Укажу ещё одну область подделок — неявных и тем особенно вредных археологии. Они могут представить в обозримом будущем опасность для святая святых нашей науки — её отчетной документации. Россия по праву гордится системой ежегодных археологических отчётов, собираемых в одном месте хранения. С нею непосредственно связан целый узел «старых» (а значит, особо ценных) принципов и традиций: правила выдачи разрешений в виде Открытых листов и представления обязательных ежегодных отчётов по ним; правила оценки рецензентами и обсуждения их научного качества группой учёных (экспертов); правила ознакомления избранных специалистов с ходом работ непосредственно на месте; правило ежегодной публикации кратких сведений о проделанных работах.
Эта система держится, в конечном счёте, на таких «условностях», как репутация, доброе имя, объективность оценок и т. п. Она летит к чёрту при одной только готовности исследователя, обладающего Открытым листом, внести в отчёт данные, не отвечающие действительности. А соблазн внести такие данные сегодня велик: к учёному апеллируют политики, алчущие реликвий и юбилейных дат; на него нажимают собственники земли, стремящиеся снять с себя груз обязательств перед органами охраны памятников; их подгоняют заказчики и строители, которым нужно как можно быстрее закончить «нулевой цикл». Кроме того, добивающаяся исключительно прибыли частная фирма (строительная, проектная, есть уже и «археологические») не откажется сэкономить: нанять для работ специалистов в меньшем количестве и худшей подготовки, чем возможно; ограничиться минимумом обмеров на месте, «восстановив» их позже по фотографиям, почеркушкам и т. п. Иногда эти материалы просто выдумывают при таком «восстановлении» (появляются уже и особые группы специалистов по «приведению в порядок» документации, сделанной плохо или вообще не сделанной на памятнике). В результате из зеркала работ отчёт рискует превратиться в ширму, которая замаскирует недобросовестные или непрофессиональные работы, а то и разрушение памятника.
Сегодня наша система научного контроля в подавляющем большинстве случаев способна отследить реальное качество работ. Но явно наступающая девальвация понятия подлинности и достоверности грозит причинить науке глубокий вред. Могут оказаться сконструированными не только отчёты — сами памятники рискуют оказаться фальсифицированными. Есть и риск подрыва всей системы целеполагания, утраты доверия учёных друг к другу и даже современным материалам, вводимым в научный оборот, не говоря уж о доверии общества.
Думаю, наименьшее, что нам нужно предпринять, это, во-первых, не уходить от проблемы, делая вид, что её не существует; во-вторых, попытаться использовать социальный заказ для разворачивания базовых, фундаментальных работ и программ (полевых, архивных, аналитических); в-третьих, предметно обсуждать в научной печати выносимые на поверхность «злободневные» проекты (тем более, конечно, прямые случаи подделки вещей, текстов, препаратов и др.). Причём обсуждать не в режиме интерпретационных дискуссий, а предельно фундаментально, на базе пополнения, пересмотра и критики идущих к делу источников.
Не последнее место может занять выработка более чётких правил научного поведения для исследователей. Например, западные эпиграфисты предлагают ввести «категории достоверности» при публикации артефактов, причём довольно тонко градуированные (5–7 категорий в зависимости от достоверности паспорта вещи). Ограничить возможности публикации и анализа сводов на основе вещей, не имеющих истории появления в коллекциях, или даже исключить их из научного оборота. Возможно, стоило бы специально изучить этот опыт, обсудить его за круглым столом и в печати.
Е. А. МельниковаРенессанс Средневековья?Размышления о мифотворчестве в современной исторической науке
Удивительная вещь одержимость. С одной стороны, без неё не совершались бы открытия, в корне менявшие жизнь человечества — от каменного века и до наших дней. Без неё нет и не может быть серьёзного учёного, и даже прекрасный, но равнодушный профессионал может остаться всего лишь ремесленником. С другой стороны, одержимость какой-либо одной идеей, даже вполне плодотворной в определённых пределах, способна поколебать высокий профессионализм, заставить учёного искренне не видеть факты, ставящие под сомнение его гипотезу, а в особых случаях — и преднамеренно замалчивать или искажать их. Что же тогда говорить о дилетантах или людях, недостаточно, неполно знакомых с научным существом дела (нередко находящегося за пределами их собственной профессии), которому они посвящают свои физические и душевные силы, свою энергию. И уж совсем печально, если одержимость идеей, может быть изначально и искренняя, поддерживается и питается идеологическими, политическими или иными конъюнктурными соображениями.
Каждое научное сообщество сталкивается с подобными явлениями и вынуждено тем или иным способом реагировать на них. Во второй половине 1990-х гг. историки, филологи, археологи Норвегии были чрезвычайно озабочены: Тур Хейердал, знаменитый норвежский путешественник и национальный герой, сначала выдвинул предположение, затем стал искать ему подтверждение и, наконец, выдал как научно доказанный факт такую идею: родиной норвежцев (не скандинавов, а именно норвежцев!) является… северное побережье Азовского моря[79]. Доказательство лежало на поверхности и было понятно любому: во введениях к написанным в 1220-е гг. своду саг о норвежских конунгах «Круг Земной» и «Младшей Эдде» (памятникам, которые норвежские дети читают в школе, как наши — «Слово о полку Игореве») их автор, Снорри Стурлусон, пишет о том, что Один и другие божества древнескандинавского языческого пантеона на самом деле были вождями народа асов[80], первоначально обитавшего в «Великой Свитьод», которая располагалась где-то в Азии или в Трое и которую другие сочинения помещают в Северном Причерноморье. Они-то и привели свой народ в Скандинавию[81]. От аса Одина и его сына Ингви-Фрейра[82] и произошли шведы и норвежцы. Для Т. Хейердала было очевидно: прародина асов (и, соответственно, норвежцев) находится там, где сохранилось их исконное название, отразившееся в наименовании «Азов»[83]! Заглядывать в этимологические словари не требовалось, созвучие ас — Азия — Азов[84] говорило само за себя. Гипотеза требовала подтверждения (для скептически настроенного учёного мира, не для Т. Хейердала — он и так знал, что прав), и знаменитый путешественник начинает раскопки поблизости от Азова. Говорят, какой-то предмет скандинавского происхождения, правда, не эпохи викингов, а времён взятия Азова Петром Великим, на службе которого было немало шведов, действительно был найден.
Ситуация была бы откровенно анекдотической и не стоила бы огорчений профессионалов, если бы не одержимость Т. Хейердала этой идеей и не его авторитет национального героя. Его «открытие» начало бурно пропагандироваться в средствах массовой информации; его яркие, как всегда, и исполненные убеждённости выступления по телевидению и в печати оказывали неотразимое воздействие на широкую публику, которая охотно приняла сенсационную новость, не вникая в детали и тем более не интересуясь весомостью его «аргументации», да и не будучи в состоянии её оценить. Именно это внедрение очередного исторического мифа в общественное сознание и вызвало тревогу специалистов, тем более что в числе уверовавших в «азовскую прародину» оказались и чиновники от образования, которые, невзирая на протесты, устные и письменные, учёных, приступили к обсуждению вопроса, не следует ли открытие Т. Хейердала донести и до сведения детей, включив соответствующий пассаж в школьные учебники. Проблема разрешилась естественным, хотя и печальным путём: Т. Хейердал скончался, и ажиотаж быстро затих.
История с «азовской прародиной» норвежцев представляется весьма поучительной во многих отношениях. Поиск прародины своего народа — достойная научная задача, и она может быть поставлена также и относительно скандинавских народов[85]. Однако обращение к ней требует специальных знаний, которыми Т. Хейердал, не имевший ни исторического, ни филологического образования, не обладал; более того, ему чужды были и методы собственно научного исследования, поэтому, например, разное происхождение слов «ас», «Азия» и «Азов» попросту игнорировалось им. Очевидность, простота объяснения воспринималась и им самим, и публикой как доказательность, «научность» аргументации. Однако в науке очевидное далеко не всегда истинно. Сколько-нибудь сложная аргументация требует знания предмета, и чём она глубже и утончённее, тем более обширны должны быть эти знания. Наивное соположение созвучных слов (по принципу народной этимологии), столь характерное для средневековой науки, — один из наиболее очевидных «аргументов», и не случайно именно он лёг в основу построения Т. Хейердала. Более того, одержимость этой идеей, глубокая — и вполне искренняя — убеждённость в её справедливости (сродни вере) делали Т. Хейердала абсолютно глухим к аргументам своих противников, которых он подозревал в некомпетентности, стремлении опорочить его лично и прочих злоумышлениях.
Сходные ситуации возникают и в шведской[86], и в американской[87], и в английской исторической науке. Нс является исключением и наша страна. Достаточно вспомнить «новую хронологию» А. Т. Фоменко или «Влесову книгу»[88]