***
Лиза и Саня бежали до тех пор, пока не выскочили на край оврага. Нет, не тот, что с лестницей. Другой. Они вышли на железнодорожные пути.
– Смотри, платформа! – крикнул обрадованный Санька.
Платформа – несколько бетонных плит на опорах в ряд. На железных жердях табличка с надписью: «Гурьяновка».
– А вон и электричка, – сообщила Лиза.
Состав подполз к платформе, остановился. Протяжно застонали тормоза. Двери с лязгом разъехались.
– Следующая остановка – станция Перерва, – хрипло оповестил динамик.
– Это ж от нашего дома десять минут ходьбы! – воскликнул Саня.
Дети забрались в вагон.
***
То был обыкновенный вагон с обшарпанными деревянными сиденьями и мутными окнами. Пассажиров всего ничего – пара старушек да парень лет двадцати. Лиза и Саня примостились на сиденье в самом конце.
Мимо потянулись лесополосы, заборы промзон, брошенные цеха разорившихся предприятий.
Что-то не давало Сане покоя.
Запах. Проклятый вездесущий запах.
– Чувствуешь вонь? – спросил он у Лизы.
– Ага, – кивнула она. – Ты тоже? Я думала, мне мерещится.
Из соседнего вагона донеслось слюнявое пьяное ржание. Хлопнула дверь в другом конце.
Они.
Гопники из Гурьяновки.
Упыри – штук пять – встали в проходе, хищно уставились через вагон на детей. Во главе – вихрастый с пивным животом. Рты разъехались в страшном острозубом оскале. Тела стали оплывать, терять форму, сворачиваться вокруг некоего невидимого стержня. Лопалась кожа, рвались сухожилия, трещали кости. Намотанная на незримый вертел масса преобразовывалась – обретала новые очертания, зеленела, покрывалась влажными черными кляксами.
Показались два желтых кошачьих глаза, встали на свое место.
Тварь словно срослась с полом вагона, который сантиметр за сантиметром превращался в зеленый бугристый придаток к ее телу. Старухи и парень вытянули шеи до самого потолка, обернулись мясистыми щупальцами с присосками, потянулись к детям.
Санька и Лиза вскочили, пулей вылетели в тамбур.
Саня рванул стоп-кран.
Взвизгнуло железо. Ход замедлился. Открылись двери. Тварь тем временем подбиралась.
Санька с разбегу выпрыгнул из вагона, больно приземлился голыми коленями на щебенку.
В этот самый миг на кромках дверей выросли зубы – длинные, острые как сабли. Зеленые челюсти захлопнулись, а Лиза выскочить не успела.
Поезд двинулся дальше, забрав девочку с собой.
Саня стоял – усталый, измученный страхом, с разбитыми коленками – и бессильно смотрел вслед уходящему по рельсам чудищу.
Состав проехал всего с сотню метров и затормозил. Двери вновь разъехались, и на острую щебенку полетела Лиза.
Почему тварь ее выплюнула?
«Наверное, Лиза хорошо учится и всегда слушается родителей», – с досадой за съеденного Левчика подумал Саня.
Он бросился на помощь, а электричка покатилась дальше и быстро скрылась за ближайшим поворотом.
Пока он бежал, Лиза успела встать, отряхнуться и проверить, не пострадал ли ее любимый «Том Сойер». Колени и локти у нее тоже были разбиты в кровь.
Санька подбежал к ней, и они крепко-крепко обнялись – так, как обнимаются на фронте воины-победители на исходе решающей битвы. Ни в жизнь Саня не подумал бы, что станет обниматься с девчонкой! Позорище-то какое! Хорошо, никто из пацанов не видит.
Вдали, за косогором, виднелся их микрорайон.
***
Они прошли сквозь рощу и оказались в своем квартале. А вот и родной двор.
Саня, неловко переминаясь с ноги на ногу, произнес:
– Ну, пора по домам. Надо как-то родителям объяснить, что с Левчиком произошло. А они там уж пускай думают, че дальше делать.
– Ой, а можно я к тебе пойду? – спросила Лизка, сияя на него чистыми-пречистыми голубыми глазами. – У меня сейчас дома никого, а ключи я забыла.
Просьба удивила Саньку. Несмотря на пережитое вместе, не такие уж они большие друзья, чтоб он ее к себе домой тащил. Сопрет еще что-нибудь ценное – потом ищи-свищи.
Впрочем, сходу он не нашел убедительных отговорок, поэтому процедил сквозь зубы:
– Ну ладно, пошли.
Пока они подходили к подъезду, он косился на лучезарно улыбающуюся Лизку, и ему все больше становилось не по себе. Эта дурацкая улыбка, как у умственно отсталой, отсутствующий взгляд. Книга под мышкой…
Книга.
Книга…
«Том Сойер» так опрятно смотрелся, будто и не побывал под проливным дождем.
Так ведь Лизка ж его выронила еще у гаражей!
В этот самый миг смуглый мальчуган в соломенной шляпе острозубо ухмыльнулся с обложки.
Санька побежал.
Ничего-ничего. Сейчас прибежит домой и скажет маме, чтоб вызвала милицию. Что Левку убили, Лизку… и Лизку тоже.
Поверит ли мама?..
К счастью, жил Санька невысоко – на третьем этаже. Он не стал вызывать лифт – пулей взлетел к своей двери, на ходу достал из-под футболки висящий на веревке ключ.
Судя по тишине в подъезде, его не преследовали.
– Фух! – выдохнул он, как только запер за собой дверь.
Мой дом – моя крепость. Тут уж никто не достанет.
Щас мы с тобой, тварина, разберемся.
Санька побежал на кухню, выглянул в окно. Подменыш, чьи конечности превратились в заскорузлые зеленые лапы с когтями, неспешно шагал к Лизкиному подъезду, пиная перед собой «Тома Сойера» – мятого, растрепанного, в грязи.
– Ма-а-а-а-а-ам! – позвал Санька.
– Чего вопишь? – Мама неслышно подошла сзади. – Где пропадал? Я уж забеспокоилась. Такой дождь был, а тебя все нет и нет.
– Мам…
Она подошла, поцеловала сына в щеку.
Санька едва уловил – но все же уловил – гаденький душок, смесь кислятины с гнильцой.
– Проголодался? – Мамин голос вмиг огрубел, глаза сбились в однородную серо-голубую массу с гнойной пленкой. – Щас наловлю тебе пожрать!
«Мама» лихо подпрыгнула, приклеилась четырьмя вывернутыми лапищами к потолку. Длинный-предлинный язык принялся с упругими хлопками выстреливать изо рта – ловить квелых от духоты мух, что лениво кружили у люстры.
***
Саня стоял один в пустом дворе. Все вокруг – все, что раньше казалось вечным, нерушимым, – размякало, разжижалось, плавилось, теряло первоначальные формы и цвета.
Грозная туча, нависшая черным брюхом над многоэтажками, чудовищно изогнулась, показала острозубую улыбку.
Две высотки сомкнулись воедино. Проходы между ними заросли воняющей болотом зеленой плотью с черными пятнами. Да и сами дома стремительно превращались в громадное кольцо жабьего мяса, обтянутого осклизлой шкурой…
***
А на другом конце космической червоточины, в Москве, родители ждали детей к ужину.
Ночной ВсадникКирилл Свидельский
Не знаю, была ли та удача моим случайным проклятием или сам дьявол в тот день поймал в свои силки мою душу.
Должны ли были в тот момент послышаться раскаты грома и сверкнуть молнии? Или адский жар должен был обдать мое лицо, когда мы пожали руки? Нет, в тот момент я и помыслить не мог, что жизнь моя изменится теперь безвозвратно.
Тот черноглазый человек за игорным столом, казалось, совершенно не расстроился своему поражению, когда отдавал положенный мне выигрыш.
– Этот конь, – говорил он, – скачет быстрее ветра, домчишься от западного до восточного побережья за ночь! За такого и душу продать не жалко!
Я ухмыльнулся – такой скакун да за партию в покер, это ли не удача.
Черный как уголь, как смоль, как безлунная полночь конь ждал меня у выхода из салуна. Он стоял в тени и даже среди темной осенней ночи был словно темнее клубившейся вокруг него черноты. Что же, если конь и вправду так быстр, как говорил его прежний владелец, охотнику за головами он должен сгодиться, думал я.
От Кригтауна, где я играл в покер всю ночь, до сосновой переправы, куда направлялся Дейл Кармоди, моя очередная цель, была пара дней пути, и я, быть может, успел бы схватить его до того, как негодяй переправится через Потомак, если бы не засел за игорный стол.
Что же, подумалось мне, если этот конь так быстр, как мне обещали, быть может я и успею схватить Кармоди до того, как он уйдет в непроходимые леса.
Тогда конь посмотрел на меня черным глазом и фыркнул, будто услышав мои мысли.
Мог ли я подумать, что все, услышанное мною в ту ночь, правда?
Конь несся сквозь мрак, словно ветер, будто не касаясь копытами земли, огни деревень и дебри хвойных лесов сливались в неразличимый поток, размытый на грани сна и яви.
Сам я чувствовал, будто сплю, и этот хоровод пейзажей лишь бред или морок, но когда белесый глаз луны в небе угас и солнце поднялось из-за сосновых пик, я понял, что Темный (так я и называл его с тех пор – не утруждаясь давать ему имя, а затем, решив, что никакое другое ему и не подойдет) доставил меня к бурлящим водам Потомака.
Найти Дейла не составило большого труда, да и сопротивления особого он мне оказать не смог – одно дело воровать скот у деревещин и совсем другое – схлестнуться с ветераном войны. Выбив из него все желание сопротивляться, я связал беглеца и, приладив его веревку к седлу, двинулся в Ричмонд за наградой.
Пусть эта поездка и будет более долгой, думал я, но зато припасов полно и по прибытии в город мой кошель заметно потяжелеет.
К закату я остановился у тракта на привал, надежно привязав Кармоди к дереву, и спокойно заснул.
Из сна меня вырвал ужасный вопль. Вскочив и выхватив кольт, я бросился к тому месту, где привязал Кармоди.
Моему взгляду предстало ужасающее зрелище – освещенный тусклым лунным светом, Темный склонился над еще агонизирующим телом Дейла, погрузив свою морду в разорванную грудину человека. Услышав мой крик, Темный поднял окровавленную морду и посмотрел мне прямо в глаза.
Его пасть, вымазанная алым, казалось, растянулась в дьявольской улыбке.
Я направил на Темного револьвер, но выстрелить не смог. Взгляд коня остановил меня – в его глазах плясали искры от костра или языки адского пламени, проникающие в мою душу и словно выжигающие меня изнутри до абсолютной пустоты. Я не мог спустить курок – Темный просто не позволял мне этого сделать. В тот момент я понял, что не он принадлежит мне, а я ему.