Судьба фальшивок бывает весьма замысловатой: предназначенные их создателями для решения одних задач, они могут впоследствии использоваться для совершенно иных целей. Например, поддельная «Хроника Ура Линда» должна была изначально служить своему голландскому владельцу для доказательства древности его рода, идущего якобы от доисторических фризов, а через них — даже от мифических атлантов. Более чем через полвека к ней вновь обратился нацистский учёный Герман Вирт, видевший в ней подтверждение своей идеи об «исконной первобытной письменности» и полагавший, что человечеству следует искать спасение в возвращении к порядкам древнего материнского права[13]. Наконец, уже в наши годы её снова извлёк из забвения эзотерик А. Г. Дугин для подтверждения своего расового подхода к человеческой истории.
Вот почему нас должны интересовать следующие вопросы: каковы были обстоятельства «находки» такого рода документов, что этому сопутствовало и чем характеризовался общественный климат, кто именно занимался популяризацией документов как «подлинных» и кто был заинтересован в этом (в частности, какого рода общественно-политической деятельностью занимались адвокаты подделок и каковы были их общественные идеалы), как содержание документов соотносилось с животрепещущими вопросами, волновавшими тогда общество или какую-либо его влиятельную группу, как эти документы были восприняты властями, журналистами, писателями и другими «властителями дум» и, наконец, как и по каким каналам информация о них доходила до общественности и как та её воспринимала. У этой темы имеется и психологический аспект, связанный с популяризаторами фальшивок: если некоторые из них искренне верят в подлинность последних и видят себя носителями «научного знания», то для других более важной представляется идеологическая компонента своей деятельности — использование фальшивки для навязывания обществу определённого мировоззрения («национальная идея»), соответствующего их политическим идеалам. Наконец, не меньший интерес представляет вопрос о том, почему одни неортодоксальные исторические версии получают широкий общественный отклик, а другие, не успев появиться, обречены на безвестность.
Обстоятельства находки «древней рукописи» обычно бывают самыми загадочными: документы якобы каким-то чудесным образом сохранились до наших дней либо в частном семейном архиве, либо в библиотеке коллекционера. Бывает и так, что их обнаруживают при уборке или ремонте дома. При этом сам хозяин либо уже умер, либо проявляет излишнюю застенчивость и не хочет находиться в центре внимания. Нередко сами документы в какой-то момент таинственно исчезают, а остаются лишь их копии, причём иной раз даже не на языке оригинала, а в неизвестно кем сделанном переводе. Широкую огласку документы получают благодаря энтузиазму друга или знакомого их хозяина. Мало того, этот человек, не имея необходимой профессиональной подготовки, берётся за чтение рукописи, записанной особыми знаками на весьма архаичном или вовсе неизвестном языке, и с лёгкостью её прочитывает на своём родном языке. При этом обычные для профессионального историка процедуры, связанные с установлением аутентичности и критикой источника, не производятся. Не анализируется материал, на котором сделан документ; не изучается детально система письма и её связь с известными письменностями, в особенности с их хронологическими и региональными модификациями; не исследуются особенности языка и их соотношение с родственными языками, не учитывается развитие языка во времени, игнорируются как возможные архаизмы, так и инновации.
Зато всё внимание концентрируется на содержании документов, которое оказывается весьма актуальным. Они либо доказывают право народа на территорию («Хуламская плитка», якобы чётко очерчивающая границы балкарских земель; «Рукопись Ибрагимова-Магомедова», призванная доказать право чеченцев на обширные территории Дагестана; «Майкопская плитка», помогающая адыгейцам бороться за сохранение своего суверенитета), либо говорят о необычайной древности предков, их исконной культуре и языческих верованиях, славных подвигах и древней государственности, а также об обладании ими обширными землями («Влесова книга», «Джагфар тарихы», «Послание ориан хазарам»), либо отождествляют предков современного народа с известным историческим народом («Алупанская летопись» у лезгин) или фольклорным героем («Летопись Карчи» Н. Хасанова). Всё это не просто позволяет легитимировать право на «этническую территорию» и политический суверенитет, но призвано восстановить справедливость. Ведь, как правило, речь идёт о группах, перенёсших реальную травму либо в недавнем (депортированные и разделённые народы), либо в более отдалённом прошлом (народы, утратившие свою средневековую государственность). Иной раз в силу сложившихся обстоятельств доминирующий народ может ощущать себя «меньшинством», и тогда некоторые идеологи делают попытку улучшить его самочувствие путём обращения к образу славных предков, для чего также не брезгают фальшивками. При этом последние обнаруживаются именно в тот момент, когда травма актуализируется и воспринимается весьма болезненно, вызывая к жизни народный подъём с требованием восстановления справедливости.
Впрочем, энтузиасты национальной идеи могут опираться и на подлинные древности. Иногда речь идёт о находке реального древнего предмета с надписью на неизвестном языке, которая получает спорное чтение и не менее спорную датировку («Майкопская плитка»)[14]. Иногда же древние археологические памятники становятся объектом спекуляций: им придаётся нужный смысл, причём для этого прибегают к самым фантастическим их интерпретациям. Ярким примером здесь служит Аркаим, поселение среднего бронзового века в Челябинской области, ставшее предметом поклонения немалого числа наших соотечественников[15]. В течение последнего десятилетия некоторые далекие от археологии энтузиасты развивают бурную деятельность и «открывают» подобные памятники, поражая общественность их якобы ещё более запредельной древностью («Гиперборейская цивилизация» на Кольском полуострове, «открытая» философом В. Н. Дёминым, или «второй Аркаим» в Приэльбрусье, «открытый» журналистом А. И. Асовым)[16]. Авторы таких «открытий» проявляют завидную активность, стараясь заинтересовать местных чиновников, журналистов и бизнесменов. И это находит понимание, ибо власти ряда краёв и областей, опасающиеся местного сепаратизма, озабочены доказательством русского приоритета. Отсюда русификация средневековых Хазарии и Булгарин челябинскими законодателями и непомерное расширение границ Тмутараканского княжества вплоть до Ставрополья некоторыми ставропольскими авторами[17]. В свою очередь, «открытие» «Гиперборейской цивилизации» с энтузиазмом популяризировали мурманские журналистки. Она пришлась по душе и местному общественно-политическому движению «Возрождение Мурмана и Отечества», выступавшему против «геноцида славян» в России и ставившему своей целью «возрождение славянской цивилизации».
Обстоятельства всех таких «открытий» чаще всего связаны с «национальным возрождением». «Влесова книга» появилась в начале 1950-х гг. в среде русских и украинских эмигрантов, уязвлённых неудовлетворительным, на их взгляд, статусом русских и украинцев в СССР[18]. В самом же СССР она получила популярность лишь после 1970 г., т. е. после того, как «русская партия» потеряла своё влияние в партийно-комсомольских органах и переместилась в сферу изящной словесности (толстые журналы, художественная проза и поэзия). Роль этой «древней летописи» в общественном дискурсе росла по мере роста активности русских националистов и достигла кульминации во второй половине 1990-х гг., когда она даже использовалась неоязычниками для создания своих «священных текстов»[19]. В 1990-х гг. некоторые русские националисты прилагали недюжинные усилия для возвращения к жизни и реабилитации фальшивок, разоблачённых ещё в XIX в. («Боянов гимн» и пр.). В свою очередь, на Украине отмечалась попытка легитимировать другую фальшивку, «Рукопись Войнича»[20], как якобы древнейшую украинскую языческую рукопись VII–VI вв. до н. э. Из этого маловразумительного текста можно понять лишь одно — что конфликт славян с хазарами восходил якобы к эпохе ранней античности, и уже тогда хазары угрожали «русам» и несли им одно лишь зло и неволю.
Появление на свет свода «древнебулгарских летописей» под названием «Джагфар тарихы» тесно связано со становлением и развитием булгарского движения в Татарстане в начале 1990-х гг.[21] Его лидерам требовалось легитимировать свою деятельность доказательством того, что местное тюркское население всегда было булгарами и не имело никакого отношения к татарам.
Тогда же в Карачае на свет появилась «Летопись Карчи», где прямыми предками карачаевцев назывались хазары и в подтверждение этого приводились документы, якобы записанные на хазарском языке, который на поверку оказывается «карачаевским». По словам её составителя, «крымские летописцы» XIV–XV вв. сохраняли хазарский язык и «хазарскую грамоту», причём последняя оказывается не то рунической, не то греческой, не то арабской, а вовсе не квадратичным письмом, как следовало бы ожидать[22]. Тем не менее с появлением этого документа карачаевцы обретали собственную историю, освобождённую от образа «колониального народа», вечно зависимого от соседей. Не вполне ясно, когда и как формировалась эта версия, но впервые она была опубликована на карачаевском языке в 1994 г., когда этноистория стала важным элементом местной этнополитики.