о котором вы наверняка читали в газетах, и вот эту женщину, – он достал фото женщины из автобуса с вырезанными глазами.

– О боже… – врач закрыл рот рукой.

– Вы ее знаете?

Он покачал головой.

– Нет, но в период болезни Оссиан делал именно так. В ходе следствия ничего не выяснилось. Не спрашивайте меня почему. Но мне он рассказывал, как не мог себя сдерживать. Во время обострения он мог вырезать глаза на каждой газетной странице. – Врач сел на стул. Внезапно он очень сильно побледнел.

– Принести воды? – спросила Малин.

Врач кивнул и положил голову на руки.

44

Дуня Хоугор никогда раньше не была в Хельсингборге. Они с Карстеном несколько раз говорили о том, что надо бы поехать, но все никак не могли собраться. На самом деле их не очень-то тянуло в Швецию. Один раз они поехали в Мальме после того, как рухнула шведская крона, и сделали несколько очень удачных покупок. Но выгода испарилась в ту же секунду, когда они заказали в ресторане бутылку вина.

Но приехав сюда, она сразу же заметила, что город величественней и красивей, чем Хельсингер. Она почему-то считала, что Хельсингборг – грязный промышленный город безо всяких развлечений. Что-то вроде Восточной Европы. Хотя она не была и в Восточной Европе. Так что ей остается только признать, что она ни о чем понятия не имеет, думала Дуня, съезжая вниз по эскалатору в зал прибытия вокзала Кнутпунктен.

Она позвонила Утесу, как только паром вышел из Хельсингера, и сейчас увидела его среди встречающих. Утес стоял внизу с табличкой, на которой с ошибками было написано ее имя. Он оказался маленького роста, с фигурой в форме груши, и выглядел совсем не так, как она себе представляла, когда говорила с ним по телефону.

– Привет, я – Дуня, – она протянула руку.

– Вот как, да… – пробормотал он и пошел к выходу.

Дуня поспешила за ним.

– По пути сюда я обошла паром. У них есть камеры только на автомобильной палубе.

Он что-то неслышно пробормотал, пультом отпер машину и открыл багажник. Дуня положила свою сумку, не понимая, почему ее шведского коллегу словно подменили. Она открыла дверь со стороны пассажирского сиденья, села и пристегнулась ремнем безопасности.

– Извини, что-то произошло? – спросила она и стала ждать ответ.

– Прости, я не понимаю по-датски, – ответил коллега по-английски и выехал на улицу.

– Нет, понимаешь. Ты прекрасно меня понимал, когда мы говорили по телефону, – по-английски ответила ему Дуня.

– Нет, не понимал.

Дуня не знала, что ей думать. Он что, издевается над ней? Она засмеялась, но замолчала, как только поняла, что он смотрит на нее как на заразную. Она что-то не так сказала? Или Утес страдает какой-то формой шизофренического расстройства личности? Она ничего не понимала и решила больше ничего не говорить. Когда они через семь минут наконец заехали на парковку у здания полиции к северу от Хельсингборга, она открыла дверь и вышла из машины до того, как та полностью остановилась.

– Я так и думал, что вы должны сейчас приехать, – послышался голос от входа в здание.

Дуня повернулась и увидела, как ей машет высокий крупный мужчина. На всякий случай она помахала ему в ответ, хотя не узнала его. Затем достала из багажника свою сумку, пошла к входу и пожала мужчине руку.

– Привет! – Он взял ее сумку. – Давай я понесу.

– Но… Это ты Утес?

– Надеюсь, что я. Если ты не имеешь в виду Утес рядом с Квидинге, – ответил мужчина со смехом и повел ее внутрь.

– Извини, но я немного сбилась с толку. Разве не ты должен был меня встретить?

– Да, но мы как раз получили снимки, сделанные всеми дорожными камерами во всей провинции Сконе, и вместо себя я послал Хуго Эльвина. Мне, наверное, надо было позвонить тебе и сказать. Но ты знаешь, что значит, когда следствие в самом разгаре. Тогда все остальное отходит на второй план. Я надеюсь, все прошло без проблем. – Он приложил свой пропуск, набрал код и открыл дверь.

– Нет, нет. Просто было немного… странно.

– Он что, был невежлив?

– Нет, нет… Все прекрасно.

– Ну и хорошо. Знаешь, многие считают его немного специфическим. Но если его узнать, то он очень приятный.

– Да, я ведь его не знаю.

– Да и я тоже, сказать по правде, – сказал Утес и еще раз рассмеялся.

45

Перед ним на столе лежал мужчина. Голый и привязанный. Его кормили из зонда целых десять суток, чтобы из организма вышли токсины. Его тело вымыли, побрили и дезинфицировали. Вместо глаз зияли две пустые кровавые полости. Наркоз в целом подействовал как надо, и мужчина только чуть-чуть трепыхался и поскуливал, пока он надавливал пальцами и вытаскивал глазные яблоки, которые потом опустил в густую жидкость. Сейчас дыхание почти что нормализовалось.

Тело мужчины во всех отношениях было готово для удовлетворения его потребностей. Но он будет тянуть как можно дольше. Поддерживать в нем жизнь, чтобы кровь обогатилась кислородом и совершила полный круговорот. Он усыпит его полностью не раньше, чем придет пора готовить внутренние органы, и только тогда он отрубит большие куски и положит их в котел.

До этого он будет довольствоваться кусочками различных частей тела, своего рода смесь аперитива с любовной прелюдией. Последнее время он вошел во вкус этой игры и мог растянуть ее на несколько дней. Он так вонзал только что наточенный нож в плоть, что тот доходил до кости. От одного этого можно содрогнуться от сладострастия. Иногда семяизвержение случалось у него еще до того, как он успевал попробовать.

Обычно он отрезал кусочки маленьким ножом. Но сейчас он продвинулся на шаг вперед и обточил свои зубы, чтобы они стали острыми. Это было больно, и ему пришлось доехать аж до Польши, чтобы найти зубного врача, согласившегося это сделать. Но он по-прежнему был на сто процентов уверен, что игра стоила свеч.

Он вытащил верхнюю и нижнюю зубные накладки и потрогал пальцами острый ряд зубов, одновременно обходя лежащего на столе мужчину. Сделав два круга, выбрал левую ляжку, наклонился, открыл рот и медленно вонзил зубы в мясо. Сразу же хлынула теплая кровь, она наполнила его рот, потекла по уголкам рта и дальше по подбородку.

Он прожевал сырое мясо, проглотил и нагнулся, чтобы откусить еще кусочек, когда вдруг мужчина протянул руку и ударил его прямо по лицу. Что это было? Мужчина ведь лежал привязанный, и хотя его красные глазницы зияли пустотой, они пристально смотрели прямо на него. Мужчина что-то пробормотал, и он наклонился вперед, чтобы лучше слышать.

– Вот он просыпается… Просыпается…

Оссиан Кремп огляделся и только теперь понял, что в комнате находятся еще три человека. Двоих из них он видел лишь мельком. Третьего, в круглых маленьких очках и с кудрявыми седыми волосами, наоборот, знал слишком хорошо.

И только через несколько секунд до него дошло, что ему просто снился сон и что на самом деле он находится в Южной больнице, где лежит, привязанный к постели. На всякий случай он провел языком по зубам и убедился, что зубы вовсе не обточены. С одной стороны, он с облегчением выдохнул, а с другой стороны, где-то в глубине души был разочарован.

– Оссиан… – сказал седой. – С тобой хотят поговорить.

– Не сейчас… Не хочу… Не могу… Вы должны уйти… – Кремп попытался отодвинуться от мужчины, от которого всегда слишком сильно пахло парфюмом, но наручники крепко прижимали его к постели.

– Самое лучшее для тебя – ответить на их вопросы.

Почему он должен это делать? Он ведь не хочет.

– Уходите!

– Видите? Именно это я и имел в виду, – сказал первый объект его ненависти двум другим.

– А ему нельзя дать какое-нибудь успокоительное? – спросила беременная.

– Тогда он сразу снова заснет.

Подошел второй мужчина и наклонился к нему.

– Привет, Оссиан. Меня зовут Фабиан Риск. У меня только три вопроса, – он поднес к его лицу три пальца. – Три простых коротких вопроса, и мы обещаем оставить тебя в покое.

– Я ничего не сделал. Это вы ко мне привязались, а не я к вам. – Ему это не нравится. Ему это совсем не нравится. – Скажи им, чтобы они уходили! – закричал он. – Вон!

– Как только ты ответишь на мои вопросы. Первый: что ты сделал с Адамом Фишером?

Оссиан покачал головой и попытался закрыть уши руками. Но у наручников были слишком короткие цепи.

– Оссиан, отвечай, – сказал тот, кто называл себя его другом. – Где ты его спрятал?

– Вам нельзя здесь находиться, я ведь сказал. Я хочу, чтобы вы сейчас же ушли.

– О’кей, перейдем к следующему вопросу, – продолжил полицейский. – У тебя еще есть жертвы? Например, вот эта женщина. – Он показал фото женщины из автобуса с вырезанными глазами.

Они терзали его вопросами, как голодные грифы.

– Фишер.

Но он не мог ответить.

– Еще жертвы.

Как бы он ни хотел, он не мог.

– И последнее: где ты их прячешь?

Он зажмурил глаза и изо всех сил покачал головой, пытаясь заставить их исчезнуть. Но они не исчезали, а наоборот, подходили все ближе со своими острыми клювами.

– Оссиан, я здесь не для того, чтобы тебя обидеть, – солгал полицейский. – Я только хочу попытаться понять, как все это взаимосвязано.

– Понять? – он не мог не рассмеяться. – Это хорошо. Очень хорошо. А кто этого не хочет? Я, во всяком случае, хочу.

– Извини, но что ты имеешь в виду?

– Имею в виду? Откуда мне знать? Я не знаю. Так много вопросов, а я не знаю. Мне даже нельзя иметь радио. Хотя я ничего не сделал, они только и говорят, что нет, нет, нет…

– Оссиан, теперь попытайся выслушать полицию.

– Как я могу слушать морские сводки без радио? Что? Как вы себе это представляете? Никак, вот именно. Но теперь вы должны уйти. Не нужны мне ваши посещения.

– Фабиан, можно тебя на пару слов? – раздался голос толстой, и краешком глаза он увидел, как они прошли мимо уборщицы и вышли из комнаты.

Наконец-то.

– Пустое дело, – сказала Малин и начала массировать себе бедра.

– Значит, просто сдадимся? – Фабиан взял термос с кофе с тележки для еды и налил себе чашку.

– Что ни говори, ему поставили диагноз «тяжелое диссоциативное расстройство личности». Так что есть риск, что он совсем не помнит своих поступков.

Фабиан кивнул. Возможно, Малин права. Но ждать, пока Кремп выздоровеет, тоже не выход. Они вынуждены пойти другим путем.

– Теперь вы мне верите? – врач закрыл за собой дверь смотрового кабинета и подошел к ним.

– Конечно. Мы все время верили, – сказала Малин.

– Надеюсь, вы осознаете, как это подрывает его доверие ко мне. У меня ушли годы на развитие этого доверия, а теперь оно растаяло, как дым.

– Разумеется, мы очень сожалеем, – сказала Малин. – Но ты наверняка понимаешь, что у нас нет другого выбора, кроме как пробовать все возможные и невозможные…

– Нам надо привезти его на место преступления, – перебил ее Фабиан и повернулся к врачу. – И чем быстрее, тем лучше.

– Извините, но… Правильно ли я понял?

– Провести следственный эксперимент в одном из мест преступления и посмотреть, вернется ли к нему память.

Врач вопросительно посмотрел на Фабиана.

– Извините, но вы же были там, внутри? Разве вы не видели, насколько он плох?

– Да, но уверен, это не идет ни в какое сравнение с тем, как сейчас плохо его жертвам. Вы уж меня извините, но я не симпатизирую ни вам, ни вашему клиенту.

– Вы, черт возьми, можете симпатизировать кому угодно. Но ни о какой поездке на место преступления и речи быть не может.

– Мне кажется, мы должны немного сбавить тон, – сказала Малин и встала перед Фабианом. – Что бы ни случилось, Кремпа наверняка осудят. Мы только пытаемся сделать все, что в наших силах, чтобы спасти жизнь возможных жертв, а также выяснить ряд вопросов по следствию. Во всяком случае, тебе стоит над этим задуматься.

Врач кивнул, но ничего не сказал. После чего повернулся к ним спиной и пошел к Кремпу.

46

Запах напомнил Дуне старую ремонтную мастерскую ее дедушки, отца матери, в Колдинге. Обычно они навещали его четыре раза в год, когда ее родители еще были вместе. После развода они стали ездить чаще, иногда раз в месяц, на выходные. И каждый раз она прокрадывалась в мастерскую после закрытия, вытягивалась на грязном бетонном полу среди инструментов, закрывала глаза и наслаждалась специфическим запахом. Она любила это больше всего на свете и до сих пор ловила себя на том, что, как только оказывалась в гараже или на заправке, дышала глубже.

Но сейчас она находилась не в Колдинге, а в Хельсингборге, чтобы установить местонахождение серийного убийцы и схватить его. Она обвела помещение глазами и отметила, что лаборатория судебно-технической экспертизы выглядит совсем не так, как кабинет Кьеля Рихтера в Копенгагене. Это была прямая противоположность ослепительно белому и клинически чистому интерьеру. Пол и стены были из бетона, а с потолка свисала арматура ламп дневного света, освещавших несколько различных рабочих станций.

Дуня взяла мобильный, сняла блокировку и увидела, что уже без пяти пять. Значит, теперь Бенни Виллумсен опережает их на три с половиной часа – на целую вечность. За это время он мог оказаться далеко за пределами досягаемости. Если он решил не снижать темп, так сказать. Но если он, наоборот, уверен в том, что полиция ищет в его квартире несуществующие доказательства, есть немалый шанс, что он расслабился.

Тогда преимущество в три с половиной часа вполне можно не брать в расчет.

Она повернулась к Утесу.

– Ну что, начнем? Я вижу, что мы…

Утес попросил ее помолчать.

– Коллега не любит, когда ему мешают во время работы, – прошептал он и как можно тише закрыл за ней дверь.

– Какая разница. Все равно все идет к чертям, – услышали они бормотание в глубине комнаты.

Только сейчас Дуня увидела, что там сидит мужчина в белом халате и пристально смотрит на большой компьютерный экран. Мужчина повернулся к ним и опустил подбородок на грудь, чтобы видеть поверх очков для чтения.

– Это Дуня Хоугор, о которой я тебе рассказывал, – произнес Утес, проходя в комнату. – Ну, ты знаешь, из полиции Копенгагена.

– Да, у меня нет Альцгеймера, – отозвался мужчина и снова повернулся к экрану, заполненному длинными колонками с буквами и цифрами в различных комбинациях.

– Да-да, в общем, это наш судебный криминалист Ингвар Муландер, и могу заверить, что обычно он пребывает в гораздо лучшем настроении.

– У вас проблемы? – спросила Дуня и подошла к Муландеру.

– Если ты называешь преступника, исчезнувшего как дым, проблемой, то ответ однозначно «да». – Муландер включил на одном из экранов запись с камеры наблюдения, где видно, как «БМВ» Акселя Ноймана с затемненными стеклами съезжает с парома. – Как видишь, сегодня он выехал с парома здесь, в Хельсингборге, в двадцать минут второго. По логике, это должно означать, что потом его зафиксировала одна из дорожных камер в городе. Но как бы не так. Прошло уже почти четыре часа, а его по-прежнему нет ни на одной дорожной камере во всем Сконе.

– Мне кажется, я не все понимаю, – сказала Дуня. – Вы имеете в виду фотоловушки?

Муландер кивнул.

– Но если он не превышал скорость?

Муландер и Утес переглянулись.

– Не знаю, насколько далеко в этом отношении вы продвинулись в Дании, но мы здесь, в Мальме, в тестовом режиме вовсю осваиваем систему ANPR. И каким-то образом, не спрашивай меня, как именно, Тувессон удалось получить разрешение на то, чтобы использовать их данные, – рассказал Утес.

– Они так же расстроились, как и мы, когда его освободили, – сказал Муландер.

– Вот как, но тем не менее. Она, должно быть, подергала за какую-то веревочку, которая вела наверх. Я хочу сказать, что это не так однозначно, – заметил Утес.

– А что такое ANPR? – спросила Дуня.

– Automatic Number Plate Recognition[56], – ответил Муландер. – Что означает, что дорожные камеры напрямую подключены к серверу и регистрируют все проезжающие машины в реальном времени, независимо от того, с какой скоростью они едут.

– И в Швеции это можно делать?

– Еще нет. По прогнозам, только через два года все статьи закона будут проработаны. Так что мы не можем использовать это как доказательство, – сказал Утес.

– Это все равно не играет никакой роли, поскольку поиск ничего не дает, – со вздохом произнес Муландер.

– А может, в системе есть жучок? – предположил Утес.

– Нет, скорее он намеренно выбирал небольшие дороги, где нет никаких камер, и поэтому я теперь собираю сведения со всех охраняемых гаражей и заправок. Если нам повезет…

– Или он просто изменил одну букву или цифру на номерных знаках, – предположила Дуня, кладя пальто и шарф на свободный стул.

– А что, не такая уж глупая идея, – сказал Утес и настойчиво кивнул. – Немного черной изоленты – и готово. А ты как считаешь? – Он повернулся к Муландеру.

Но вопрос повис в воздухе без ответа, поскольку Муландер уже искал альтернативные номерные знаки.

Тем временем Дуня увидела папку под названием «Случай на острове Вен – Август 2007 г.».

– А что это?

– Я рассказывал тебе об этом по телефону. Именно по этой причине Виллумсен по-прежнему на свободе. Я тебе об этом писал в мейле, но потом стер, поскольку уверен, что это не он. Но Ингвар считает, что ты должна ознакомиться со всеми фактами и составить собственное представление, – сказал Утес.

– Очевидно, что это он, – со вздохом отозвался Муландер. – Кому же еще быть?

– Хороший вопрос. С уверенностью можно сказать, что это не Виллумсен. У него железное алиби. Но не будем дальше спорить из-за этого, – сказал Утес и повернулся к Дуне. – Как ты слышишь, мы не совсем согласны друг с другом.

– А какое у него алиби?

– Спортзал в центре Мальме. Он тренировался там почти восемь часов.

– Восемь часов?

– Да, он явно фанат тренировок и силен, как… ну, не знаю. Во всяком случае, никому не пожелаю встретиться с ним в темном переулке.

Дуня открыла папку и просмотрела материалы следствия, проведенного два с половиной года назад. Снимки изображали голую женщину, которую прибило к берегу западнее Норреборга к северной стороне острова Вен. Она стояла на четвереньках, привязанная к грузовому поддону.

– Ничего не понимаю. Она была привязана к поддону?

– Да, ее привинтили десятидюймовыми саморезами, – Утес руками показал длину саморезов. – Настоящий ужас. Знаешь, Ингвар был с ней знаком.

– Знаком, не знаком. Это уж чересчур! – сказал Муландер, сидя у компьютера.

– Ну, во всяком случае, они были соседями по кварталу. Кстати, как ее муж? Он по-прежнему живет там же?

– Нет, он продал дом полтора года назад.

– Точно. Это ведь он начал пить и проиграл все деньги в покер по интернету?

– Да, но если ты хочешь дать мне хоть какой-то шанс закончить до выходных, тебе придется закрыть…

– Разумеется. Извини, не буду тебе мешать. – Утес повернулся к Дуне. – Он всегда такой язвительный, когда происходит что-то захватывающее.

– Ты можешь подробнее рассказать об этом деле?

Утес кивнул и увел Дуню подальше от Муландера.

– Это жуткая история. Ее звали Инга Дальберг. Она совершала пробежку в парке Рамлеса Бруннспарк, когда на нее напали и куда-то увезли. К сожалению, никаких свидетелей не было, но мы взяли образцы крови на беговой дорожке. Как видишь, ее ударили в лицо чем-то твердым. – Он пролистал материалы следствия до снимков, изображавших разбитое лицо жертвы. – Вероятно, лопатой или чем-то в этом роде. Следующий пункт, где мы смогли зафиксировать следы, – укромное место среди деревьев совсем рядом с рекой Роон.

– И что вы там нашли?

– В первую очередь больше крови. Но также ее спортивный костюм и несколько тех самых специфических саморезов.

– Это там преступник снял с нее одежду?

– Да, и привинтил на четвереньках к поддону. Ему это удалось, потому что она, наверное, очнулась после удара лопатой и каким-то образом поверила, что выживет, если просто будет его слушаться. К тому же он использовал шайбы, чтобы головки саморезов не проткнули насквозь руки и нижнюю часть голени. – Утес замолчал и покачал головой.

– А что произошло потом?

– Он изнасиловал женщину и сбросил в реку Роон. По словам Косы, нашего судмедэксперта, в ее легких было полно соленой воды. Так что она чудом сумела добраться до пролива, а там ее повернуло обратно.

Без сомнения, типичное для Виллумсена убийство. Тут Дуня была согласна с Муландером. Но даже без сильного алиби она склонялась к мнению Утеса. Бесспорно, Виллумсен – охотник за кайфом, и каждый раз ему надо все больше и больше. Но два с половиной года назад он еще не был способен на такое изощренное и продвинутое преступление. Соверши он такое через два-три года, она бы не сомневалась, что это он.

Ее мысли прервал позвавший их Муландер.

– Ты нашел его? – спросил Утес.

– У тебя, черт возьми, еще меньше терпения, чем у моих внуков в сочельник. Смотрите.

Дуня была рада, что не она задала вопрос, и встала рядом с Муландером, который показал свои записи на бумаге.

– Вот номерные знаки Акселя Ноймана. – Он ткнул указательным пальцем в AF 543 89. – Если исходить из предположения Дуни, что он изменил их с помощью изоленты, легко исправить F на Е, а девятку на восьмерку. Что дает нам три новых номера. – Муландер показал на AЕ 543 89, AF 543 88 и AЕ 543 88. – К тому же пятерка может стать шестеркой, что дает нам еще четыре варианта, – продолжил он, показав на еще четыре номера AF 643 89, AF 643 88, АЕ 643 89 и AЕ 643 88.

– Тогда давайте попробуем задать эти номера в поиске и посмотрим, будут ли результаты, – сказал Утес.

– А я, по-твоему, чем занимаюсь? Господи Иисусе…

– Сколько на это уйдет времени? – спросила Дуня и сразу же пожалела, увидев, как к ней поворачивается Муландер.

– Я не знаю, с какой скоростью работают компьютеры в Дании, но…

– Подождите, что это? – Утес показал на экран, где мигал регистрационный номер АЕ 643 89. – Я так и думал.

Муландер посмотрел на мигающий номер и кивнул. Через несколько команд возникла карта с несколькими различными маркировками.

– Эти точки. Он там проезжал? – Утес показал на экран.

– Да. Пожалуйста, не трогай экран, – вздохнул Муландер и отвел руку Утеса. – Как видите, он ехал по дороге 17 между Ландскруной и Эслевом.

– А можно увидеть, когда он там ехал? – спросила Дуня, почувствовав, что они наконец начали догонять Виллумсена.

Муландер увеличил карту и кликнул на одну из маркировок.

– Без четверти два. Это вполне соответствует действительности, если он выехал с парома в двадцать минут второго.

– Похоже, он направлялся в Эслев, – сказал Утес.

– Нет, тогда бы его зафиксировало несколько камер. Где-то между Текоматорпом и Мариехольмом он свернул на небольшую дорогу.

– И там, понятно, нет никаких камер, – сказал Утес.

– Вот именно.

Дуня изучила карту и убедилась, что Виллумсен мог свернуть с дороги 17 только на одну дорогу – 108, которая вела прямо до Чевлинге. – Может быть, он направлялся в Чевлинге?

– Да, может быть, – сказал Утес. – Предлагаю послать эти номерные знаки всем заправкам во всем Сконе. Есть шанс, что он где-то заправлялся.

Муландер кивнул.

– Договорились. Но мы наверняка получим ответ только завтра.

– Тогда давайте насладимся вечером. Ведь скоро уже половина шестого. Дуня, я забронировал тебе номер в гостинице «Мольбергс» и могу отвезти тебя туда, – сказал Утес.

– Нет, спасибо, я пойду пешком, мне все равно надо подышать свежим воздухом.

– О’кей, тогда я заеду за тобой немного позже, поскольку сегодня ты ужинаешь у меня дома. Я уже велел Берит приготовить кашу с ягненком. Заверяю тебя, с этим ничто не сравнится.

Дуня кивнула, одновременно раздумывая, как ей выйти из положения. Сейчас у нее совсем не было времени на общение.

47

Софи Леандер находилась в смятении. Когда врач воткнул иглу ей в руку, она никак не ожидала, что когда-нибудь снова очнется. Она была полностью уверена в том, что ее ждет. Настолько уверена, что, в конце концов, смирилась со своей судьбой.

А теперь она ничего не понимала.

Она даже не была уверена, что все еще жива.

На нее словно накинули петлю. Ведь она по-прежнему лежала, привязанная к обернутому в полиэтилен столу, посреди комнаты с гофрированными металлическими стенами и смотрела прямо в потолок точно так, как делала все последние сутки.

Или она делала совсем не это? Может быть, вот так и умирают. Обрывки старых воспоминаний, которые прокручиваются в последний раз перед тем, как их стирают и они уплывают в вечность. Но тот факт, что она не воспарила к потолку и не могла смотреть на себя сверху, говорил о том, что она еще жива. К тому же рана болела все сильнее, а это признак того, что наркоз скоро перестанет действовать.

Но почему?

Какой смысл в сложном планировании и огромной работе, которая наверняка за этим стоит, если ее не собираются убить? Софи не находила разумного объяснения. Вместо этого она принялась восстанавливать ход событий, но вспомнила только, как услышала, что подняли дверь-жалюзи и на металлический стол выложили хирургические инструменты. После этого в сгиб на левой руке ввели иглу, и она отключилась, совершенно уверенная в том, что прибыла на конечный пункт.

Она стала думать о своем муже и о том, как далеко он продвинулся в ее поисках. Разумеется, он давно обратился в полицию, но невозможно сказать, на какие следы они вышли. Они, понятно, начали с просмотра записи с камеры наблюдения из Южной больницы и увидели, как ее на каталке вывозят из отделения и везут дальше к лифтам. Но сколько им это дало, сказать труднее.

Без сомнения, ее фото поместили в газетах и попросили общественность откликнуться. А если никто не обратился? Что тогда произойдет? Как долго она будет у них новостью номер один, если они никуда не продвинулись? Может быть, ее уже убрали с газетных афиш. Может быть, полиция уже начала отдавать первенство другим случаям и положила ее дело в растущую кипу забытых судеб.

Один из аппаратов рядом с ней начал издавать звук. Софи не могла видеть аппарат, но сразу поняла, что это. Это был тот самый звук лопающихся пузырьков, который ей приходилось слушать четыре раза в неделю в течение всех тех лет, когда ей ничего не оставалось, кроме как ждать. Ждать той очереди, которая, может быть, никогда не настанет. Как же она ненавидела этот звук. Настолько, что в конечном итоге решила перестать ждать и взяла дело в свои руки.

Но сейчас он раздался снова.

Но с той разницей, что сейчас она понятия не имела, чего ждет.

48

Он видел только глазницы. Пустые глазницы, которые пристально смотрели на него. Фабиан потерял контроль над собственным взглядом и не мог никуда его направить, кроме как на вырезанные дыры, в которых тонул, словно его затягивала темная материя с бесконечной силой притяжения. На этом месте должны быть глаза. Глаза, которые смотрят, моргают, отражают мысль и личность. Душу.

Теперь там ничего не было.

Он не мог отделаться от неприятного чувства, которое засело в нем, когда он изучал снимки, тайком сделанные в автобусе. Ему казалось, что острие скальпеля проникает в его слезный канал и проходит весь путь до задней стороны глазного яблока, перерезает зрительный нерв и выдавливает глаз.

– Боже, до чего трудно представить себе, как она выглядит, когда у нее нет глаз, – сказала Малин, которая стояла, наклонившись над снимками, разложенными на письменном столе Фабиана. – Можно только сказать, что у нее длинные каштановые волосы, собранные назад, и ей около пятидесяти лет.

Фабиан кивнул и взял лупу. С ее помощью он мог не смотреть на вырезанные глаза и сосредоточиться на других деталях. Например, красно-коричневая заколка в волосах женщины. Плачущий ребенок. Стрелки на наручных часах, показывающие пятнадцать минут шестого. Разноцветные фасады домов. Киоск. Золотая цепочка у нее на шее с гексаграммой. Айпод с белыми наушниками.

– Здесь одни пальто и плащи, но ни одной шапки. Думаю, эти снимки сделаны осенью или весной, – продолжила Малин.

– А почему не прошлой осенью?

– Ты имеешь в виду… – она оборвала сама себя и схватилась за живот.

– Что такое? Ты в порядке?

Малин кивнула с закрытыми глазами и сделала несколько вдохов, чтобы успокоиться.

– Тут один каратист все время пинает меня в ребра, хотя я пригрозила ему лишить его наследства. Ну как? Что-нибудь нашел?

– Газетные афиши в одном киоске, – Фабиан снова склонился над лупой. – Карола теряет голос, писала газета «Экспрессен».

– А «Афтонбладет»?

– Приказ шведского телевидения жюри может остановить Каролу.

– Это, наверное, перед финалом Melodifestivalen[57].

– Вопрос только когда. Она ведь участвует в этом конкурсе почти каждый год.

– А вот и нет. На самом деле она участвовала четыре раза. Пять, если считать конкурс 2005 года, когда во время антракта она исполнила композицию Genom allt[58].

– О’кей, тогда какой это может быть год?

– Ты что? 2006-й, конечно. Ты разве не помнишь, как она подсела на кортизон, поскольку во время репетиций потеряла голос?

Фабиан покачал головой и подумал, кто из них более категоричен – он или Малин?

– Ведь было неясно, сможет ли она вообще дойти до финала, – продолжила Малин. – А она взяла и победила. Совершенно невероятно, если вдуматься. Так ведь?

Фабиан кивнул и откинулся на стул.

– Весна 2006-го. Значит, снимки сделаны три с половиной года назад.

– Как тщательно спланировано. Можно мне взглянуть?

Фабиан протянул фото Малин.

– Только не очень похоже на Кремпа. А ты что скажешь?

– Нет, но если он такой, может быть, в его план входит не давать нам подлинное представление о себе? – предположила Малин, изучая снимок.

– Ты хочешь сказать, что он просто притворяется больным?

Малин пожала плечами.

– А почему бы нет? И этот киоск… – Она подняла глаза и встретилась взглядом с Фабианом. – Это ведь один из киосков на площади Мариаторгет?

Фабиан взял у нее фото и посмотрел.

– Точно… Какие там ходят автобусы?

– 43-й, я это знаю на сто процентов. Я всегда на нем ездила, когда мы с Андерсом жили в районе Танто… – Малин опять схватилась за живот. – Ой, они опять затеяли этот проклятый кикбоксинг. – Она села на стул и сделала несколько глубоких вдохов. – Кстати, я говорила, до чего я все это ненавижу?

– М-м, – сказал Фабиан, не отрывая глаз от лупы.

– Ни одной части моего тела не нравится быть беременной. Уверяю тебя, даже матка отказалась бы от этого, будь у нее такая возможность. – Она включила компьютер, и скоро на экране показалась карта стокгольмского транспорта. – Сейчас посмотрим… Точно. 43-й и 55-й. Плюс еще несколько ночных автобусов.

– А вот площадь Норрмальмсторг, – произнес Фабиан и показал другой снимок.

– В таком случае это 55-й, потому что 43-й едет по улице Регерингсгатан на север города.

– А куда дальше идет 55-й?

– На площадь Стюреплан и дальше в район Юртхаген.

– Еще вопрос. Ты обратила внимание, что на снимках разная погода?

– Ты хочешь сказать, что они сделаны в разные дни?

Фабиан кивнул.

– О’кей, значит, она едет по одному и тому же маршруту каждый день, по дороге на работу, – продолжила Малин. – Где-то видно время?

– Да, на площади Мариаторгет было четверть шестого.

– Значит, она поздно начинает работать. Если это не дорога домой.

– Маршрут 55-го начинается в районе София?

– Да, и там почти одни жилые дома. Так что будем считать, что она там живет, а работает в центре города.

– Выясни, за сколько времени можно доехать от Софии до Мариаторгет.

– Именно это я сейчас и делаю, – отозвалась Малин. – Вот… Двадцать семь минут до Слюссена, а это следующая остановка.

– Получается, автобус выходит из Софии без четверти пять?

– Если точно, то в 16:47.

– А сейчас сколько времени?

Малин посмотрела на часы.

– Без двадцати семи пять.

Они переглянулись и поспешно вышли.

49

По большому счету для Хиллеви Стуббс никогда не представляло особой проблемы просканировать место преступления или жилище преступника. В основном, места говорили своим четким языком, и чаще всего ей требовалось не больше часа, чтобы уяснить для себя основные черты. Что произошло, как это случилось и кто в этом участвовал.

С квартирой Оссиана Кремпа было по-другому.

Конечно, и эта квартира говорила с ней, только она не понимала, что ей сказали. А если и понимала, то лишь отчасти. Несмотря на все свои попытки, Стуббс не могла воссоздать целостную картину. Каждый раз, когда у нее возникала идея, она находила то, что сводило эту идею на нет. Она словно мылась в душе: мыло упорно выскальзывало из рук, как только удавалось его схватить.

В конце концов ей пришлось попросить своих ассистентов уйти из квартиры перекусить или заняться еще чем-то. Раньше такого никогда не случалось, и у обоих был такой вид, словно перед ними только что приземлилось НЛО. Но ей надо было, чтобы ее оставили одну и дали спокойно подумать. И только когда Хиллеви услышала, как за ними закрылась входная дверь, она смогла расслабиться и начать работать по-настоящему.

Стоило ей войти в квартиру, как она сразу же почувствовала какую-то нестыковку. Она только не могла сказать, в чем именно было дело. Конечно, квартира была завалена всяким хламом, как склад на чердаке, который никогда не разбирали. Вместе с тем она была довольно хорошо убрана и в нескольких местах являлась примером педантично организованного пространства. Здесь жил человек, испытывающий огромную потребность в контроле. Который все время боролся с хаосом.

Например, газеты с тщательно вырезанными глазами на всех снимках были аккуратно сложены в стопки, такие высокие, что доходили почти до потолка. Висевшие в гардеробе рубашки были подобраны по цвету, а все предметы с буквенными обозначениями расставлены по алфавиту. Не только книги на стеллаже и приправы на кухне, но и ряды баночек с лекарствами в ванной комнате. И все же везде царил хаос. То тут, то там валялась одежда. Объедки и грязная посуда на кухне. Черные плохо пахнущие мешки с мусором, которые подтекали на пол.

В этом хаосе они сделали большинство находок. Рулон с такой же защитной пленкой, в которую был обернут стол в ремонтируемой квартире. Среди кухонных ножей обнаружился плохо вымытый скальпель. Газовый баллон с гексаном, с помощью которого Адама Фишера усыпили в машине.

Кремп словно даже не пытался скрыть свои следы. Или просто не рассчитывал на то, что его так скоро найдут? Он фактически налетел на Риска и остальных. В то же время он, похоже, просчитывал малейшую деталь, когда доходило до самого исполнения убийств.

Мысли кружились в голове Стуббс, совершая круг за кругом, и чем больше она пыталась понять, тем большее смятение испытывала.

Но теперь, когда она наконец осталась одна, ей надо только лечь на пол, закрыть глаза и найти ключ к тому, как все это взаимосвязано.

Когда Хиллеви снова открыла глаза и посмотрела на часы, то увидела, что проспала не более восемнадцати минут, что взбодрило ее гораздо больше, чем весь кофе на свете. Она села, подождала, пока нормализуется давление, потом поднялась с пола и стала смотреть по сторонам. Уже через несколько минут она поняла, как все очевидно.

Оссиан Кремп страдал тяжелой формой шизофрении, как и весь его дом. Одна его половина стремилась к структуре и порядку, а другая – к хаосу. И пока что они обнаружили секреты разгильдяя. Теперь дошла очередь до педанта.

Это будет не так легко. Он наверняка все продумал и приложил усилия к тому, чтобы спрятать в таких местах, где никому, кроме него, не придет в голову искать. Но тайники где-то есть, в этом нет никакого сомнения. Она начала с наиболее очевидных мест: за книгами на стеллаже, на нижней стороне столешницы письменного стола, в вентиляционной решетке в ванной комнате и в папках за наклеенными газетными вырезками. Но ничего не нашла. Даже в бачке унитаза.

И только когда она открыла дверь в чулан, пошел клев. На изнанке коврика из линолеума была стертая надпись, сделанная красной тушью: «Хегдален Проход Д 6895». К своему большому удивлению, Хиллеви сразу же поняла, что это. Она приобрела такое несколько лет назад. Сначала это было в высшей степени временное решение в связи с разводом с Гертом-Уве. Но через пару лет она неохотно признала, что за это ей, возможно, придется каждый месяц платить много денег до конца жизни. Но у нее это находилось не в Хегдалене, а в Сольне.

Она задала поиск в мобильном и сразу же получила нужный результат. Туда можно не только заехать на машине. Это место также оборудовано большой разгрузочной площадкой под крышей и к тому же работает круглые сутки.

50

По пешеходным и велосипедным туннелям Дуня всего за пять минут добралась до заправки Statoil, где взяла машину напрокат. Навигатора у них не было, и она купила карту дорог провинции Сконе, несколько плиток шоколада и две бутылки рождественского напитка, который, насколько она понимала, был типично шведским продуктом наряду с квашеной селедкой и каждое Рождество из года в год значительно снижал продажи кока-колы в стране.

Она прекрасно осознавала, что по-хорошему ей не следует ехать одной. Что это против всех правил и что, как утверждал Утес, они больше ничего не могут сделать, пока Муландер не получит сведения от заправок. Но она не может просто сидеть и ждать в гостиничном номере.

Конечно, Утес производил очень приятное впечатление, и наверняка то же самое можно сказать и о его жене. Но как бы Дуня ни хотела, она не могла провести несколько часов в их обществе, когда преимущество Виллумсена все росло. К тому же она не ест баранины. Даже если все утверждают, что это потрясающе вкусно. Один только запах при приготовлении вызывал у нее рвотный рефлекс.

Дуня хотела было предложить Утесу поехать вместе, но решила, что у них слишком мало зацепок, чтобы коллега пожертвовал вечером пятницы. И если бы он знал о ее планах, никогда бы не согласился ее отпустить. Поэтому теперь она одна сидела за рулем, заставляя себя сделать несколько глотков приторного и сильно перехваленного напитка и одновременно проезжая дорожную камеру сразу после Теккоматорпа по дороге 17 в сторону Эслева.

Именно там камера последний раз зафиксировала Бенни Виллумсена без пятнадцати два в тот же день. А сейчас уже четверть седьмого, что означает преимущество в четыре с половиной часа. По мнению Муландера, он, вероятно, свернул где-то, не доезжая Мариехольма, чтобы не попадать на камеру.

Но она считала, что он выбирает небольшие дороги не потому, что старается избежать дорожных камер. Возможно, он даже не подозревал, что они могут фиксировать весь транспорт в реальном времени. В таком случае он бы выбрал совсем другой маршрут уже на выезде из Хельсингборга, а не после Теккоматорпа. Зато есть шанс, что у него дело в Чевлинге, и если чуть-чуть повезет, он заночует где-нибудь в том районе.

Дуня свернула направо на дорогу 108, единственную, по которой он мог поехать и которая вела именно к Чевлинге. Она обвела глазами открытую местность по обеим сторонам. Было темно, и она смогла разглядеть только отдельные рощицы и поля, такие замерзшие и заснеженные, что было невозможно понять, как всего лишь через шесть месяцев здесь будет вовсю цвести рапс. Она не увидела никаких домов с зажженными окнами, никакого брошенного «БМВ» и никаких дорог, которые могут привести к тому, что стоит проверить.

Чем дальше она ехала по темноте, тем яснее ей становилось, что ее затея провалилась. Шансов угадать семь чисел в лотерее, без сомнения, значительно больше, чем найти что-то интересное. Но стоило, по крайней мере, попытаться.

Она доехала до развязки, где свернула налево на дорогу 104 в сторону Чевлинге, понятия не имея, что это: маленькая деревня или большой город. Наверняка она знала только одно: если Бенни Виллумсен действительно остановился здесь, он должен находиться в каком-нибудь помещении. На улице температура уже успела опуститься до минус двенадцати. К тому же Микаэль Реннинг не нашел ничего, кроме квартиры в Мальме, записанной на Виллумсена, а это значит, что он или попросил какого-нибудь друга пожить в его доме, или проник на чью-то пустую дачу. Или…

Дуня затормозила, остановилась у развилки и посмотрела на производственное здание по другую сторону дороги. Что-то мелькало в одном из маленьких окон, или это лишь отраженный свет уличных фонарей? Она понятия не имела. Но большая освещенная растяжка посреди длинной стены, выходящей на дорогу, информировала о сдаче в аренду 780 свободных квадратных метров. Судя по обшарпанности и по тому, что из пяти прожекторов работало только два, это здание уже давно было заброшено.

Она решила заглянуть туда и поехала дальше, пока не смогла свернуть налево рядом с шинной мастерской. По маленькой дорожке заехала за здание и спустя сто метров оказалась на пустой парковке за серым домом из листового железа с зарешеченными окнами.

Она притормозила и заглушила двигатель, глядя перед собой на следы от колес на снегу. Следы вели прямо к зданию, где исчезали за углом.

51

Фабиан и Малин бежали всю дорогу до гаража – сначала по коридору, а потом, не дожидаясь лифта, который имел обыкновение не появляться, когда в нем больше всего нуждались, вниз по лестнице. В гараже они запрыгнули в машину Фабиана и меньше чем за четырнадцать минут домчались от острова Кунгсхольмен до улицы Тенгдальсгатан в районе София. Несмотря на все это, они опоздали на автобус.

– Черт возьми, он нас видел! Я уверена, что он нас видел, – сказала Малин, переводя дух и глядя на часы. – К тому же только 46 минут. Этот негодяй отъехал раньше времени.

– Сядем на следующей остановке, – сказал Фабиан и побежал за автобусом.

– Ты что, с ума сошел? Только через мое беременное тело, – крикнула Малин ему вслед. Но было поздно.

Фабиан уже обогнул угол улицы Тегельвиксгатан и побежал со всех ног, ни разу не поскользнувшись. На следующей остановке никого не было, и он бросился дальше в сторону причала Барненгсбрюгган у озера Хаммарбюшен. Там он смог сесть в автобус и держать его для Малин, которая была скорее мертвой, чем живой, когда плюхнулась на одно из сидений для людей с ограниченными двигательными возможностями.

– Боже, я совсем без сил… – Она расстегнула пальто. – Я наверняка поставила рекорд в беге на триста метров с близнецами.

Фабиан кивнул, хотя все его внимание было направлено на других пассажиров автобуса. Их было пятеро, и никто из них даже отдаленно не напоминал женщину на снимках. На следующих остановках на набережной вдоль канала Хаммарбюканален в автобус вошло всего лишь несколько пассажиров.

Не то, что в районе Сканстуль напротив универмага «Оленс». Там через все двери ввалилось так много людей, будто автобус захватили. Пытаясь увидеть всех, Фабиан и Малин разделились и быстро прошлись по автобусу, пока он опять не остановился у Южного вокзала и не открыл двери. Там сошло несколько пассажиров, но одновременно вошла новая партия, которая протиснулась внутрь, и внезапно стало невозможно пошевельнуться.

Фабиан пробрался к Малин.

– Ты встаешь у одного выхода, я – у другого. Это единственный способ. – Фабиан не получил ответа и только сейчас заметил, что она очень побледнела и у нее вспотело все лицо. – Эй, как ты? В порядке? – Он попытался встретиться с ней взглядом. Она посмотрела на него блестящими глазами и едва заметно покачала головой.

– Тебе плохо? Да? У тебя что-то болит?

Она бросила на него отсутствующий взгляд.

– Малин, ответь мне. Малин?

Коллега беззвучно шевелила губами.

Фабиан обратился к пожилой женщине, сидевшей рядом.

– Извините, вы не могли бы уступить ей свое место?

Женщина в кроссовках и бежевой спортивной одежде посмотрела на него так, словно ничего глупее не слышала.

– Вот что я тебе скажу: мне семьдесят лет, и я проработала всю свою жизнь…

– Да, а она беременна на последнем сроке, – прервал ее Фабиан. Сейчас у него не хватало никакого терпения на упертую пенсионерку. – Встань же, черт возьми…

Женщина фыркнула и отвела взгляд.

– Встань, я тебе сказал. – Фабиан схватил пассажирку за руку, чтобы поднять ее силой.

– Не надо, пусть садится на мое место, – сказала женщина в накинутой на пальто большой шали с красными цветами, сидевшая впереди пенсионерки.

Фабиан поблагодарил и помог Малин сесть.

– Как вам не стыдно, – прошипела пожилая женщина за ними.

Фабиан проигнорировал ее, направив все внимание на Малин.

– Успокойся и дыши глубже. – Он снял с нее шарф и положил ей на колени.

– Из-за таких, как вы, эта страна летит в тартарары, – продолжала женщина за ними, пока они проезжали мимо площади Мариаторгет и направлялись дальше к Слюссену и Старому городу, где она, наконец, вышла из автобуса вместе с большинством других пассажиров.

– Слава богу… – сказала Малин и покачала головой. – Какая мерзкая баба…

Фабиан кивнул и с большим облегчением отметил, что лицо коллеги постепенно приобретает нормальный цвет.

– Будь у меня силы, я бы позаботилась о том, чтобы она ездила на социальном такси до конца жизни.

Фабиан рассмеялся, и тут его осенило: в женщине, которая встала и уступила место, есть что-то знакомое. Может быть, она изменила прическу. Или на ней теперь была зимняя одежда. Он обернулся и поискал ее глазами, но ее нигде не было видно.

– В чем дело? Ты нашел ее? – спросила Малин.

Фабиан пожал плечами и вынул снимки, сделанные Оссианом Кремпом, где женщину было лучше видно. И тут он понял, на что cреагировал.

Гексаграмма.

Цветастая шаль была приколота к пальто брошью с точно такой же гексаграммой, какая висела у женщины на шее на нескольких снимках. Это та самая женщина.

– Я думаю, это она в цветастой шали, – сказал Фабиан и стал высматривать женщину.

Тем временем автобус остановился у Королевского парка, где большинство пассажиров вышло, и им на смену вошли новые.

– Из-за технической неполадки автобус впереди нас снят с рейса. Сожалеем, но вам придется потесниться, – объявил водитель.

Фабиан как можно быстрее протиснулся к дверям в середине автобуса, но не успел выйти – двери закрылись, и автобус поехал дальше. Было невозможно сказать, сошла ли женщина или едет дальше. К тому же опять набилось столько народу, что он видел только тех, кто стоял вплотную к нему, а пробираться между пассажирами было чревато дракой – атмосфера уже была накалена.

Одни жаловались на то, что пришлось стоять и ждать целую вечность, другие – на то, что это далеко не в первый раз. Но у площади Норрмальмсторг в автобусе стало немного посвободнее, и Фабиан опять обрел способность шевелиться. И тогда он увидел ее. Когда автобус остановился на красный свет. Она сняла с себя цветастую шаль и стояла у самой задней двери.

Неожиданно женщина повернулась и посмотрела на него. Он не знал, что ему делать. Если он слишком быстро отведет глаза, это может показаться подозрительным. То же самое, если он этого не сделает. Пытаясь смотреть мимо нее, он достал мобильник и стал набирать Малин.

– Ты ее нашел?

– Она стоит у самого заднего выхода.

– Боже, какое счастье. Значит, он не успел ее похитить.

Малин, разумеется, права. Сам Фабиан думал только о том, почему Кремп вообще заинтересовался этой женщиной и что у нее общего с Адамом Фишером и Карлом-Эриком Гримосом.

Автобус остановился у площади Стюреплан. Двери открылись, и женщина вышла.

– Сходим. Она вышла из автобуса, – Фабиан спрыгнул на тротуар и посмотрел вслед женщине, которая быстрым шагом шла к бетонному укрытию от дождя в форме гриба. – Малин, ты где? Нам нельзя ее терять.

– Спокойно, я иду, – ответила Малин и сразу же присоединилась к Фабиану. – Боже, мне конец…

Фабиан кивнул, глядя в сторону гриба, где к женщине с шалью присоединилась какая-то еще женщина. Судя по их жестам, они что-то эмоционально обсуждали. Внезапно женщина с шалью обернулась и снова встретилась с Фабианом взглядом. Сразу же после этого на него посмотрела и ее собеседница.

– Думаю, она поняла, что мы за ней следим. Давай подойдем к ним и поговорим. – Он было направился в их сторону.

– Подожди, – сказала Малин. – Честно говоря, не знаю, есть ли у меня еще силы.

– Ты в порядке? – Он повернулся к ней. – Помочь тебе с…

– Нет, не надо. Я, пожалуй, возьму такси, поеду домой и немного полежу.

– Ты уверена?

– Да, просто я немножечко… беременна. Плюнь на меня и вперед. – Она махнула рукой, вызывая такси, и машина подъехала к ним.

Фабиан кивнул и взглядом проводил Малин до такси. Потом повернулся к грибу, но обнаружил, что обе женщины исчезли.

Он побежал туда, чтобы убедиться, что они не прячутся за опорным столбом. Потом взобрался на волнообразную стену, выходящую на улицу Биргер Ярлсгатан, и обвел глазами площадь. Но женщины как сквозь землю провалились.

Зазвонил мобильный. Достав его, он увидел, что это Хиллеви Стуббс.

– Послушай, я могу перезвонить? Я сейчас занят, – ответил он, спрыгнув со стены и быстрым шагом направившись к входу в торговый центр «Стюрегаллериан».

– Конечно, можешь. Но знай: я тебе не отвечу, – сказала Стуббс, своим тоном давая понять, как ей не нравится эта идея.

– О’кей, в чем дело? – Фабиан со вздохом остановился.

– Сейчас не успею рассказать. Лучше приезжай сюда.

– А куда – сюда? – Стуббс всегда упорно держала Фабиана в напряжении, что страшно его раздражало.

– Хранилище «Shurgard» в Хегдалене.

52

Одноэтажное здание площадью почти восемьсот квадратных метров совершенно не вписывалось в окружающий пейзаж. Но Бенни Виллумсена это ничуть не беспокоило. Гораздо важнее, что с задней стороны находилась парковка, которая почти не просматривалась с дороги. Тем самым это продуваемое всеми ветрами место служило прекрасным прибежищем для тех, кто хотел, чтобы их оставили в покое.

Дуня Хоугор достала табельное оружие из сумки, лежавшей на пассажирском сиденье, проверила его и вставила магазин, хорошо понимая, что находится за пределами Дании. Но посчитав, что никак не может выйти из машины невооруженной, пошла по следам от колес прямо к зданию.

Как часто бывает, зима не могла решить, что ей делать со снегом: дать ему растаять или превратить его в лед. Поэтому было невозможно определить, принадлежат ли следы «БМВ» Акселя Ноймана или нет. Она видела только, что машина ехала в одном направлении. Она обошла торец дома, где следы шли еще несколько метров. Потом они исчезали в здании под опущенными гаражными воротами.

Окон не было. Также не было ни ручки, ни щеколды, чтобы открыть ворота. Зато послышался звук. Непонятно откуда исходящий глухой грохот, словно где-то поблизости на холостом ходу работал грузовик. Дуня прижала ухо к воротам гаража и сразу же убедилась, что, во всяком случае, звук раздается из здания.

И все же она отбросила мысль связаться с Утесом. След от автомобильных колес рядом с пустым производственным зданием посреди ничего и грохот, который с тем же успехом могла издавать вентиляционная установка, – этого явно недостаточно. Требовалось гораздо больше, чтобы вызвать целое подразделение.

Она вернулась к задней части здания, подошла к двери и потрогала ручку. Дверь была заперта. Затем подошла к ближайшему окну, зажгла свой маленький карманный фонарик и заглянула внутрь, но за задернутыми занавесками смогла различить только какую-то офисную мебель, стоявшую впритык к картонным коробкам. К тому же на окне были защитные решетки и сигнализация, хоть и, скорее всего, отключенная.

Тогда Дуня обошла здание с другой стороны и дошла до фасада, выходящего на дорогу в двадцати метрах отсюда. Здесь еще лежал толстый слой снега, и, наступив на замерзший наст, она провалилась на несколько десятков сантиметров.

Маленькое окно, в котором она увидела промельк света, находилось так высоко, что в него не заглянешь. Зато с водосточного желоба в дальнем углу здания свисала верхняя часть пожарной лестницы, ведущая в никуда. В обычных случаях на нее невозможно залезть без приставной лестницы – наверное, чтобы на крышу не могли забраться хулиганы.

В обычных случаях.

Сейчас ветра намели высокий сугроб прямо под лестницей, так что Дуне оставалось только как можно осторожнее залезть туда на четвереньках, чтобы не провалиться сквозь наст. Наверху сугроба она встала, и ей удалось ухватиться за нижнюю часть лестницы. Она попыталась взобраться на лестницу, но ей не хватило мускульной силы.

Она не первый раз обещала себе начать серьезно тренироваться и покупала спортивную одежду и годовой абонемент, а потом использовала его два, максимум три раза. Но в этот раз она сдержит обещание, данное самой себе на Новый год. В этот раз тренировки будут у нее на первом месте.

Дуня попробовала перевернуться и повиснуть вниз головой, как делала на шведской стенке в детстве. Теперь ей удалось поднять ноги так, что нижняя ступенька оказалась у нее под коленями. Оставалось только выпрямиться и схватиться за следующую ступеньку.

Когда Дуня поднялась на крышу, она вся обливалась потом, хотя ледяной холод пробирал до мозга костей. Друзья и знакомые, которые предпочитали проводить часть отпуска на равнине в шведской провинции Сконе, говорили ей, что западный ветер с моря холоднее и жестче, чем ветер с суши на датской стороне. Но сама она испытала такое впервые. Если она вскоре не попадет в тепло, то рискует промерзнуть и разлететься на тысячу осколков.

Она доползла на четвереньках до конька крыши по лежащей там лестнице, которая через несколько метров закончилась. Когда Дуня расчистила снег, показалось слуховое окно. Несколько целенаправленных ударов, и образовалось достаточно большое отверстие, через которое она проникла внутрь.

Только было так темно, что она никак не могла разглядеть, что находится в комнате под ней, когда разжала руки.

53

Софи Леандер оставила всякие попытки понять, чему ее подвергают. Какое-то время она думала, что понимает, и в глубине души считала происходящее вполне логичным и во многих отношениях разумным следствием ее действий. Но как только она очнулась и осознала, что по-прежнему жива, ею опять овладело непонимание. И как ни странно, она не испытывала ни облегчения, ни спокойствия.

Софи давно оставила надежду на то, что сможет это пережить. Во всяком случае, так она считала еще несколько минут назад, когда услышала, как где-то вдалеке открылись большие ворота. Она не в первый раз слышала характерный скрежет, прорезавший тонкие жестяные стены и говоривший о том, что ворота надо смазать. Тогда у нее учащался пульс, и она всеми мыслимыми способами пыталась привлечь внимание проходящих мимо. Но каждый раз они именно проходили мимо, и она стала обращать на звук все меньше внимания.

Но этот раз отличался от остальных, хотя она снова слышала тот же пронзительный скрежет. Надежду на жизнь вызвали другие звуки. Звуки не одной, а нескольких заехавших машин, которые затормозили так, что взвизгнули шины. Автомобильных дверей, которые открылись и опять закрылись, громких голосов, отдающих эхом, и рации, которая пищала и трещала.

Это могла быть только полиция.

Наконец им удалось найти ее. Значит, о ней не забыли. Она об этом не задумывалась. Только теперь до нее дошло, что есть люди, которые занимаются именно ее делом и, может быть, даже работают посменно, чтобы выяснить, где она находится. И если она хорошо знает своего мужа, он ни на минуту не оставлял их в покое, пока поиски не начали давать результаты.

Софи снова представила свое лицо на всех газетных афишах. И наверняка ее мистическое исчезновение бурно обсуждали во время каждой кофе-паузы по всей Швеции. Кто знает? Может быть, в эту минуту на улице полно журналистов, которые так и ждут, чтобы броситься к ней и взять у нее интервью, когда ее покатят на каталке в стоящую наготове машину скорой помощи.

Она продолжала уноситься мыслями далеко, хотя прекрасно отдавала себе отчет, что это просто ни на чем не основанные предположения. На самом деле она понятия не имела, какой это вызвало интерес и решила ли полиция обнародовать свои успехи. Скорее они не поднимают шума – им надо спокойно работать и держать врача в неведении относительно того, насколько они близки к развязке.

Нет, наверняка она знала лишь одно: сейчас они находятся совсем рядом и готовятся в любую минуту ворваться и спасти ее. Звук тяжелых кейсов, которые ставят на землю и открывают. Инструментов, которые достают и подключают. Все наполняло ее таким теплом и энергией, что больше не имело значения, что она не понимает, что происходит. Что бы ни было, полиция опередила.

Софи надеялась, что ее муж тоже находится здесь. Что ему разрешили поехать вместе с ними, где бы она ни находилась, и встретить свою жену. Ведь это он обратился в полицию и таким образом спас ее. Снова. Стоило ей начать думать о нем, как она сразу же чувствовала, что сердце бьется сильнее.

Она и так знала, что любит его.

Но ей стало ясно: он по-прежнему любит ее.

Она сомневалась в этом, но теперь знала точно.

Где-то совсем рядом заработала болгарка, и острый противный звук зазвучал в ее ушах, как музыка.

Софи никогда не была так счастлива.

54

Синие мигалки издалека виднелись в темноте, и указания навигатора были не нужны. Они словно просили о нежелательном внимании, подумал Фабиан, сворачивая с дороги Худдингевеген и продолжая ехать по дороге Магельунгсвеген в южном направлении. Он не мог понять, почему так много полицейских упорно не выключают мигалки после того, как давно остановились.

Он предпринял новую попытку позвонить домой, но ни Матильда, ни Теодор на этот раз не ответили. Теодор наверняка еще не пришел домой, ведь сейчас только без двадцати семь. А Матильда не отвечала лишь по одной причине. Она дулась, и он прекрасно понимал ее. Он клятвенно обещал дочери прийти домой до того, как няне придется уйти, и провести с ней вечер пятницы, а сам вместо этого находился довольно далеко к югу от города. На самом деле ему хотелось нажать на тормоза, развернуться и поехать домой. Но не получится. После разговора со Стуббс.

Фабиан заехал на парковку хранилища «Shurgard», остановившись подле скорой и мигающих полицейских машин. Несколько полицейских в форме устанавливали оцепление у входа и велели ему проехать на другое место рядом с машиной Азизы Тострем.

Тострем была его самым любимым судмедэкспертом. В подростковом возрасте Азиза приехала в Швецию как беженка. Уже год спустя она почти свободно говорила по-шведски и вскоре вышла замуж за своего учителя. Сейчас ей тридцать пять лет, и она, без сомнения, один из лучших и наиболее востребованных судмедэкспертов. Что бы ни нашла Стуббс, Эдельман посчитал это важным.

– Ну наконец-то, – его встретил один из ассистентов Хиллеви Стуббс. – А то мы уже начали волноваться.

– Волноваться? Через полчаса после звонка Стуббс? – удивился Фабиан и пошел за ассистентом мимо спецназа, который как раз распаковывался.

– Просто обычно ты первый у раздачи. И ты знаешь, как ведет себя Стуббен, когда что-то находит.

Фабиан прекрасно знал, что ассистент имеет в виду. Хиллеви Стуббс – одна из самых нетерпеливых из всех его знакомых. Когда она обнаружила след и щелкнула пальцами, все должно прийти в движение.

– А что конкретно она нашла?

– Тебе лучше самому увидеть. – Ассистент приподнял ленту ограждения и провел Фабиана через поднятые гаражные ворота.

Недалеко от входа рядом со своим фургоном стояла Стуббс, одетая в голубой защитный комбинезон с опущенным капюшоном, и просматривала снимки в фотоаппарате.

– Ты опоздал, – сказала она, не отрывая глаз от экрана фотоаппарата.

– Что ты нашла?

– Надень, – она достала из ящика свернутый защитный комбинезон и бросила его Фабиану, который как можно быстрее натянул его, и они прошли внутрь.

До склада надо было пройти метров сорок. Сильный свет проникал сквозь вырезанное отверстие в двери-жалюзи, освещая бетонный пол снаружи. Стуббс накинула капюшон на голову и исчезла в ярком свете. Фабиан последовал ее примеру, подошел к отверстию и вошел.

Внутри было на несколько градусов теплее из-за мощных прожекторов, и когда глаза привыкли к свету, он увидел, что склад больше, чем он предполагал, около тридцати квадратов. Вероятно, один из самых больших в этом здании. Но Тострем и Стуббс загораживали ему обзор. Поэтому он смог разглядеть только пару голых ног у торца обернутого в полиэтилен стола, напоминающего стол в квартире, поставленной на ремонт. Вдоль одной стены стояло несколько аппаратов и инструментов для кормления с проводами и шлангами, которые, как змеи, извивались по полу и дальше скрывались под столом.

И только когда он обошел своих коллег и встал по другую сторону стола, он целиком увидел голое тело, привязанное с помощью крепежных ремней, протянутых через просверленные дырки в столешнице. Ноги, туловище, руки и шея – все было так крепко привязано, что в некоторых местах ремни содрали кожу и впились в мясо. И, как у министра юстиции, вместо глаз зияли две пустые кровавые глазницы. Из заклеенного скотчем рта на шею и на пол вытекла застывшая розовая кашица.

– Что это? – Фабиан показал на розовую жижу.

– Еда, – ответила Стуббс. – Как видишь, его кормили через этот зонд. – Она показала на спрятанный под кашицей шланг, идущий в рот. – Я еще не брала никаких проб, но думаю, что эта смесь содержит слабительные средства, чтобы очистить тело от токсинов и продуктов распада. Я немного читала об этом: это не такое уж редкое явление в каннибализме.

– О’кей, ему не давали умереть. Как долго? Когда он умер? – Фабиан не мог не думать о том, сколько же боли пришлось испытать Адаму Фишеру, прежде чем он наконец заснул навеки.

– Чтобы дать точный ответ, мне надо более внимательно осмотреть тело, – сказала Тострем. – Но навскидку могу сказать, что он скончался примерно трое суток назад.

Значит, больше недели Адам лежал здесь привязанный и был в живых. Находился в полном неведении относительно того, что его ждет. Найдут ли они его или нет? Успеют ли они? Ищут ли они вообще? «А как долго я сам не терял бы надежды в подобной ситуации?» – подумал Фабиан. Через сколько времени он начал бы призывать смерть?

– Предположительно Фишер умер из-за этого вмешательства, – Тострем показала на левую часть груди, где, точно как в животе Карла-Эрика Гримоса, было вырезано большое круглое отверстие диаметром десять сантиметров. Было такое впечатление, что кто-то штамповочным прессом извлек часть тела.

– А почему именно сердце? – Фабиан повернулся к Стуббс и Тострем.

– Ему же надо было с чего-то начинать, – пожала плечами Стуббс.

– А в морозильнике, где мы нашли внутренности Гримоса, тоже лежало сердце?

– Нет, – Стуббс покачала головой. – И в его собственном морозильнике тоже нет.

– Может быть, он его уже съел, – заметила Тострем.

– Возможно, – отозвалась Стуббс. – Но ни здесь, ни в его квартире, ни в квартире, поставленной на ремонт, таких признаков нет.

Наступившая тишина вбирала в себя еще больше кислорода из и так уже теплого и удушливого воздуха. Фабиан почувствовал, что больше не может здесь находиться. Но где-то в самой глубине его смятенного подсознания, которое изо всех сил пыталось связать все воедино, зарождалась мысль. Мысль, пока что такая маленькая и хрупкая, что она рискует исчезнуть, если он ее упустит.

Сначала внутренности Гримоса, а теперь сердце Фишера. Может быть, дело не в глазах. В отличие от сердца они ведь нашли их в стеклянной банке. Вопрос заключался в том, что находилось в морозильном отсеке в квартире на ремонте. Может быть, искать взаимосвязь надо там.

– Кстати, внутренности из квартиры на ремонте, – сказал Фабиан, делая вид, что не придает этому особого значения. – Вы успели их осмотреть?

– Я как раз разморозила их и должна была обследовать, но меня вызвали сюда, – ответила Тострем. – А что? Тебя интересует что-то конкретное?

– Думаю, мы можем быть практически уверены, что они принадлежат Гримосу, – сказала Стуббс.

– Я не об этом. Я только хочу узнать, все ли там на месте или чего-то не хватает.

55

Дуня не испытывала особой боли – вопрос в том, хорошо это или плохо. Она думала о том, стоит ли ей пошевелиться, прекрасно осознавая, как часто человек, попавший в катастрофу, пострадал сильнее, чем ему кажется, и поэтому самое лучшее – лежать как можно более неподвижно и ждать помощи.

Если она в принципе может двигаться.

В разбитое слуховое окно на нее падал свет уличных фонарей под аккомпанемент отдельных проезжающих машин. Она упала с высоты четыре-пять метров и поняла, что результат мог быть совсем иным, если бы на полу не лежала большая груда пустых коробок из-под стереоаппаратуры различных марок.

Дуня осторожно перевернулась на живот и на четвереньках сползла вниз. До этого она ощущала только пульсирующую слабость в теле. И только когда оказалась на полу и попыталась встать, испытала такую сильную боль в левой ноге, что ей пришлось сделать несколько глубоких интенсивных вдохов, чтобы не закричать во все горло. Наверное, она вывихнула ногу – Дуня чувствовала, как нога начинает распухать.

Как только боль немного стихла, она достала мобильный, чтобы посмотреть, есть ли здесь связь, и увидела на стекле глубокую трещину. А ведь она совсем недавно заменила его после того, как уронила телефон дома на пол ванной. Тогда им еще можно было пользоваться, хотя она несколько раз резала кончики пальцев. Теперь, сколько бы она ни нажимала на телефон и ни пыталась его включить, ничего не происходило.

Она оставила мобильный и, высвободив насадку из пылесоса, оперлась на нее как на палку, чтобы добраться до карманного фонарика, который лежал на полу и слабо светил. Она выключила его и положила в карман джинсов, и тут снова раздался какой-то грохот. Послышалось? Она остановилась и прислушалась. Да, вот он, на этот раз его сопровождал злобный свистящий звук. Она повернулась кругом, но не смогла определить, из какой части здания раздаются эти звуки.

Хромая, Дуня вышла в коридор, в котором становилось все темнее, чем дальше от комнаты она отходила. Вскоре ей пришлось пробираться вперед, ощупывая стену свободной рукой. Два раза она натыкалась на афиши в рамах, а еще через несколько метров в стене показалась большая дыра. Она остановилась и, проведя ладонью по краю, убедилась, что это дверной проем.

Держа в одной руке насадку от пылесоса, она вошла. В последнюю секунду ей удалось удержаться и не упасть, споткнувшись на пороге. Преодолев ступеньку, Дуня выдохнула и попыталась мысленно отвлечься от интенсивной пульсирующей боли в ноге, которая теперь так распухла, что, показалось, с нее никогда теперь не снять сапог. Звук смолк, и помимо ее собственного дыхания, стояла полная тишина.

Она продолжала идти вперед в темноте, одной рукой судорожно сжимая насадку, а другую вытянув перед собой. Примерно через десять метров дошла до стены, покрытой каким-то мягким звукопоглощающим материалом. Еще несколько метров влево, и стена кончилась. Дуня смогла обогнуть угол и попасть на другую сторону, где наконец сумела что-то разглядеть.

Слабый свет, словно просачивающийся сквозь дверную щель где-то спереди.

И тут снова раздался звук. На это раз он напоминал отдаленный гром и грохот, издаваемый двигателем трактора на холостом ходу. Но зачем кому-то понадобилось разъезжать в помещении на тракторе? И только когда она услышала злобный пронзительный скрежет, до нее начало доходить. Она слышала это не впервые. В детстве она слышала его много раз. Когда они с мамой навещали маминых родителей. В автомастерской.

Ее дедушка рассказывал, что это называется тигровой пилой. Она спросила почему, и он ответил, что зубья пилы напоминают тигриные и могут прогрызть по большому счету все что угодно.

Дуня достала пистолет, передернула затвор и, подавив острую боль в ноге, пошла на звук, стараясь идти как можно быстрее. По дороге споткнулась о штатив микрофона, но снова встала на ноги. И тут она увидела.

«БМВ» Акселя Ноймана.

Бенни Виллумсен был здесь. Как она и подозревала, он находится здесь.

Багажник был открыт, и в нем лежало несколько завязанных мешков для мусора на расстеленной защитной пленке, свисавшей через край, как хвост. На полу недалеко от машины стоял и грохотал работающий на бензине электроагрегат. По полу тянулся электрический кабель, и с пистолетом в одной руке и с насадкой в другой Дуня пошла за ним.

В темноту.

На звук, вызывавший образы, которые она не хотела видеть.

Кабель исчезал в дверной щели, и Дуня поняла, что слабый свет исходит оттуда. Она прижала ухо к стене. Завывание, толчками сопровождавшее какие-то действия, было так близко, что она инстинктивно отпрянула назад.

Мысли о том, что ей делать и что ее ждет, пронеслись, как бурное весеннее половодье, но она ни к чему не пришла. Но ее тело, отключившее мозг и действующее на свой страх и риск, начало ощупывать дверь рукой. Не найдя ручки, просунуло пальцы в щель и потянуло вверх.

Ей следовало бы закрыть глаза.

Ей следовало бы развернуться и убежать оттуда.

Но было поздно.

То, что она увидела, навсегда останется на ее сетчатке.

Посреди пустой звукозаписывающей студии, в свете голой электрической лампочки, свисавшей с потолка, он стоял, повернувшись к ней спиной. Мужчина, который за последние несколько лет безнаказанно изнасиловал и замучил до смерти ряд невинных женщин.

В ушах у него были защитные наушники, на голове – надетый задом наперед противогаз, который словно смотрел на нее в упор. В жизни мужчина выглядел меньше, чем она себе представляла, а поверх темной грубой одежды на нем был прозрачный клеенчатый фартук, на который попадало большинство кровавых брызг.

Обеими руками он держал тигровую пилу, и воздух прорезал пронзительный звук – это зубчатое полотно пилы входило в пах голого тела, лежащего на обернутом в полиэтилен столе. Дуне хотелось крикнуть как можно громче, чтобы заставить его прекратить. Чтобы видение исчезло. Но она могла только пристально смотреть.

На пах, который открывался все больше и больше по мере того, как пила входила в него все глубже и глубже.

На шею, где должна была сидеть голова.

На ногу, которая со стуком упала на пол.

На кровь, которая брызнула.

На нее.

На все вокруг.

56

По дороге домой со склада «Shurgard» под Стокгольмом Фабиан остановился у «Макдоналдса» на улице Фолькунгагатан и купил меню «МакФист» с минеральной водой для себя, меню «Биг Мак» с колой для Теодора и меню «Хэппи Мил» для Матильды. Хотя от усталости у него все болело, а истерзанное тело Адама Фишера стояло у него перед глазами, он решил сдержать данное Матильде обещание провести с ней вечер пятницы. Поэтому заскочил еще в магазин «7-Eleven» на углу улицы Эландсгатан и купил большую бутылку рождественского напитка, деревенские чипсы с соусом из репчатого лука и пачку мороженого Ben & Jerry’s Cookie Dough.

Когда двадцать минут спустя Фабиан вставил ключ в дверь, было уже девять, а значит, дети находились одни два с половиной часа. Это беда, но не катастрофа. К тому же он слышал, как из телевизора доносилось рождественское сюсюканье Эрнста Кирчстейгера, так что ничего страшного.

Он снял верхнюю одежду, пошел на кухню, положил гамбургеры на тарелки, убрал мороженое в морозилку и только тогда заметил, что в квартире горят все лампы вплоть до самой маленькой.

– Матильда! Теодор! Я дома. Идите сюда есть, – закричал он, но ответа не последовало. Он пошел дальше в гостиную, где по телевизору шла реклама кока-колы, ведущей все более отчаянную борьбу с рождественским напитком, обошел диван и увидел спящую Матильду, которая лежала на диване, крепко прижав к себе своего красного мишку.

Фабиан не мог вспомнить, когда последний раз плакал. Может быть, он смахивал слезинку-другую во время просмотра какого-нибудь грустного фильма вроде «Стальных магнолий» или чего-то подобного. А так он почти никогда не плакал. И не потому, что не хотел. Иногда он действительно пытался дать волю чувствам, но чаще всего дальше комка в горле дело не шло.

Поэтому он был совершенно не готов к слезам, которые вдруг хлынули и потекли со щек на пол. Матильда на диване, свернувшись калачиком со своим мишкой, одно из самых красивых зрелищ в его жизни. И в то же время самое печальное. Он вытер лицо тыльной стороной ладони и зажмурил глаза, но слезы продолжали литься, и он понял, что теперь его всего трясет от беззвучного плача.

Так не может продолжаться. Его работа, сметающая все на своем пути, и Соня, которая фактически поселилась в своей мастерской. Им надо поговорить. Он только не знал, что ему сказать. Хотел ли он вообще, чтобы все стало хорошо.

Фабиан позвал Теодора, не ожидая ответа. Сейчас не больше девяти вечера, но сыну всего лишь тринадцать, и ему не следует бегать по городу или что он там делает. Он попробовал позвонить сыну, но ему ответил автоответчик, на записи которого Теодор пытался создать видимость, что отвечает до сигнала. Тогда Фабиан послал СМС и попросил его как можно быстрее вернуться домой. Потом выключил телевизор, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы перестать плакать, сел на диван и попытался разбудить Матильду. Но хотя он соблазнял ее «Макдоналдсом», чипсами и мороженым, просыпаться она не хотела.

В конце концов он оставил свои попытки и отнес дочку в ее комнату, где накрыл одеялом, поцеловал в лоб и прошептал прости ей на ухо, после чего стал есть холодный и безвкусный гамбургер, размышляя над тем, не позвонить ли ему Соне.

Решив пока не звонить, выбросил малосъедобные остатки и стал чистить зубы, обходя квартиру и гася везде свет, после чего лег спать. Все тело гудело от усталости, и у него было такое чувство, будто он не спал целую неделю. Он поправил подушки, лег и позволил закону тяготения опустить ему веки. Но не заснул.

Фабиан мысленно прокручивал вперед-назад события последних суток. Он все время пытался угадать, о чем женщина из автобуса так взволнованно говорила с другой женщиной под грибом на площади Стюреплан и какое она имеет отношение к внутренностям Гримоса и отсутствующему сердцу Фишера. Если связь вообще есть.

Спустя час он сдался, пошел к Матильде, поднял ее вместе с мишкой и перенес в свою кровать, где смог обнять дочку, почувствовать ее тепло и услышать ее спокойное, глубокое дыхание.

Он успел досчитать до трех.

57

Включили реле, и заработал электродвигатель, находящийся высоко на колокольне. Поступательное движение по цепочке дошло до мощной балки. Скоро заработали повороты, и над кладбищем Катарина и соседними кварталами раздался звон колоколов. Со скоростью свыше трехсот метров в секунду звук распространился по улице Эстгетагатан на юг и дальше мимо Фабиана, который запирал машину рядом с симпатичным дизайнерским бюро, которое, гордясь своими наградами, повесило их в рамочках на стену.

Была суббота, и хотя было всего три часа дня, уже успело стемнеть. В десять часов утра ему позвонила Малин и рассказала, что все-таки убедила врача дать согласие привезти Оссиана Кремпа на место преступления. Спустя пять часов все бумаги и разрешения были на месте. Процедура, можно сказать, прошла быстро, учитывая, сколько людей должны были высказать свое мнение.

Фабиану же все это показалось вечностью. Десятичасовой сон без перерыва пошел ему на пользу. Мимолетная мысль, возникшая на складе «Shurgard», за ночь превратилась в конкретную версию. Он вышел на след и надеялся, что приезд Кремпа на место преступления покажет, движется ли следствие в правильном направлении.

Он по-прежнему ничего не говорил остальным. Даже Малин ничего не знала, что было необычно. Но в этот раз недостаточно одной хорошей версии, чтобы посвятить остальных. Не должно остаться ни малейшего сомнения. Если окажется, что он неправ, последствия будут слишком велики.

Он тоже не сидел без дела. В ожидании отмашки Фабиан успел сыграть партию в «Монополию» с Матильдой и Теодором. Потом связался с Азизой Тострем, и ему удалось убедить ее бросить рождественскую суету и вновь осмотреть внутренности Гримоса. Как он и подозревал, не хватало одного органа: печени.

Может быть, Оссиан Кремп сварил ее и съел. У большинства животных печень считается деликатесом. Почему человек должен быть исключением? Может быть, преступник просто сытно поужинал печенью Гримоса и сердцем Фишера. Если за всем этим стоит голод, а не что-то другое, что придаст следствию новый поворот и заставит всех понять, что оно далеко не закончено.

Фабиан помахал Малин, которая выезжала из-за угла на улицу Блекингегатан и с отчаянием в глазах искала свободное место на парковке. Одновременно к дому по улице Катарина Бангата подходили Томас и Ярмо. Каждый держал в руке по шаурме. Автобус с нарядом полиции уже был на месте и стоял перед контейнером у подъезда.

Полиция и вправду не поскупилась на меры безопасности. Наряд состоял из целых шести человек. Все были вооружены автоматами и одеты в пуленепробиваемые жилеты и шлемы с откидными касками. Двое полицейских стояли по обе стороны автобуса и осматривали окрестность, а еще двое вышли из автобуса и быстро скрылись в подъезде дома, поставленного на ремонт.

Лучше всего было бы привезти Кремпа на склад «Shurgard» в Хегдалене, но там еще вовсю работала Стуббс, а его появление в комнате отдыха в зданиях Риксдага привлекло бы слишком много внимания. Оставалась только ремонтируемая квартира на улице Эстгетагатан, которая для окружающих по-прежнему была хорошо хранимым секретом. Конечно, они не смогли найти следов расчленения. Но нет никакого сомнения, что обернутый в полиэтилен стол был раскрыт и привинчен к полу именно с этой целью.

Наконец привезли Оссиана Кремпа, которому два последних полицейских из наряда помогли выбраться из автобуса. Руки и ноги у него были в кандалах, как у приговоренного к смертной казни заключенного на американском Юге. Полуметровая цепь царапала обледенелый асфальт, когда его с опущенной головой повели мимо контейнера внутрь под строительными лесами.

– Боже, как можно жить в городе, – сказала Малин и остановилась, чтобы набрать воздуха. – Мне пришлось ехать аж до церкви Всех Святых, пока я нашла… – Ее прервал хулиганский свист Томаса, который махнул им, чтобы они подходили.

Оссиана Кремпа ввели в комнату, где над столом, обернутым в полиэтилен, горела яркая лампа. Он по-прежнему не поднимал глаз и хромал на раненую ногу. Через несколько метров полицейские из наряда отпустили его и встали по обе стороны дверного проема.

Кремп остался стоять и стал оглядывать комнату с таким видом, будто никогда не был здесь раньше. Он не смотрел ни на Фабиана, ставшего у самой дальней стены, ни на Томаса, который вжался в угол наискось за ним и следил за тем, чтобы видеокамера все фиксировала. Но когда он увидел Ярмо, который в одних трусах согласился изобразить жертву и дал привязать себя ремнями к столу, его взгляд изменился, и он, не поднимая головы, стал пятиться в сторону холла.

В их распоряжении было два часа. Если вычесть время на перевозки и подготовку к обеспечению безопасности, оставалось не больше часа, то есть минимум для приведения человека в нужное состояние, когда самые неприятные и позорные воспоминания могут всплыть на поверхность.

К счастью, Эдельману удалось отклонить требование врача участвовать в эксперименте, а это значит, что Кремп, по крайней мере, находится в их распоряжении.

– Привет, Оссиан. – Малин вышла вперед и остановила его. – Узнаешь меня?

Кремп покачал головой, не сводя глаз с тела Ярмо.

– Но ты же бывал здесь раньше, так ведь?

Он снова покачал головой.

– Мне это не нравится. Совсем. Мы можем сейчас же поехать обратно?

– Не сейчас. Сначала мы посмотрим и немного поговорим. – Она попыталась подозвать его к столу.

– Я не хочу. Не здесь. Пойдемте отсюда.

– Оссиан, это совершенно неопасно. Ты только должен оглядеться и сказать, вспомнил ли ты то, что забыл. Потом мы можем ехать обратно. Ладно? Идем, – она протянула ему руку.

Больше минуты Кремп смотрел то на протянутую руку Малин, то на Ярмо, лежащего на обернутом в полиэтилен столе, и только потом согласился вернуться вслед за ней в комнату. Фабиан заметил, что, пока он подходил к столу, его дыхание с каждым шагом становилось все более прерывистым и неровным. Когда они приблизились к Ярмо, который лежал совершенно неподвижно и спокойно дышал, глядя прямо в потолок, Кремп был на грани срыва.

– Ты так привязываешь свои жертвы? – спросила Малин и показала на один из ремней, которым шея Ярмо была привязана к столешнице.

– Не я, – ответил Кремп, оглядывая тело Ярмо. – Я только хочу слушать радио.

– Может быть, это другой Оссиан?

Кремп покачал головой.

– Морская сводка – это хорошо. Очень хорошо.

– Оссиан, а теперь я хочу, чтобы ты меня выслушал. Мы знаем, что это ты. У нас полно технических доказательств, и нам надо только понять, как это происходило. Например, выдавливал ли ты глаза до того, как начинал резать, или после того.

– Я же говорю вам, что это не я! Я ничего не сделал! – он все сильнее качал головой.

– Я понимаю, что это неприятно. Но попытайся…

– Я только сделал так, как делал всегда, и не допустил ошибки. Я это знаю. Никто не жаловался. Ни разу.

– А как, по-твоему, они могут жаловаться, если лежат здесь привязанные и разрезанные?

– И морская сводка, всегда морская сводка, – добавил Кремп, не сводя глаз с Ярмо. – Каждое утро. Только это. Ничего другого. Только морская сводка и судоку. Но в больнице у меня нет радио. Почему, не знаю. Нет, и все. Они говорят, что не положено, – продолжал он, все более возбуждаясь. – Почему мне не положено? Отвечай! Почему ты не отвечаешь?

Малин повернулась к Фабиану, который знаком попросил ее продолжать, хотя по ее глазам он видел, что она не хочет. Она в принципе не хотела проводить допрос, но так потребовал врач.

– Эй! Почему? – продолжил Кремп.

– Оссиан, я честно не знаю, почему тебе не положено радио. Но сейчас я хочу, чтобы ты в деталях рассказал, как…

– Как тогда я смогу слушать морские сводки? Я должен, ведь я это делаю каждое утро.

– Оссиан, лучше расскажи мне, как…

– И лекарства. Я должен их принимать, я так делаю. Каждый день: утром, днем и вечером. Они в красной коробочке. Всегда в красной коробочке в шкафчике в ванной, чтобы я не забыл. Особенно в два часа. Именно тогда, я не знаю… Именно тогда так много всего, и время… оно словно исчезает, и вдруг я забыл, хотя тогда я этого не знаю. – Он принялся чесать себе шею обеими руками.

– Да, понятно.

– Но так нельзя, это совсем нехорошо. Очень плохо. Так не годится, тогда все будет неправильно, и так не должно быть. В смысле неправильно. – Он говорил все быстрее, изо рта текла слюна. – Все должно быть правильно, а если нет, все начинает кружиться, и я устаю, и действительно, тот провожатый там, хотя только у меня… – Он сглотнул и продолжал чесаться, пока болячка не лопнула и по шее не потекла кровь. – …Есть ключи, но он все равно там, устраивает и помогает. Он не думает, что я знаю, но я знаю, а потом все становится таким тяжелым и темным, и я словно исчезаю. – Он покачал головой, все больше впадая в смятение.

– Оссиан… теперь попытайся успокоиться и сосредоточиться на теле, которое здесь лежит.

– Я запираю каждый день, когда вхожу, и даже сменил замок. Запираю, запираю и проверяю, заперто ли. Всегда. Иначе нельзя быть полностью уверенным…

– Оссиан?

– У меня нет сил. Это так трудно. Очень трудно… – Он взял себя за голову и перевел дух. – Так устал. Так устал. Больше нет сил…

– Оссиан, у нас осталось не так много времени. Попытайся…

– Должен отдохнуть и… ненадолго закрыть глаза. Но не получается. Как только я закрываю глаза, я там снова… назад в… – Он замолчал и сник, словно запыхался и был совсем без сил.

– Назад куда? Оссиан, расскажи, куда?

Без всякого предупреждения, даже не подняв глаз, Кремп с криком бросился прямо на Малин, которая потеряла равновесие и упала на пол. Она стала звать остальных, брыкаясь и стараясь вырваться из его хватки.

Фабиан, Томас и два полицейских из наряда уже спешили на помощь, но секунды шли медленно, и Кремп смог спокойно опустить голову ей на шею и прошептать что-то ей на ухо, пока его не оторвали от нее и не отволокли в соседнюю комнату.

Фабиан помог Малин встать.

– Ты в порядке?

Малин кивнула и стала поправлять прическу.

– Черт возьми, как же я испугалась… Я подумала, что он будет… – Она замолчала, чтобы перевести дыхание. – Что он собирается… – Она не выдержала и заплакала.

Фабиан обнял ее и положил ее голову себе на плечо.

– Вот так… Вот так, Малин. Все позади.

Малин кивнула и попыталась успокоить дыхание.

– Что он тебе сказал? Он ведь что-то сказал, так? – спросил Фабиан.

Малин разомкнула объятия и встретилась с ним взглядом, словно раздумывая, отвечать ли ей.

– Он спросил, когда ему вернут его радио. – Она расплылась в улыбке и рассмеялась. – Сумасшедший дом. Тут такое происходит, а он думает только о своем радио с морскими сводками. – О боже… Как я выгляжу? Макияж весь потек?

– Ничего страшного.

– Я отнесу это вниз, – сказал Томас, показав видеокамеру. – Похоже, больше здесь ничего не произойдет.

– Может быть, кто-нибудь будет так любезен и развяжет меня, – подал голос Ярмо.

– Это еще зачем? Лежи, где лежишь, – сказал Томас и ушел с камерой.

– Фаббе, сколько лет мы работаем вместе? – Малин раскрыла зеркальце и посмотрела на себя.

Фабиан пожал плечами.

– Лет пять-шесть, что-то в этом роде.

– Семь с половиной. За эти семь с половиной лет мы провели друг с другом больше времени, чем с нашими вторыми половинками. – Она достала бумажный носовой платок и вытерла под глазами. – И первый раз за все это время ты меня обнял.

– Давай надеяться, что это никогда больше не повторится.

Малин засмеялась и достала кисточку для подводки глаз, чтобы поправить макияж, но уронила и кисточку, и зеркальце на пол, а потом рухнула сама.

– Малин… Малин! – Фабиан быстро опустился на колени и попытался привести ее в чувство. – Малин, ты меня слышишь? – Но никакой реакции не последовало.

– Что случилось? – спросил Ярмо.

– Не знаю. Она вдруг упала… – Он прервался, увидев, как под ней расплывается лужи крови. – Алле! Звоните в скорую!

Два полицейских из наряда прибежали из соседней комнаты.

– Какого черта вы медлите? Звоните немедленно! У нее же будет выкидыш! И Андерс… Мы должны позвонить Андерсу, ее мужу. – Фабиан выудил мобильный и постарался унять дрожь в пальцах, набирая ее домашний номер.

– Скорая едет, – сказал один из полицейских.

– Хорошо, – отозвался Фабиан, слушая гудки. – Отвечай же.

«Привет, вы дозвонились до семьи Ренберг. Сейчас мы не можем вам ответить, но оставьте сообщение после сигнала».

– Привет, это Фабиан Риск. Андерс, позвони мне, как только сможешь… – Его прервал резкий звук. Сначала он не понял, что это, хотя звук был громким и отчетливым. Наверное, его мозг уже был настолько перегружен, что был не в состоянии связать звук разбитого стекла с каким-либо конкретным действием. Он хотел наговорить на автоответчик и рассказать о том, что случилось, но не сумел сделать даже этого. Вскоре он поднялся и вышел в соседнюю комнату.

Комната была пуста. Пока он шел к разбитому окну, за его спиной двое полицейских спорили о том, кто отвечал за Кремпа. За окном вновь разыгралась непогода, и снежинки уже нападали на пол.

Последние дни он чувствовал это.

Но только сейчас до него дошло.

Теперь он знал наверняка.

Оссиан Кремп невиновен.

Часть II