К этим соображениям можно добавить ряд замечаний, которые разворачивали бы тезис Роуэлла. В частности, обстоятельства появления и исчезновения рукописи. Рукопись, по заявлению Мухлинского, была переписана в начале XVIII в., даты там нет. Судя по печати, происходила из библиотеки очень знаменитого османского библиофила Рагиба-паши, также Великого визиря, и будто бы была прислана Мухлинскому через довольно длительное время после окончания его путешествия на Восток. Он закончил путешествие в 1834 г. и больше на Восток не возвращался, правда, ездил на открытие Суэцкого канала. Прислана она была неким торговцем Эммином-эфенди, как писал Мух-линский, это был очень известный человек, книготорговец. Все мои попытки найти хоть какие-то упоминания о нём и о его книготорговле в Стамбуле не увенчались успехом. Рукопись тут же исчезла и никогда больше не всплывала, никаких факсимиле в своих публикациях Мухлинский не давал.
Рукописей польско-литовских татар довольно много, и хранятся они в разных собраниях мира, от Казани до Великобритании, но датированных нет. Древнейшая датированная — 1631 г. Никаких рукописей исторического содержания, даже кратких записей, от этой традиции не сохранилось, они все религиозного содержания — переводы, комментарии Корана. Язык сочинения, как указывал в своё время Смирнов, также крайне подозрителен. Он совершенно нс совпадает с тем языком, который употребим на территории постзолотоордынских государств, и не отвечает ни османской исторической традиции, ни исторической традиции, сложившейся в то время в Крыму, или известных нам исторических памятников, бытовавших на территории Казани и Касимовского царства.
Кроме того, формы некоторых топонимов, которые упомянуты, подчёркиваю, в оригинальном тексте, а не в переводе, также весьма подозрительны. Присутствуют калькирования славянских топонимов в тюркском тексте. Например, «новогрудок» почему-то переводится как «Енишехир», что правильно, но ни в одном тексте польско-литовских татар того времени такое калькирование не встречалось. Громоздкое сочетание «Курси-йи мемлекет» для обозначения Вильны скорее выдаёт знания хорошо образованного востоковеда своего времени, нежели человека, который действительно писал сочинение в середине XVI в.
Особого внимания заслуживает близость текста Ибрахима Печеви, его знаменитой «Истории», и трактата, который опубликовал Мухлинский. Невозможно предположить, чтобы Ибрахим Печеви, живший, судя по его нисбе, в Пече (Венгрия), был знаком с текстом этого сочинения. По всей видимости, текстологическая взаимосвязь между двумя сочинениями обратная. Интересно, что в библиотеке Мухлинского текст «Истории» Печеви был, он на него неоднократно ссылался. Видимо, тут необходимо искать корень соотношения двух этих текстов. Язык того древнейшего памятника, который дошёл от польско-литовских татар, — это так называемый «Аль-Фуркан Татарский», опубликованный в 2004 г., — совершенно не совпадает с языком «Рисале». Поскольку Мухлинский об этом памятнике не знал, можно сделать осторожный вывод о том, что сочинение было написано не в середине XVI в., а гораздо позже. Наконец, идейная направленность текста сомнений не оставляет. Основная идея и текста, и перевода, несколько более тенденциозного, такова, я процитирую: «Мудрая предусмотрительность литовских государей наделяла татар землями, покровительствовала их вере, в последствие времени сравняла их с туземными дворянами, избавив от всех почти налогов. Для тогдашней современной эпохи это было дело большой смелости и ума высшего, крепкого. Татары же, со своей стороны, умели отплатить за эти благодеяния признательностью и верностью тому краю, в котором они были приняты нс как пленные невольники, а как братья».
Мне представляется, что Мухлинский как ревностный католик и большой патриот Польши много занимался проблемами национальных меньшинств в крае — в частности, в 1851, 1852 и 1856 гг. он по поручению правительства исполнял там функцию инспектора еврейских школ в Минской, Виленской, Ковенской губерниях. В 1860 г. он являлся членом государственной комиссии по делам караимов. Видимо, в его общественной позиции и деятельности по управлению национальными меньшинствами в крае и следует видеть причины создания этого памятника. Он не верил в успех ассимиляционной политики империи по отношению к евреям и предлагал разнообразные проекты религиозного образования. В своих трудах, посвященных татарам, он пытался выразить некий идеал отношений большинства к тому религиозному меньшинству, которое представляли собой польско-литовские татары уже в его время. Постоянно подчёркивал преданность и татарам, и Польше, утрату языка и сохранение религии, которая никогда не конфликтовала с католицизмом. Интересно, что сам «автор» «Рисале» также подчёркивает эту еврейскую тему, говоря о том, что татары, которые верно служат, беднеют, а евреи, которые никогда не были хорошими гражданами, богатеют.
Из этого следует, что трактат в том виде, в котором он был переведён и опубликован Мухлинским, — прекрасный материал, чтобы представить Польшу минувших времён образцом толерантности по сравнению с Московским государством и империей, в которой Мухлинскому приходилось жить.
О. Л. Бессмертнная: Вопрос о соотношении этих двух интересов — к татарам и к евреям. Получается ли, что трактат по сути антисемитский, то есть это некий контраст по отношению к положению еврейского населения? Как вообще соотносятся эти два интереса?
И. В. Зайцев: Ну, об антисемитизме я бы говорить не стал, потому что в тексте, кроме этой ремарки «автора», сетующего на бедность татар, ничего особенного нет.
О. Л. Бессмертнная: Я имела в виду по задачам.
И. В. Зайцев: Если предельно упростить, то в тексте мы видим прекрасный пример того, как готовое вернослужащее меньшинство мирно уживается и пытается идти на некие компромиссы. С другой стороны, еврейская ассимиляция не приносит никаких плодов.
О. Л. Бессмертнная: А как это соотносится с мусульманской политикой империи, в которой вовсе не было такой умиротворённости с точки зрения государственных чиновников?
И. В. Зайцев: Ну почему, в Польше-то она как раз была. Дело в том, что после присоединения польских земель эти татары действительно сохранили все льготы…
О. Л. Бессмертнная: Но на это сообщество не могли не влиять тенденции, которые были в центре? А там эти отношения переставали рассматриваться как мирные.
И. В. Зайцев: Поэтому автор и рисовал Польшу как некий идеал взаимоотношения меньшинства и государственной власти. Я планирую заняться ещё текстуальной критикой, потому что мне кажется перспективным сравнение текстов Печеви и этой предполагаемой подделки. Там есть слова, которые в XVI в. просто не могли существовать. А Мухлинский этого не мог знать, потому что был, конечно, профессиональным тюркологом, но далеко не все тексты XVI в. в то время были известны. Если мы сравним текст «Рисалс» с хрестоматийными памятниками XVI в., известными нам, например с «Тарих-и Сахиб Герай», созданной в 1551 г. (предполагаемая дата создания «Рисале» отстоит всего на семь лет), то увидим, что по языку там нет ничего общего. Мне кажется, это достаточно сильный аргумент.
И вообще, если мы возьмем историческую традицию даже XVII в. (там есть один, касимовский по происхождению, памятник 1600 г., сеть огромное количество крымских текстов XVII в., созданных под османским влиянием), мы увидим, что ничего общего этот текст с ней не имеет. А должен бы иметь.
О. Л. Бессмертнная: Мне показались очень убедительными ваши доводы в пользу того, что этот памятник является подделкой, а вот мотивировка? Здесь могут быть очень интересные изыскания.
И. В. Зайцев: Да, безусловно, над мотивировками надо ещё поработать, но я далёк от окончательных выводов, скорее это сомнения, порождённые чтением памятника и литературы, которая вокруг него возникла. Ни один человек, ссылавшийся на трактат, не читал его в оригинале. Все ссылаются на перевод Мухлинского. Но если сравнить перевод с оригиналом, мы увидим там некую тенденциозность. Вероятно, текст был создан, что-то его не устроило, и когда он переводил на русский язык, некоторые моменты специально педалировал. Он хотя и был первоклассным специалистом, даже в переводе попытался что-то изменить в концепции. Спасибо.
С удовольствием предоставляю слово гостю из Оксфорда Михаилу Борисовичу Кизилову, который нам расскажет о кровной мести, которой, по его мнению, не было. И о взаимоотношениях двух людей, казака и караима: Ильяша Караимовича и Тимофея Хмельницкого.
М. Б. Кизилов: Спасибо, Илья. Моё сообщение представляет собой такой case study тюркологической фальшивки. Она была сделана, как это ни парадоксально, не тюрком, а евреем, точнее, караимом. Виктор Александрович Шнирельман говорил в своём выступлении, что в какой-то момент в интересах националистических идеологий возникает потребность в создании мифологии о героических защитниках этого этноса. Документ, о котором я говорю, — это мифологема о караимском полковнике Ильяше Караимовиче, причём сам Караимович в этом фальсифицированном тексте не упоминается, но из комментариев фальсификатора явствует, что именно он является центральной фигурой этого текста.
Автор фальсификации — Серая Бен Мордехай Шапшал (его российское имя — Серайя Маркович или Сергей Маркович Шапшал) родился в Бахчисарае в 1873 г. и был представителем местной караимской общины. Караимы — это крымские и восточноевропейские тюркоязычные евреи, не признававшие учения Талмуда.
Шапшал был востоковедом, дипломатом, героем нескольких художественных рассказов, главой восточноевропейской караимской общины. Он умер уже в советское время, в 1961 г., прожив бурную и полную удивительных приключений жизнь. Практически сразу после окончания в 1901 г. факультета востоковедения Санкт-Петербургского университета он был отправлен в Персию в качестве учителя при сыне шаха, вернее, чтобы совмещать педагогические функции с ведением агентурной деятельности по поручению российского МИДа. В 1908 г., используя своё политическое влияние, Шапшал был одной из главных фигур, подавивших конституционное восстание в Персии. Позднее, после революции, он бежал в Турцию, а потом в Речь Посполитую. В 1927 г. он был избран на пост Трокского гахама — главы польской караимской общины. Проживая в Вильне (Вильнюсе) с 1928 г., Шапшал нашёл общий язык с польской, литовской, нацистской и, наконец, советской администрацией, закончив свой жизненный путь в качестве сотрудника Литовской академии наук.