Фантастика, 1971 — страница 1 из 44

ФАНТАСТИКА 1971 ГОД

СЕРГЕЙ СМИРНОВ«Луноходу-1»

Мне почему-то кажется,

                                     что ты —

Живое существо, а не машина.

И телеоглаза твои чисты,

И воля

           все познать

                               несокрушима.

Шагаешь на заданье поутру —

Целенаправлен,

                       выдержан

                                     и светел.

Не простудись

На солнечном

Ветру —

Он, говорят,

                   коварен,

                                этот ветер!

Встречай спокойно

                           темень и мороз.

Лови любые наши замечанья.

И ладный шум

         восьми твоих колес

Опять нарушит вечное молчанье.

И не робей,

И тайн не обходи —

Их сколько хочешь на Луне —

                                            Селене.

Учти —

            твой опыт

                                нам необходим

Для будущих визитов

И вселенья.

Будь осторожен —

                         в пропасти не лезь.

И верь —

На смену

              явятся другие.

И ты

        излечишь

                       тайную болезнь,

Которая

Зовется

Ностальгией.

ПОВЕСТИ

СЕРГЕЙ ПАВЛОВЧердак вселенной

1

Приятный голос:

— Нет, я не спал. Томит меня предчувствие беды… Оседланы ли кони?

Настороженное фырканье коней, звон сбруи. Менее приятный голос:

— Все сделано, как приказать изволили вы, сударь.

— Тогда в дорогу. Пусть звезды нам осветят ранний путь.

Крик совы и легкий ветерок с ночными запахами трав. Приближающийся конский топот. И вдруг как выстрел:

— Не торопитесь, шевалье!

Голос нехороший, резкий. Перестук копыт и храп осаженного на скаку коня.

— Граф де Ботрю?!

— Он самый! К вашим я услугам. Продолжим давешний приятный разговор.

— Мы будем продолжать на звонком языке клинков!

— Луна взошла — вот славно!..

— Я готов!

— Я тоже полон нетерпенья.

— Граф, защищайтесь!

Зазвенела сталь

Глеб с трудом приоткрыл тяжелые веки, перевернулся на живот и выглянул поверх подушки. Светила красноватая луна. Граф, сбросивший камзол и шляпу, теснил шевалье. Глеб посмотрел на часы — была половина третьего ночи по условному времени околосолнечных станций. Шпага, выбитая из рук шевалье, натурально звеня, откатилась к журнальному столику. Глеб запустил подушкой в дуэлянтов, промахнулся — подушка пролетела сквозь конский круп и повисла на рожках виофонора. Звук и запах исчезли. Глеб уронил голову на упругое изголовье и отвернулся к стене.

— Вставайте, сэр, — пробормотал он, закрывая глаза, — вас ждут великие дела на чердаке вселенной…

Это была чепуха. Которая, впрочем, когда-то имела большое значение.

Он снова заснул. Теперь он брел по гулкому лабиринту туннелей. И будто бы это не обычные переходы станции «Зенит», прямые и светлые, а пыльные извилистые туннели из черного альфа-стекла. И все-таки это был «Зенит».

Он брел в поисках выхода, сворачивал в боковые проходы направо, налево — пусто и неуютно вокруг, прохладно и сумрачно…

Выхода не было — туннельные переходы уводили в глубь астероида дальше и дальше, кончилась гладкая черная облицовка, потянулись грубо обработанные стены в толще ожелезненных недр. Он понимал: надо как можно быстрее наверх, в диспетчерскую, а получалось почему-то наоборот — все глубже и глубже, в самые глухие закоулки станции, о существовании которых он раньше не подозревал.

Наконец он входит в зарешеченный зал, очень знакомый зал, но безлюдный и темный… и узнает виварий. Не слышно обычных шороха, визга, возни, а в дальнем конце прохода между решетками ограждений смутно виднеются две мешковатые, фигуры с большими круглыми головами. Кто это здесь?… И почему в вакуумных скафандрах?

Прозрачные забрала откинуты вверх, из гермошлемов блестят настороженные глаза. Это Клаус и Поль — два подопытных шимпанзе, те самые Клаус и Поль, которых вчера должны были транспозитировать на «Дипстар», к орбите Сатурна… В поднятой лапе Клаус держит странный квадратный предмет, и под этим предметом что-то раскачивается, щелкает, а на тонкой цепочке — фигурная гиря… и вдруг открывается маленький люк, и забавная птичка шипит и жалобно стонет: ку-ку, ку-ку… Великий космос, это часы!

Стрелки анахронического механизма показывают время начала эксперимента. Пора… «Ну-ка, ребята, марш в лифтовый тамбур, да поживее!» Клаус и Поль ковыляют, пыхтя от усердия. Часы Клаус тащит под мышкой, гиря на длинной цепочке волочится следом: «Зачем тебе это, старик? Брось их!..» Клаусу жаль расставаться с часами, но ничего не поделаешь, надо оставить — приказано.

Втроем заходят в кабину лифта и долго падают вниз. Поль беспокойно ухает, вертится, строит гримасы. Клаус угрюм, но спокоен; он стар, и у него необычные для шимпанзе глаза — редко можно увидеть у обезьяны светлые глазные белки. Смотрит вопрошающе в упор, почесывая затянутой в перчатку лапой затылок шлема. «Ну что здесь непонятного, старик? Вы отстали от графика ровно на двадцать четыре часа. На «Дипстаре», должно быть, сходят с ума от беспокойства, потеряны целые сутки, а ты и Поль даже еще не на старте!» Лифт тормозит. Свертывается гибкая дверь, обнажая стену из черного альфа-стекла. Участок стены уходит вниз, и открывается ход в святая святых «Зенита» — камеру гиперпространственной транспозитации.

Ворчливый Поль неохотно взбирается на стартовый когертон — небольшое слабо вогнутое альфазеркало. Клаус медлит. «Смелее, старик! Тебя нервирует Поль, понимаю: ты привык стартовать в одиночку. Но ничего не поделаешь; надо вдвоем, таковы условия эксперимента. Ты у нас ветеран, и кому же, как не тебе… Ну вот и отлично. Будь умницей и будь здоров. Передавай привет ребятам с «Дипстара»!» Предупредительный гудок, броневая плита идет на подъем. Последний взгляд через плечо на перепуганных ТР-перелетчиков: каждый из них на своем когертоне — порядок.

Ход перекрыт. За спиной метровая толща альфа-брони, а впереди, на расстоянии полушага… опустевший ствол лифтовой шахты. Трудно поверить, но факт: кабина лифта исчезла.

Очень мило, но что же делать в такой ситуации?

Ну-ну, не надо паники! Главное, устоять на ногах в момент ТР-запуска, иначе все закончится очень эффектно: вверх тормашками в шахтный колодец.

Мягкий толчок и мгновенная дурнота. Это цветочки — первый цикл транспозитации, малая тяга.

Ягодки впереди…

Толчок — искры из глаз!

Окружающий мир, уродливо вытянутый по вертикалям, медленно поворачивается на тонкой оси…

Со скрипом и гулом. Ужасно медленно и тяжело…

Мышцы тела свинцово наполнены нервной усталостью, но это уже не страшно — главное, устоял. Черная плита сдвигается с места и с мягким шорохом ускользает вниз, открывая квадратный зев прохода. И сразу — очень нехорошее предчувствие.

В камере, на полу, обрызганном заледеневшей кровью, лежит большой продолговатый сверток…

Поль? Или Клаус?… Клаус.

Поль прошел в гиперпространство — когертон номер два благополучно исчез. Это старик не прошел. Его когертон возвышается одиноким зонтиком, припорошенным инеем. А Клаус… лежит на полу. Вернее, то, что несколько минут назад было Клаусом. Сейчас это просто вывернутый наизнанку скафандр, облепленный тоже вывернутой наизнанку плотью.

Монополярный выверт… Результат незавершенной транспозитации.

А тишина… Будто после оглушительного взрыва. И тишину неожиданно нарушают знакомые звуки: что-то шипит и щелкает.

Птичка деревянная щелкает… Скачет, носится туда-сюда по краю когертона, жалобно стонет: ку-ку, ку-ку…

Высоко над головой смутно поблескивают в полутьме глянцево-черные арки эр-умножителей — конечная ступень огромного технического комплекса. От самого верха до самого низа — одиннадцать этажей хитроумно организованной материи. От купола диспетчерской до когертонов. До свертка, лежащего на полу…

«Ничего-то у нас не выходит», подумал Глеб. И вдруг отчаянно выругался.

От крика проснулся.

Приходя в себя после пережитого кошмара, Глеб лежал с открытыми глазами неподвижно.

Настроение катастрофически падало. Состояние духа, более созвучное ночному кошмару, чем это, просто трудно было себе представить. И виноват в этом не Клаус, который жив и здоров, и не вчерашний эксперимент, который прошел без сучка и задоринки, если, конечно, взглянуть сквозь пальцы на маленький, но позорный гравифлаттер, устроенный Кветой в самый последний момент транспозитации. И вообще, в последние два месяца все идет удивительно гладко и скучно, если не брать во внимание знаменитый, но никому не нужный эффект перерасхода энергии на малой тяге…

Покончив с утренними процедурами в душевой и каюте, Глеб оделся и вышел в туннель. Постоял у дверей спортивного зала.

«А ведь отпрыгались… — подумал он. — И все великолепно понимают, что отпрыгались, но делают вид, будто бы еще не все потеряно. Смотрят в рот Калантарову, ожидая новых пророчеств. А Калантаров смотрит в пространство и понимает, что оно оказалось позабористей наших сверхгениальных идей. Или не понимает?…» Где-то рядом зашелестел вентилятор. Глеб зябко поежился и побрел вдоль туннеля. Начало каждого дня вот так, вдоль туннеля.

Условное начало условного дня, который, строго говоря, не день, а сплошной круглосуточный полдень… Надо решаться. Кончать с этой жизнью астероидального троглодита, по примеру Захарова и Халифмана возвращаться на Землю, менять профессию, пока не поздно. Как бы это поделикатнее объяснить Калантарову?

Незаметно для себя Глеб ускорил шаги — почти бежал, прыгая через овальные люки. Голова полна вариантов воображаемого спора с Калантаровым. Десятки аргументов «за» и «против». Полновесные — за, худосочные — против. Калантаров повержен, разбит, припечатан к стене. Но оппонент великодушен: протягивает руки и говорит на прощание что-то такое трогательно-благородное, от чего глаза Калантарова тоже становятся влажными.

— Они безутешно и долго рыдают друг у друга в объятиях, — вслух подытожил Глеб. Для полноты ощущений добавил: — И шумно сморкаются.

Он с ходу перепрыгнул открытый люк гравитронного зала, но вернулся, вспомнив, что сегодня нужно раздобыть у гравитроников клайпер.

2

Колю Сытина разбудила муха.

Огромная, нахальная, она жужжала над самым ухом, и Коля уже приготовился спрятать голову под простыню, но вовремя сообразил, что это зуммер.

Он почмокал губами, приоткрыл один глаз. Все правильно: на часовом табло светилась четверка с точкой и двумя нулями. Четыре ноль-ноль условного времени.

Зуммер не унимался. Коля открыл оба глаза, перевел руку за спину, прошелся пальцами по стене в поисках контактной кнопки.

Кнопку он не нашел, потому что кнопка была у изголовья, а изголовье теперь было там, где ноги, — значит стоило поискать ее голой пяткой.

Зуммер умолк. Раздался щелчок, и тонфоны спросили голосом Иоганыча:

— Вы еще спать, мой молодой друг?

— Нет, я уже не спать, — бодро откликнулся Коля. — Я вставать и одна минута бежать вам на помощь.

— Я рад. Не забудьте завтракать, Коля, и обязательно пить молоко.

— Я понимаю, питание прежде всего. Ульрих Иоганович, вы где сейчас находитесь? Уже в скафандровом отсеке?

— Сейчас — виварий. Потом скафандровый отсек.

— Ясно. Буду через полчасика.

Неспортивно взбрыкнув ногами, Коля скатился на пол и несколько раз отжался на руках. Постоял на голове, раздумывая, не пойти ли в спортзал попрыгать на батуде. Времени, жаль, маловато…

Стоп! Надо же, чуть не забыл!..

Коля медленно перевернулся, подошел к дивану, склонился над изголовьем. Задумчиво почесал затылок. Снежно-белая простыня точно так же, как и вчера утром, была припорошена тонкой угольно-черной пылью.

Да, впервые он обнаружил пыль вчера утром. Недоуменно моргая, он смотрел на подушку.

Центр подушки — там, где ночью покоилась Колина голова, — был заметно светлее. Значит, пыль сыпалась сверху… Коля уставился в потолок. Ничего подозрительного — гладкая светло-кремовая облицовка, ни единого темного пятнышка. Коля вскочил и помчался к зеркалу в душевой. Левая щека была темнее правой. Он вспомнил, как однажды, месяца два назад, проснувшись после ночного дежурства, с величайшим изумлением обнаружил, что подушка и простыни (и, вообще, все изголовье) буквально пропитаны кровью. Никаких сомнений относительно того, что это была настоящая кровь, у него, студента института экспериментальной биологии, не возникло ни на одну секунду.

Помнится, он так же оторопело разглядывал в зеркале свою окровавленную физиономию — страшноватое зрелище! — и терялся в догадках. Наконец, решив, что это его собственная кровь — ну, скажем, во время сна лопнул в носоглоточной полости какой-нибудь кровеносный сосудик, — он старательно уничтожил все следы этого неприятного происшествия, чтобы не давать повода буквоедам из медицинского сектора станции поговорить о «хлипком здоровье современной студенческой молодежи, которую тем не менее Земля почему-то считает возможным посылать в космос на стажировку».

Однако личные неприятности сразу забылись, как только Коля узнал от Ульриха Иогановича, что в этот день с их любимцем шимпанзе Эльцебаром случилось непоправимое несчастье. У ТР-физиков что-то там не сработало, и в результате беднягу Эльцебара вывернуло наизнанку… На языке ТР-физиков это называлось монополярным вывертом. Они оправдывались тем, что Эльцебар-де «в момент транспозитации спрыгнул вдруг с когертона». Иоганыч был безутешен, и Коля, сам опечаленный до предела, очень ему сочувствовал.

И вот теперь эта проклятая пыль…

Коля вчера догадался осторожно собрать и отнести черную пыль на анализ. Оказалось, что ничего особенного она собой не представляет — просто микроосколочки альфа-стекла. Но объяснить появление альфа-стеклянной пыли на подушке никто не отважился.

Или не пожелал. На этой станции всем всегда некогда. Только у дядюшки Ульриха случалось время подолгу беседовать с молодым помощником о вещах и очень серьезных, и не очень. Но Ульрих Иоганович был специалист по приматам, и «пыльные» вопросы, к сожалению, находились за пределами его компетенции. Коля проявил упрямство и, засев в кафетерии, пил молоко до тех пор, пока не выследил одного из здешних ТР-физиков — Глеба Константиновича Неделина. Глеб Константинович с видимым отвращением цедил черный кофе чашку за чашкой, и было непонятно, слушает он Колю или нет. Потом он пристально посмотрел куда-то мимо Колиных любознательных глаз и посоветовал ему брать с собой в постель пылесос. Под конец разговора он назвал собеседника «букварем» и, страшно вращая зеленоватыми глазами, сказал, что гиперпространство — это дерьмо, станция — для дураков, эр-позитация к звездам — дохлый номер и что дальнейшее свое пребывание здесь считает стопроцентным кретинизмом. Коля ушел от него на нетвердых ногах.

Брать с собой в постель пылесос Коля, конечно, не стал. Но с альфа-пылью надо было что-то делать. Для начала он просто-напросто решил ложиться спать наоборот — к изголовью ногами.

И вот сегодня он проснулся «альфа-запыленным» только от щиколоток до коленей. Для него начиналась пора невольного экспериментирования. Все было бы ничего и даже интересно, если бы не тревожное беспокойство от смутной догадки, что он случайно обнаружил нечто такое, чего пока никто на «Зените» не знает и знать не желает.

В такой ранний час в кафетерии было безлюдно. Коля быстренько проглотил бутерброд, запил его яблочным соком, компотом и молоком, смахнул посуду в приемный лючок автомойки, выскользнул в дверь. Стремительно вернулся, подбежал к автоматическому бару, настучал при помощи клавиш кучку орехов, сахарных кубиков, фруктовых конфет, рассовал все это по карманам и теперь уже уверенно помчался в лифтовый тамбур.

Виварий находился в левом крыле третьего яруса станции.

Иоганыч рассказывал, что раньше специального помещения для подопытных животных на «Зените» не было вообще. Несколько десятков белых мышей и морских свинок прекрасно обходились четырьмя стеклянными ящиками в одном из пустовавших помещений медицинского сектора, а остальные четвероногие ТР-перелетчики — преимущественно собаки — обитали в каютах уже довольно многочисленного экипажа станции, широко пользуясь человеческим гостеприимством. Когда же дело дошло до транспозитации высших приматов, выяснилось, что естественное гравитационное поле астероида маловато. Пришлось в срочном порядке строить в недрах астероида установку для генерации искусственного поля тяготения. Размах строительства был столь грандиозен, что заодно уж решили максимально удовлетворить все настоящие и будущие — насколько это можно было предугадать — потребности работающих здесь ученых. Внутри астероида (наряду с машинными залами, лабораториями, архисложным шахтным хозяйством для размещения специальных устройств) появились спортзалы, салоны, межэтажные эскалаторы, лифты, просторные склады, оранжерея и даже плавательный бассейн. Виварий поместили в огромном зале, забракованном специалистами-гравитрониками в период строительства. С одной стороны, это было удобно, потому что виварий располагался в зоне относительной тишины — далеко от машинных отсеков, от лязгающих механизмов причальных площадок вакуум-створа. С другой стороны, «бракованный» зал очень мешал гравитроникам. Дело в том, что эта огромная полость каким-то образом нарушала стабильность взаимодействия полей тяготения. Она, эта полость, по авторитетному мнению гравитроников, «представляет собой своеобразную гравитационную нишу, которую неплохо бы ликвидировать, и чем быстрее это будет сделано, тем лучше».

Гравитационное своеобразие «ниши» обитатели вивария нередко ощущали на себе: во время работы ТР-установки бывало, что стены, пол, потолок неожиданно менялись местами, и после этого животных приходилось долго успокаивать. Во всем остальном виварий — в его теперешнем виде — вполне оправдывал свое назначение; это была просторная, светлая, хорошо оборудованная подсобной автоматикой гостиница для человекообразных ТР-перелетчиков, которым время от времени предоставлялось почетное право пройти по неизведанным тропинкам гиперпространства впереди человека.

Или погибнуть, если теория нового эксперимента окажется вдруг недостаточно отработанной…

Нужно было соблюдать тишину, для обитателей вивария ночь еще продолжалась. Пористый пластик надежно заглушал шаги, неярким синеватым сиянием таинственно светились в полумраке таблицы и небольшие экраны контрольных устройств. Сонное царство… Казалось, если прислушаться, можно уловить ровное дыхание спящих, хотя животных осталось здесь не так уж и много: пять шимпанзе, две гориллы, семья гиббонов и дюжина юрких макак-резусов.

Макакам Коля оставил в кормушке половину своего запаса сладостей — он любил этих резвых маленьких обезьян за их веселый нрав и способность не унывать при любых обстоятельствах. Орехи достались гиббонам — у этой молодой четы недавно появился малыш. Кое-что перепало и каждому шимпанзе. И даже гориллам, которых Коля совсем не любил, а иногда и побаивался.

Опустошив карманы, практикант бегло проверил показания контрольных датчиков. Степень регенерации воздуха, влажность, температура — все было в норме.

Коля тихо выскользнул за дверь, нажатием кнопки включил запирающий механизм. Гравитроники, бывает, появляются на третьем ярусе и что-то здесь осматривают, сдвигая в стороны огромные плиты подвижных стен, обнажая странные ребристые аппараты.

И если в такой момент дверь вивария по чьей-нибудь небрежности оказывалась открытой, гравитроники демонстративно зажимали носы. «Запах зверинца, — поясняли они недоумевающим биологам. — Обезьянами пахнет». — «Ну и что? — парировал Коля. — Было бы удивительно, если бы обезьяны пахли не обезьянами».

Гравитроники сдержанно улыбались и становились терпимее к неизбежным Колиным «а что это?» или «а почему?».

Коля ворвался в скафандровый отсек за полсекунды до половины пятого и тем самым лишний раз подтвердил феноменальную особенность своей натуры: он всегда боялся опоздать, испытывая постоянный недостаток времени, и ухитрялся никогда не опаздывать.

Белоснежная, декорированная морозными узорами стена дрогнула, чуть съехала в сторону.

На пороге стоял дядюшка Ульрих.

Впрочем, уже не дядюшка Ульрих. Седоволосый, но очень подтянутый, строгий на вид заведующий биологическим сектором станции Ульрих Иоганович Фишер молчаливо наблюдал, как лаборант сектора Николай Борисович Сытин торопливо меняет свою голубую куртку зенитовца на профессиональное одеяние — белый халат. Только когда сей ритуал был завершен, Фишер счел своевременным обменяться с Колей приветственным рукопожатием.

— Здравствуйте, коллега, — сказал он. — Мне интересно узнать ваше самочувствие…

— Хорошее, спасибо, — солидно ответил коллега. — Как ваше?

— Много вам благодарен. Вы готов?

— Всегда готов!

— О, прекрасно, коллега, прекрасно! — Фишер сделал приглашающий жест. — Торопитесь входить. Сегодня очень трудный работа.

Иоганыч деловито осмотрел арену предстоящей деятельности и остался доволен. Коля, напротив, едва взглянув на «клиента», сразу почувствовал некоторую неуверенность. Перед ними, удобно повиснув в мягких захватах, как в гамаке, полулежал молодой горилла-самец по кличке Буту.

Это был крепкий, упитанный малый с мощными лапами, ростом на голову ниже Коли, но раза в два шире в плечах. Усыпленный Фишером, он дремотно зевал и сладко пускал слюни. Он был забавен, но Коля все равно побаивался. Потому что по опыту знал: с гориллами шутки плохи.

Сегодняшняя работа, как и обещал Иоганыч, действительно случилась не из легких. Напялить на гориллу скафандр — и не как-нибудь, а по всем правилам, — очень не просто.

Сначала нужно было перебинтовать конечности животного мягкими лентами. Буту проснулся и предупредительным рычанием дал понять, что это ему не особенно нравится. Фишер умело его успокоил, и все шло сравнительно гладко, пока не наступила очередь надувного белья.

Надевать это белье Буту почему-то отказывался наотрез. Он выкручивался, жалобно ревел, и стальные захваты, армированные волокнистым железом, угрожающе выгибались. Впрочем, скоро Буту устал.

В белье Буту стал неприятно похож на человека. А когда его зашнуровали в противодекомпресснонные доспехи, это сходство усилилось. Коля забыл осторожность, ослабил внимание и едва не получил за это укус в ладонь, когда натягивал на голову «клиента» белую шапочку с блестящими пуговками датчиков внутри.

— С-скотина… — тихо выругался он.

— Внимательно, коллега! Осталось быстро. Скоро Буту быть в скафандр — мы быть в безопасность.

Коля подсоединил шланг к баллону со специальным сложномолекулярным газом, и Фишер, приняв шланг, наполнил этим газом полости надувного белья. Буту заметно округлился.

Ульрих Иоганович кивнул помощнику:

— Можно включать.

Коля включил малый комплекс биофизической аппаратуры. На экранах заплясали кривые — осциллограммное эхо работы мозга и сердца животного.

— Прошу расшифровать картина.

— Общая картина: состояние легкого возбуждения, — бесстрастным голосом доложил помощник. — Бета-ритм нормален, альфа-ритм пониженной амплитудности… Периодичность кардиального цикла несколько сокращена по времени. В комплексе это можно интерпретировать как легкое возбуждение и небольшой испуг.

Фишер одобрительно кивал.

— Гут, — сказал он. — Прошу нести скафандр.

3

Спустя полчаса Буту был упакован в скафандр и экипирован для перехода сквозь гиперпространство гораздо более тщательно, чем экипировались древнеегипетские фараоны для перехода в мир иной. Строптивого ТР-перелетчика заботливо препроводили в мягкое кресло. Фишер еще раз проверил скафандровые системы жизнеобеспечения.

— Все есть полный порядок! — сказал он. — Вы, коллега, ждать сигнал и проводить Буту в камера. Ауф видерзеен! Я иметь работа в виварий.

Он опустил в карман Колиного халата небольшую плоскую коробочку, многозначительно погрозил пальцем, ушел. Коля смотрел ему вслед, пока Фишер не скрылся за белой стеной. Вынул коробочку, щелкнул крышкой. На лицевой панельке этого миниатюрного прибора была одна-единственная кнопка. Коля вздохнул, захлопнул крышку и посмотрел на гориллу.

Буту настороженно поблескивал глазками из глубины своего шлема.

«Шалишь, — подумал Коля. — Будешь рыпаться, нажму на кнопочку и — ауф видерзеен…» Тут же подумал, что вряд ли это сделает. Сорвать эксперимент по пустячному поводу — этого еще не хватало!

И все-таки с приборчиком в кармане было как-то спокойнее.

В случае чего — щелк, и пальцем в кнопку; дистанционный включатель заставит сработать ампулу безопасности в кислородной маске Буту, и горилла получит приличную дозу вещества, парализующего нервные центры… Коля вздохнул.

Иоганыч как-то очень просто ладит с гориллами. Опыт! А вот его, Колю, гориллы не слушаются. Макаки слушаются, и гиббоны слушаются, о шимпанзе тоже ничего плохого не скажешь. А вот гориллы и орангутанги — нет…

«Это потому, что у меня молодое лицо, — печально подумал Коля. — Крупные приматы принимают меня за детеныша. И некоторые гомо сапиенс тоже».

Где-то далеко наверху завыла сирена — приглушенный расстоянием вой проникал сюда через ствол лифтовой шахты. Буту зашевелился, и Коля с опаской взглянул на него.

Едва заметный мягкий толчок.

Сирена смолкла. Коля по опыту знал, что именно так срабатывает ТР-установка на малой тяге.

Странно, подумал он. Планировали ТР-запуск Буту, а сами гоняют на малой тяге… Впрочем, уже вторые сутки гоняют. Днем что-то там копаются, потом расходятся спать по каютам, а электронный мозг всю ночь напролет автоматически гоняет ТР-установку на малой тяге в заданном режиме…

Стоп! Коля звонко шлепнул себя ладонью по лбу. Вот она, черная пыль!..

— Ты понял? — весело спросил он Буту.

Буту испуганно блеснул глазами, и Коля показал ему язык.

— Хоть ты и высший примат, но дубина редкостная! Кстати, к вопросу о микроосколках альфа-стекла…

И Коля рассказал Буту о черной пыли на простынях и подушке, не забыв при этом упомянуть, что раньше ничего подобного не наблюдал. Почему? Первый вариант: раньше пыли не было вообще. Второй вариант: раньше пыль тоже была, но, поскольку ТР-установка работала на малой тяге редко — только перед настоящим ТР-запуском, — пыль не успевала скапливаться в достаточном для визуального наблюдения количестве!

Коля поднял палец и сделал многозначительную паузу. Буту настороженно молчал.

— Второй вариант объяснения предпочтительнее, — пояснил Коля и спрятал палец в кулак. — Потому что устанавливает причинно-следственную связь между работой ТР-установки на малой тяге, с одной стороны, и появлением альфа-пыли — с другой. Такую любопытную связь заметил (и то совершенно случайно) только один человек на «Зените» — это я! Понял? Ничего ты не понял, потому, что я и сам пока ничего не пойму… Ведь малая тяга способна лишь пробить в подпространство дыру. Или туннель, как говорят ТР-физики. А для того чтобы кто-нибудь (ты, Буту, например) или что-нибудь могло просочиться сквозь этот туннель, нужна так называемая «большая тяга». Нет большой тяги — ни одно материальное тело не сдвинется с места. А вот черная пыль, оказывается, может… Иначе никак не объяснишь ее появление в каюте, которая находится в доброй сотне метров от диспетчерской, от эритронной шахты, от камеры транспозитации. То есть слишком далеко от устройств, защищенных броней из альфа-стекла…

Чем дальше Коля забирался в дебри собственных рассуждений о явлениях в оощем-то мало ему понятных, тем большее любопытство испытывал. Неуемное, жгучее любопытство.

«Это что же получается? — думал он. — Получается, что на малой тяге возникает гиперпространственный туннель не только от камеры транспозитации до орбиты Сатурна — главный туннель. Есть еще какой-то побочный туннель, вернее, туннельчик, никому пока не известный! Очень короткий туннельчик — всего лишь от альфа-защитной стены до изголовья моего дивана, но зато обладающий поразительным свойством транспозитировать предметы даже на малой тяге!..»

— Чушь, — пробормотал Коля. — Или не чушь?

Внезапно Буту задергался. Очевидно, ему надоело сидеть без движения. Коля вздрогнул и посмотрел на него с тихой ненавистью: чтоб тебя монополярно вывернуло! И, устыдившись, подумал: ничего, пройдет как по маслу. Гориллам везет в ТР-запусках. Сколько было горилл, все проходили удачно. Это шимпанзиному племени не везет — слишком часто гибнут во время экспериментов. Правда, за последние два месяца только один Эльцебар…

Коля вдруг попятился и с маху сел на жесткий металлический табурет. Ошалело повращал глазами. Эльцебар… Монополярный выверт… Залитые кровью изголовье, подушка, лицо… Но как это раньше не пришло ему в голову!

Сорвавшись с табурета, он стремительно забегал по отсеку.

Ну разумеется. Это была кровь Эльцебара!..

Однако все это необходимо срочно выложить ТР-физикам!

Дескать, под носом у вас, дорогие товарищи, действует паразитный туннельчик, а вы и не знаете!..

Конечно, поверят не сразу.

Смеяться будут. Впрочем, им сейчас не до смеха. Жаль, что на станции нет Калантарова: он понял бы с полуслова. Он такой — он всегда все понимает, вроде Ульриха Иогановича… Может быть, туннельчик — это какая-нибудь опасная пакость! Может, именно из-за него погиб Эльцебар…

Коля подбежал к Буту, быстро разъединил замки, которыми скафандр крепился к креслу, пристегнул к скобе на затылочной части шлема длинный поводковый леер, намотал его на руку и тихо, но властно скомандовал:

— Встать, Буту. Встать!

Обезьяна нехотя повиновалась.

Полужесткий скафандр сильно сковывал движения: ссутулившись, Буту неуклюже и тяжело топтался на месте, упираясь верхними лапами в пол.

Коля нажал ногой педаль. Участок стены провалился вниз. Свернулась в рулон гибкая дверь кабины лифта. Кабина широкая, разделена пополам вертикальной решеткой. Буту самостоятельно, без Колиных понуканий поковылял в правое отделение; Коля шагнул, разумеется, в левое. Дверь опустилась, лифт тронулся.

— А ты молодец, Буту, — сказал Коля сквозь ограждение. — И совсем не дурак… Вдвоем мы заставим физиков выслушать нас. Кстати, узнаем, почему до сих пор нет сигнала на выход… Ну вот и приехали!

На верхний этаж первого яруса добрались без происшествий.

Правда, Буту немножко нервничал на эскалаторе, однако путь на «чердак» был недолог, и все обошлось как нельзя лучше.

Коля знал, что самое главное на «чердаке» — это, конечно, диспетчерская. Более того, кроме диспетчерской и шаровидной комнатушки информатория, здесь не было ничего похожего на остальные помещения станции, щедро нашпигованные различным оборудованием и автоматикой. В этом смысле здесь было пусто и голо, но Коле это почему-то нравилось.

Здесь плавали айсберги. Сахарно-белые айсберги на черной воде под черным небом. И отражения айсбергов… Огромный простор, заполненный ледяными горами.

Вряд ли это было сделано специально. Наверное, после капитальной переделки станции, когда все бытовые и технические службы переместились в глубь астероида, на «чердаке» опустело множество помещений, и строителям не оставалось ничего другого, как соединить бывшие залы и комнаты в единый ансамбль декоративных полостей. Тяжелые объемы утесов, изящные гроты пустот, облицованные сахарно-белой стекломассой, стали казаться хрупкими и холодными. Ошеломительно глубокими стали полы, покрытые глянцево-черным стеклом (не альфа-защитным, а самым обычным стеклом). Все это вместе стало смотреться в бездонные зеркала потолков. И поплыли белые айсберги в черном просторе…

Спокойно светила большая круглая луна. Луна была тоже белой и ледяной и вопреки логике плавала среди айсбергов. И трудно было поверить, что эта романтичная деталь пейзажа представляла собой довольно-таки прозаическое помещение информатория, замаскированное под светлый, обманчиво хрупкий шар. Но если даже этот отлично видимый на темном фоне шар диаметром в два человеческих роста как-то терялся среди «ледяных» колоссов, то огромный черный купол диспетчерской едва угадывался вообще.

Эскалатор услужливо вынес своих пассажиров прямо к входу в кольцевой туннель, которым был опоясан купол диспетчерской.

Коля тронул включатель дверного механизма, сделал шаг в сторону, пропуская Буту в образовавшийся проем. Буту не заставил себя уговаривать — резко проскочил в туннель. Знакомый с ТР-перелетами с юного возраста, он по опыту знал, что неприятные ощущения, которым его подвергают во время эксперимента, щедро вознаграждаются вкусной едой. Желудок — пустой со вчерашнего вечера — срочно требовал пищи, скафандр ужасно мешал, а еда была где-то рядом… Буту, конечно, и не подозревал, что понятие «рядом» включает в себя расстояние от орбиты Меркурия, до системы Сатурна. Натягивая поводковый леер, Буту весьма целеустремленно ковылял вдоль туннеля — он хорошо помнил место, где находился тот самый заветный люк…

Заветный люк был закрыт. Буту вертелся на знакомом месте, недоумевающе смотрел на человека. Коля подергал за леер, приглашая Буту двигаться дальше.

Обескураженный ТР-перелетчик на всякий случай поворчал, но подчинился.

Коле тоже все это начинало казаться странным — отсутствие сигнала, закрытый люк… Тишина и спокойствие, никто из ТР-физиков, по-видимому, не был озабочен сегодняшним экспериментом.

Угрожающим рычанием Буту дал понять, что увести его от заветного люка будет не так просто.

Ну и пусть посидит, решил Коля.

Туннель безлюден, и непохоже, чтобы кто-нибудь скоро здесь появился.

Коля привязал свободный конец леера к решетке вентиляционного отверстия и поспешил к желтому кругу, обозначающему вход в информаторий.

Пневматическая дверь с шипением захлопнулась, внутри шара вспыхнул приятный зеленоватый свет. Не теряя времени, Коля включил двустороннюю видеосвязь с диспетчерской.

На экране что-то возникло. Коля сначала не понял, что именно, — какое-то большое рыжее пятно на темном фоне. Затем пятно шевельнулось, слегка запрокинулось кверху, и Коля увидел перед собой голубые глаза, обведенные черными стрелами длинных ресниц. Глаза представились:

— Дежурная Квета Брайнова.

— Это диспетчерская? — не сразу поверил Коля.

— Да, это диспетчерская.

— Послушайте, дежурная! Я привел гориллу в кольцевой туннель и теперь не знаю, что с ней делать.

Глаза озадаченно поморгали.

— Гориллу?!

— Ну да, гориллу по кличке Буту. Разве вы ничего не знаете?

— Н-нет… — растерянно ответили глаза, и по их выражению Коля понял, что они говорят святую правду. — А… можно узнать, зачем вы привели сюда гориллу?

— Можно, — сказал Коля. — Я привел сюда гориллу для эксперимента. — И с отчаянием добавил: — Если вы сомневаетесь, можете выглянуть из диспетчерской в кольцевой туннель!

— Нет-нет! — Глаза испуганно отпрянули, и Коля увидел озабоченное девичье лицо, которому они принадлежали. — Я верю вам. А… вы не шутите, мальчик?

— Я не мальчик, — печально пояснил Коля. — Я лаборант сектора биологии. Моя фамилия Сытин, зовут Николай. А ваше имя, насколько я понял, Квета. Так вот, главный вопрос, который меня очень интересует, это вопрос: что делать с гориллой? И второй вопрос… правда, менее актуальный, чем первый, но тоже достаточно интересный: как вы оказались в диспетчерской? Для амплуа ТР-физика вы кажетесь мне, извините, слишком юной и слишком рыжеволосой.

— Я прилетела сюда на «Мираже» прошлым рейсом, — ответила Квета. — Работаю здесь уже четыре дня и, как вы только что выразились, именно в амплуа ТР-физика.

Коля обеспокоенно прислушался. Но стены информатория не пропускали ни звука.

— Почему вы молчите, Николай? — спросила девушка.

— Жду ответа на главный вопрос.

— Ах да, насчет обезьяны!..

— Насчет гориллы, — сухо поправил Коля. — Если вы действительно ТР-физик, то не могли не знать, что на восемь тридцать утра был запланировал ТР-запуск.

— А разве вам не сообщили?…

— Что именно?

— Эксперимент триста девятый «Сатурн» эпсилон-шесть отменяется,

— Так… — сказал Коля. — Эпсилон-шесть… Между прочим, нам должен был сообщить об этом дежурный диспетчерской. И не позже, чем за два часа до начала эксперимента. До начала, которое обозначено в графике.

— Я… я понимаю, — смутилась Квета. — Я здесь совсем недавно и еще ничего толком не знаю. Конечно, я виновата, но я…

— Больше не буду, — подсказал Коля.

— Минуточку! — вдруг насторожилась Квета и повернула лицо в профиль. Коле профиль понравился. — Минуточку подождите. У меня ТР-запуск.

— Малая тяга? — тоном знатока осведомился Коля. И вдруг не своим голосом заорал так, что девушка вздрогнула: — Сирену! Отключите сирену! Прошу вас! — Метнулся к двери.

Он яростно топтал ногами педаль, но плита, закрывавшая выход, оставалась недвижной.

— Я отключила сирену, — сказала Квета, опять заполнив весь экран голубым и рыжим сиянием. — А дверь запирается автоматически. Потерпите немного.

— Спасибо, — пробормотал Коля. Ему было стыдно. Насчет дверей кольцевого туннеля он все это знал. Просто вылетело из головы.

— Вы волнуетесь за своего подопечного?

Коля кивнул.

— Гориллы легко раздражаются, — сообщил он. — И в такие минуты бывают опасны.

— А вас он слушается?

Коля снисходительно улыбнулся.

— Профессиональный навык, — сказал он. А про себя подумал: не позвать ли Иоганыча на помощь? И мысленно пожелал Буту провалиться в тартарары…

— Внимание! — предупредила Квета, и сразу последовал ощутимый, но мягкий толчок.

— До свидания, — сказал Коля. И вышел.

Там, где пять минут назад отдыхал Буту… На этом месте его уже не было!

Коля машинально отвязал леер от вентиляционной решетки, собрал его кольцами, как собирают лассо. Леер обрывался странно размочаленным концом… У Коли задрожали руки.

Кольцевой туннель он обежал со скоростью урагана и, поравнявшись с входом в информаторий, понял, что Буту в туннеле нет. Покачиваясь, он вошел в информаторий.

— Извините, Квета, — тихо сказал он. — Мой подопечный… случайно к вам… не заглядывал?

В голубых глазах появилось странное выражение.

— Обезья… то есть горилла? Нет, я здесь, по-моему, одна… Что-нибудь произошло?

— Да, но вы не волнуйтесь. Он просто сбежал. Извините.

Коля прервал связь с диспетчерской и стал по очереди нажимать разноцветные клавиши.

— Внимание, внимание! — повторял он, чуть не плача. — Сбежал подопытный примат по кличке Буту. При обнаружении примата просьба срочно сообщить в информаторий. Внимание!..

Один за другим вспыхивали экраны.

— Эй там, в информатории! — раздраженно позвал чей-то бас. — Срочно спускайтесь в вакуумствор! Ваш примат, очевидно, решил, что находится в джунглях, а тут кругом кабели под напряжением!

— Обесточьте кабели! — завопил Коля. — Задержите его до моего прихода!

— Спускайся сюда и сам его тут задерживай, — посоветовал бас. — Безобразие! У меня «Мираж» на подходе, а людей никого, все разбежались. Я требую, чтобы вы убрали свою сумасшедшую обезьяну немедленно! Слышите, вы?… Немедленно!

Ошалело натыкаясь на стены, Коля искал дверь…

В лифтовом тамбуре нижнего яруса его поджидал один из техников вакуум-створа. Это был Карлсон, но Коля его не сразу узнал: правый глаз техника чудовищно вспух и явственно наливался радужным цветом, комбинезон порван, а из прорехи свисал подол оранжевой рубахи. Судя по всему, Карлсон побывал в серьезной переделке.

— Он уже там, — сказал Карлсон. Осторожно потрогал глаз. — Он забрался в продовольственный склад.

— Где? — спросил Коля. Помчался в указанном направлении.

Карлсон заправил рубаху и, гулко топая, побежал следом.

— Налево! — кричал он. — Теперь сюда!

Коля нырнул в узкий проход между штабелями каких-то ящиков, свернул налево, потом направо — штабелям, казалось не будет конца. Где-то слышались крики и ругань, раздавался рев и подозрительный грохот, — где именно, мешали понять горы ящиков и раскастистое эхо зала. Неожиданно Коля наткнулся на сверкающую россыпь каких-то цилиндрических предметов. Это были консервные банки. Преодолевая россыпь, Коля увидел чей-то кровавый след. След вел за угол штабеля. Стараясь не наступать на эти ужасные пятна, Коля побежал туда и, поскользнувшись, чуть не воткнулся в спину стоящего за углом человека. Задрав подбородок кверху, человек, казалось, обеспокоенно прислушивался. Но это только так казалось, потому что его гладко выбритый череп, щека и комбинезон на груди были залиты кровью…

Коля остолбенел. Раненый обернулся и с интересом на него посмотрел.

— Вы… Вы весь в крови! — пробормотал Коля.

— Я?… — Человек испуганно взглянул на свои окровавленные руки. И вдруг, лизнув палец, сказал: — Варенье. — Почмокав губами, добавил: — Вишневое. Добрался-таки, мерзавец, до кондитерского запаса! Сейчас он там дров наломает…

Сверху посыпались банки.

— А ну-ка, — сказал Коля, — помогите мне взобраться на штабель.

Буту сидел на соседнем штабеле и взламывал ящики. Шлема на нем уже не было, скафандр висел мешком, из-за ворота торчал над ухом обрывок гофрированной трубки воздухопровода. Буту дробил ящики, выхватывал из кучи банок одну или две, надкусывал с краю, бросал. Очевидно, он искал свое любимое лакомство — ананасовый компот. И очевидно, кто-то пытался мешать его поискам, потому что Буту раздраженно оглядывался, время от времени грозно рычал и швырял банки, а то и ящики целиком в узкие щели проходов.

Коля оценил обстановку, распростился с надеждой на ампулу безопасности. Оставалось надеяться только на «профессиональный навык», которым он похвастался перед Кветой.

— Буту, спокойно! — крикнул он, подражая голосу шефа. — Сидеть!

Буту проворно метнул в него несколько банок.

— Ах, так! — сказал Коля и приготовился прыгнуть через проход.

Рев гориллы потряс стены зала.

Коля решил от прыжка пока воздержаться. Нужно было срочно выработать более разумный план действий, но ничего дельного в голову просто не приходило…

И вдруг за его спиной что-то обрушилось — на штабель вылезли Карлсон и знакомый уже человек, облитый вишневым вареньем.

На дальних штабелях показались еще пять фигур в комбинезонах.

— Вот… — сказал Карлсон, снимая с плеча волейбольную сетку.

Коля слабо улыбнулся, но сетку взял. Это было лучше, чем ничего. Главное, он теперь не один — ребята помогут. В опасной близости от его головы прожужжал ящик. Мелькнула мысль: точно из катапульты…

Коля размахнулся и бросил сетку на разъяренную гориллу.

От сетки полетели клочья, но летающих ящиков теперь можно было не опасаться. Кто-то крикнул: «Берем!» — и мгновенно образовалась куча мала.

— Трос! — закричал Коля. — Нужен эластичный трос! Эй, кто-нибудь…

Внезапно угол штабеля у него под ногами осел. Коля повис над ущельем прохода, напрасно пытаясь удержаться за расползающиеся ящики.

Последнее, что он увидел перед тем, как угол обрушился, был человек в белой одежде, который бежал по проходу, размахивая руками.

…Коля открыл глаза, сделал попытку пошевелиться.

— Не нужно, — мягко остановил его женский голос. — Вам нельзя.

— Пришел в себя? — осведомился голос мужской. — Ну-ка, покажите мне героя… Счастливо отделались, молодой человек. Что скажете?

Коля увидел над собой знакомое лицо хирурга станции Пшехальского.

— Ян Казимирович, здравствуйте, — сказал Коля. — Чувствую себя отлично. Скажите, сколько времени прошло с тех пор, как я… Ну, сами понимаете.

Пшехальский широко улыбнулся.

— Часика эдак четыре. Головка не кружится?

— Нет. Я очень вас прошу, пригласите сюда моего шефа. Мне нужно сообщить ему нечто чрезвычайно важное… Ну, пожалуйста!

— Только недолго… Франсуаза, я думаю, можно позволить, как вы считаете? Фишер, кажется, еще не ушел.

Коля опустил веки. Собственного тела он не чувствовал. Вместо тела ощущалась какая-то гулкая, туго скрученная неопределенность… Кружилась голова.

Открыв глаза, Коля увидел бледное лицо дядюшки Ульриха.

— Ульрих Иоганович… — Коля мужественно улыбнулся. — Чувствую себя великолепно. Передайте, пожалуйста, ТР-физикам… лучше самому Калантарову… что Буту транспозитировался из кольцевого туннеля в вакуум-створ. На малой тяге…

У шефа дрогнула нижняя челюсть.

— Это не бред, — сказал Коля. — Буту не сбежал в вакуум-створ. Он не мог… за такое короткое время. Он был транспозитирован!.. На малой тяге!.. Не забудете? — Коля облизал пересохшие губы. — И еще не забудьте сказать… что альфа-пыль… осколки альфа-стекла транспозитируются в мою каюту. На малой тяге… Пусть проверят.

— Гут, — сказал шеф. — Вы скорей выздоравливать!..

— Достаточно! — сказала Франсуаза. — Больше нельзя. Сейчас больной будет спать.

— Я есть старый осел! — жаловался Фишер Франсуазе перед уходом. — Я оставить горилла с этот неопытный мальчик! Бедный мальчик!.. Я себе никогда не простить!

— Извините, — мягко остановила его Франсуаза. — Я должна вернуться к больному. Вы же сами видели, что у него начинается бред.

— О да, да! Вам надо поспешать. Вы не отправить его этот рейс на «Мираж»? — Фишер просительно заглянул в живые и круглые, как вишни, глаза Франсуазы.

— Нет, он слишком слаб. Возможно даже, что у него сотрясение мозга. Когда к нему можно будет прийти в следующий раз, я дам вам знать. До свидания.

Фишер откланялся. Поправил на перевязи прокушенную гориллой руку и побрел в лифтовый тамбур. Сегодня он впервые почувствовал себя старым.

4

В большом полутемном помещении приятно пахло разогретой смазкой. Синевато светились круглые окна экранов, вспыхивали и гасли табло. Стен в зале не было: плотной стеной стояли приборы — двенадцать стендовых ярусов мудреной аппаратуры. Приборы даже на потолке. Жужжал, вращая длинную стрелу, и время от времени забавно клацал телескопический подъемник, а на конце стрелы ходила вдоль нижнего яруса кабина для операторов — прямоугольная площадка с пультами посредине, огражденная низкими бортами. За пультом, сгорбившись, сидел Ильмар — на бритой голове наушники — и что-то жевал, не отрывая лица от нарамника экспонира.

Глеб сбежал по трапу на нижний причал и оглушительно свистнул. Ильмар сбросил наушники, повертел головой. Глеб свистнул еще раз. Деловито клацнув, подъемник развернул стрелу и поднял кабину к причальному борту.

Ильмар рассеянно поздоровался, подождал, пока физик устроится в кресле напротив. Выложил перед ним на пульт бутерброд с сыром, показал глазами на кофейник. Бж-ж-ж-ж, клац-клац… — кабина плавно поехала к нижнему ярусу.

— Как дела? — спросил Глеб.

— А? — Ильмар приподнял чашечки наушников.

— Меня интересует твой озабоченный вид. Стряслось чтонибудь?

— Стряслось то, что должно было стрястись, когда вы устроили нам гравифлаттер. Гравитроны плохо переносят вибрацию. Один закашлялся насмерть. Два других на пределе. А гравитронов, да будет тебе известно, всего двенадцать. Это я так. Между прочим.

«Мне все известно, — подумал Глеб. — Между прочим, известно и то, что нам достаточно четырех. Для ТР-перелета в пределах орбиты Сатурна двенадцать совсем не нужны — в конце концов, достаточно трех, если точней подсчитать напряженность эр-поля. А для ТР-перелета даже к Ближайшей Центавра нам не хватит и трех на десять в двенадцатой степени».

Кабина остановилась. Ильмар снял наушники, ткнул пальцем в желтую кнопку на пульте и посмотрел вниз. Глеб тоже посмотрел. Лязгнул металл, в глубине открывшейся шахты вспыхнул синий огонь и осветил звездообразный торец гравитрона.

— Так я и думал, — пробормотал Ильмар.

— Из новых?

— Старый, но кому от этого легче? Вашему брату ведь ничего не стоит устроить еще один флаттер, верно?

Нашей сестре, мысленно поправил Глеб. Вчера на калькуляторе работала Квета. По этой причине нужно было менять тромбоголовку в блоке локального счета. Сменить, конечно, недолго, но вот когда на калькуляторе работал Захаров… Глеб вздохнул.

— Нам бы ваши проблемы, — сказал он, покачивая в руке пустой кофейник. — Кстати, ты не забыл записать, сколько добавил «Мираж» в прошлый раз к общей массе нашего грешного астероида?

— Это вряд ли вам пригодится, — ответил Ильмар.

— Почему?

— Связисты мне говорили, что сегодня «Мираж» покинул Меркурий и придет на «Зенит» часа через два. Но как только «Мираж» пришвартуется, я постараюсь успеть подсчитать общую массу и передам результат прямо на ваш калькулятор. Может быть, это поможет нам избавиться от гравифлаттера?

— Может быть, — не совсем уверенно ответил Глеб. — Спасибо. И еще мне нужен декафазовый клайпер. Ну чего ты на меня уставился?

— Ничего… — Ильмар вздохнул. — Раньше мало кому нужен был клайпер. Пока на калькуляторе работал Захаров… Клайперы справа от кресла. Бери тот, который в футляре.

Бж-ж-ж-ж… — кабина поехала к трапу, — клац-клац… Глеб перепрыгнул на причальную площадку.

— Что нового у вас на «чердаке»? — спросил вдогонку Ильмар.

Глеб обернулся и пожал плечами:

— Что у нас может быть нового?… Настало время хоронить красивую мечту. Но почему-то шеф оттягивает похороны… А так все нормально.

— Все нормально? — зло удивился Ильмар. — Эх, вы… А ведь это не ваша мечта. Вернее, не только ваша. Это моя мечта и мечта всех, кто работает на «Зените». Мечта всего человечества. Слышите, вы!.. Человечества!

— Сегодня мы с тобой жевали сыр, — напомнил Глеб. — Не знаю, обратил ли ты внимание на его особенность?

— Гм… В каком это смысле?

— В физическом.

— Ну, сыр как сыр…

— Особенность та, что в сыре есть дырки. Наша мечта — сыр. А результат ее воплощения — дырки. И человечеству — хочешь, не хочешь — придется это переварить. И тебе заодно с человечеством.

Глеб взялся за поручень трапа и взбежал по гулким ступенькам наверх.

Только что он лежал здесь, этот роскошный семицветный карандаш в металлическом корпусе — подарок сокурсника Иорки. Лежал на самом краешке пульта… Облокотившись на пульт, Квета заглянула в шахтный ствол — четырехугольный колодец, выплавленный (она это знала) целиком из черного альфа-стекла на меркурианской базе «Аркад». «Хороший был карандаш», — подумала Квета. Далеко внизу поблескивали кольца эритронов…

Зашипела пневматика — в дверном проеме показался Глеб с треугольной сумкой клайпера через плечо.

— Доброе утро, — вежливо сказала Квета.

— Салют, — буркнул Глеб не особенно вежливо. Поставил клайпер у ног. Зеленоватые глаза, казалось, очень внимательно осматривали все вокруг, но только то, что находилось за пределами какого-то магического круга, центром которого Квета чувствовала себя, испытывая при этом странное неудобство.

— Вы рано сегодня, — сказал он. — Зачем?

— Вчера вы спрашивали то же самое.

— Ах да, приняли утреннее дежурство! Виноват… — Он оглядел черный купол диспетчерской с ярко святящимся кругом в зените и пояснил: — Однообразное существование — однообразные вопросы.

— Ну что вы! — робко улыбнулась Квета. — Здесь интересно. Совсем недавно какой-то мальчишка пытался узнать, не прячу ли я у себя сбежавшую гориллу!

Она мимолетным движением руки поправила над бровями колечки огненно-рыжих волос, покосилась на эмблему «Зенита» на рукаве и вдруг покраснела.

«Девочка, — подумал Глеб. — Восторженный птенец». Глеб с лязгом и грохотом убрал переднюю стенку пульта и заглянул внутрь.

Но скоро она поймет, как у нас «интересно». Привыкнет смотреть в эту квадратную яму без особых эмоций и считать с достаточной точностью напряженность эр-поля. И сутки, которых всегда слишком много до отпуска…

Глеб настроил клайперный щуп, присел на корточки перед распахнутым пультом. Клайпер тонко завыл.

Внезапно клайпер изменил тональность звучания. Глеб быстро отбросил щуп и, сунув руку в недра пульта по плечо, нашарил нужный ряд тромбоголовок. Квета, следившая за развитием ремонтных операций, спросила:

— Не знаете, кто еще сегодня дежурит?

— Ваал. И, как всегда, Туманов. Если, конечно, «Мираж» прибудет сюда без Калантарова. Что вполне вероятно.

— Давно хотела спросить… Почему Ваал?

— Валерий Алексеенко, — терпеливо пояснил Глеб. — Сокращенно — Ваал. Верно, это он царапается в дверь.

— В дверную щель плечом вперед протиснулся Валерий.

— Салют! — весело рявкнул он. В шахтном колодце откликнулось эхо.

— Доброе утро, — поздоровалась Квета.

— Утро!.. — Глеб обхватил колени и поднял глаза к потолку. — Пещера, туманное утро, следы на песке, в руках большая дубина из натурального дерева… Когда я слышу земное «доброе утро!», во мне просыпается питекантроп.

— Не надо паники, — сказал Валерий. — Быть может, это у тебя пройдет. И без особых последствий.

— Последствия будут, — Глеб выключил клайпер. — Если шеф задержит мне отпуск еще на неделю.

Валерий сочувственно покивал:

— Задержит. Мне предписано покинуть «Зенит» и удалиться в сторону Сатурна. И не делай большие глаза. Через час подойдет «Мираж», шеф не спеша направится к этому пульту и самолично запустит меня в гиперпространство… Я пришел вам сказать: до свидания.

— Я не буду делать большие глаза, — возразил Глеб. — Я буду делать большой и по возможности громкий скандал. Ты же умный человек, Ваал, ну пойми наконец: в океане научных идей есть идеи бесперспективные. Настолько бесперспективные, что даже молодые дерзкие энтузиасты науки, вроде меня, после энного количества лет бесперспективной научной работы становятся психами. Мне нужен отпуск.

— Всем нужен отпуск. Квета, вам нужен отпуск? Нет? Ничего, скоро понадобится. А что касается нашей идеи…

— Наша идея — это труба. Один конец трубы находится здесь, на «Зените», другой — на орбите Сатурна, где плавает станция с пышным глупым названием «Дипстар».[1] Вот, кажется, и все, чего нам удалось добиться. — Носком ботинка Глеб отшвырнул тромбоголовку к стене.

Валерий сел в кресло. Задумчиво похлопал большими ладонями по подлокотникам. Сказал:

— Эн лет назад нам удалось передать на «Дипстар» через гиперпространство белую мышь… Я помню тумак, которым ты меня наградил в припадке восторга. Эн плюс два года назад мы передали собаку, макаку и трех шимпанзе. Потом человека…

— И ты воспользовался этим, чтобы вернуть мне удар. Удар пришелся по шее.

— Но больше всех тогда, по-моему, досталось шефу, его закачали. Качали меня и тебя. Качали всех, кто был на «Зените». Было больно — здесь очень низкие потолки. Н-да… Одного за другим передали еще пятерых.

— На «Зените» уже никого не качали.

— Помнили про потолки.

— Нет, — сказал Глеб. — Просто из наших буйных голов улетучились флюиды восторга. Наступила пора двоевластия. С одной стороны, успехи ТР-передачи и комплекс идей Калантарова — наших идей! С другой — теорема Топаллера. Великолепная и жуткая в ореоле своей беспристрастности.

— Н-да… Топаллер нанес нам крепкий удар. Прямой и точный…

— А Земля ликует вовсю. Ей пока нет никакого дела до Топаллера и его теоремы. «На пыльных тропинках сверхдальних планет»… «Новая эра! Земля гордится вами, покорители Пространства и Времени!» — «Ты и я — сто двадцать парсеков, ты и я — времени даль…» — Вот-вот. А покорители скромно помалкивают. Потому что «сто двадцать парсеков» целиком умещаются в пределах орбиты Сатурна. Можно было, конечно, забросить «Дипстар» и на орбиту Плутона. А дальше что? Тупик, теорема Топаллера. Те, кто бредил о транспозитации к звездам, успешно и быстро прошли курс лечения, выверяя правильность неуязвимой теоремы. Лишь на Меркурии, на «Зените» и там, на «Дипстаре», осталась кучка маньяков, которым до смерти хочется пробить головой неприступную стену. Она неприступная, эта стена, понимаешь?! И мне почему-то становится жаль свою голову.

— Понятно, — произнес Валерий и медленно поднялся. — Внимательно слушайте, Квета. Это очень серьезно, мы присутствуем на творческом отчете дезертира.

Опустив голову, Квета что-то выводила пальчиком между клавишами на блестящей поверхности пульта.

— Ваал, — сказал Глеб. — Я нехороший, я дезертир. Но все равно мы бессильны. Ваал, и я, и Туманов, и сам Калантаров. Оскорбляя меня, нельзя опровергнуть Топаллера. ТР-передатчик — приемник надо иметь не только у Солнца, но и возле далекой звезды, иначе… Каждый осел понимает, что иначе. Ну еще год, другой погоняем ТР-перелетчиков из центра Системы на периферию. А дальше? В конце концов эта однообразная цирковая программа нам надоест. Мне уже надоела… вот так! — Глеб провел ребром ладони под подбородком.

— Ну, мне пора, — сказал Валерий. — Вместо меня будет Гога.

Валерий столкнулся с Гогой в дверях. Гога посторонился, проводил Валерия недоумевающим взглядом.

— Говорят, одна из горилл сбежала в вакуум-створ, — сообщил он. — Говорят, есть человеческие жертвы… Признавайся, что вы тут с Ваалом не поделили?

— Ваал обозвал меня дезертиром.

— Ну?! — Гога опустился в кресло. — Впрочем, Ваал напрасно не скажет.

— Ты уверен?

— И ты, мой друг, тоже.

— Напрасно ты так. Ведь разговор не только обо мне. Я давно пытаюсь понять: чего мы ждем? Чуда? Его не будет. Все элементарно просто. Эр-поле функционально связано с массой ТР-передатчика. Пока мы ведем ТР-передачу на «Дипстар», нас вполне устраивает масса нашего астероида. Но замахнись мы хотя бы на альфу Центавра, нам понадобится иметь в своем распоряжении общую массу шестидесяти таких планет, как Юпитер! Или поместить возле альфы Центавра ТР-приемник типа «Дипстар». У нас нет ни того, ни другого. Понимание этого называется дезертирством?

— Чего ты хочешь от меня? — Гога заерзал в кресле.

— Ничего особенного… Через несколько минут мы проведем еще один эксперимент. Мы будем сидеть за пультами, по одному с каждой из четырех сторон квадратной ямы: ты против Кветы или Туманова, я против Калантарова. Как за столом дипломатических переговоров. Мы будем смотреть на приборы и подавать команды, нажимая кнопки и клавиши. Так вот, мне хотелось бы знать, крепка ли вера участников этого таинства в то, что наша работа приблизит звездный час человечества… — Глеб показал половину мизинца, — хоть на полстолько?

Гога тяжело и шумно вздохнул.

— Квета, — сказал он, — объясните этому субъекту, что наука имеет свои негативные стороны. Что науку нельзя принимать за карнавальное шествие по случаю Праздника урожая.

— Какие вы все у-умные!.. — покачав головой, сказала Квета. Ее голос звучал в незнакомой тональности. — Слушаю вас и удивляюсь, как успешно вы стараетесь не понимать друг друга! Самоанализ — это хорошо, это психологически оправдано. А самобичевание — плохо, потому что больно и унизительно, стыдно… Я знаю, никто из вас не верит всерьез, что злополучная теорема — последнее слово в ТР-проблематике. Простите, если я сказала что-нибудь не так…

— Так, Квета, так. Здравствуйте. Прошу простить за опоздание, меня задержала связь с «Миражем». — Туманов, пощелкивая пальцами (за ним водилась эта странная привычка), приблизился к пульту.

Он всегда был изящным, от самой макушки до пят. От тщательно прилизанных светлых волос до мягких ботинок из кожи полинезийских коралловых змей — очень красивых ботинок и очень редких в космической практике.

— Турнир идей? — спросил он Глеба и Гогу, глядевших в разные стороны. — Или контрольная дуэль эмоций?

— Кир, — сказал Глеб, — пожалуйста, не делай вид, будто тебе интересно.

Туманов пропустил пожелание Глеба мимо ушей. Он стоял, опираясь руками о пульт, в позе пловца, который раздумывает, стоит ли прыгать в холодную воду. Эта его озабоченность насторожила остальных. Глеб и Гога переглянулись. Квета подумала про карандаш. Карандаш, конечно, не собьет настройку эритронов, однако… В чем заключается это «однако» она не успела сообразить, потому что Туманов неожиданно спросил:

— Какое сегодня число?

Гога скороговоркой назвал день недели, число, месяц, год.

Немного поколебавшись, добавил название эры.

— Коллеги! — Туманов солидно откашлялся. — Этот день войдет в анналы истории. — Будем готовить ТР-передатчик к работе. Шеф решился отправить в гиперпространство двух ТР-летчиков. Первый в истории групповой ТРперелет.

— Шутишь!.. — выдохнул Гога.

— Сегодня нам не до шуток, коллеги.

Сон в руку, подумал Глеб. Туманов прав, сегодня будет не до шуток. Бедные гравитроны, бедный Ильмар, несчастная Квета, разнесчастный тромботестерный блок. Великий космос, до чего же все надоело!

Из коридора послышалось дребезжание зуммера. Это был сигнал службы вакуум-створа; к астероиду причалил «Мираж».

— Калантаров, — подняв бровь, сказал Гога.

— И сопровождающие его лица, — добавил Глеб.

— Угум… А известно, кто второй ТР-летчик?

— Известно, — ответил Туманов. — Второй ТР-летчик — Астра Ротанова.

Глеб наклонился, чтобы взять на плечо клайпер. Но так и не взял. Медленно выпрямился.

5

Работали сосредоточенно, молча. Готовить станцию к ТР-передаче молчаливо, без суеты почиталось правилом хорошего тона.

Совсем еще недавно, пока ощущение значительности этого действа должным образом влияло на работоспособность Глеба, процесс настройки ТР-передатчика очень его занимал, сложностью и быстротою своей напоминая шахматную партию блицтурнирного состязания. Туманов щелкал главным включателем: d2-d4. Мгновенно следовал ответный ход: Глеб включал калибратор пульсации.

Стремительно разыгрывался ферзевый гамбит — кнопки, клавиши, световые сигналы, — на обдумывание быстро меняющихся ситуаций в распоряжении оператора считанные секунды. Ассистенты фиксировали игровой момент на пультах контроля и регистрации…

Переключая клавиши с бесстрастием автомата, почти с таким же бесстрастием Глеб незаметно поглядывал на внимательные лица товарищей. Ему было как-то очень уж безразлично то, что он делал, но работал он, как и прежде, точнее и быстрее других.

У Кветы и Гоги сначала что-то не ладилось, однако вмешался Туманов, и все вдруг пошло.

В глубине шахты по-шмелиному густо и нудно зажужжали эритроны. Глеб машинально отстучал на клавишах программу стабилизации, покосился на экраны экспресс-информаторов, откинулся в кресле. Восемь минут, пока прогреваются эритроны, он со спокойной совестью мог разглядывать потолок. Или дверь. В эту дверь скоро войдет Астра.

Вместе с Астрой появится и надолго останется здесь сладковатый запах белой акации. Астра войдет и уйдет, а сладковатый незабываемый запах останется. И непонятная боль…

Если уж честно во всем разобраться, никаких таких сложностей между ними и не было. Не было пылких признаний и сентиментально-космических клятв.

Только однажды был берег лагуны теплого моря, широкой темной лагуны, полной отраженных звезд.

Вниз и вверх — звездная бесконечность.

— О, далеко как до них!

Он ответил, что далеко. Что трудно даже представить, как далеко. Но сделаем ближе. Сделаем — рукой подать. Ну вот как здесь, зачерпнул пригоршней — и готово. Миры на ладонях.

Тогда они были рядом. И казалось, так будет всегда. Но это только казалось… Дважды она появлялась на станции и дарила ему — как, впрочем, и всем остальным — шершавую колкую ветку акации: мелкие листья и пышные гроздья белых пахучих цветов. И говорила много о звездах. Миры на ладонях. А он молчал. Потому что до звезд по-прежнему было еще далеко.

Когда она улетала с «Зенита» на «Дипстар», он чувствовал странное облегчение. А потом опять начинал ее ждать. Ожидание тянулось месяцами, потому что ТР-перелет на «Дипстар» — девять секунд, а на обратный рейс фотонно-ракетной тягой уходили недели и месяцы (создавать обратный ТР-передатчик на «Дипстаре» не было особой необходимости). Потом для нее — а значит, и для него — все начиналось сначала: «Зенит» — «Дипстар» — Диона — Земля — Меркурий — «Зенит» — ветка белой акации.

Карусель! И он ничего не мог с этим поделать. И, как доказал Топаллер, не сможет.

Зашипел дверной механизм — дверные створки уехали в стены.

Глеб повернулся к пульту спиной. Покорно принял ветку белой акации, поцелуй и упрек, смысла которого не уловил. Подошел незнакомец с аккуратненькой черной бородкой. Он сказал: «Казура. Можете называть меня просто Федотом», — и протянул руку.

У незнакомца было молодое белое лицо, и одет он был в черный парадный костюм, словно минуту назад покинул зал заседаний парламента. Вошли Калантаров и Дюринг — глава медицинского сектора базы «Аркад», известный среди ТР-физиков под негласным прозвищем Фортепиано; вернулся Валерий. В диспетчерской стало шумно и тесно. Кто-то с кем-то знакомился, Дюринг острил. Валерий помалкивал. Калантаров рассеянно слушал рапорт Туманова.

Чернобородый сиял и смущался.

— Вот, собственно, и все… — закончил Туманов, раздумывая, не пропустил ли он чего-нибудь существенного. Пощелкал пальцами. — Результаты, кроме сегодняшних, разумеется, задокументированы, приведены в порядок по халифмановской системе. Вы сможете ознакомиться с ними в зале большой кинотеки.

— Спасибо, я посмотрю, — сказал Калантаров. — Сами-то вы смотрели?

— Мы провели сравнительный анализ двенадцати последних эр-позитаций…

— Превосходно! Каков результат?

— Я говорю об эффекте Неделина, — осторожно пояснил Туманов.

— Я понял.

— За последний месяц работы эр-эффект стал проявлять себя… э-э… несколько чаще. Однако найти причину перерасхода энергии на малой тяге мы пока не смогли.

— Только на малой? — быстро спросил Калантаров.

— Да. На стартовой тяге все было в норме и никаких спорадических…

— Ну хорошо, — вздохнул Калантаров. — Вернемся к обсуждению эффекта. Продолжайте, слушаю вас.

— Я не совсем понимаю, — Туманов развел руками. — Если вас интересуют причины перерасхода энергии…

— Нет, дорогой мой Кирилл Всеволодович, — мягко остановил его Калантаров. — Идеи ваши меня интересуют. Мысли, гипотезы, предположения… все, что угодно, вплоть до фантастики. А?

— Ну… — Туманов пожал плечами, — я запросил бы «Дипстар». На малой тяге, дескать, подозрительный эффект…

— Сделано. Дипстаровцы в недоумении. Дальше?

— Это очень важно?

— Да — Но почему?

Калантаров помедлил с ответом.

— Потому что геноссе Топаллер прав, — тихо сказал он. — К сожалению… Но ближе к делу. Первый наивный вопрос: можно ли объяснить перерасход энергии на целый порядок — на целый порядок! — за счет неточности фокусировки эр-поля?

Туманов слегка растерялся, но быстро взял себя в руки.

— Нет, — сказал он. — При переходе на стартовую тягу такая ошибка привела бы к печальным последствиям. Впрочем, вы это знаете лучше меня.

— Второй наивный вопрос: каков характер возникновения эффекта?

— Спорадический.

— Ситуация занятная, не правда ли? — В глазах Калантарова появилась гипнотизирующая задумчивость. — После многих лет работы с ТР-установкой вдруг ни с того ни с сего открываем новый эффект. И платим за это рекордным перерасходом энергии. Но с облегчением узнаем, что этот эффект проявляет себя только на малой тяге. Да и то не всегда. Так сказать, спорадически. То он есть, то его нет. И ни техника, ни операторы в этом не виноваты. Эффектом пренебрегают, потому что он не мешает стартовой тяге, И еще главным образом потому, что никто не может найти причину его появления. Но разве можно что-нибудь найти, не думая?

— Одна из особенностей гиперпространства, — высказал предположение Туманов.

— К примеру?

— Ну… назовем эту особенность «вязкостью».

— Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сколько лет работаем с гиперпространством, а вот его «вязкость» только сейчас пришлось помянуть… Вы верите в чудеса? Нет? Я тоже. Думайте, коллега, думайте.

Туманов молчал. Калантаров зорко оглядел присутствующих и направился к Гоге.

Гога, словно бы нехотя, привстал и вяло ответил на приветствие.

— Ты нездоров? — спросил Калантаров.

— Нет, у меня все нормально. — Гога показал глазами на Глеба: — А вот ему плохо. Очень плохо…

Глеб уловил, что разговор о нем, бросил ветку акации в кресло и, упрятав кулаки в карманы, побрел к выходу.

Астра внезапно утратила к беседе всякий интерес. Чернобородый Казура подобную перемену не мог не заметить и, как это иногда случается с застенчивыми людьми, обиделся и перестал смущаться.

Квета слушала его с возрастающим удивлением и симпатией. Федот Казура был действительно великолепен и чем-то поражал воображение.

Гога чувствовал себя очень несчастным.

Калантаров подошел к Туманову и тихо сказал:

— Давайте сверим часы… Совпадает? Отлично. Ровно через час проведете цикл эр-позитации на малой тяге. Я, вероятно, буду отсутствовать.

6

Кольцевой туннель вокруг диспетчерской был довольно просторен и хорошо освещен, а там, где он соприкасался с куполом диспетчерской, по бесконечному кольцу тянулась черная стена из литого альфа-стекла. Это черное зеркало придавало туннелю странное своеобразие, которым даже пользовались, но каждый по-своему. Гога, бывало, надолго останавливался у стены, глубокомысленно разглядывая собственное отражение, слегка растянутое по горизонтали.

Ваал любил, раскинув руки, прижаться затылком к скользкой поверхности и шлепать ладонями.

Калантаров, когда проходил вдоль туннеля, то и дело касался пальцем стены, будто смахивал несуществующую пыль, а потом этот палец долго разглядывал. Похоже вела себя Квета. С той только разницей, что пальцем она выводила узоры. Туманов, казалось, этой стены совершенно не замечал. Однако, забывшись, иногда выстукивал стену костяшками кулака, как заправский кладоискатель. Но лучше всех знал эту стену Глеб. Она обладала многими любопытными свойствами: она загадочно опалесцировала радужными. овалами, если вприпрыжку бежать вдоль туннеля; тихонько звенела, если прижаться к ее поверхности ухом; возвращала дрожащее эхо, если как следует стукнуть в нее кулаком. А главное, она помогала думать… Когда у них что-то не ладилось, то, прежде чем разбрестись по каютам, по залам счетных машин, кинотек и салонов, они, бывало, часами ходили, стояли, сидели вдоль черной стены и думали. И обычно всегда у кого-нибудь возникала Идея!.. Идеям, казалось, не будет конца, как нет конца у кольцевого туннеля.

И вот все кончилось. Круг завершен…

Глеб, как слепой, едва не налетел на Дюринга, обошел его и, не оглядываясь, побрел вдоль туннеля.

— Одну минуту, молодой человек, — мягко окликнул Дюринг. Можно?

Глеб задержался, с неудовольствием окинул толстяка вопросительным взглядом.

— Вы мне нужны буквально на одну минуту, — сказал Дюринг. — Если это вас не затруднит. — Его румяное лицо излучало доброжелательность.

Он поднял руку и чуть пошевелил короткими пальцами. Глеб невольно смотрел, привлеченный странной жестикуляцией.

— Забавно, не правда ли? — спросил Дюринг. — Кажется, будто пальцев больше пяти.

— Да… — Глеб замер. — Как вы это делаете?

— Очень просто. Вот смотрите еще… И еще… Это очень полезно, мозг отдыхает. Чем больше вы смотрите, тем глубже мозг отдыхает… Ну вот, а теперь нужно немного расслабиться… та-ак… Мышцы тоже должны отдыхать. Мышцы горла и рук можно расслабить совсем… Хорошо. Дышится много свободнее, правда? Глубже, глубже дышите… та-ак… а живот можно слегка подтянуть. Полный вдох, свободный выдох — раз и два, раз и два, в таком вот ритме… Великолепно. Теперь я буду очень медленно и осторожно касаться вас пальцами, а вы представьте себе, что там, где я касаюсь, ощущается слабый укол… Ничего, сначала это немного трудно, потом появится опыт… Вот видите, это даже приятно. Здесь, Здесь… И здесь… Ну и, пожалуй, достаточно.

Глеб открыл глаза.

— Я спал? — спросил он.

— Не думаю. Как самочувствие?

— Не знаю… — Глеб подвигал плечами. — Наверное, все в порядке.

— Сделайте несколько легких гимнастических движений. Любых, какие вам больше нравятся. Таак… Теперь хорошо?

— Хорошо, — ответил Глеб. — Легко и приятно… Будто гора с плеч. Как вам это удается?

— Я ведь не спрашиваю, как вы за девять секунд ухитряетесь… фюйть… на орбиту Сатурна!

Глеб рассмеялся: — Понятно! Гипностатический психомассаж?

— Я рад, что ваше самочувствие улучшилось. — Дюринг вежливо улыбался.

— Но все равно мне нужен отпуск, — сказал Глеб.

— Море?

— Да, в частности, море. Земля.

— Понимаю. Запахи леса, ветры, шорох листвы.

— Нет. Берег тихой лагуны и много песка. Безлюдье и дюны. И чтобы тихая звездная ночь… Звуки фортепиано…

— В миноре, — добавил Дюринг. — Между прочим, меня наградили прозвищем Фортепиано только за это… — Он поднял руку и шевельнул пальцами. Глебу снова показалось, будто пальцев больше пяти.

— Вы обиделись?

— Ну что вы, как можно! И потом, в отношении прозвищ я убежденный фаталист. — Дюринг заторопился: — Приятно было побеседовать. К сожалению, мне пора.

— Спасибо… — пробормотал Глеб. Он посмотрел Дюрингу вслед. И увидел Калантарова.

Калантаров посторонился, пропуская Дюринга в дверь, внимательно взглянул на Глеба и тихо спросил:

— Как дела, оператор?

Глеб устало сказал:

— Давайте в открытую?

— Давно пора. То, что ты разобрался в теоретических выкладках Топаллера, весьма похвально. А вот то, что ты раскис по этому поводу…

— Нет, не по этому. Дело в другом. Я теряю веру в вашу гениальность.

— Гм… Ты отстал от жизни на тридцать веков. Ибо чуть позже мир изобрел для себя отличную заповедь: не сотвори себе кумира.

Глеб покачал головой:

— Моим кумиром были не вы, простите. Моим кумиром были идеи, которые вы умели выращивать в наших преданных вам головах. А после трех-четырех уравнений Топаллера вы растерялись.

— Ладно, — сказал Калантаров. — Какие у тебя ко мне претензии?

— Претензии?… Да никаких. Просто я хотел вам напомнить, что с некоторых пор вы, мягко выражаясь, отдаете предпочтение Меркурию.

— Чушь. Меркурианские базы располагают более мощной вычислительной техникой, только и всего.

— Топаллер неуязвим. И никакая техника здесь не поможет.

— Ну хорошо, — Калантаров вздохнул. — Скажи мне, что такое гиперпространство?

— Я не знаю, что такое гиперпространство. И вы не знаете.

— И Топаллер не знает. Вся его теория построена на результатах наших экспериментов.

— Да? А я до сих пор полагал, что это надежный фундамент.

— В пределах Солнечной системы — конечно.

— Гиперпространственные свойства вселенной представлялись мне одинаковыми во всех ее точках. Впрочем, это второй постулат теории Калантарова. Вашей теории. Скажите откровенно, что вы собираетесь предложить нам в качестве выхода из теперешней ситуации?

— Есть предложение закругляться.

— То есть… как закругляться?

— Согласно Топаллеру. — Калантаров пожал плечами: — Других возможностей его теорема просто не предусматривает. Сегодня мы проведем последний ТР-запуск по программе «Сатурн». Впрочем, этот запуск правильнее будет понимать как демонстрирование наших достижений — ведь ничего принципиально нового мы от него не ожидаем. Один человек или два — какая разница?

— Понятно… — Глеб похолодел. — Так этот, с бородкой…

— Да. Представитель техбюро транспортных коммуникаций Системы. Уполномочен дать официальный отзыв об эксплуатационных качествах нашей установки. И надо ожидать, недельки через две сюда нагрянет армия экспертов и проектантов. Первую установку типа «Зенит» — правда, повышенной мощности — предполагают строить на Луне. А затем… Я точно не помню намеченной очередности строительства, но, кажется, в таком порядке: Марс, Нереида, Титания, Феба, Плутон, Диона и Ганимед. Тем самым, видимо, будет подписан смертный приговор ракетным кораблям. Не всем, наверное, но дальнорейсовым непременно…

— Простите! — перебил Глеб. — Миллион извинений, но я не спрашивал вас о перспективах транспортного перевооружения Системы. Я, грешным делом, спрашивал вас о перспективах нашей с вами дальнейшей работы.

— Сначала нам предстоит поработать в качестве консультантов, — деловито стал объяснять Калантаров. — Ну и затем, с пуском новых ТР-установок, естественно, возникнет острая нужда в специалистах нашего профиля. Транспозитация грузов и…

Калантаров умолк.

— Вот что… — сказал Глеб. — Я пришел сюда работать ради звезд. И мне, в конце концов, наплевать, кто там будет у вас транспозитировать грузы!.. Кстати, кто сейчас командир «Миража»? Мосье Антуан-Рене Бессон? Я полагаю, мой бывший начальник не забудет дать Антуану-Рене соответствующие распоряжения. В связи с моим намерением покинуть «Зенит». Орэвуар!

Отчаянно взмахнув рукой, Глеб зашагал вдоль туннеля.

— Что ж, дело твое, — сказал ему вслед Калантаров. И вдруг, словно вспомнив о чем-то, воскликнул: — Да, кстати!..

Глеб медленно остановился, спросил: — Ну?

— Понимаешь ли… — Калантаров взглянул на часы. — Твой знаменитый эр-эффект кажется мне весьма любопытным. И пока не поздно, хотелось бы выяснить, что по этому поводу думает сам открыватель эффекта — Глеб Неделин. Если, конечно, он думал.

— Думал, — глухо ответил Глеб.

— И каков результат?

— Потрясающий. И вряд ли покажется вам интересным.

— К примеру?

— Стала сниться всякая белиберда. К примеру: безлюдный «Зенит», монополярные выверты. Часы такие… с гирями, стрелками и кукушками.

— Гм, действительно…

— А недавно мне приснилась идея межзвездной транспозитации.

— Вот как! — пробормотал Калантаров.

— Да. Снилось, будто бы к звезде Бернарда мчится на фотонной тяге огромный звездолет. И будто бы на этом суперкорабле смонтирован ТР-приемник типа «Дипстар». И еще там были тщательно запрограммированные автоматы…

— Понятно, в обход теоремы Топаллера… Идея в принципе осуществима. Но для своей реализации потребует срок, соизмеримый с периодом жизни двух или трех человеческих поколений.

— На безрыбье и рак рыба, — напомнил Глеб.

Помолчали. Калантаров еще раз взглянул на часы и сказал:

— На Меркурии я в основном занимался твоим эр-эффектом. Точнее, эр-феноменом — впредь так и будем его называть.

Глеб понимающе кивнул:

— Странное явление, верно? Три очень заметные полосы размыва пульсации поля… А затем будто бы эхо — девять более узких полос. Трижды аукнется, трижды на каждое ауканье откликнется. Пока аукается и откликается, куда-то лавинообразно уходит энергия, словно в бездонную пропасть. И все.

Калантаров приблизился к Глебу и взял его под руку.

— Нетерпелив ты до неприличия, вот что… — Он оглядел потолок: — Где-то здесь должны быть вентиляционные отверстия.

— Это немного дальше. Но там сквозняк.

— Ничего, — возразил Калантаров, увлекая Глеба за собой, — нам не мешает проветриться.

Идти куда-то принимать воздушные ванны — такой потребности Глеб вовсе не ощущал, но сопротивляться было бы еще глупее.

Тем более что Калантаров явно спешил и вид имел весьма озабоченный.

7

Они шли по кольцу вдоль туннеля, и Калантаров на ходу внимательно разглядывал стены, пол, потолок, будто впервые все это видел. «Что-то вынюхивает», — вяло подумал Глеб.

— Вот, — сказал он, — здесь находится одна из вентиляционных дыр. Две другие…

— Нет-нет, — перебил Калантаров. — Именно эта. Лифтовый люк мы миновали, а впереди имеем вход в информаторий… Все правильно.

— И что же дальше? — осведомился Глеб.

— Проведем вертикаль от вентиляционной решетки до подножия стены. — Калантаров присел, ткнул пальцем туда, где кончалась воображаемая вертикаль. — Отсюда нужно отмерить ровно три метра влево.

Глеб, не вынимая рук из карманов, отмерил три шага в указанном направлении.

— Готово, — сказал он. — Мой шаг точно равен метру, это проверено. Где заступ?

— Какой еще заступ?

— Которым копать. Во всех приключенческих книжках клады копают именно заступом. Вот, к примеру, клад знаменитого Кидда…

— Любопытно, — сказал Калантаров. — Но Кидд подождет. Место, где ты стоишь, отметь чем-нибудь.

Глеб вынул из кармана носовой платок и бросил под ноги.

Калантаров поднялся и отряхнул ладони.

— У вас сегодня игривое настроение, — сказал Глеб. — Однако при чем здесь я?

— Да, при чем здесь ты? Вернее, при чем здесь твой эр-феномен, — вот в чем вопрос…

Глеб насторожился: — А несколько популярнее можно?

Калантаров, казалось, не слышал. Он завороженно смотрел на черную альфа-защитную стену.

Потом провел по ней пальцем и стал изучать этот палец с большим интересом.

Глеб тоже посмотрел на стену.

Стена как стена. Впрочем… Здесь она выглядела менее блестящей, чем по соседству в обе стороны своего продолжения. Словно бы глянцевая поверхность слегка запотела. «Ток увлажненного воздуха от вентиляции? — подумал Глеб. — Но тогда почему стена запотела не против решетки, почему в стороне?…» По примеру шефа Глеб провел по стене пальцем. На пальце остался тонкий налет черного порошка.

— Говорят, дурной пример заразителен, — сурово сказал Калантаров, — но это смотря чей пример и смотря для кого. Да, Халифман ушел. Он понял, что сделал для ТР-физики все, что мог, и честно ушел, так как знал, что больше ничего сделать не сможет. Это было еще до Топаллера. Я не буду слишком удивлен, если по той же причине, но после Топаллера, уйдет Туманов. Он перестал волноваться и думать, а это значит — перестал понимать. Ушел Захаров — его я тоже не обвиняю. Во-первых, он стар, вовторых, он свою миссию выполнил — добился реализации ТР-перелетов в пределах Солнечной системы. А на звезды ему всегда было наплевать… Да, после Топаллера поредели наши ряды на «Аркаде», «Зените», «Дипстаре», в институте Пространства. Ушли в основном те, кто не был подготовлен для ТР-физики по-настоящему. Остались те, кто хочет и, главное, может работать.

— От работы я никогда не отказывался, — хмуро напомнил Глеб. — Ну что я могу предложить? Давайте проведем ученый совет, представителя техбюро вышвырнем из диспетчерской и, помолясь на созвездие Кассиопеи, начнем исторический штурм вселенной.

— Ты опоздал, — возразил Калантаров.

— В каком это смысле?…

— В смысле молитвы. Поскольку штурм ты уже начал. И даже раньше меня. Начал в тот день, когда впервые задумался над причинами появления эр-феномена.

— Ладно, — сказал Глеб и вскинул руки над головой: — Вам удалось загнать меня в угол, сдаюсь!.. Я давно заподозрил, что эр-феномен — явление гораздо более сложного порядка, чем принято было считать. Я даже составил занятное уравнение. Правда, практической пользы от него столько же, сколько от зайца перьев, — просто математический опус…

— Неправда, — сказал Калантаров. — Понятие о линзовидных уплотнениях эр-поля за пределами альфа-экранного контура не есть математический опус. Это физический смысл твоего уравнения. Верно я говорю? Дальше?

— Верно… А что «дальше»?! — удивился Глеб. — Я уже поднял руки перед вашей проницательностью, что вам еще нужно?

— Перья от зайца, — спокойно ответил шеф. И вдруг закричал: — М-мальчишка! Сумел найти уравнение поля самостоятельно, но ухитрился ничего не понять! Он, видите ли, работает здесь ради великой идеи межзвездной транспозитации! Он ходит, видите ли, руки в брюки, рычит на каждого встречного и упрямо не желает замечать, что ключи от хранилища этой идеи давным-давно звенят у него в кармане!

Окончательно сбитый с толку, Глеб не нашел, что ответить.

— Извини, я погорячился… — Калантаров пожевал губами. — Но я как-то вдруг понял, в чем ущербность твоего мышления. Топаллер сказал, Калантаров сказал… Посмотри, что получается! Я на Меркурии, ты на «Зените», мы оба независимо друг от друга рожаем некую общую мысль и облекаем ее в математическую форму. О том, что ты тоже это сделал, я узнаю минуту назад и совершенно случайно. Математический, видите ли, опус! Уравнение показало, что перерасход энергии может быть объяснен появлением линзы эр-уплотнения за пределами альфа-экрана. Одна линза? Или?…

— Или количество, кратное трем.

— Верно. Даже это тебе удалось… Эх ты, заячий хвост! Заложил руки в карманы и смиренно прошел мимо открытия. А все почему? Потому что — согласно теории Калантарова — эр-поле не может возникнуть вне условий альфа-экранировки. Калантаров, видите ли, когда-то сказал!.. Да, когда-то я об этом говорил. Говорил, основываясь на результатах первых экспериментов. Теперь же мы наблюдаем нечто другое…

— Простите, — перебил Глеб. Маленькая поправка: пока мы ничего не наблюдаем.

Калантаров взял Глеба за указательный палец, провел им по стене и молча сунул испачканный палец оппоненту под нос.

— Ну и что? — спросил Глеб, задумчиво разглядывая черный порошок и словно бы что-то припоминая.

— А то, что я не постеснялся вычислить возможные координаты этой самой гипотетической линзы эр-уплотнения. Потом взял подробную схему планировки верхнего яруса станции и нашел, что сей «математический опус» должен находиться в трех метрах от вентиляционного отверстия, того что возле входа в информаторий.

— Черная пыль!.. — пробормотал Глеб. И вдруг оживился: — Вчера ко мне подходил кто-то из лаборантов биологического сектора и что-то звонко чирикал про черную пыль…

— Кто-то и что-то… — Калантаров поморщился. — Конкретнее можно?

— Да, вспомнил! Это тот самый «букварь», у которого сегодня сбежала горилла. Они там одели гориллу в скафандр, но им никто не сказал, что триста девятый эпсилон-шесть отменяется. Горилла сбежала и, говорят, слегка порезвилась, кажется, в вакуум-створе или на продовольственных складах.

— Странно. Никто ничего мне не докладывал.

— Боялись пробудить администраторский гнев. Или оставили на десерт. Но дело не в этом… Черная пыль якобы появлялась в каюте после эр-позитации на малой тяге.

— В каюте этого… м-м… букваря? На малой тяге?

— Вот именно!

— Это, пожалуй самое любопытное. Надо будет сегодня же поговорить с… м-м… лаборантом.

— Может, прямо сейчас?

— Одну минуту! — Калантаров взглянул на часы. — Я дал Туманову указание провести цикл эр-позитации на малой тяге. Сейчас будет пуск — понаблюдаем. Потом отправим Алексеенко и Ротанову на «Дипстар», проводим восвояси представителя техбюро и немедленно займемся разработкой методики новых экспериментов.

— Предстоит порядочная возня… — Глеб вздохнул, прикидывая, сколько времени уйдет на монтаж регистраторов и прочей контрольной аппаратуры в этом участке туннеля и в каюте чудака лаборанта… Если, конечно, легенда про черную пыль подтвердится.

Неприятно завыла сирена. Шеф показал на стену и крикнул:

— Я наблюдаю стену, а ты — вокруг и в общем! Понял?

Глеб кивнул. В ожидании толчка он машинально отставил ногу для устойчивости и подумал, что, если сейчас посыплется черная пыль, физиономия у Калантарова будет выглядеть очень забавно.

Неожиданно потемнело. Глеб почти ничего не успел заметить: в одно мгновение вокруг него образовалось что-то вроде темного сфероида, изрезанного по меридианам узкими полосами света. Появилось странное ощущение, будто сфероид медленно и тяжело поворачивается вокруг невидимой оси и будто сквозь тело прошла волна раскаленного воздуха…

Затем молниеносное исчезновение сфероида и… ощущение падения. Глеб испытал двойной удар — снизу и сверху. Глеб крякнул, перевернулся на бок и сел. Рядом крякнул и сел Калантаров.

— Ушиблись? — спросил кто-то участливым голосом.

Глеб осмотрелся, дико вращая глазами, и сначала ничего не понял. Он находился в огромном зале, похожем на зал третьей секции вакуум-створа… Да это и был вакуум-створ. Вне всяких сомнений.

Настоящий вакуум-створ с его погрузочно-разгрузочными механизмами. По ту сторону широких патерн ярко светились трюмы космического корабля — сквозь гул, металлический лязг, жужжание, звонки доносились команды: «Мираж», пятый трюм, подавайте контейнер!», «Сурия, подключили насос?… Хорошо. Начинайте слив малого танка!» Глеб ошалело встряхнул головой.

— В себя приходит, бедняга… — сказал участливый голос. — И чего это к нам вдруг повалили? Утром, как снег на голову, сюда свалилась мартышка ростом с нашего Карлсона! Теперь вот двое человекообразных пожаловали. Хи-хи…

— Помолчи, — оборвал его бас. — Это же сам Калантаров и один из физиков, которые на чердаке… Может, они эксперимент проводят, понял? А ты — «хи-хи». Соображать же надо!

— Да я разве против? — оправдывался первый голос. — Пусть себе проводят. Только зачем в нашей секции проводить? Карлсону вот ящиком в глаз залимонили, одного мальчонку из биологов чуть не сгубили. После их экспериментов в продовольственных складах нужно воскресники организовывать. Вот тут и соображай…

Глеб переглянулся с Калантаровым. Он никогда не видел начальника таким растерянным, изумленным, испуганным и смущенным одновременно.

— Эй, вам нужна наша помощь? — крикнул голос третьего незнакомца.

— Где разговаривают? — спросил Калантаров, озираясь по сторонам.

— Там, — кивнул Глеб, — наверху… На мостике дистанционного управления.

Он поднял глаза. С мостика, перегнувшись через поручни, смотрели трое. Двоих Глеб узнал: старшего створ-диспетчера Горелова и техника Карлсона, правый глаз которого едва помещался между двумя нашлепками биомидного пластыря, занимавшими четверть лица.

— Почему вы молчите? — спросил Карлсон. — Вам нужна помощь?

— Потрясающе!.. — произнес Калантаров. — Микро дистанционный ТР-перелет!

— Нам просто повезло, — мрачно заметил Глеб. — Будь эта микродистанция чуточку подлиннее, нам с вами пришлось бы обмениваться впечатлениями в открытом пространстве. Бр-р-р… Причем, вам повезло дважды. Вы очень удачно финишировали на моей спине. Как самочувствие? Серьезных ушибов нет?

Калантаров поднялся на ноги, крякнул, потер бедра.

— Порядок, — сказал он, странно улыбаясь. — Между прочим, я первый раз побывал в гиперпространстве…

— Между прочим, я тоже, — сказал Глеб. — И знаете ли, меня это как-то не восхитило.

Он вскочил. Крикнул наверх:

— Эй там, на мостике! Покажите нам место, где шлепнулась обезьяна.

— Примерно тут же, — пробасил Горелов.

— Нет! — спохватился Карлсон. — Я видел! Гораздо левее! — Он быстро спустился с мостика и показал где.

Глеб измерил расстояние шагами. Разница была солидная: между точками первого ТР-финиша и второго он насчитал пять с половиной шагов. Затем он спросил у Карлсона угломер: «Ну хотя бы из тех, которые ставят на штангах грузоукладчиков» — и произвел на полу нужные измерения.

Калантаров, потирая ушибы, следил за ним рассеянным взглядом.

Глеб вынул из кармана маленький диктофон, продиктовал цифры измерений. Пожал руку Карлсону и направился к Калантарову.

— Ну вот, — сказал он, перематывая диктофонную катушку. — Неплохо было бы выпить лимонного сока, но в продовольственный склад нас теперь, конечно, не пустят. Из предосторожности. Скверно… Я и не знал, что гиперпространство так неприятно сушит язык.

Калантаров молчал. Со стороны могло показаться, будто он внимательно слушает собеседника.

— Нас ждут в диспетчерской, — тихо напомнил Глеб.

— М-да, — пробормотал Калантаров. Взглянул на часы, поднял брови, повертел головой: — М-м… всегда забываю, где тут выход в лифтовый тамбур.

Путь наверх проделали молча.

Глеб усталости не чувствовал, но разговаривать не хотелось. Он подумал, что, может быть, именно такое состояние переживают все ТР-перелетчики после транспозитации. И еще подумал, что не испытывает сейчас острого сожаления оттого, что Астра на этот раз покидает «Зенит» так быстро.

То есть, конечно, испытывает, но сложившаяся обстановка требует как можно быстрее разделаться с ТР-запуском.

У входа в кольцевой туннель Калантаров обрел наконец свою обычную самоуверенность.

— Сегодняшний ТР-запуск, — сказал он, — дело слишком ответственное. Надо, чтоб все без сучка и задоринки, с минимальным расходом энергии. Для представителя техбюро расход энергии — особая статья, и с этим нужно считаться. Многое зависит от операторского мастерства, и ты сегодня должен показать свое искусство в полном блеске.

— Постараюсь, — ответил Глеб.

— Диктофончик не потерял? — Калантаров насмешливо прищурил глаз. — Математический опус… Ну ладно, это тебе в назидание. Сам подсчитаешь? Кстати, есть ли какой-нибудь смысл в подобных расчетах?

— Мне казалось… — Глеб растерялся. — В конце концов, просто любопытно узнать хотя бы приблизительное направление спорадической эр-позитации. Или, может быть, вы уже знаете, где кончается новый туннель?…

— Зваю. Начинается возле диспетчерской и кончается в вакуум-створе. Иногда попадает в каюту этого… м-м… лаборанта.

Глеб поморщился.

— Я ведь не лаборант биологического сектора, я ТР-физик, — устало сказал он. — Нужели вам обязательно нужно, чтобы я с восторженностью ребенка стал выкладывать перед вами элементарные истины из нашей области знаний? Вы будете благосклонно внимать и тихо радоваться. А, собственно, чему? Тому, что я — ваш ученик — знаю разницу между туннелем в гиперпространстве и локальным участком эр-позитации, который действительно может кончаться в вакуум-створе? Или тому, что наш с вами слишком короткий ТР-перелет на этом участке я отлично могу объяснить недостатком энергетической мощности и размытой фокусировкой эр-поля? Нужно ли…

— Нужна добротная рабочая гипотеза, — перебил Калантаров.

— У вас уже есть такая гипотеза.

— И не одна. Ну, скажем, все чудеса можно было бы объяснить вязкостью гиперпространства, — правда, с великой натяжной. Или — еще проще — математическим опусом…

— Или тем, что где-то в звездных глубинах нашей Галактики работает чужая ТР-установка, — добавил Глеб. — Я сказал это, чтобы доставить вам удовольствие. Ваш ученик необыкновенно догадлив, не правда ли?

Калантаров остановился.

— Извини, — сказал он серьезно. — Ведь это неимоверно фантастическая мысль, и мне самому требовалось время, чтобы к ней привыкнуть. Чужая ТР-установка!..

— Да, — согласился Глеб, — все это очень не просто… Однако наш ТР-кувырок в вакуумствор на малой тяге убедил меня окончательно: мы имеем дело с явной попыткой межзвездного ТРперехвата.

— Попытка не удалась, потому что чужая фокусировка эр-поля не отличается точностью. Честно говоря, я даже не могу себе представить возможный способ точной фокусировки.

— Способ найдется. Уж если нашлась среди звезд ТР-установка…

— Тесс!.. — Калантаров предупреждающе поднял палец. — Пока это только наша гипотеза.

— Неужели? — удивился Глеб. — Снимите брюки и взгляните, какие великолепные синяки оставила эта «гипотеза» на ваших начальственных бедрах.

8

В кольцевом туннеле было по-прежнему светло, пустынно и тихо. Глеб поймал себя на том, что невольно вслушивается в эту тишину и что теперь она ему кажется тягостной и тревожной… Калантаров молчал и тоже как будто прислушивался. После сегодняшних событий даже легкий шорох шагов воспринимался как нечто кощунственное. Горячка первых минут удивления миновала, и теперь значительность этих событий предстала перед Глебом и Калантаровым, что называется, во весь свой головокружительный рост…

Не сговариваясь, они прошли мимо двери диспетчерской дальше, на тот самый участок туннеля, откуда так неожиданно провалились сквозь гиперпространство в вакуум-створ. Хотя понимали, что ничего нового там не увидят наверняка.

Но странное дело: как только выяснилось, что ничего нового на этом месте действительно нет, каждый из них какое-то время старательно прятал глаза. Чтобы не выдавать своего глубокого разочарования. Постояли, разглядывая стены и потолок.

— По-моему, здесь чувствуется запах озона, — не совсем уверенно произнес Калантаров. — Ты не находишь?

Глеб несколько раз втянул воздух носом.

— Не нахожу. Вам, наверное, показалось. И потом, здесь был бы гораздо уместнее запах серы.

— С какой это стати? — рассеянно осведомился Калантаров.

— По свидетельству средневековых очевидцев, все известные в те времена случаи транспозитации непременно сопровождались запахом серы. Да и как могло быть иначе, если секретом транспозитации в прошлом владела нечистая сила.

— Верно. Преставители небесных сил пользовались исключительно эффектом антигравитации. Явление народу, вознесение, хождение по водам… Довольно медленный способ передвижения в пространстве.

— Свидетельство святейшего консерватизма.

Со стороны центрального входа послышались шаги. Шагало несколько человек, и Глеб уже знал, кто именно, хотя людей еще не было видно за выпуклым поворотом черной стены.

Первым вышел Валерий. В вакуумном скафандре. Потом показалась Астра, тоже в скафандре.

Шествие замыкали Дюринг и Ференц Ирчик, старт-инженер группы запуска.

Валерий молча обменялся с Калантаровым и Глебом прощальным рукопожатием. Остановился перед люком и, салютуя, четким движением вскинул руку над шлемом ладонью вверх. Медленно опустил прозрачное забрало. Рыцарь космоса к поединку с гиперпространством готов.

Калантаров обнял Астру за твердые плечи скафандра: «Счастливой транспозитации!» Встретив просительный взгляд Глеба, согласно кивнул.

— Только недолго, — сказал он. И, не оглядываясь, зашагал вдоль туннеля в диспетчерскую.

Глеб взял Астру за плечи, посмотрел ей в лицо. Торопливо вспорхнули ресницы, и глаза стали доверчиво робкими. Безмолвный и мягкий упрек: «Ты показался мне странным сегодня…» Быстрый, но тоже безмолвный ответ: «Я виноват, прости. И не будем больше об этом». «Не будем. Я понимаю». — «Я благодарен тебе. Жаль, что ты улетаешь…» — «Я тебя очень люблю!» — «…Ты так далеко улетаешь!»

— Может быть, скоро все переменится, — сказал он. — Мы нащупали новое направление вопреки Топаллеру. И может быть, скоро я буду ждать твоего возвращения со звезд. И кончится эта проклятая карусель.

— Миры на ладонях?… — тихо спросила она. — Я и не думала, что это будет так… по-человечески обыкновенно.

— Пока это еще никак. Это всего лишь надежда. Хрупкая, многообещающая, как твое имя, Астра.

— До свидания, Глебушка!.. Ждут меня, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Глеб. — До свидания. Счастливой транспозитации! — Он постоял, наблюдая, как ТР-летчики спускаются в люк. Потом спохватился и побежал в диспетчерскую.

9

Участники предстоящего эксперимента были в сборе, и внешне все выглядело благополучно. Каре приборных панелей вокруг квадратного колодца шахты, привычное жужжание эритронов, огни на пультах. Калантаров стоял, склонившись над клавиатурой управления, остальные сидели.

Квета сидела рядом с Тумановым, Гога напротив, чернобородый Казура как-то очень ненужно и одиноко сидел в стороне, тщетно пытаясь изобразить на лице вежливое равнодушие. Глеб занял свое место за пультом, бегло окинул товарищей взглядом и сразу понял: что-то произошло. Калантаров был чем-то слегка раздосадован, Туманов выглядел пристыженным и разозленным, Квета — смущенной.

— Внимание! — тихо сказал Калантаров. — На случай гравифлаттера всем пристегнуть привязные ремни.

Зашевелились, пристегивая ремни.

— Туманов и Брайнова открыли на малой тяге новый эффект, — не поднимая головы, проворчал Калантаров. — Занятный эффект. В начале цикла они наблюдали три четырехлучевые звезды, под конец — несколько больше. Сколько именно, никто из них не удосужился полюбопытствовать.

Глеб молчал. Было ясно, что сообщение. Калантарова адресовано ему, однако он молчал, потому что не имел ни малейшего понятия, о чем идет речь.

— И никакого перерасхода энергии, — добавил Калантаров.

— Эр-позитацию мы провели в режиме триста пятого эксперимента, — хмуро вставил Туманов. — А в триста пятом, мне помнится, перерасхода не было.

— Да, но не было и никакого эр-эффекта, — напомнил начальник. — Сегодня есть эффект, но нет перерасхода. — Насмешливо, зло посмотрел на Туманова: — Ощущаете разницу?

Туманов не ответил. Разговор не доставлял ему удовольствия, и это было очень заметно.

— По-моему, звезд было девять, — неожиданно сообщил Гога. — Зрительная память у меня хорошая. Сначала три, потом девять.

— Это по-твоему, — сказал Калантаров. — Впрочем, я не теряю веры в счастливые времена, когда мы все же научимся смотреть на вещи и явления глазами ученых. Внимание! Всем приготовиться.

Калантаров выпрямился, оглядел присутствующих.

— Итак, — сказал он, — эксперимент триста девятый эпсилон-восемь по программе «Сатурн». Приступаем к выполнению параллельно-сдвоенной транспозитации. ТР-передачу проводим в режиме триста пятого эпсилон-шесть. Вопросы есть?

— Есть! — встрепенулся Казура. — Скажите, это очень рискованно? Я имею в виду… э-э… для ТР-летчиков.

— Я понял. Да, в какой-то степени рискованно.

— Я полагал, что получу подробный инструктаж, — кисло произнес Казура. — На случай непредвиденных осложнений.

— Весь наш инструктаж состоит из одного-единственного пункта, — сказал Глеб, — «дышите глубже и старайтесь без пузырей».

— Еще вопросы?

Молчание.

— Вопросов нет, всем все ясно. — Калантаров пощелкал клавишами связи. — Дежурный, прошу связь с диспетчером энергетического обеспечения.

— Диспетчер системы энергетического обеспечения Воронин, — громко ответили скрытые в пультах тонфоны. — Здравствуй, Борис. У нас все готово, пять СЭСКов нацелены на «Зенит», ожидаем сигнала.

— Здравствуй, Владимир. Все остальные СЭСКи и Центральную энергостанцию Меркурия заявляю в резерв на ближайшие полчаса.

Воронин выдержал паузу. Осторожно спросил:

— Я не ослышался?

— Нет. Центральную и одиннадцать СЭСКов в резерв. Понял?

— Понял. Если я лишу энергии меркурианских потребителей на полчаса… Знаешь, что мне за это будет? Базы, рудники, космодромы, вакуум-станции!..

— На время экспериментов серии эпсилон-восемь ты просто обязан обеспечить требуемый резерв. Кстати, сейчас отчаливает «Мираж», и вы уж там постарайтесь не угодить в него энерголучами. У меня все. Дежурный, прошу связь с командной рубкой «Миража».

— Командир космического трампа «Мираж» Антуан-Рене Бессон. Слушаю вас.

— Кораблю старт.

— Вас понял. Кораблю старт.

Задребезжал зуммер. Где-то внизу, в вакуум-створе, сработала автоматика, захлопнулись люки, тяжелые гермощиты перекрыли доступ в патерны; цилиндрическое тело корабля дрогнуло и сначала медленно, потом все быстрей и быстрей стало отваливать от причальной площадки, осветив теневую сторону астероида стартовыми огнями и пламенем маневровочных дюз.

— Антуан, — позвал Калантаров, — дай нам, пожалуйста, видеопанораму «Зенита».

Круглый светильник под куполом диспетчерской померк, на фоне черных стен проступило стереоизображение астероида. Это была слегка удлиненная, неправильной формы космическая глыба, облицованная сверкающими в солнечных лучах плитами жаростойкой стеклокерамики. Глыба медленно отплывала и (по мере исполнения маневра «Миражем») плавно поворачивалась к наблюдателям «дневной» поверхностью. Освещенные желоба причальных площадок скрылись за линией горизонта, и в какой-то момент астероид стал очень похож на ограненный кубок, грубо сработанный из тяжелого обломка горного хрусталя. Над астероидом взошло непривычного вида созвездие крупных звезд. Это было созвездие космических энергостанций системы СЭСК.

Калантаров тронул клавиши дистанционного управления — сверкающая поверхность астероида покрылась черными бородавками энергоприемников.

— Достаточно, Антуан, спасибо, — сказал Калантаров.

Вспыхнул свет, изображение погасло.

— Включайте сигнал общего Действия.

На этажах станции завыла сирена. От СЭСКов протянулись к «Зениту» светящиеся в пространстве следы энергетических трасс, станция наполнилась гудением энергонакопителей. Вспыхнули титры световых команд, защелкали датчики времени, гравитронные шахты бесшумно переливали в ожелезненные недра астероида море искусственной тяжести, инженеры, диспетчеры и операторы групп ТР-запуска готовились к первому циклу транспозитации.

Далеко внизу, на самом дне последнего яруса, застыли на когертонах ТР-летчики в полужестких скафандрах. А где-то возле Сатурна десятки глаз сотрудников станции «Дипстар» напряженно следили, как на шкалах квантовых синхротаймеров истекают последние секунды перед включением ТР-приемной установки; в вакуумстворах «Дипстара» ждали стартового сигнала космические катера.

— Ротанова, Алексеенко, доложите готовность, — распорядился Калантаров.

Голос Астры: «Готова!»

Голос Валерия: «Готов!»

— Внимание, — предупредил Калантаров. — Малая тяга. Пуск!

Глеб взял первый аккорд на клавиатуре пульта. Жужжание эритронов перешло в гораздо более высокий звуковой диапазон.

Мягкий толчок. В межпультовом пространстве шахты вспух похожий на пленку мыльного пузыря мениск оптической реконверсии эр-поля. На поверхности «пузыря» проступило крупное, четкое, несколько деформированное по законам сферической геометрии изображение карандаша в металлическом корпусе с надписью «Радуга». Брови Калантарова взлетели вверх — он был необыкновенно озадачен и нуждался в объяснениях.

— Это я виновата, — торопливо призналась Квета. — Был толчок, и карандаш скатился…

Калантаров остановил ее жестом — на поверхности мениска, накладываясь на изображение карандаша, возникали и угасали четырехлучевые белые звезды. Одна за другой, через равные промежутки времени. Звезд было три.

Глеб ошеломленно засмотрелся на звезды и пропустил момент включения противофазовых успокоителей. Поверхность мениска заколебалась от судорожных биений, напряженность поля стремительно возрастала. У Глеба взмокла спина. Он брал аккорд за аккордом, пытаясь стабилизировать положение, и это ему в основном удалось, однако серия резких толчков выдала, что называется, с головой его операторский промах.

Снова явились белые звезды.

Одна за другой, через равные промежутки времени. Звезд было девять… «Тройка в квадрате!» — подумал Глеб.

Кроме Казуры, все были заняты в этот момент, и обмен мнениями, естественно, откладывался.

На устрашающе высокой ноте звенели эритроны, вразноголосицу трещали цикадами зуммеры стартовых служб. Два коротких гудка — сигнал зарождения мощного импульса преобразования энергии, начало большого цикла. Возросла искусственная тяжесть, и прежде всего эту возросшую тяжесть уловили руки операторов — стало труднее работать на пультах.

Туманов, Квета и Гога ассистировали сегодня на редкость согласованно, Глеб обобщал усилия операторов, создавая точную схему эр-позитации на основе заданного режима. Наконец последний аккорд. Глеб откинулся в кресле, опустил свинцово-тяжелые руки на подлокотники.

Он почти физически ощущал, как под давлением стихии космических сил, разбуженных в камере транспозитации, неотвратимо прогибается пространство… Там, в этой камере, довольно быстро возникает нечто, называемое для удобства «гиперпространственным туннелем». Трудновообразимое нечто, сокрытое для непосредственного восприятия абстрактной формой громоздких математических уравнений. Но все идет так, как надо, все идет хорошо. Если, конечно, не слишком тревожить себя феноменом белых звезд и смутным нехорошим предчувствием.

Скорей бы последняя команда: «Пуск!»

— Я прав, — нарушил молчание Гога. — Звезд было девять.

— Три, потом девять, — добавил Глеб. — Поздравляю. Мы открыли способ гиперпространственной видеосвязи.

— Тройка в квадрате… — пробормотал Туманов. — Это сигнал. И если это сигнал не с «Дипстара», я отказываюсь понимать…

— Нет, — сказал Глеб. — Это сигнал не с «Дипстара». Это скорее…

Глеб встретился глазами с Калантаровым, умолк. Нехорошее предчувствие мгновенно уступило место ясному ощущению чего-то непоправимого.

У Калантарова было незнакомое и страшноватое лицо, глаза ввалились, подбородок окаменел. Огни индикаторов пульта освещали это лицо быстро-переменными волнами оранжевого и пронзительно-голубого сияния.

— Это не видеосвязь, — жестко сказал Калантаров. — Вернее, не только видеосвязь. Это единственно мыслимый способ сверхдальней фокусировки эр-поля. И понял я это слишком поздно…

Калантаров опустился в кресло.

— Если бы мог, я отменил бы транспозитацию.

Глеб подался вперед и замер, задержанный привязными ремнями.

— Почему нельзя отменить транспозитацию? — спросил Казура.

— Потому что высвободившаяся внутри защитного контура энергия превратит астероид в металлическую пыль, — пристально глядя на Калантарова, пояснил Гога. Он тоже почуял неладное.

Однако из шестерых присутствующих лишь Калантаров и Глеб были встревожены по-настоящему. Волны голубого огня захлестывали оранжевое сияние, звуковые сигнализаторы синхротаймеров отсчитывали последние секунды большого цикла. Калантаров и Глеб с непонятным для остальных напряжением ожидали момент включения стартовой тяги.

Смотрели друг другу в глаза и, оцепенев от страха за людей, стоящих в камере на когертонах, ждали развязки. И ничего не могли изменить. «Неужели ничего нельзя придумать, шеф?!» Калантаров опустил глаза. Нет, конечно. Три ТР-установки — «Зенит», «Дипстар» и чужая — работают в одном режиме. И всему виной карандаш, упущенный Кветой в блок эритронов. Вернее, его изображение, которым быстро воспользовались чужаки для точной фокусировки эр-поля. Слишком точной, судя по четкости изображения ответного сигнала — белых звезд!..

Глеб лихорадочно перебирал в уме возможные последствия ТР-запуска. Очень мешала уверенность в том, что Калантаров вот так же лихорадочно пытается найти какой-то выход. И не находит.

И может быть, не найдет. Из шестерых сейчас только двое могли попытаться найти какой-нибудь выход. Коллектив сужается и расширяется, коллектив пульсирует.

Сейчас наш коллектив в состоянии коллапса. Я и вы, вы и я — всего двое, и на нас вся надежда.

Думайте, шеф, думайте!..

— Принимаем вызов, — сказал Калантаров. — Иного выхода нет. Пуск!

Иного выхода нет… Перед глазами возникло видение: монополярно вывернутый Клаус. Глеб взял аккорд, высвобождая энергию для стартовой тяги. Завыла сирена.

Голубые огни индикаторов пульта дрогнули и стали постепенно угасать, уступая место оранжевым.

До боли в пальцах Глеб вцепился в подлокотники кресла. Всю жизнь мечтать о звездной транспозитации, и теперь, когда судьба мимоходом небрежно швыряет в лицо эту фантастическую возможность, цепенеть от ужаса, бессильно ожидая катастрофы! Миры на ладонях…

Чудовищный толчок. Светильник под куполом съежился и угас, и словно раздвинулись в куполе вертикальные узкие заслонки, брызнув в затемненную диспетчерскую мертвенно-голубоватым светом. Глеб машинально поправил сползшие привязные ремни.

Бледно светящийся мениск пульсировал. На первый взгляд пульсация была нормальной.

Щелкали синхротаймеры, эритронов не было слышно — их надоедливый звон нормально сместился в область ультразвуковых частот. Оранжевое пламя индикаторов тускнело. «Девять секунд, — подумал Глеб. — Через девятьдесять секунд все будет ясно…»

— Пять. Шесть. Семь!.. — четко скандировал Гога. — Восемь. Девять. Десять! Одиннадцать…

Над командным пультом в голубоватых сумерках выросла фигура Калантарова.

— Внимание, Воронин! Первая очередь энергорезерва… Пуск!

«Есть первая очередь!» — доложили тонфоны.

Ярко вспыхнуло оранжевое озерцо, осветив Калантарова снизу. «Борьба! — сообразил Глеб. — Схватка в гиперпространстве! Не дать захлебнуться стартовой тяге!» Глеб яростно подергал кисти дрожащих рук, наложил пальцы на клавиатуру.

— Пульсация возрастает, — басстрастным голосом предупредил Туманов. — Выше нормы на две и четыре десятых.

Не дожидаясь команды, Глеб торопливо взял аккорд. Зашевелились фигуры операторов, окруженные странно искрящимися голубоватыми ореолами. Фигура Казуры оставалась неподвижной и, словно в награду за это, была украшена ореолом двойным.

— Внимание! — резко сказал Калантаров. — Вторая очередь. Пуск!

Сильный толчок. Станция затрепетала от первого до последнего яруса, пронизанная мощными волнами гравифлаттера. Вверх-вниз, вверх-вниз, как на качелях.

Глеб стиснул зубы. Взлет, невесомость, падение — кружится голова, чувствуешь горлом все свои внутренности… Хуже всех приходилось Калантарову — он не успел пристегнуться ремнями и теперь, уцепившись за кресло, выделывал довольно сложные акробатические номера. Если сломаются подлокотники… Нет, кажется, все обошлось. Молодые гравитроники справились!

«Качели» замерли. Взъерошенный Калантаров снова стал к пульту, переключает командные клавиши.

— Пульсация в пределах нормы, — доложил Туманов.

— Пошла вторая минута стартовой тяги! — встревоженно сообщил Гога.

— Напряженность эр-поля ослабевает, — сказал Глеб. — Я с трудом удерживаю фокусировку.

— Держать! Воронин, внимание! Дашь мне третью очередь по команде.

— Если выдержат ваши энергоприемники, — возразили тонфоны. — Вы берете на себя всю мощь меркурианской энергосистемы.

Калантаров сел, торопливо застегнул ремни. Слишком суетливо он это делал, рывками, и Глеб понимал его состояние. Они встретились взглядами, Калантаров сказал:

— Энергетики правы, я не знаю, как это будет. Но люди в гиперпространстве, надо удержать фокусировку. Вся надежда на тебя. — Он согнутым пальцем надавил клавиш связи. — Воронин, внимание! Третья очередь. Пуск!

Мощный толчок и что-то похожее на отдаленный гул. В неуловимо краткий миг верх и низ поменялись местами, — судорожно взмахнув руками, Глеб повис на ремнях над слабо светящейся чашей опрокинутого купола. Затем, стремительный переворот — свинцовая тяжесть на плечи, и все вдруг поехало в сторону; ремни рывками врезались в тело, ослабевали, снова врезались, было больно и жутко — станцию трепала вторая волна тяжелого гравифлаттера. «Конец гравитронам!..» — подумал Глеб и, на секунду прижмурив глаза, заставил себя воспротивиться головокружению и сосредоточиться. Вселенная сузилась до размеров пультовой клавиатуры, каждый клавиш — звездный рукав галактики. Глеб широко открыл глаза и наложил пальцы на клавиши… Каждый аккорд мог стать последним аккордом катастрофической увертюры.

Глеб работал. Это была тяжелая скоростная работа где-то на грани меркнущего сознания, работа в условиях, когда неистовая пляска гравитации в любое мгновение могла свести к нулю все усилия оператора. Цифры на пультовых табло то замирали, то начинали мелькать, сливаясь в запутанные серые клубки, и только быстрота реакции Глеба в сочетании с его прославленным даром интуитивно предугадывать все капризы эр-позитации помогала удерживать ТР-передатчик в стабильном режиме. Но до каких же пор?!

Внезапно в шахтном колодце раздался громкий хлопок. Показатели мощности стартовой тяги взлетели до величин невероятных и небывалых в практике прошлых экспериментов! Гравифлаттер прекратился, но Глеб не сразу это заметил. Зато он сразу заметил странную эволюцию мениска: призрачная «пленка» высоко вздулась большим продолговатым пузырем, осветила купол голубоватой зарницей и быстро пошла на спад. В последний момент, перед исчезновением мениска, Глеб увидел беспомощно запрокинутую голову обвисшего на ремнях Калантарова. И еще он успел увидеть, что за пультами работали двое — Туманов и Квета, а Гоги почему-то не было. Не было и Казуры.

Потом Глеб уже ничего не видел, огромная тяжесть вдавила его в амортизаторы кресла, перед глазами вспыхнули зеленые круги.

«Пошла энергия! — мелькнула мысль. — Вся пошла, без остатка, лавиной, — последний импульс — выстрел неизвестно куда…» Тяжесть внезапно исчезла.

Страшной силы толчок — вернее, страшной и неожиданной силы удар! Шахтный колодец откликнулся гулом… Нет, это даже не выстрел — это мощный энергетический залп.

Гул смолк, и наступила тишина.

Было слышно, как в пультовом чреве разбилось что-то стеклянное. Глеб несколько секунд сидел с закрытыми глазами, ошеломленный тишиной и замирающим звоном осколков. Под куполом медленно наливался желтоватым сиянием круглый светильник. Кто-то плакал навзрыд. Глеб зашевелился, отстегивая ремни. В кресле напротив зашевелился и стал отстегивать ремни Калантаров.

Глеб дошел до Гогиного кресла, потрогал порванные ремни.

Огляделся в поисках самого Гоги и только теперь обратил внимание, что все остальные звуки в диспетчерской заглушает неистовый плач. Плакала Квета. Рыдала по-детски откровенно, в полный голос. Туманов сидел неподвижно с совершенно белым лицом и смотрел почему-то на Глеба. Глеб постоял, не зная, что предпринять, и увидел, где лежит Гога. Гога шевельнул ногой. Потом Глеб увидел Казуру. Вернее, увидел руки и ноги Казуры, торчащие в разные стороны из-под его поверженного кресла. Представитель техбюро пребывал в состоянии пугающей неподвижности…

Опираясь на локти, Гога сделал попытку привстать и, привалившись к стене плечами и затылком, замер. Глеб подошел и протянул ему руку. Гога, не шевелясь, спокойно смотрел на товарища.

— Так что?… — насторожился Глеб. — Не можешь подняться?

— Сначала его, — посоветовал Гога, кивнув на Казуру.

Ремни, которыми был пристегнут Казура, оказались прочнее замковых петель, крепивших его персональное кресло к пятачку, отведенному для наблюдений. Казуре очень повезло: благодаря амортизаторам спинки, сиденья и подлокотников он грохнулся в стену со всем возможным в подобных условиях комфортом.

Убедившись, что представитель техбюро был лишь слегка оглушен, Глеб помог ему встать на ноги и возвратился к Гоге.

— Нет, — сказал Гога, — оставь меня здесь. Понимаешь… кажется, я сломал ногу.

— Кажется? Или сломал?

— Врачи разберутся. Транспозитация удалась?

Глеб промолчал.

Туманов сбросил с себя привязные ремни, встал и, сутулясь, молча побрел к выходу.

— Кирилл Всеволодович! — окликнул Калантаров.

— Кир! — крикнул Глеб.

Туманов не обернулся. Глеб смотрел ему вслед, пока не захлопнулись створки двери. Казура все еще стоял там, где его поставили, и ошалело разглядывал полуоторванный рукав своего парадного пиджака. Калантаров с треском переключил командные клавиши. Квета рыдала.

— Расстегните ее кто-нибудь! — поморщился Калантаров.

Поскольку «кем-нибудь» здесь был сейчас только Глеб, он и поспешил выполнить распоряжение Калантарова.

Квета перестала плакать, судорожно всхлипывала, растирая мокрые от слез красивые длинные пальцы. Глеб машинально поискал в карманах носовой платок, не нашел и, бросив взгляд на приборные табло, медленно опустился в кресло Туманова…

— Воронин, как слышишь меня? — вполголоса спросил Калантаров.

— Связь появилась, — с облегчением произнесли тонфоны. — Ну как вы там? Я уж беспокоиться начал. Шубин тебя вызывал, тоже страшно обеспокоен.

— Соболезнования потом. Энергоприемники уцелели?

— Энергоприемники?… Да у вас жаростойкая облицовка оплавилась! Понял?! Астероид вышибло на другую орбиту! Вы транспозитировали столько энергии, что мы уже потеряли веру в благополучный исход!..

— Понял. У меня все. Передай Шубину, пусть подождет. Связь временно прекращаю.

Калантаров подошел к Глебу, опустил руку ему на плечо. Уставился на колонки цифр, застывших в окошечках пультовых табло. «Он еще на что-то надеется, — подумал Глеб. — Ну что ж, шеф, смотрите. Смотрите внимательно и крепче держитесь за мое плечо — это вам сейчас, наверное, пригодится…» Рука Калантарова вздрогнула.

— Дефект массы — сто десять килограммов, — не оборачиваясь, сказал Глеб. И вяло удивился собственному спокойствию.

— Значит, Ротанова…

— Да. Это ее масса… В скафандре, конечно. Валерий судя по всему, прошел на «Дипстар» без осложнений.

Приблизился Казура. Поддергивая сползающий рукав, спросил:

— Летчики живы?

— Дифференциация массы, — рассеянно ответил Калантаров.

Отстранив Казуру, завернул за угол пультового каре, сел в свое кресло, быстро нажал нужные клавиши: — Дежурный, соедините меня с диспетчером дальней связи Меркурия.

— Вы можете ответить, что случилось? — спросил Казура.

— Случилась межзвездная транспозитация, — устало ответил Глеб. — Неполная, правда, потому что общая масса Ротановой и Алексеенко локально дифференцировалась в гиперпространстве. Другими словами, Валерий финишировал на «Дипстаре», Астра… Астра неизвестно где.

Забыв про рукав, Казура ошеломленно переводил глаза с Глеба на Калантарова и обратно. Глеб увидел, что Квета уже хлопочет возле Гоги, негромко спросил:

— Хотите помочь?

— Конечно! — оживился Казура. — Что я должен сделать?

— У нас раненый. Предупредите врачей.

Казура бросился к выходу.

— Диспетчер дальней Меркурия, — сообщили тонфоны.

— Передача на «Дипстар», — сказал Калантаров. — Срочно: станцию немедленно задействовать на ТР-прием в режиме триста пятого эпсилон-шесть. Осуществлять непрерывное дежурство наблюдателей впредь до особого распоряжения. Возможный сигнал начала ТР-передачи — четырехлучевые белые звезды. Три, интервал девять. Учитывая вероятность появления энергетического импульса высокой мощности, принять все возможные меры по безопасности. Калантаров. У меня все.

Он откинулся в кресле. Он предпочел бы сейчас побыть в одиночестве, однако нужно было что-то ответить на вопрошающий взгляд оператора, перед которым он чувствовал огромную вину.

— Ну вот, — сказал Калантаров, сжав кулаки. — Свершилось. Первый Контакт. Сам видишь, какой ценой…

— Вижу. Энергоприемники? Смонтируем новые. Гравитроны? Заменим. На неделю работы, от силы — на две. «Дипстар» задействован на постоянный прием. Что еще?

— Блажен, кто верует… — пробормотал Калантаров.

Глеб вскочил. Постоял, не спуская напряженных глаз с Калантарова. Медленно сел.

— Нет, — сказал он. — Она вернется. Если она не вернется, я стану врагом межзвездной транспозитации. Как Захаров. Или, скорее, стану энтузиастом ТР-перелетов, как Алексеенко… Она вернется. Непременно вернется. Иначе… — Глеб понизил голос почти до шепота, — иначе и — я, и вы, и все мы — просто безмозглые черви! Мы взялись за то, к чему абсолютно не подготовлены!..

— Вот именно, — произнес Калантаров, разглядывая темные ряды погасших индикаторов. — Или враги, или энтузиасты. И никакого представления о самой сути Контакта. А что есть Контакт? Где база морально-этической и философской готовности воспринять Контакт в его сегодняшнем качестве? А в завтрашнем? А в послезавтрашнем?… Мы всего лишь одна из сторон межзвездного ТР-обмена. Здесь все понятно: человеческое любопытство, голубая детская мечта о дальних мирах, жажда познаний, — квинтэссенция природы гуманоида земного типа. Другая сторона межзвездного ТР-обмена неизвестна. Теперь на минутку допустим, что это неизвестное негуманоид. Ну, скажем, облако пыли, способное мыслить в каких-то специфических условиях своего мучительно загадочного бытия. Итак, это облако получает Астру в скафандре — кусочек органического вещества в неорганической упаковке. Мы получаем десяток, другой кубических километров пылевидной материи в упаковке из электромагнитных полей. Контакт? Конечно! Межзвездный обмен информацией и образцами. На высочайшем технологическом уровне! Захаров был прав, когда говорил, что звезды могут принести не только радость. А мы себя к иному и не готовили. Забрались на чердак вселенной, самонадеянно полагая, что главное для нас — достигнуть звезд. Остальное, дескать, приложится… Ну что ж, посмотрим, насколько прав был старик.

— Шеф, — тихо сказал Глеб, — человек затерялся в пространстве… Туманов получил психическую травму. Гога отделался сотрясением мозга и переломом ноги, Казура — легким испугом. Но никто не обвиняет вас. Мы понимаем, что это только начало, но никто не посмеет обвинить вас и в будущем. Прав Захаров или не прав, но уж если мы забрались на чердак вселенной, вряд ли кто пожелает спуститься вниз по рецепту Захарова. Я, например, не намерен. А вы?

Калантаров молчал.

— Я жду ваших распоряжений.

РОМАН ПОДОЛЬНЫЙ