с уверенностью сказать, что у каждого человека есть душа?
Мы поговорили ещё немного, и я всё больше поражался не только тому, что рассказывала мне женщина, но и тому, как она описывала здешние нравы и порядки. Видно, жизнь среди эльфов и фей сама по себе многому её научила.
Однако вскоре вернулась её дочь и сообщила, что Ясень подался куда–то к юго–западу, а поскольку я решил идти на восток, то, наверное, мне лучше поскорее отправиться в путь, чтобы не встретиться с ним по дороге. Я выглянул в окошко: Ясень, ничуть не изменившись, стоял на прежнем месте.
Но я уже понял, что мои хозяйки куда лучше знают, что происходит в их лесу, и потому засобирался в дорогу. Я вытащил было кошелёк, но с огорчением увидел, что он пуст. Хозяйка с улыбкой сказала, чтобы я не беспокоился: в этом мире деньги совершенно бесполезны. Пожалуй, мне даже повезло, что у меня нет ни гроша — ведь если бы, столкнувшись по дороге со здешними феями и эльфами, я, не узнав их, предложил им деньги, они, наверное, приняли бы это за страшное оскорбление.
— Решили бы, что вы над ними насмехаетесь, — объяснила женщина. — А ведь они издавна считают, что потешаться над людьми — законное право фей и эльфов, и ни за что не допустят, чтобы громадины вдруг начали высмеивать их самих.
Вслед за ней я прошёл в небольшой сад на пологом склоне холма, спускавшегося к опушке леса, и с удовольствием увидел, что здесь кипит бурная, деятельная жизнь. Солнце ещё не закатилось полностью, да и бледный месяц, подымавшийся по небосклону, с каждой минутой набирал силу. Передо мною предстало самое настоящее карнавальное действо. Тут и там в траве, то парочками, то небольшими вереницами, то торжественными кавалькадами шествовали, раскланивались, прохаживались, сновали крохотные фигурки в причудливых нарядах. Из чашечек и соцветий повыше тоже выглядывали маленькие существа и, словно с балконов, смотрели сверху на собравшуюся толпу, то безудержно заливаясь смехом, то вновь обретая серьёзный и степенный вид; но даже когда их личики принимали самые торжественные выражения, мне всё равно казалось, что они изо всех сил стараются удержаться от хохота. Некоторые из них пытались пуститься в плавание по мутному ручейку в лодочках, сооружённых из прошлогодних листьев, увядших и закруглившихся по краям. Лодочки намокали и тонули вместе с резвящимися эльфами, но те, ничуть не смущаясь, вплавь добирались до берега, хватали новые листья и тащили их к воде. Дольше всего на воде удерживались лодки из свежих лепестков розы, но их было слишком мало, так как фея розового куста с горькой обидой заявила, что у неё и так уже украли всю одежду, и принялась ревностно защищать своё имущество.
— Но ты же не сможешь износить и половины своих нарядов! — возразили ей.
— А это уже не ваше дело. Может, мне вовсе не хочется отдавать вам свои лепестки! Они мои!
— Но ведь это всё для общего блага! — запротестовал один эльф и тут же шмыгнул прочь, стащив огромный выгнутый лепесток. Фея розового куста тигрицей прыгнула на него (какая же она была красавица! совсем, как юная дебютантка какого–нибудь модного салона!), сбила с ног и торжествующе выхватила у него алый лепесток. Но увы, пока она восстанавливала справедливость, к её кусту подскочила ещё дюжина воришек и утащила целый ворох больших, свежих лепестков. Увидев это, разобиженная фея села и горько заплакала, а потом в порыве негодования вскочила, кинулась к своему кусту и начала так сильно топать ножками по веткам и трясти бутоны, что на землю посыпался целый дождь розовых лепестков. Потом она ещё разок хорошенько всплакнула, выбрала себе лепесток побольше и с весёлым смехом понеслась к ручью, чтобы пуститься в плавание вместе с остальными.
Неожиданно моё внимание привлекла стайка фей, которые собрались неподалёку от хижины и о чём–то беседовали, стоя вокруг последней увядающей ветреницы. Их мелодичный разговор показался мне похожим на песенку, я невольно прислушался и услышал вот что:
— Умер наш Подснежник,
Добрая сестрица,
До того, как время
Нам пришло родиться.
— Ясным утром снежным
Из земли пробилась,
Как невеста, в нежном
Платье появилась.
— Что такое «снежный»?
— Почему невеста?
— Право, я не знаю.
— Мне неинтересно.
— Ты откуда знаешь?
— Вот её подружка.
Мне она шепнула
Кое–что на ушко.
— Не грусти, красавица!
— Не тоскуй, сестрица!
— К нам Подснежник явится
Из своей темницы.
— Через год вернётся,
С новою весною.
— Из земли пробьётся
Рядышком с тобою!
— Да она вернётся,
Но не забывайте:
Не видать её вам,
Даже не мечтайте!
— Ветреница злая,
Глупая девица!
Подожди, узнаешь,
Как собой гордиться!
— Ах ты, забияка!
— Что ты натворила?
— Ты зачем бедняжке
Стебель прокусила?
— Ветреница эта
Важничала больно.
Пусть другие терпят,
А с меня довольно!
— Торбочка! Дурная,
Гадкая сестрица!
— Больше мы с тобою
Не хотим водиться!
— Хватит задираться!
— Уходи отсюда!
— В гамаке качаться
Мы с тобой не будем!
— Всё, она завяла,
Не даёт ответа.
— Лишь цветок остался,
Ветреницы нету.
— Чередой смиренной,
Стройно, друг за дружкой,
Мы идём степенно
Хоронить подружку.
— На листок положим,
Лепестком покроем.
— На зелёном ложе
Под кустом зароем.
— Зарывай поглубже
Милую сестрицу,
Чтобы в зимней стуже
Ей не простудиться.
— Ей теперь ни ветер,
Ни мороз не страшен.
— До весны продремлет
Ветреница наша.
— Всё, похоронили
Милую сестрицу.
Хватит, погрустили —
Будем веселиться!
Тут, заливисто рассмеявшись, они кинулись врассыпную, и большинство из них полетело прямо к хижине. Ближе к концу песни все они выстроились в некое подобие погребального шествия, идущего за безжизненным телом молоденькой Ветреницы. Проказница Торбочка ускорила кончину несчастной, перекусив её стебель, и теперь феи подняли бедняжку на руки (даже я не мог думать о ней иначе, как об умершей девушке, хотя передо мной была обычная увядшая ветреница на длинном стебельке), уложили на широкий лист, торжественно пронесли несколько ярдов и похоронили под деревом. Торбочка же, которую, по общему согласию, не допустили до участия в церемонии, сердито надулась и побрела прочь к своему гамаку (она была феей кальцеолярии; у нас её бутоны иногда называют «кошелёчками»), и вид у неё был совсем не покаянный. Подойдя к своему стеблю, она обернулась, и я невольно заговорил с нею, потому что стоял совсем рядом.
— Как тебе не стыдно, Торбочка! — укоризненно сказал я. — Почему ты так нехорошо себя вела?
— Я всегда веду себя хорошо! — сердито отрезала она, вызывающе вскидывая голову. — А если ты посмеешь приблизиться к моему гамаку, я укушу и тебя, чтобы не совался куда не следует!
— Но зачем ты укусила бедную Ветреницу?
— Она сказала, что нам никогда не увидеть сестрицу Подснежник, точно все мы — жалкие недомерки, и лишь она одна достойна такой великой чести. Вот противная гордячка! Так ей и надо!
— Ах, Торбочка, Торбочка! — вздохнул я, но к тому времени феи, залетевшие было в дом, уже неслись обратно с ликующим смехом и звонкими возгласами.
Некоторые из них восседали на спине у кошки, а остальные цеплялись за длинную шерсть и хвост или бежали рядом. К ним ринулись ещё дюжины две крохотных фигурок. Обезумевшая кошка рвалась на волю, но тщетно.
Оседлавшие её феи принялись вычёсывать из шерсти искры, ловко орудуя иглами и шипами, которые они держали наподобие гарпунов. Вскоре вокруг несчастной кошки мелькало такое множество остроконечных инструментов, что их, наверное, было куда больше, чем искр в самой длинной и густой шерсти.
Один резвый малыш–эльф, упираясь пятками в землю и едва удерживаясь на ногах, крепко держал кошку за кончик хвоста и беспрерывно угощал измученное животное благодушными увещеваниями:
— Ты уж потерпи, киска, потерпи ещё немножко! Ведь ты прекрасно знаешь, что всё это лишь для твоего собственного блага. Разве можно жить спокойно, если у тебя в шерсти постоянно заводятся искры? Нет, что ты там ни говори, я лично (тут он откашлялся и заговорил ещё нравоучительнее) склонен считать, что именно из–за них у тебя такой скверный характер. Так что нам придётся вычесать их все до одной, а иначе мы, к своему превеликому сожалению, будем вынуждены отстричь тебе когти и вырвать глазной зуб. Куда же ты, Киска? Стой смирно!
Но тут злосчастное животное с душераздирающим потоком кошачьих проклятий вырвалось–таки на свободу, молниеносно ринулось в другой конец сада и скрылось в живой изгороди с такой прытью, что даже феи не могли за ним угнаться.
— Ну ничего, ничего! — весело закричали феи. — Потом мы снова её поймаем, и у неё как раз накопятся новые искры! Ур–ра!
И с этими словами они опять умчались прочь, навстречу новым озорствам и проделкам. Но, пожалуй, мне не стоит дальше описывать развлечения и потехи этих удивительных и весёлых существ. Благодаря описаниям очевидцев миру давно известны их обычаи и нравы, так что с моей стороны было бы непростительным тщеславием добавлять к уже существующим рассказам полное повествование того, что видел я сам. Ах, как бы мне хотелось, чтобы мои читатели увидели их собственными глазами! Особенно мне хотелось бы познакомить вас с эльфом маргаритки — розовощёким, пухленьким крохой с широко распахнутыми глазами, полными безграничного доверия. Даже самые дерзкие проказницы–феи не решались его дразнить, хотя он явно не принадлежал к их кругу и походил на мешковатого деревенского парнишку.
Сдвинув на затылок хорошенькую белую шапочку, он часами бродил в одиночку, засунув руки в карманы и внимательно разглядывая всё вокруг. Он был далеко не так хорош собой, как другие полевые цветы, которых мне довелось повстречать за свою жизнь, но его доверчивый взгляд и невинная смелость навсегда запали мне в душу.