C. О. Шмидт: Вадим Дмитриевич поднял очень важный вопрос: у нас забыли о том, что в первые годы революции именно историки спасли то церковное наследие, которое сохранилось и до сего дня. Нам необходимо больше рассказывать о том, как учёные Академии наук (такие как Богословский и многие другие), работавшие в архивах и музеях, оставаясь, как правило, верующими, спасли то, что можно было спасти. И всё спасённое сохранялось в музеях. Теперь уже никто не знает о том, что именно советской власти, разрушившей монархию, мы и современная церковь обязаны сохранением многих ценностей. И тут большую роль играла Наталья Ивановна Троцкая-Седова как заведующая музейным отделом Наркомпроса. Охране культурного наследия покровительствовал Луначарский. Об этом теперь не пишут.
Второе. Для меня как для патриота России оскорбительно, что «великий праздник» — это малое дело, сделанное в подарок горделивой Польше. У страны, победившей в двух отечественных войнах, не нашлось более значительного события для всенародного празднования, чем подозрительное состояние русско-польских отношений в XVII столетии.
В. В. Дубовик: В отличие от глобальных проблем, которые обсуждались в предыдущих выступлениях, мое сообщение посвящено очень частной теме — «Подложной грамоте Иоанна Владимирского Шуйского». В РГАДА (фонд 96 «Сношения России со Швецией») хранится любопытный документ — грамота, написанная от имени Иоанна Владимирского Шуйского и четырёх знатных сербов, датированная 20 февраля 1648 г. Иоанн Владимирский Шуйский, Иоанн Тимофей Шуйский, князь Иван Васильевич Шуйский — это московский подьячий Тимофей Акиндинов, бежавший в 1644 г. за границу и выдававший себя на наследника царя Василия Ивановича Шуйского.
Его друг и слуга Константин Конюхов, служивший вместе с ним подьячим до 1644 г., в расспросе на Москве так объяснял причины побега: «И как его-де Тимошкина мать вышла замуж, а он, Тимошка, затягался со многими людьми и оттого учел мыслить, осердясь на мать свою, бежать в Литву». Очевидно, побег не был следствием какой-то политической интриги, а был вызван внешними причинами. С момента объявления самозванца в 1644 г. в Польше московское правительство пристально следило за ним и предпринимало серьёзные усилия, чтобы убедить правительства стран, в которых появлялся самозванец, что у царя Василия Ивановича сына не было и внуку взяться неоткуда. Московские посланники, гонцы, купцы следовали за самозванцем буквально по пятам. Собирали и привозили в Россию все документы, относившиеся к самозваному князю Шуйскому. Благодаря их усилиям сейчас в московских архивах хранится большое количество текстов, как подробно описывающих авантюру самозванца, так и принадлежащих перу самого лже-Шуйского.
Документы из 96-го фонда РГ АДА были вместе с другими документами привезены в Москву из Швеции русским посланцем Герасимом Головиным зимой 1651 г. История получения этих документов подробно описана самим Головиным в статейном и вестовом списках. Это достаточно любопытно. Головин приехал из Москвы в Стокгольм с грамотами царя Алексея Михайловича к королеве Христине 15 августа 1651 г. Через несколько дней русские люди рассказали ему, что в городе живёт князь Иван Васильевич Шуйский. Тимофей Акиндинов приехал в Стокгольм в мае 1651 г. и действовал там, как он писал, «от имени Трансильванского князя Юрия Раковского, Богдана Хмельницкого, частью по его делам, частью же по моим собственным». Возможно, что особые поручения от гетмана Раковского, которыми занимался в Стокгольме Акиндинов, были связаны с планами Хмельницкого организовать тройственный венгерско-шведско-украинский военно-политический союз. Возможно, это был блеф самого Акиндинова.
Константин Конюхов был в то время в Ругодиве, откуда позднее должен был приехать в Стокгольм. Головин, наведя справки и удостоверившись, что «русский князь» — это самозванец Акиндинов, решил действовать официальным путём. Известив о лже-Шуйском шведские власти, он потребовал его выдачи. Однако ему было отказано, поскольку обвиняемый Головиным человек был признан послом от Трансильванского князя Раковского. Головину рекомендовали обратиться со своими претензиями непосредственно к князю. Обеспокоенный действиями Головина, 29 августа Акиндинов уехал из Стокгольма, оставив Конюхову письмо о том, что будет ждать его в Ревеле. 10 сентября в Стокгольм приехал Конюхов. Головин, узнав о приезде слуги князя Шуйского, задержал его, отобрал бывшие при нём бумаги и, связавшись с официальными шведскими лицами, потребовал выдачи вора и изменника согласно мирному договору с Русским государством. Поскольку решение этого вопроса было прерогативой отсутствовавшей в то время королевы Христины, магистрат назначил предварительное слушание, чтобы доложить государыне его результаты по приезде. С этого времени задержанного поместили в тюрьму.
Состоявшееся 19 сентября заседание магистрата, вопреки ожиданиям Головина, было посвящено не разбору дела о самозванцах, а обсуждению его — русского посланца — противоправных действий: задержания и ограбления свободного человека — слуги князя Шуйского. По вопросу о возможном присвоении чужих имён Конюховым и его господином Головину было рекомендовано обратиться к Раковскому, из владения которого прибыл Акиндинов. Хотя русский посланец и уверял, что «он тех воров не помнит».
После подробного рассмотрения пунктов обвинения против самого Головина была организована очная ставка его с Конюховым, и все материалы слушания переданы для окончательного решения королеве Христине. 24 сентября Иоганн Розенлиндт сообщил Головину об указе королевы Христины: «Освободить задержанного Конюхова и обязать русского посланника вернуть слуге князя Шуйского все отобранные у него вещи». Головин, не сумев добиться выдачи самозванца, решил держать его бумаги и, обвинив Конюхова в клевете, писем ему не отдал, а привёз с собой в Москву. Копии с них сейчас составляют дело № 7 96-го фонда РГАДА. Редкий случай, когда мы про эти бумаги знаем практически всё: как, когда и в какой день они были у конкретного человека.
Если предполагать, что сохранились копии всех документов, привезённых русским посланником, то у Конюхова были изъяты пять писем Акиндинова к Конюхову, грамота от имени Иоанна Владимирского Шуйского от 20 февраля 1648 г., а также латинские проезжие листы: польского короля Владислава IV — проезжая Конюхову, от имени Йоханнеса Синенсиса — Конюхову для проезда в Ругодив, от имени Миухер Пахамбихебея, вице-графа Марамарузиенского графства (я не знаю, что это такое, если кто-то знает, пожалуйста, скажите) — проезжая Йоханнесу Синенсису, и пересказ сербского проезжего листа от имени Василия Тарасовича от 1649 г.
Обратимся непосредственно к грамоте от 20 февраля 1648 г. Этот текст являлся одним из тех свидетельств, которыми наряду с проезжими листами Акиндинов удостоверял свою личность. Документ состоит из двух частей. Первая, в свою очередь, распадается на две части. Сначала идёт грамота от имени Иоанна Владимирского Шуйского, «благодатью Божию Великого князья природного Владимирского, Московского и прочая, Воеводы Великии Перми, блюстителя Государства Эпикурского и Сербского». В ней он сообщает: «Ведомо творим всем… яко Иоан Синенский и честный дворянин и сенаторский сын изящнеишаго Московского царства с мучителства турецкаго с Константина поля возвратився». И рассказывает историю своего турецкого пленения. В 1645 г., когда он был «в земли угровлахийстей… для ради всемирных дел потреб… нападоша на ны турцы супостата… от их же рук в плен взяты быхом и в Констянтинополь провожденны… отведени быхом к главнейшему мучителские державы правителю великому везирю Селих-Паше… но обаче с оного лавиринта усердно днем и нощию исхода пути искахом».
Многочисленные попытки бежать ни к чему нс привели, более того, навели на князя Шуйского новые беды: «Бежахом трикраты далече и крыхомся в сокровенных местех трикраты ж и пойманы бехом и горчайшим мучением предани быхом. Бывшим же сим мучением многажды благородный муж Иван Синенский приведен бысть к закону турецкому и обрезание прияти понужден от мучительских вражиих рук на подобие леторасли». Однако Бог не покинул князя Шуйского в бедах: «Милость Господня возсия на ны… и четвертым бежанием свободу улучихом». Далее начинается вторая половина первой части грамоты, в которой сербские и эпикурские знатные люди обращаются одновременно как к князю Шуйскому, так и ко всем прочим лицам. Первого они умоляют остаться с ними ещё ненадолго: «Умедли же с нами купно благородный Иван Синенский яже вынуверен в сем заключимым путном шествии бысть а хоть пожив же с нами немалое время отиди во своя страны». Других же лиц, всех сродников, друзей, некоторых князей и великих государей и всякого чина людей, они уверяют в высоких достоинствах благородного Иоанна Семенского: «Убо видехом сего убежденнаго Иванна Семенского (всё время варьируется ими. — В. Д.) яко имееть истиннаго православия и добродетели рачение, братолюбие изящнеишия крови и печати благохотия своего похваления».
Что и заверяют ниже своими подписями: «Ему же мы яко верному дружественному и в добродетелех непоколебимому неизменныя ради вечныя любви ити вящщея нашего свидетельства веры и истинной сообещницы быхом. Сию грамоту рукой нашей подписахам и чинною печатью нашей запечатана». Подписям князя Николая, князя Петра Рукинского, князя Фомы и дворянина Воина Перфиановича предшествует подпись самого Московского князя — «Иоанн Шуйский». Датирована эта часть 20 февраля 1648 г.
Вторая часть документа, датированная 21 февраля 1648 г., начинается сразу после рукоприложения: «Мы Гавриил благодатию Божию восточныя веры Архиепископу Патриарха Сербский, Болгарский и Епикурский». В ней Патриарх Гавриил сообщает, что перед его лицом указанные персоны подтвердили свою веру в Московского князя и свои подписи под предыдущим документом, и подтверждает их свидетельства и подписи. Таково в общих чертах содержание текста, хранящегося в РГАДА. Однако сюжет о пребывании в турецком и татарском плену и чудесном освобождении из рук неверных при помощи сербов разрабатывался самозванцем во многих документах. К ним относится, во-первых, акт, находящийся в архиве Ш