Практика исследований показывает: чем меньше археолог ориентируется в теории современной этнологии, тем чаще и увереннее он использует в своих реконструкциях всякого рода этническую номенклатуру, почерпнутую из древних письменных источников или придуманную им самим. Для этого исследователя понятия «историческая общность» и «культурно-историческая область» синонимичны, хотя на самом деле они отражают явления, которые лежат в разных плоскостях исторического процесса[142].
Между тем само существование этносов как исторической реалии теперь подвергается сомнению именно профессионалами-этнологами. По словам В. А. Тишкова, «в зарубежной литературе понятие этнос фактически отсутствует»[143].
Вместо привычной и, как казалось, хорошо обоснованной концепции этноса академика Ю. В. Бромлея и его соратников[144] нынешними теоретиками этнологии выдвигается концепция этничности, которая «подвергает сомнению… взгляд на культурную отличительность и обращает внимание прежде всего на многокультурный характер большинства современных обществ и на практическое отсутствие гомогенных групп…»[145].
Концепция этничности распространяется, конечно же, и на древние общества. Хотя стоит, по-видимому, признать, что среди древних сообществ закономерно чаще, чем в современных, можно встретить культурные изоляты и, следовательно, культурную специфичность. Но и древние сообщества в этом отношении не одинаковы, их культурные проявления надо изучать внимательно и скрупулёзно во всём их многообразии. Так, модели культурообразования, применимые к древним высокогорным или лесным сообществам, вовсе не применимы к степным, часто кочевым группам с их исключительной мобильностью и повышенной способностью к разного рода миграциям и культурно-генетическим диффузиям.
Таким образом, традиционная дискуссия о соотношении таких понятий, как «этнос» и «археологическая культура»[146], сегодня переносится в плоскость проблемы существования этноса как некой исторической реальности современности и древности вообще.
Этнологические новации, которые вводит или пытается ввести в науку В. А. Тишков, признаются далеко не всеми российскими учёными, в том числе и профессионалами-этнографами, сотрудниками возглавляемого им Института этнологии и антропологии РАН, в чём он сам признаётся[147]. Не дело классических историков, археологов или антропологов вмешиваться в дискуссию о фундаментальных проблемах теории этнологии.
Поэтому посмотрим, как обстоит дело с этническими реконструкциями в самой археологии, если даже вернуться на позиции теории этноса Ю. В. Бромлея[148].
Базовое для археологической науки понятие «археологическая культура», которая часто является объектом этнических манипуляций и всякого рода этно-генетических спекуляций, остаётся весьма неопределённым. И дело не в том, что мы испытываем недостаток в определениях этого понятия. Напротив, их слишком много, и они часто противоречат друг другу. Эти определения были сформулированы весьма уважаемыми специалистами, и нам трудно выбрать, какое из них лучше. Наверное, именно поэтому ни одно из определений археологической культуры не вошло в наиболее распространённые в СССР и в России и многократно переизданные вузовские учебники Д. А. Авдусина и А. И. Мартынова[149].
Специалисты до сих пор не могут прийти к единогласию даже в простом, казалось бы, вопросе: что есть археологическая культура — только инструмент исследователя или объективная историческая реальность?[150] Сравнительно недавно, ещё до выхода в свет книги Клейна, появились модернизированные версии определения[151], но они не внесли в него определённости как инструмента археологического исследования или некой объективной археологической реалии.
Из многих выберем, например, определение классика отечественной археологии А. Л. Монгайта: «Под археологической культурой понимается комплекс отдельных типов вещей, жилищ, погребений, приуроченных к определённой территории»[152] — и увидим, что оно не годится для классических степных кочевников с отсутствием у них постоянных жилищ или для амирабадской культуры эпохи поздней бронзы Хорезма с отсутствием достоверно связанных с ней погребальных комплексов[153].
Другая проблема археологической культуры состоит в том, что, даже хорошо изученная, она лишь отчасти и всегда неполно отражает культуру этноса-носителя в целом.
К закономерной неполноте и фрагментарности археологических данных добавим процессы культурной диффузии в пограничных культурных ареалах, характерные для современных и древних обществ состояния этнической гетерогенности и, наконец, отсутствие в археологии надёжных критериев выделения признаков этнической культуры из конгломерата признаков, характеризующих культуру этноса.
Напомню, что под культурой этноса в этнографии понимается вся совокупность культурного достояния, присущего данному этносу, независимо от того, имеют ли различные элементы культуры этническую окраску или они этнически нейтральны. Материальная культура различных этносов может включать более или менее однотипные элементы в силу их специализированной функциональности, например при сходном хозяйственно-культурном типе. Именно с этим обстоятельством сталкиваются учёные, пытающиеся выделить из совокупности погребений средневековых кочевников южнорусских степей могильники, оставленные половцами, печенегами или иными известными по письменным источникам кочевыми группами. Близкая ситуация возникает при выявлении специфического погребального обряда поздних сарматов, хунну/ сюнну, аланов или гуннов[154].
Под этнической культурой понимается совокупность лишь тех элементов и структур культуры этноса, которые обладают собственно этнической спецификой, выполняющей этнодифференцируюгцую функцию в оппозиции «мы — они»[155].
Любой этнос и интегрируемые им явления можно представить в виде сгустка постоянно поддерживаемых потоков синхронной и диахронной информации, обеспечивающей в конечном счёте механизмы культурной и биологической адаптации каждого сообщества. Признаки культуры этноса чаще всего являются результатом синхронных потоков информации и лежат в основе инноваций. Признаки этнической культуры поддерживаются диахронными информационными потоками и составляют традиционную базу сообщества. Синхронный информационный поток обеспечивает все варианты межэтнического общения, а диахронный — межпоколенную связь в пределах данного этноса, то есть те традиции, которые стабилизируют этнос во времени[156].
В определённых условиях некоторые инновации на протяжении двухтрёх поколений превращаются в традиции. Одновременно может происходить полное или частичное разрушение традиций, существовавших здесь прежде. Становится понятно, что любая традиция — это бывшая инновация, а любая инновация может довольно быстро стать традицией.
Механизм выявления признаков этнической культуры в археологии осложнён трудностями датирования памятников, даже приближенных к нам во времени (эпоха раннего железа и средневековья). Например, датировка могильников раннесарматской культуры лежит в пределах как минимум трёх столетий (IV–II вв. до н. э.), и признаки погребального обряда этих могильников, которые часто воспринимаются археологически синхронными, в исторической реалии являются диахронными. На протяжении короткого временного отрезка признаки, ещё недавно характеризующие этническую культуру, могут стать над-этничными, трансформируясь в конкретных социально-политических условиях[157]. Это произошло, например, со «скифской триадой»[158] и некоторыми типами искусственной деформации головы (кольцевая).
С этой же точки зрения можно рассматривать могильники средневековых степных кочевников, которые датируются в пределах нескольких столетий и, очевидно, были оставлены гетерогенными подразделениями крупных кочевых союзов, известных нам как половцы, печенеги, огузы и др. Или ранее — гунны, аланы, сарматы. Под последним этнонимом, судя по письменным источникам, скрывались различные народы с эндо- или экзоэтнонимами — сирматы, сираки, аорсы, язаматы, роксоланы и др.
Классик археологического кочевниковедения Г. А. Фёдоров-Давыдов писал: «Кочевая группа, дробясь, попадает в разные кочевые объединения, но сохраняет там свои наименования, восходящие к более древнему периоду. «Татары» — этноним, которым соседние народы в XIII в. называли монгольскую правящую аристократию. Потом это название стало названием всех кочевников Золотой Орды. Когда кочевая группа входила в состав нового объединения, она получала двойное наименование: старое имя племени и имя того объединения, в которое она включилась. Последнее чаще было не самоназванием, а прозвищем, которое давалось соседями. Чем быстрее идёт процесс консолидации кочевого населения в народность, тем скорее происходит эта смена кочевых групп, тем быстрее они исчезают, заменяясь единым именем кочевой народности. Но в разных частях степи этот процесс имел разные темпы»