Тварь сглотнула последний раз.
Крысы в гаражеСтанислав Романов
Крысы продолжали бесчинствовать, их было слышно так отчетливо, что я, в конце концов, уловил, в каком направлении они перемещались. Эти существа в неисчислимых, по всей видимости, количествах совершали чудовищную миграцию с непостижимой высоты вниз, на какую-то достижимую или недостижимую глубину.
Г. Ф. Лавкрафт
Тридцать первого октября, вечером, накануне дня своего рождения, Алексей Перовский пришёл в гараж. Завёл двигатель чёрного «шевроле-тахо», но из гаража так и не выехал. Потому что никуда ехать и не собирался. Просто сидел за рулём, слепо таращился в обшитую вагонкой стену, время от времени прикладывался к горлышку «Столичной». Пил, как воду, не закусывая.
В салоне машины гремел блэк-металл, динамики рвались от сатанинского рыка вокалиста. Но даже инфернальные песнопения «Slaughtercult» не могли заглушить тонкий омерзительный писк и слабый, пробирающий до дрожи, шорох, несмолкаемое шуршание острых коготочков, скребущихся где-то там, внутри черепа…
На следующий день Алексею должно было исполниться сорок; дома его никто не ждал. Только призраки.
Призраки и кошмары.
О смерти брата я узнал от Эдика Розина, его друга детства и армейского товарища. Он где-то раздобыл мой номер, позвонил мне, рассказал, что Алексей отравился выхлопными газами в гараже. Без подробностей, разумеется, он и сам их не знал. Это я самостоятельно домыслил, уже потом, много позже. Я всегда отличался богатым воображением, не то, что конкретные парни Алексей с Эдиком.
На похороны я не поехал, тогда мне было просто не до этого: как раз в те дни у меня разразился свой собственный персональный кризис. Одна из моих студенток стала жертвой маньяка, а её подруга, наверное от сильного расстройства (других причин я не вижу), бездоказательно обвинила меня в домогательствах. Эти облыжные обвинения немедленно подхватили мои недоброжелатели, которых я имел немало, и раздули скандал, уничтоживший мою репутацию.
В тот момент я ещё пытался противостоять нападкам и никуда отлучиться не мог. Да и не хотел, если честно: мы с Алексеем не поддерживали особенно тёплых отношений. Мы были сводные братья, то есть, братья как бы только наполовину.
Полгода спустя я не без удивления узнал, что брат завещал мне свою квартиру в Зареченске и прочую собственность. Мать Алексея эмигрировала в Канаду ещё в конце девяностых, отец умер несколько лет назад. Других близких родственников, кто бы мог оспорить мои права наследования, не нашлось. И я вернулся в Зареченск, в надежде избавиться от непреходящего чувства тревоги, что угнетало меня последние месяцы. Может быть, мне удалось бы заново собрать свою жизнь из тех жалких обломков, что у меня оставались. Я подумал, что судьба сжалилась надо мной и подарила ещё один шанс. Я ошибся, жестоко…
Впрочем, стоит вести историю по порядку, как полагается – с предков. Это значит, надо начинать с отца, потому что матери у нас с Алексеем были разные. В общем-то, не такая уж редкая жизненная коллизия: люди порой разводятся, женятся по новой… Моя мать в конце концов тоже развелась с отцом. В третий раз он так и не женился.
Отец зарабатывал тем, что копал могилы на кладбище. Не знаю, как правильно называется эта профессия. Могильщик? Нет, не представляю такую запись в советской трудовой книжке. Наверное, просто землекоп. А ведь прежде он работал в милиции. Как и дед.
Но в год смерти Андропова дед, который к тому времени уже был на пенсии, погиб во время пожара на даче. Говорили, что он сильно пил. Говорили, что это был несчастный случай. Отец же был уверен, что дачу подожгли. Бабушка рассказала, будто незадолго до пожара к деду наведывались какие-то незнакомые, странные люди – то ли татары, то ли цыгане… Не пойми кто, короче.
Однако бабушка к тому времени уже часто заговаривалась, а иногда видела чужих людей прямо на собственной кухне, так что никто, кроме отца, не стал вникать в её россказни. Расследования толком не было. Отец сперва тоже запил, потом вдруг уволился из милиции, пошёл работать на кладбище. Лёгкостью нрава он никогда не славился…
Долгое время мы с братом практически не общались. Виделись раз или два, по инициативе отца. Он отчего-то был уверен, что мы подружимся. С чего он так решил, ума не приложу. Помню, что было жутко неловко, словно меня заставляли помириться с главным забиякой в классе, только что расквасившим мне нос.
В школе мне часто доставалось – и от одноклассников, и от ребят постарше. В конце концов, родители перевели меня в другую школу – как раз в ту, где учился Алексей. Тогда-то я и узнал, что, оказывается, весьма неплохо иметь старшего брата. Особенно такого, как Алексей: он был на два года старше, учился в восьмом классе и ходил в секцию по самбо, где уверенно борол всех соперников. Кроме Эдика Розина, неоспоримого городского чемпиона среди юниоров.
Спортивная карьера приятелей закончилась внезапно, три года спустя, после жестокой драки в одном из развлекательных клубов, где под раздачу попали не только дерзкие джигиты с Северного Кавказа, но и наряд милиции, прибывший для наведения порядка. И Алексею, и Эдику уже было по восемнадцать; обоим светил взрослый срок.
Они предпочли военкомат, как раз шёл весенний призыв. Через неделю оба оказались под Рязанью, в учебке ВДВ, а срочную закончили в Приштине, имея за плечами реальный боевой опыт. Потом был контракт и вереница горячих точек в далёких жарких странах. Йемен, Эритрея, Уганда… Повидали всякого.
Где-то в экваториальной Африке Эдик подцепил неведомую тропическую болезнь, что едва его не прикончила. Потерял почти двадцать килограммов веса, домой возвратился чуть живой, даже родная мать его не сразу признала. Алексея же родной отец и вовсе не узнал, он к тому времени уже вообще никого не узнавал, доживал последние недели в специализированном доме-интернате. С утра до вечера сидя перед бубнящим телевизором, он тряс головой и бормотал путаные истории про людей, приходящих из-под земли.
Алексей две недели пил по-чёрному, потом продлил контракт и отправился в Сирию. Пробыл там год, приехал обратно совсем другим человеком. Словно с того света вернулся, сказал мне Эдик. Он, наверное, и не догадывался, насколько был прав…
Переезд мой был спешным, до крайности похожим на бегство. В квартиру, что раньше принадлежала брату, я вселился шестнадцатого июля. Даже ремонт не сделал, как собирался поначалу.
В принципе, жилье и так было вполне хорошее – по местным стандартам, разумеется. С моей прежней, питерской квартирой, эта не шла ни в какое сравнение. В любом случае, о перемене я не жалел, к прошлой жизни мне уже невозможно было вернуться. Квартира располагалась на верхнем этаже кирпичной пятиэтажки, всего две комнаты, не обременённые лишней мебелью.
Я с удивлением обнаружил в одной из комнат книжные полки; Алексей никогда не представлялся мне книголюбом. Моё удивление стало только сильнее, когда я внимательнее рассмотрел стоявшие на полках книги. Там не нашлось ни детективов, ни фантастики, вообще никакого бульварного чтива. Только солидные тома по древней истории, мифологии и оккультизму, причём большая часть на иностранных языках: английском, немецком, даже арабском… Я предполагал, конечно, что не очень хорошо знаю своего брата. Однако, судя по всему, знал его даже меньше, чем мне казалось.
Дом стоял в конце улицы, на окраине. Из окон, выходящих на южную сторону, открывался вид на поросшие редколесьем пологие курганы, что были насыпаны в незапамятные времена, в годы монгольского нашествия, если не раньше. Дикие степные воины пировали там после успешного набега, водрузив помост на тела поверженных врагов, черепа побеждённых служили им пиршественными чашами.
С тех пор минули века, но и поныне среди зареченских место пользовалось дурной славой, причём без особых на то причин. Просто ходили невнятные слухи, что в тёмное время суток на курганах лучше не появляться. Якобы там иногда пропадали люди. Помню, мальчишками, мы пересказывали друг другу всякие леденящие душу истории о пронизывающих древние курганы потаённых подземных ходах, где бродят полчища прожорливых крыс, а в смертоносных ловушках гниют останки незадачливых кладоискателей. Такие наивные детские страшилки…
Свои собственные вещи я отправил контейнером, но он заплутал где-то в пути. Вполне возможно, что на небезызвестной станции Дно. Хорошо, что всё самое нужное я взял с собой. «Самсонит» с документами и ноутбуком, на котором хранились наброски будущей книги, посвящённой конфликту Наполеона с Лафайетом и другими масонами. И, конечно, я не оставил своего верного пса – ягдтерьера по кличке Черныш.
С самого первого вечера мой пёс чувствовал себя беспокойно на новом месте, но тогда я не придал этому особого значения. Признаться честно, я просто слишком устал. Сказалось напряжение последних месяцев, связанная с переездом суета, да и сама поездка выдалась нелёгкой. Я лёг спать засветло, не разбирая постели, и буквально провалился в сон без сновидений, словно в тёмную полынью.
Кажется, я слышал какой-то шум, происходивший в соседней комнате, но был не в силах пошевелиться. Причину ночного беспорядка я выяснил утром, когда нашёл на полу комнаты изгрызенную и разодранную в клочья книгу. Это было репринтное издание «Die Namenlosen Kulte» некоего фон Юнцта, усилиями Черныша приведённое в совершенно негодный вид. Я не мог взять в толк, как пёс добрался до книги, ему пришлось бы прыгнуть довольно высоко и выхватить том зубами прямо с полки. Раньше за Чернышом не водилось страсти к подобной акробатике.
Я строго отчитал его, а пёс при этом смотрел на меня с таким обиженным видом, что я сам почувствовал себя виноватым. Книга и в самом деле была гадкая; даже короткий взгляд на обрывки страниц вызывал внезапное отвращение и тошноту, чудилось, что полчища готических букв ползают по бумаге, как мерзкие насекомые. И как будто даже слышался едва различимый шорох.