Ещё более любопытен подход переводчика к вопросу о достоверности «Ура Линды». В предисловии к книге он пишет: «Публикуемую нами «Хронику» можно рассматривать как фальсификацию… можно боготворить или проклинать, но это не даёт нам основания выбрасывать такой яркий памятник из культурной истории человечества». В итоге достоверность «яркого памятника» выносится за скобки (ведь подтвердить её решительно нечем), и «Хроника» ничтоже сумняшеся ставится в ряд подлинных исторических свидетельств. А это, вполне по-виртовски, даёт основание возводить на её основе масштабные концепции прошлого, в которых уютно обосновывается теория о «высших» и «низших» расах.
Непонятно, правда, зачем отечественным ариософам брать напрокат всю эту немецкую «вральду» — ведь с её точки зрения они безоговорочно относятся к «недочеловекам». Возможно, их привлекает страстный консерватизм «Хроники», её атаки против капитализма и глобализации, невозможные в I в., но вполне объяснимые в XIX. Возможно, нравится псевдоарийская мистика, все эти «круги Юла» и «колёса Кродера». А может, цель более глубока и не вполне осознаётся даже адептами «Ура Линды». В своё время эту цель сформулировал Гитлер, заявивший: «Эти профессора и мракобесы, которые создают собственную нордическую религию, портят мне всё. Почему я допускаю это? Они вносят сумятицу, а всякая сумятица плодотворна».
«Сумятица», внесённая в умы немцев паранаучными теориями, взорвала их веру в здравый смысл, заставив поверить в вызывающе иррациональные бредни фюрера. Сегодня ту же роль играют «новые истории» Фоменко, Суворова, Бушкова и иже с ними, уже расшатавшие общественное сознание до опасных пределов. Но «Ура Линда» вряд ли примкнёт к ним — слишком уж антикварны её идеи для наших современников. Похоже, ей так и предстоит остаться страшноватой сказкой а-ля Толкиен, адресованной поклонникам «расовой чистоты».
М. С. Гаджиев«Албанская книга» и её роль в сложении лезгинской этноцентристской мифологии
Никогда ложь не возвышала нацию.
В числе загадочных древних письмён до последнего времени оставалось оригинальное письмо Кавказской Албании, которое, по сведениям Корюна (V в.), Хоренаци (V в.) и Каланкатваци (VII в.), было разработано в начале V в. н. э. армянским религиозным деятелем и просветителем Месропом Маштоцем и священником и переводчиком албанином Бениамином с позволения албанского царя Асвагена и епископа Иеремии[422]. По данным письменных источников, в Албании были открыты школы для обучения новому письму, на албанском языке была создана учебная и религиозная (христианская) литература, велась официальная переписка.
По информации Каланкатваци, произошло это важнейшее событие «в те времена, когда императором греческим был Феодосий Младший, царём Армении — Врамшапух, царём Персии — Иазкерт, а царём Алуанка — Есвален»[423]. Это сообщение определяет временные рамки создания албанского алфавита: как известно, император Феодосий II Младший правил в 408–450 гг., шаханшах Иездигерд I — в 399–420 гг., царь Армении Врамшапух — около 388–414 гг., царь Есвален (Асваген) — в конце IV — начале V в. То есть разработка кавказско-албанской азбуки была осуществлена в период между 408 г. (начало правления Феодосия II) и 420 г. (конец царствования Врамшапуха). Но согласно более достоверным, как представляется, сведениям Корюна, разработка кавказско-албанского алфавита была осуществлена при армянском царе Арташесе (около 420–428), сыне царя Врамшапуха, и, очевидно, судя по предшествующему контексту его сочинения, в самом начале правления Арташеса. Это событие, которому в ближайшем будущем исполнится 1600 лет, имело огромное культурно-историческое значение и открыло новую страницу в истории письменности Кавказской Албании. Оно ознаменовало развитие образования и письменной культуры, становление рукописной книжной культуры.
Памятники самобытной албанской письменности, в существовании которых исследователи не сомневались, долгое время считались безвозвратно утерянными. Но в 1937 г. профессор И. Абуладзе обнаружил в хранящейся в Матенадаране армянской рукописи XV в.[424] албанский алфавит, приведённый в тексте наряду с другими алфавитами (арабским, греческим, сирийским, латинским, грузинским, коптским). Спустя 10 лет в Мингечауре при раскопках под руководством С. Казиева был найден первый памятник албанской письменности — каменный алтарный постамент с надписью по бордюру, а вскоре — ещё шесть кратких текстов на различных предметах, относящихся к VI–VIII вв.[425]
Однако дешифровка подлинных памятников албанской письменности, как неоднократно отмечалось специалистами, была затруднена рядом объективных причин, которые и обусловили существовавшие разночтения. Основными из них являлись ограниченность и неудовлетворительность корпуса надписей[426], существенные расхождения в начертании букв албанского алфавита рукописей XV–XVI вв. и графем надписей VI–VIII вв., неустановленность форм и фонетических значений большой серии букв[427] и др. И дальнейшие успехи в деле изучения, дешифровки албанской письменности были связаны с последующими поисками, с пополнением корпуса албанских надписей.
С 1990-х гг. албанская письменность стала объектом откровенной фальсификации. В 1990 г. была опубликована статья X. Мустафаева, в которой была предпринята попытка дешифровки и чтения Мингечаурской надписи на постаменте на основе азербайджанского языка[428], хотя авторитетные исследователи, опираясь на исторические свидетельства и анализ албанского алфавита, давно предполагали близость албанского языка к современному удинскому, относящемуся к лезгинской подгруппе дагестанской группы языков. С этого же времени (и ранее) некоторыми азербайджанскими исследователями были предприняты грубые и несостоятельные попытки доказательства исконно тюркской этноязыковой принадлежности таких восточнокавказских племён, как албаны, удины, гаргары и др.[429]
Своеобразной ответной реакцией, получившей широкий общественный резонанс, стало «обнаружение» в 1991 г. «страницы из неизвестной албанской книги», о чём поведал журнал «Лезгистан»[430]. В анонимной заметке, сопровождавшейся публикацией этой «страницы», отмечалось, что «текст книги, написанной албанскими буквами, ещё не прочитан», сообщалось о неких лицах, владевших рукописью и снявших с неё копию, и содержалось обращение к читателям с просьбой проинформировать журнал о владельцах книги и её судьбе. При этом редакция журнала не рассказала читателям о том, как попала к ней «страница из старинной книги» и кто сообщил о её владельцах, не зная что-либо о них. Замечу, что в дальнейшем сведения об этих лицах так и не появились в печати.
Два года спустя профессор, доктор химических наук Я. А. Яралиев успешно дешифровал текст этой страницы на основе современного лезгинского языка, о чём широко поведали весной-летом 1993 г. национальные газеты «Алпан», «Самур», «Садвал», «Лезгистан хабарар», «Лезги газет», «Дагестанская правда». В дальнейшем обнаружились и копии остальных 49 страниц рукописи, получившей название «Албанская книга». Полный перевод её, сделанный Я. А. Яралиевым, был первоначально опубликован в газетах «РикIин гаф» («Сердечное слово») и «Лезги газет» («Лезгинская газета»), а затем отдельной книгой вместе с факсимиле копии, с переводом албанских и псевдоалбанских эпиграфических памятников, соответствующими комментариями и эссе о Кавказской Албании и генетических корнях лезгинского языка[431].
Это «открытие» получило большой резонанс в местной прессе и было преподнесено как «сенсация века», «открытие мирового значения», приравниваемое к открытию Трои, а о самой подлинности рукописи говорили, что она «не вызывает сомнения». Как заявил в интервью газете «Лезгинский вестник» ректор Института ЮЖДАГ, профессор, доктор философских наук Н. О. Османов, «профессора Яралиева Ярали, который разгадал тайну древнеалбанской письменности, Учёный совет Института собирается представить на соискание Нобелевской премии» (!)[432]. Ректора не смутило то, что правом выдвижения обладает только определённый круг учёных-номинаторов, определяемый Нобелевским комитетом. По-видимому, ректор не знает об этом.
В своих предисловиях Я. А. Яралиев сообщает, что фотокопии этой рукописи, хранившиеся в архиве покойного лезгинского поэта 3. Ризванова, были переданы ему его сыном Д. Ризвановым, а сама рукопись «в объёме отдельных 50 страниц плотной пожелтевшей бумаги с голубоватым оттенком» находилась у поэта и в дальнейшем бесследно исчезла»[433]. Странно, что рукопись была «в объёме отдельных 50 страниц». Очевидно, «переписчик» (в отличие от средневековой нормы) использовал только одну сторону листа для письма, хотя следовало ожидать более экономное отношение к бумаге. Замечу, что в своих публикациях в «Дагестанской правде» об этом «открытии» другой сын поэта, тогда журналист, а ныне ответственный работник Министерства по национальной политике, информации и внешним связям Республики Дагестан Р. Ризванов, ничего не сообщал о происхождении рукописи и её копии, отмечая лишь «обнаружение» древнеалбанского текста, «чудом сохранившегося до наших дней», и информируя читателей, что газета «Самур» написала на днях «о находке ещё 49 страниц древнеалбанской рукописи», дешифровкой которых занялся профессор А. Мусаев