— Они тоже вас любят, фрау.
Дом Эрнштайна находился практически на краю города, имел сад впечатляющих размеров, огород и пристройки для всякого рода живности.
— Вы любите козье молоко, фрау Михельс? Свежее, парное?
— Если только мне не придется добывать его самостоятельно, — ответила я, пытаясь освободить край своей юбки, который меланхолично жевало рогатое животное. — А разве это не козел? У него же борода!
— А вы, вижу, далеки от деревенской жизни? Нет, помогать по хозяйству мне не надо, дорогая племянница.
— Может, тогда я буду полезна на кухне?
Эрнштайн, судя по всему, жил одиноко. Наверняка ему не помешала бы женская забота…
— У меня есть кухарка, — поспешно заявил мой фальшивый дядя.
Я подозрительно прищурилась на Эзру. Неужели уже успела рассказать о моих кулинарных экзерсисах?
Спальню мне выделили на первом этаже, с окнами в сад. Комната была уютной, с огромной кроватью, накрытой пуховой периной, монументальным платяным шкафом и таким же письменным столом. Вся мебель была рассчитана явно не на хилую горожанку, а как минимум на медведя. Хозяин дома его и напоминал — крупный, широкоплечий и весь какой-то заросший. Я, пожалуй, и робела бы рядом с ним, да только на службе у Мартина насмотрелась на подобных типов, грозных с виду, но при появлении своего босса начинавших вести себя как воспитанницы женских пансионов. Разве что платочки в руках не теребили…
Как я уже успела узнать, Годфрид работал в СБ на протяжении двадцати пяти лет и ушел в почетную отставку после серьезного ранения.
— А у вас правда есть племянница? — спросила я, облизывая ложку от меда.
— Есть. Правда, она гораздо старше тебя, София, — Эрнштайн легко перешел на неформально общение, — и у нее уже взрослый ребенок. Не маг, правда, но все равно хороший малый. Сейчас дослужился до гвардейца кронпринца.
— Как тесен мир, — удивилась я. — Это не такой голубоглазый верзила со шрамом под левым глазом?
— Именно он! — обрадовался боевик, подвинув мне розетку с вареньем. Я трезво оценила свои возможности и помотала головой. — А ты, значит, и кронпринца видела?
— Видела. А сын вашей племянницы на вас похож.
— Одна кровь все же, — довольно заявил Эрнштайн.
Вот интересно, в кого пойдет наш с Мартином ребенок? Муж не очень красив, но обладает примечательной и запоминающейся внешностью, в отличие от меня. Для мальчика это было бы неплохо, а вот если родится девочка… Зато она наверняка будет умная. Хотя Петер при тех же шефнеровских чертах был очень хорош собой. И тетушка Адель, как я слышала, в молодости поражала красотой.
Поймав себя на совершенно «бабьих», как говорил дед, мыслях, расстроилась. Деградирую. И всего-то несколько месяцев прошло, как вышла замуж, а уже успела превратиться в типичную обывательницу — замужнюю дамочку, которую только и беспокоит, не хуже ли ее дитятко, чем у других, и нравится ли она мужу как прежде.
— Может, мне пойти в школу детей учить? — поинтересовалась я у Эрнштайна.
— А что тебе дома не сидится? Отдыхай, поправляйся.
— Так я вроде и не болею.
— А твой муж писал, что нервничаешь часто, — наивно признался мой «дядя». — Но это ничего. У нас тут спокойно, тихо. И в школе тебе делать нечего. Отсюда придется в другую часть города ездить, а в твоем положении это не очень полезно. Да ты не переживай так. Скоро снег сойдет, травка, цветочки появятся. Будешь по саду гулять. В шляпке. Соломенной.
— И к лету меня найдут в кустах, покрытую паутиной. И опознают только по соломенной шляпке.
Годфрид с каким-то отчаянием посмотрел на Эзру.
— Она шутит, — успокоила та его. — София, вы… ты же умеешь вязать крючком?
Орвуд ныне играла мою матушку, то есть сестру Эрнштайна. Сходство между ними было очевидное. Не в чертах лица, но в повадках. Эзра хоть и не была одаренной, но росла в семье боевых магов.
— Давно не тренировалась, но да.
— Тогда, может, научишь меня?
Меня точно пытались отвлечь на что-то безобидное. Но почему бы и нет?
Вскоре я увлеклась вязанием крючком, и через полторы недели почти все поверхности в моем новом доме украшали наши с Эзрой кружевные салфеточки. Годфрид только вздыхал, но молча терпел насильственное внесение красоты и уюта в свой холостяцкий быт. По крайней мере до тех пор, пока его гостиная не загорелась.
Произошло это посреди ночи. Проснулась я оттого, что Ирвинг, хозяйский кот, отчаянно царапал мне руку, истошно мяукая. В воздухе пахло дымом. Подхватив кошака под мышку, я открыла окно и поспешила к двери, на ходу выкрикивая имя Эзры. В гостиной мы оказались одновременно.
Горели салфетки. Точнее, догорали. К счастью, деревянная мебель только подкоптилась и обуглилась, а вот от кресла, которое украшали кружева, уже поднимались язычки пламени. В руках Эзры тут же возникло одеяло, а я была отправлена будить Годфрида. Через пять минут начинающийся пожар был ликвидирован.
— И что случилось? — устало спросил мой фальшивый дядя.
— Наши салфетки загорелись.
— Наши? — повторила за мной Орвуд и, схватив кружевной овал с каминной полки, предъявила его мне. — С моими все в порядке. Горели именно твои. Как ты умудрилась, София?! У тебя даже доступа к магии нет!
Последнее было не совсем правдой, учитывая оживающие чары на левой руке, но о них я предпочитала скромно умалчивать.
— Не имею ни малейшего… О! Поняла. Наверное, в узоры из кружев я все-таки внесла некоторые схемы и конструкты. Так, по памяти. И не специально. Просто тренировалась.
— Это были какие-то боевые плетения? Почему они загорелись? — упорно продолжала выяснять правду Орвуд.
— Разные, — ответила уклончиво, — в основном охранные. Ничего, связанного с пламенем. Думаю, дело в том, что дядя Годфрид — боевой маг. Боевики постоянно портят и разрушают чары.
— Так это я виноват? — почесал затылок Эрнштайн. — Но я же не колдовал в доме.
— Источник у боевых магов фонит, даже когда не используется. Видимо, вы напитали плетения силой, все нити в них спутались и… Так иногда бывает в нашей работе. Взрывы, непроизвольные возгорания. Извини.
— Годфрид, босс возместит тебе все убытки, — пообещала за меня Эзра.
— Я сама… Мартину ведь не обязательно знать о случившемся?
Телохранительница промолчала. Как-то это не обнадеживало.
— Да ладно, чего уж, — промямлил боевой маг. — Я это… спать пойду.
Забрав кота, все еще висевшего у меня в руках, он поплелся в спальню.
— Все, никакой вышивки и вязания в этом доме. Ни крючком, ни спицами, — твердо заявила Эзра. — И никаких рисунков. Так, на всякий случай.
Выбор развлечений теперь сузился еще больше. Чтение, безуспешные и мучительные для окружающих попытки музицировать. Игра в шахматы и карты. Иногда гости.
О том, кто я есть, не знал даже отец Марты. Для всей ее семьи я была столичной подругой целительницы, родственницей мага Годфрида и женой офицера Михельса, которого здесь никто и в глаза не видел. Практически соломенной вдовой, которую только и можно было, что пожалеть. Тихой и скучной скромницей, отказывающейся посещать какие-либо светские рауты, потому что для женщины в положении это неприлично.
Но и так общаться с кем-то из моей прошлой жизни было приятно. Мы вместе с Мартой разделили общее горе, потеряв Петера, и теперь нас объединяло очень многое. Приехав домой, целительница стала мягче, спокойнее и совсем не волновалась из-за будущего материнства. Глядя на нее, успокаивалась и я, наполняясь безмятежностью. Все шло, как и должно. Пусть моя жизнь изменилась, но хуже она не стала. Вдали от столицы с вечной угрозой сделать меня мишенью можно было больше не бояться политических и военных интриг. Кошмары тоже меня не беспокоили. И это вполне компенсировало скуку и тоску по близким людям, которая терзала меня по вечерам.
Была у меня и другая маленькая радость. Переписка с Мартином. Изначально я собиралась выполнить свою угрозу и не отвечать ему, но, получив первое письмо, не выдержала.
В середине марта, поздним вечером, когда город уже погрузился в сумерки, раздался звонок в дверь. Отдав конверт лично мне в руки, посыльный сообщил, что завтра вернется за ответом. Письмо не было подписано, но печать мужа на сургуче я узнала. Если на конверте и были какие-то защитные чары, то спрятаны они были хорошо. Письмо, несомненно, было от Мартина. Это чувствовалось в каждой строчке, написанной аккуратным, без завитков и излишеств почерком.
«София, душа моя. Мне думалось раньше, что ласковые обращения — бессмысленное сотрясение воздуха и трата времени. Хотя если тебе бы они нравились, я был бы готов называть тебя теми милыми прозвищами, что приняты у влюбленных. Но ты никогда не выражала такого желания, да и для меня твое чудесное имя звучит приятнее и слаще, чем что-либо другое.
И все же — София, душа моя, мое сердце. В этих словах нет преувеличения, ведь я и правда чувствую, расставшись с тобой, лишь пустоту в груди. Чем заполнить, не знаю. Голова забита делами, и сам я все время в движении, но кажется, будто ничего не происходит. Время застыло, а мир вокруг потускнел. И сам себе я скучен и противен.
Неужели я как-то мог жить без тебя тридцать с лишним лет? Не верится. Теперь, когда тебя нет рядом, мне кажется, что все другие мои заботы и дела, не касающиеся обожаемой моей жены, ничтожны и глупы.
А теперь я постараюсь унять свою глупую сентиментальность, чтобы дать тебе несколько поручений.
Помни о пользе сна и отдыха. Осторожнее со сквозняками — весенние ветры весьма коварны. Не ходи гулять одна. Лучше и за порог садовой калитки не выходи без надобности. Не печалься и не грусти, душа моя.
И самое главное. Напиши мне. Хочу узнать, чем ты сейчас дышишь. Пусть я не могу увидеть тебя лично, письмо от тебя утешит меня хоть немного. Пожалей своего несчастного одинокого мужа, неприкаянно бродящего по пустому дому и представляющего, что ты не где-то далеко, а просто снова увлеклась работой в мастерской.