Косматые силены берегли,
Захочет он свой царский дом украсить?
Ты неги не видал. О, наверстать
Успеем мы и негу: я верну,
Я воскрешу тебе всю прелесть детства…
Какие сказки знаю я!..
Постой!
Ты, может быть, влюбился, но стыдливость
Тебе назвать мешает имя…
Нет?
Ты хмуришься? Не буду…
Говорил ты
О музыке. Надменный, недоволен
Ты собственной игрой. Я бы могла
Найти и к музам доступ.
Что ты скажешь?
Ты муз сулишь Фамире?
Чудный сон,
Но разве музы нам играют, нимфа?
Да, если бы не проблеском, урывкой,
Как переклички леса на заре,
Я музыку Евтерпы слышал, нимфа,
Когда б она лишь для меня свою
Настроила цевницу золотую,
Я б полюбил тебя.
Я уж люблю
Тебя за это слово — в нем дрожит
Мелодия, моля освобожденья,
И из пелен ее я разовью,
Поди сюда, дай руку.
Мой Фамира!
Я матери, я людям, я богам
Прощаю все обиды — пусть и дальше,
Коль надо им, потешатся, но мне
Дай утонуть глазами в блеске лиры
И сердцу ритмом слиться с трепетаньем
Семи небесных струн, небесных струн!..
О мой Фамира! Сын мой! Пробужденье
Моей души! Мой день, мой бог, мой идол,
Желание мое, моя тоска!
Довольно же. Оставь меня. Мне страшно.
Иль матери так любят? Я слыхал,
Что песни их, как полог, тихи; эти ж
Твои слова и ласки как вино
И кожу жгут, и память помрачают.
В лесу вольней. Там любят соловьи
Да мошкара. Там только лани лижут
Детенышей. А человек поет,
Иль молится богам, иль размышляет.
СЦЕНА ПЯТАЯТЕМНО-САПФИРНАЯ
Нимфа остается на сцене. Она не может успокоиться сразу и, ломая руки, смотрит вслед Фамире. Но вот издали слышатся голоса, и на орхестру сходит новый хор — покуда непосвященных. Женщины в небридах, с тирсами, плющ и виноградная зелень в волосах, но в движениях еще нет экстаза менад ночи. Они скорее мечтательны.
Стены белые покинув,
И знобимы, и палимы,
В царство снежных исполинов
Все полями — долго шли мы.
Неба зной, полей роса ли
В нас желанья не слабели.
Или даром побросали
На рабынь мы колыбели?
Что в палестрах, что на пашнях
Душ мы гневом распалили!
Что оставили домашних
Алтарей без свежих лилий!
Но безумьем пораженных
Манят дальние дубравы,
Луговин завороженных
Тмином пахнущие травы.
Манят в дальнем фимиаме,
Озаренные луною,
Перевитые цветами
Травы, полные росою.
Гей… женщина! Не с нами разве ты?
Вакханки вы. Я бога чту другого,
Его спокойно кудри разлиты,
Глубокие глаза глядят сурово.
Он не играет, бог твой?
Что за бред!
Играет — с кем?
С тобой; как наш, как Эвий.
Как лебедь, прям он в радости и в гневе,
И тонок абрис губ: он — кифарэд.
А храм его, жена?
Он в этом доме.
И спит он здесь?
Один, и на соломе.
Вот дивный бог! Он не любовник твой?
Нет, только сын…
И бог, и сын… Ой, ой!
У женщины, как я…
Ты полагаешь?
А кто же ты, жена, коль не такая ж?
Я — нимфа гор!
Небесная, прости!
И, как сейчас, всегда тебе цвести!
Но объясни нам, если только смеем
Мы, нимфа, знать, какой же бог лелеем
Тобою здесь? И если сын, ему
Ты молишься зачем же, не пойму.
Ты не поймешь меня, безумной, точно.
Ты бросила ребенка — я нашла,
Ты факел свой затеплишь полуночный
Я свой сожгла, менада, весь сожгла…
Ребенка ты нашла? Да где ж ребенок?
Он рос один — печален, прям и тонок,
И звал меня, а я была в бреду,
И сердце спрятал он, — я сердца не найду.
Хоть назови его.
Его Фамира
Зовут, меня зовут Аргиопэ.
О нимфа гор! Фамире надо мира:
Он сердцем чужд и играм, и толпе…
Ты видела Фамиру?
Я слыхала,
Как он играл, я слушала, таясь
За перьями резного опахала,
И за слезой вослед слеза лилась,
Так сладостно лилась и неустанно,
Но медленно и из закрытых глаз,
Как в забытьи в полночный час
Вода разбитого фонтана.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Как-то незаметно среди вакханок появляется мужчина странного вида. Это старый сатир с очень румяным лицом, полный, почти тучный, седой и с начесами курчавых волос на небольших рожках, которые сатир, видимо, прячет. Вид у него очень скромный — существа давно и безвозвратно остепенившегося. Смятение вакхического хора скоро сменяется любопытством при виде смущенных улыбок старика в козлиной шкуре и с узловато-косматыми, но вовсе не воинственными руками.
Простите мне, сестрицы.
Ваш наряд
Нас несколько роднит. Я был бы очень рад
Попасть в ваш нежный плен,
Но, к сожаленью, — для менад
Давно я только добрый брат.
Меня зовут — Папа-Силен.
Ба… ба… Кого я вижу?.. Мы знакомы…
Не правда ли, роскошные хоромы?
Папа-Силен… Вот счастье… Боже мой…
Перед тобой, как лист перед травой.
Но Вакховых сперва устроим нянек…
По его знаку из лесу быстро выбегают два молоденьких сатира, как две капли воды похожих один на другого. Но только у одного голубая, у другого розовая ленточки в волосах. Малые не особенно внушающего вида, хотя при Силене стараются держать себя с достоинством. Они становятся так, что один загораживает другого.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Те же и два Сатира.
Позвольте вам представить — мой племянник.