Йосеф Добровский сразу заподозрил в одной из рукописей — Зеленогорской — подделку. И высказался несколько раз достаточно определённо по этому поводу. За что один из деятелей чешского Возрождения Юнгман тут же назвал его славянствующим немцем. Добровский действительно писал на немецком языке — языке науки того времени. Йосеф Добровский умер в 1829 г., и надо сказать, что до 1850-х гг. это произведение в Чехии фактически не подвергалось сомнению. Как отмечали исследователи, с 1829 г. до 1850-х гг. единственный, кто мог сомневаться в рукописи, был сам Ганка, все остальные были уверены в её подлинности.
Рукопись сразу получила широкое распространение и известность в России. А. С. Шишков, конечно, обратил на это внимание, был создан перевод. Мнение, что рукопись является подделкой, высказал О. И. Сенковский. Но даже в нашей науке оно распространения не получило. Интересно, что выдающиеся русские учёные, такие как И. И. Срезневский, например, всю свою жизнь считали эти рукописи подлинными и даже искали этому доказательства.
Огромное влияние на то, что эти рукописи в научном мире считались подлинными, оказала книга П. Шафарика и Ф. Палацкого «Славянские древности». В этой книге Краледворская и Зеленогорская рукописи были восприняты как подлинные произведения, свидетельствующие о древности чешской культуры, чешских законов и высоком уровне развития Чехии. Однако в конце 1850-х гг. в Чехии появилось несколько работ, которые начали подвергать их подлинность сомнению. Началось лингвистическое и палеографическое исследование рукописей. Это вызвало волну в прессе. Общественность клеймила тех, кто сомневался, обвиняя их в измене национальным интересам и симпатиях к немцам. Надо сказать, что для культуры эти рукописи имели большое значение, оказав влияние даже на оперное искусство. Как известно, у Б. Сметаны есть опера «Либуша», которая опирается на Зеленогорскую рукопись. Ганка, по-видимому, откликнулся на потребность героизации прошлого своего народа, противостояния немцам, немецкой культуре, немецкому засилью того времени. Он вложил в уста одному из своих героев фразу: «Не хвально нам в немцах правду искати», которая стала лозунгом чешского национального возрождения.
Ганке повезло — при жизни он пользовался почётом. Так и не было окончательно доказано, что рукописи поддельны, и он умер вполне удовлетворённый своими достижениями. Тем более что перед самой смертью ему удалось выиграть судебное дело, затеянное им против одной из газет, в которой было опубликовано несколько статей, доказывающих подложность рукописи. Некоторые из русских исследователей даже обвиняли тех, кто сомневался в подлинности, в том, что они своими нападками приблизили смерть Ганки.
Существовали в Чехии очень серьёзные учёные, лингвисты — в частности, Мартин Гаттала, который доказывал правильность и подлинность рукописей, используя другой источник — латинский словарь Mater Verborum, в который Ганка внёс чешские глоссы. Ганка тоже был человек очень серьёзный, он, изготавливая рукописи, уже в другой источник внёс некоторые изменения, которые подтверждали подлинность этих рукописей лингвистически.
Тем не менее лингвистическая наука развивалась, и, надо сказать, главную роль в научном доказательстве поддельности этих рукописей сыграли лингвисты. Одним из основных, кто доказал их подложность, в Чехии был профессор Ян Гебауэр, а в России очень важную роль в доказательстве поддельности рукописей сыграли работы В. И. Ламанского.
В. И. Ламанский — фигура очень интересная и в советское время, скажем так, не очень популярная. Но до революции его считали отцом, патриархом русского славяноведения. Он в конце 1870-х гг. выпустил статью под характерным названием «Новейшие памятники древнечешского языка». Это был как бы отклик на название книги Ф. Палацкого и П. Шафарика «Древнейшие памятники чешского языка». В своей статье, которая осталась незаконченной, но тем не менее была опубликована, Ламанский обвинил уже покойного Ганку в фальсификации. Он доказал, что Ганка внёс глоссы в словарь Mater Verborum, и особо остановился на этической стороне. Он прямо обвинил Шафарика и Палацкого в том, что их поддержка фальсификата нанесла колоссальный вред науке о славянах. Он оценивал эти рукописи «как предметы веры и обожания нескольких поколений, как памятники учёной доверчивости и слабости критики, неизбежной в жизни каждой науки в период её развития». Он жестко писал, что «из патриотизма люди сознательно терпят ложь и попускают ей держаться и развиваться в науке. Самыми грозными и губительными врагами просвещения, а затем и политической свободы являются вот такие труды».
Перед ним стояла огромная проблема, потому что Палацкий и Шафарик были учёными, внёсшими очень большой вклад в дело национального возрождения в Чехии. В частной переписке он объяснял их действия необходимостью противостоять немцам, он и сам допускал достаточно резкую критику немецкого засилья в это время. А в своей статье он самым резким образом осуждал их не только за научную, но и за этическую сторону. Критиковал, предполагая, что, возможно, они знали о подделке, но из патриотических соображений старались поддержать этот миф, столь необходимый для развития национального движения.
Считается, что работа Ламанского положила конец преклонению перед авторитетом чешских учёных, которое было у нас в то время, и подорвала веру в фальсификаты. Эта работа вышла в 1879 г., и Ламанский интересовался, как она отозвалась в Чехии. В частности, его ученик К. Я. Грот в 1882 г. был в Чехии и писал ему, что «профессор Гаттала готовит большую, кажется, защиту Краледворской рукописи, где полемизирует и с вами, но особенно с Ягичем». Дело в том, что за рубежом, особенно в Австро-Венгрии, основным серьёзным критиком стал крупнейший филолог и лингвист с мировым именем Ватрослав Ягич.
Эпоха романтизма завершалась, наступала другая эпоха, и на политическую арену в Чехии выходили новые перспективные политики, в частности Томаш Гаррик Масарик, будущий президент республики, который организовал журнал «Атенеум» и был его редактором. Он в 1880-е гг. выступил в защиту профессора Я. Гебауэра, который подвергался травле в прессе как немецкий прихвостень. Масарик пригласил в свой журнал Гебауэра, крупных историков, Ярослава Голла, нескольких лингвистов и, хотя сам не занимался вопросом подлинности, выступил против этой политической травли. Масарик был тут же обвинён в том, что подвергает сомнению рукописи, что это непатриотично и т. д. Традиционные обвинения для такой ситуации. Но на позиции Масарика сказывались его научные убеждения. Это был период, когда наука становилась более склонной к позитивизму, методологии, более серьезной и менее идеологизированной. Масарик — по другому, правда, поводу — писал: «Просто старое правило «не лги» учит нас в тысячу раз больше, чем всякая громогласная говорильня о народе и отчизне». Исходя из этих принципов, он очень решительно выступил на стороне Гебауэра и целого ряда других учёных. И надо сказать, что в Чехии это подорвало в научной среде веру в подлинность этих рукописей, хотя и не до конца, потому что профессор Гаттала продолжал доказывать обратное. Уже 70 лет, как шла эта дискуссия. Но наука развивалась. Была попытка провести химический анализ. Но он ничего не дал, потому что в то время он ещё не мог дать каких-то определённых результатов.
И, наконец, уже в 1911 г. целая группа профессоров, сотрудников Чешского музея, опубликовала во всех пражских газетах манифест, объявлявший рукописи несомненным подлогом. Это уже новая эпоха. В 1914 г. исследователем Г. Фридрихом был проведён всесторонний палеографический анализ вплоть до качества чернил. Было установлено, что в состав этих чернил входят компоненты, которые стали известны только в XVIII в. После этого говорить о том, что это подлинная рукопись XII–XIII вв., уже смысла не было. Тем не менее и до сих пор остаются некоторые поклонники этой рукописи. Я упоминал уже, что и у нас их довольно много.
Была масса причин, которые позволяли науке бурлить, не говоря уже об общественном мнении, тут редкий клубок, когда это не только научная проблема, но и общественная, идеологическая и политическая. Когда учёный придерживастся какой-то определенной идеологии, это сразу накладывает отпечаток на его научную деятельность. Например, А. С. Будилович, небезызвестный деятель националистического плана, профессор, лингвист, сразу же объявил о том, что рукопись подлинная. Единственный, кто стоял выше этого, — Ламанский. Он сам придерживался славянофильских убеждений, но это не повлияло на его чёткую позицию — поиск истины в науке, и он единственный из этого лагеря выступил с критикой подлинности рукописи.
Эта тема перекликается с ярким выступлением А. А. Зализняка по случаю получения Премии Солженицына в 2007 г., которое было посвящено именно проблеме истины в науке. Он говорил о том, что для него не было бы огорчением, если бы он узнал, что «Слово о полку Игореве» создано в XVIII в., а не в XII, потому что для него было главное — искать истину, а не придерживаться некоего патриотического взгляда. Патриотическая идея в данном случае так влияла на чешских учёных, что они, даже видя ошибки, очевидные моменты подделки, не желали смотреть на это.
З. В. Кананчев: Имеются ли какие-нибудь сведения, что Ганка лично сфабриковал данные рукописи, или это всё-таки было заказом чешской политической элиты того времени?
М. А. Робинсон: Нет, все склоняются к тому, что это все-таки Ганка, Линда, им ещё в переводе с немецкого помогал Свобода. Был ещё, я сейчас не вспомню, человек, который писал, то есть это был такой небольшой коллектив, небольшая группа.
З. В. Кананчев: То есть здесь мы являемся свидетелями создания мифа, который сама элита формирует.
М. А. Робинсон: Да, конечно, это новая национальная элита формировала.
В. В. Эрлихман: В силу обстоятельств я занимаюсь не глубокими историческими изысканиями, а всякими маргиналиями — журналистикой, составлением справочников, а с некоторых пор веду серию «ЖЗЛ», известную вам, издательства «Молодая гвардия». Но главная тема моих интересов остаётся неизменной. Это превращение исторических событий в мифы и влияние этих мифов на общественное сознание. В рамках этой темы я подготовил уже целую серию статей в журнале «Родина» по изучению исторических мифологий в сочинениях Мулдашсва, Кандыбы, Фаины Гринберг. Подбирая тему для очередной статьи, я увидел в магазине книгу «Хроника Ура Линда». Интересуясь Средневековьем, я знал об этом сочинении, читал его по-английски, а теперь ознакомился с русским переводом, вышедшим, как и следовало ожидать, из кругов евразийского движения во главе с Александром Гельевичем Дугиным. Перевод делал молодой, но очень талантливый его ученик Андрей Кондратьев, сопроводив его обширным комментарием.