Поздним вечером, после долгого и утомительного медицинского осмотра, он сидел с четырьмя советскими исследователями за ужином. «Последний ужин», — мрачно думал Моррисон.
Присаживаясь к столу, он взорвался:
— Никто не ознакомил меня с результатами обследования!
И спросил, повернувшись к Софье:
— А вас обследовали?
— Да, конечно, Альберт.
— И сказали результаты?
— Нет. Поскольку не мы им за это платим, они, видимо, не чувствуют себя обязанными сообщать что-либо.
— Не берите в голову, — весело заметил Дежнев. — Мой старик, бывало, говорил: «У плохих новостей орлиные крылья, а у хороших — лапы ленивца». Если они вам ничего не сказали, значит, ничего страшного и нет.
— Даже плохие результаты, — проговорила Баранова, — сообщили бы мне, и только мне. Я одна уполномочена решать вашу судьбу.
— И что же они вам сказали обо мне? — поинтересовался Моррисон.
— Что ничего особенно страшного нет. Вы можете отправиться с нами. И через двенадцать часов наше «плавание» начнется.
— А есть ли что-нибудь не особенно страшное, Наталья?
— Ни о чем плохом в докладе не упоминалось, кроме того, как выразился один доктор, что вы «продемонстрировали типичную американскую привередливость».
— Ха! — воскликнул Моррисон. — Одна из наших американских свобод позволяет нам быть привередливыми, если врачи демонстрируют по отношению к нам типичное советское безразличие.
Тем не менее, опасения по поводу состояния его мозга и психики начали в нем потихоньку ослабевать, неминуемо уступая место опасениям перед предстоящей минимизацией вообще.
Он погрузился в мрачное молчание и медленно, без особого аппетита, ел.
Юрий Конев первым поднялся из-за стола. На какое-то время, стоя, он завис над столом. Его молодое лицо хмуро напряглось.
— Наталья, — произнес он, — я должен пригласить Альберта в свой кабинет. Нам необходимо обсудить завтрашние проблемы и подготовиться к ним.
— Помни, пожалуйста, — заметила Баранова, — что мы должны хорошенько выспаться. Не забывай о времени. Нужен тебе Аркадий?
— Он мне не нужен, — ответил Конев высокомерно.
— И все-таки, — сказала Баранова, — у твоих дверей будут два охранника. Если понадобится, позови их.
Конев нетерпеливо отвернулся от нее:
— Уверяю тебя, Наталья, они мне не нужны. Пойдемте, Альберт.
Моррисон, наблюдавший за ними исподлобья, встал:
— Это далеко? Я устал ходить взад и вперед по Гроту.
Он понимал, что ведет себя грубо, но это, казалось, не волновало Конева, который ответил тем же:
— Я думаю, что для профессора привычно носиться взад-вперед по университетскому кампусу.
Моррисон последовал за Коневым. Они вместе брели по коридору. Моррисон спиной почувствовал, как неожиданно за ними появились два охранника. Их шагам вторил звук двух пар чужих. Он оглянулся, Конев же даже не повернулся.
Моррисон спросил нетерпеливо:
— Еще долго, Юрий?
— Глупый вопрос, Альберт. Я не собираюсь вести вас дальше, чем следует. Когда мы придем, тогда придем. Если мы не остановились, значит, еще не пришли.
— Думаю, что в таких лабиринтах и коридорах можно было организовать тележки для гольфа или что-то вроде этого.
— У вас упадок сил, Альберт? А ведь вы не настолько стары, что не можете идти, хотя и не настолько молоды, чтобы вас нести.
Моррисон подумал: «На месте этой бедной женщины с ребенком я бы устроил фейерверк, чтобы отпраздновать его отречение от отцовства».
Наконец они пришли к кабинету Конева. По крайней мере Моррисон догадался об этом, когда тот рявкнул: «Открыть!» Дверь плавно раскрылась на звук голоса. Конев шагнул первым.
— Что, если кто-нибудь запишет ваш голос? — спросил Моррисон с любопытством. — Знаете, он у вас не очень выразительный.
Конев ответил:
— Мое лицо тоже сканируется. Но на него отдельно дверь не открывается.
— А если вы простудитесь?
— Однажды, когда сильно простудился, я не мог в течение трех недель попасть в кабинет. В конце концов должен был открыть дверь механическим способом. Сложности могут быть, если на моем лице появятся ушибы и шрамы в результате несчастного случая. Такова цена секретности.
— Неужели люди здесь настолько любопытны, что могут посягнуть на ваши тайны?
— Люди есть люди. И не стоит переоценивать даже лучших из них. Здесь у меня есть уникальные вещи, которые можно увидеть, только когда я разрешу. Это, к примеру.
Его тонкая рука, очень ухоженная, с маникюром, лежала на необычайно большом и толстом томе. Тот, в свою очередь, стоял на подставке, явно специально сделанной для него.
— Что это? — спросил Моррисон.
— Это — академик Шапиров. Или, по крайней мере, его сущность. — Конев открыл книгу и шелестнул страницами. Они были заполнены символами, составляющими диаграммы. У меня, конечно, есть микрофильм. Но в использовании печатного тома есть определенное удобство. — Он похлопал по страницам.
— Я не все понимаю, — сказал Моррисон.
— Это — структура мозга Шапирова, переведенная в символы. Используя ее в соответствующей программе, можно заново составить трехмерный подробный план мозга на экране компьютера.
— Если вы говорите серьезно, — задумался Моррисон, — это замечательно.
— Вполне серьезно, — ответил Конев. — Я потратил все свое время на перевод структуры мозга в символы и наоборот. Я изобрел и развил науку церебрографии.
— И вы использовали для этого Шапирова.
— По невероятно счастливой случайности. Возможно, и не счастливой, но это было неизбежно. Мы все немного тщеславны. А Шапирову казалось, что его мозг достоин того, чтобы его тщательно сохранить. С самого начала, когда я принялся за работу над проектом под его руководством (а мы только думали об использовании хотя бы мозга животных), он настаивал на церебрографическом анализе своего собственного мозга...
Внезапно разволновавшись, Моррисон спросил:
— Вы можете вывести его теории из записанной церебральной структуры его мозга?
— Конечно, нет. Эти символы записывают церебральное сканирование, произведенное три года назад. Это было до того, как он развил свою теорию. А здесь, к сожалению, всего лишь физическая структура, а не его мысли. Все же церебрография для нас будет бесценна в завтрашнем путешествии.
— Согласен, но я никогда не слышал об этом.
— Не удивительно. Я опубликовал материалы, но только в Гроте, и они остаются чрезвычайно секретными. Никто за пределами Грота, даже здесь, в Советском Союзе, не знает о них.
— Это плохая политика. Кто-нибудь напечатает их и получит приоритет.
Конев покачал головой,
— Это только кажется, что в этом направлении повсюду достигнут значительный прогресс. Чтобы получить приоритет, достаточно опубликовать цефалографию мозга собаки, например. Но это сейчас неважно. Суть в том, что мы можем руководствоваться схемой мозга Шапирова. А это — невероятная удача. Раньше мы не знали, что она может пригодиться нам в качестве путеводителя через джунгли головного мозга.
Конев повернулся к компьютеру и отработанным быстрым движением рук вставил пять больших дисков.
— Каждый из них, — заметил он, — может свободно вместить всю информацию центральной московской библиотеки. Все это — информация о мозге Шапирова.
— Вы хотите сказать, — возмутился Моррисон, — что смогли перенести всю информацию о мозге Шапирова в эту книгу?
— Ну нет, — Конев бросил взгляд на книгу. — По сравнению с полной программой, книга — только небольшая брошюра. Тем не менее, она действительно содержит основной, так сказать, каркас нейроструктуры Шапирова, и я мог использовать ее в качестве руководства для программы компьютера, составившей его подробнейшую схему. Чтобы справиться с этой задачей, понадобились месяцы работы и самый современный компьютер. Однако, Альберт, мы смогли достичь лишь клеточного уровня. Чтобы составить схему мозга на молекулярном уровне и записать все перемещения и комбинации, все возможные мысли, которые могут возникнуть в таком необычном человеческом мозге, как у Шапирова, — творческие, актуальные и потенциальные — думаю, нам бы понадобился компьютер величиной со Вселенную и время не меньше, чем сама Вселенная. А для нашего эксперимента достаточно того, что есть.
Моррисон восторженно попросил:
— Покажите мне, как он работает, Юрий.
Конев осмотрел компьютер, послышался мягкий щелчок. Он нажал на нужные клавиши. На экране появилось изображение человеческого мозга в разрезе.
Конев заметил:
— Мы можем рассмотреть любой поперечный разрез. — Он нажал на клавишу, и мозг начал расслаиваться, как бы под воздействием ультратон-кого микротока со скоростью тысяча срезов в секунду. С такой скоростью, — продолжал Конев, — нам понадобится час и пятнадцать минут, чтобы выполнить задачу, но я смогу остановить ее в любой момент. Я также могу сделать еще более тонкий слой или моментально рассчитать и срезать слой любого поперечного сечения.
Объяснения он сопровождал демонстрацией.
— Кроме того, можно ориентировать его в другом направлении и поворачивать вдоль другой оси. Или увеличить до клеточного уровня с любой скоростью, медленной или, как видите, быстрой.
С этими словами изображение мозга растянулось от центра во всех направлениях с головокружительной скоростью, так, что Моррисон вынужден был закрыть глаза и отвернуться.
Конев продолжал:
— Сейчас перед нами изображение на клеточном уровне. Вы видите отдельные нейроны, и если я еще больше увеличу его, сможете разглядеть нейриты и дендриты. При желании мы можем проследить, как движется одиночный нейрит через клетку и сквозь синапс попадает в другой нейрон. И так далее. И все это — с помощью компьютера, дающего трехмерное изображение мозга. Но дело не только в трехмерном изображении. Компьютер имеет голографическое изображение и может давать абсолютно точное трехмерное изображение.
Моррисон спросил вызывающе: