Она тотчас же подошла, покачивая роскошными бедрами. И глядя на бесчувственного Дежнева, не могла удержать презрительной усмешки:
— Не желаете ли вы, чтобы я пригнала сюда подъемник и с его помощью перенесла нашего принца в кроватку?
— Пока не стоит, мисс Палерон. Вы знаете, что я американец?
— Все здесь об этом знают. Вы еще и трех слов не успели сказать, а все столики и стулья в этой комнате переглянулись и, кивнув друг другу, проговорили: «Американец».
Моррисон поморщился. Он всегда гордился своим чистым русским говором, и вот уже во второй раз женщина посмеялась над этим.
— В любом случае, — продолжил он, — меня доставили сюда силой, против воли. Я уверен, что советское правительство ничего не знает, иначе бы не одобрило их действий и предотвратило бы эту провокацию. Эти люди — и прежде всего доктор Баранова, которую вы назвали Царицей, — действовали на свой страх и риск. В правительстве должны узнать об этом. И я не сомневаюсь, что сразу же после этого меня вернут в Штаты во избежание международного скандала, который вряд ли кому-нибудь нужен. Вы со мной согласны?
Официантка, уперев руки в бока, проговорила:
— И какое же это кому дело: здесь ли, в Штатах ли, согласна я или нет? Я что — дипломат? Я что — возродившая дух царя Петра, великого Поддавалы?
— Вы можете, — нерешительно попросил Моррисон, — сообщить об этом своему правительству как можно быстрее?
— И что это ты себе навыдумывал, американец? Что стоит мне рассказать об этом своему любовнику из Президиума, как все тут же по-твоему желанию уладится? Какие у меня могут быть дела с правительством? И кроме того, говорю вам со всей серьезностью, товарищ иностранец: я вовсе не желаю, чтобы вы разговаривали со мной в такой манере. Сколько прекрасных, преданных наших граждан были безнадежно скомпрометированы иностранными пустобрехами! Естественно, я доложу сейчас же товарищу Барановой, и уж она проследит, чтобы вы не оскорбляли больше меня таким же манером.
Она бросилась прочь с видом мегеры. Моррисон со страхом смотрел ей вслед. И вдруг... он просто подпрыгнул от изумления и неожиданности: у самого уха он услышал голос Дежнева:
— Альберт, Альберт... Ну, вы получили, мой малыш?
Дежнев приподнял голову. Глаза его выдавали чуть краснотой, но голос звучал вполне трезво.
— А я все удивлялся: вы так торопились наполнить мой стакан, чтобы я, значит, перебрал и отрубился. Это, конечно, интересная мысль.
— Так вы не пьяны? — удивился, в свою очередь, Моррисон.
— Ну, конечно, приходилось бывать и потрезвее, — заметил Дежнев, — но голова у меня абсолютно ясная. Вы, трезвенники, имеете несколько извращенное представление о том, сколько может выпить закаленный советский человек. И здесь для вас, трезвенников, скрыта главная опасность.
Моррисон еще никак не мог поверить, что его попытка наладить контакт с официанткой провалилась:
— Вы же говорили, что она — сотрудница разведки.
— Я? — Дежнев пожал плечами. — Возможно, предположил это, но такие предположения чаще всего оказываются ошибочными. Кроме того, меня она знает лучше, чем вы, мой миленький. И не питает иллюзий относительно моих возможностей. Ставлю десять рублей против копейки: она знала, что я слушаю во все уши. И что вы ожидали от нее услышать вообще?
— Ну-у... — перевел дыхание Моррисон, — она должна все-таки проинформировать ваше правительство о моей ситуации. А оно во избежание международного скандала должно освободить меня, возможно, даже извинившись. А вам придется потом долго объясняться. Поэтому вам лучше не дожидаться указаний свыше, а самим освободить меня и отправить в Штаты.
Дежнев расхохотался:
— Вы только зря тратите слова, мой разумный интриган. У вас слишком романтические представления о нашем правительстве. Возможно, они и захотят отправить вас когда-нибудь, но все же, несмотря на вероятные осложнения, не раньше, чем вы будете минимизированы и...
— Не могу поверить, что власти знают о моем похищении и ничего не предпринимают!
— Может, они и не знают... Будут потом скрежетать зубами. Ну и что? Правительство вложило в проект слишком много денег, чтобы позволить вам просто так отъехать, не окупив всех потраченных средств. До вас дошло? Вы не находите, что это логично?
—- Не нахожу. Потому что не собираюсь помогать вам.
Моррисон снова почувствовал неуверенность в себе.
— Я не могу себе позволить быть минимизированным.
— Ну, это будет решать Наташа. В конце концов, это может взбесить ее, и она утратит к вам всякую жалость. Вы осознаете, что своим несогласием можете навлечь на всех участников проекта немилость со стороны правительства? Некоторым после провала, возможно, придется и совсем уйти, если не хуже. И это — плата за нашу доброту и откровенность?
— Вы украли меня.
— Но даже это мы сделали по-доброму и осторожно. Вам причинили боль? С вами невежливо обращались? А вы всячески вредите нам. Наталья вам за это отплатит.
— Как? Насилием? Пытками? Наркотиками?
Дежнев закатил глаза:
— Вы плохо ее знаете. Она на такое не пойдет. Я запросто, а вот она не может. У нее ведь такое нежное сердце, как и у вас, мой несчастный Альберт. Но она сумеет вас заставить.
— Да? Но как?
— Не знаю. Я никогда не мог понять, как это ей удается. Но она добивается своего. Сами увидите.
Улыбка Дежнева напоминала волчий оскал. И увидев эту улыбку, Моррисон понял: спасения нет.
На следующее утро Моррисон и Дежнев вернулись в Грот. Они вошли в огромный, освещенный сверху, кабинет без окон. Здесь Моррисону бывать не приходилось. Одно было ясно: это не кабинет Барановой, поскольку слишком тяжелое впечатление он производил, как всякое просторное помещение без мебели.
За массивным столом сидела Баранова. На стене, за ее спиной висел портрет Советского Генерального, сурово глядящего в пространство. В углу слева стоял водоохладитель, справа — шкафчик для микрофильмов. На столе кроме небольшого диктофона ничего не было. Проще говоря, комната выглядела совершенно пустой.
Входя, Дежнев начал:
— Вот, привел. Этот шалун пытался вчера завербовать красотку Палерон. И с ее помощью и за нашей спиной плести интриги с советским правительством.
— Да, я получила докладную, — Баранова спокойно показала бумажку.
— Пожалуйста, оставь нас одних, Аркадий. Хочу поговорить с профессором Альбертом Моррисоном наедине.
— А это не опасно, Наташа?
— Думаю, нет. Альберт, по-моему, не похож на насильника. Я права, Альберт?
Моррисон не произнес за это утро еще ни одного слова.
— Давайте прекратим эти игры, — поморщился он. — Что вы от меня хотите?
Баранова властным жестом указала Дежневу на дверь. Тот вышел. Когда дверь за ним закрылась, она ответила:
— Зачем вы это сделали? Почему пытались войти с ней в контакт? Считаете ее секретным агентом, присматривающим за нами? Неужели мы так плохо с вами обращались?
— Да, — зло ответил Моррисон, — плохо. Неужели кому-то может понравиться, когда его крадут и тайно увозят в Советский Союз? С чего бы вам ждать от меня за это благодарности? Благодарить за то, что не проломили мне при этом голову? А возможно, вы бы так и поступили, если бы моя голова не была вам нужна целой.
— Да, в таком случае мы не стали бы вас трогать. Нам необходима именно ваша голова. В целости и сохранности. И вы это прекрасно знаете. И вы прекрасно понимаете, какая нужда движет нами. Мы объяснили вам все предельно ясно, и если бы вы просто попытались отказаться, то я бы вас поняла. Но организованное таким образом бегство могло бы нанести непоправимый ущерб нашему проекту и навредило бы всем нам лично. Вы надеетесь, что правительству не известно обо всем и ваше сообщение напутает его? Даже если это было так, что, вы думаете, с нами бы сделали?
Моррисон, крепко сжав губы, угрюмо смотрел на Баранову.
— Я не смог найти никакого иного способа бегства. Вы говорите, вами движет нужда. Мною тоже.
— Альберт, мы испытали все возможные способы убеждения. Мы не применяли силу, не угрожали вам, не делали вам ничего неприятного. Разве я говорю неправду?
— Наверное.
— Наверное? Но ведь это действительно так. Но ничто не помогло. Вы отказываетесь помочь нам.
— Да, отказываюсь. И собираюсь продолжать отказываться.
— Тогда против своего желания я вынуждена предпринять следующий шаг.
Страх шевельнулся в груди у Моррисона, бешено заколотилось сердце. Собрав силы, он постарался проговорить как можно более вызывающе:
— Это какой же?
— Вы хотите домой, назад в Америку. Если все наши доводы окажутся недостаточны, вы вернетесь.
— Вы это серьезно?
— А вы удивлены?
— Да, удивлен, но я принимаю ваши условия и ловлю вас на слове. Так когда же я смогу улететь?
— Как только договоримся о том, что мы расскажем остальному миру об этой истории.
— В чем проблема? Расскажите правду.
— Это будет несколько затруднительно, Альберт. Мы поставим в одно неловкое положение наше правительство, которому придется отрицать свою причастность к этому делу. Мне предстоят потом серьезные неприятности. И неразумно с вашей стороны предполагать, что я пойду на такое.
— Какую же легенду выдумаете вы?
— Что вы прибыли сюда, к нам, по своей воле, из желания помочь нам в осуществлении проекта.
Моррисон неистово замотал головой:
— Мне это принесет такие же неприятности, как и вам признание в моем похищении. Возможно, времена сейчас и новые, но старые привычки живучи в сердцах американского обывателя. И американская общественность с большим недоверием отнесется к американскому ученому, отправившемуся на помощь Советскому Союзу. Старая конкуренция сохраняется, и мне боязно за свою репутацию.
— То, что вы сказали, не лишено логики, — согласилась Баранова, — но, с моей точки зрения, пусть уж лучше проблемы будут у вас, а не у меня.
— Ну, этого-то я не допущу... Неужели вы предполагаете, что это удержит меня и я не выложу всей правды с мельчайшими подробностями?