Актёры заметили нас, но не сразу отреагировали на наше появление.
— … Как мы отвлечём немцев? — воскликнул со сцены Ермолаев (то ли Сергей, то ли Семён — я братьев пока не различал).
— … Мы покажем им концерт! — заявила Света Клубничкина.
— … Правильно! — поддержал Тюляев. — Тогда весь немецкий гарнизон соберётся в клубе!
Сидевший рядом со мной Черепанов трижды громко чихнул.
На него всё же обратил внимание Геннадий Тюляев.
Он всплеснул руками и заявил:
— Нет, я так не могу!
Он посмотрел на нас со сцены и спросил:
— Какого чёрта вы припёрлись⁈ Вы не видите? Мы репетируем!
Света Клубничкина тоже повернула в нашу сторону лицо, преувеличенно картинно нахмурила брови.
— Ребята, — сказала она, — Геннадий прав: вы нам мешаете.
— Зрители в зале тоже будут вам мешать? — выкрикнула Иришка.
— Вы — не зрители, — заявил Тюляев.
— Это ещё почему? — спросил Черепанов. — Мы на вас смотрим. Значит, мы зрители.
Он развёл руками и разрешил:
— Вы продолжайте, продолжайте. У вас есть ещё пятнадцать минут. А мы пока позрительствуем на вас.
Клубничкина снова повела бровями.
— Почему это, пятнадцать минут? — спросила она. — Нам Клавдия Ивановна разрешила здесь до девяти репетировать.
— Вы тут не одни! — заявила Иришка.
Она стрельнула взглядом в сторону Тюляева, но тут же смущённо отвела глаза.
— У нас здесь скоро будет прослушивание, — сказал Черепанов. — В семь часов. Так что поторопитесь. Время идёт.
Он указал на часы, что висели на стене неподалёку от входа в зал.
— Какое ещё прослушивание? — удивилась Клубничкина.
Алексей горделиво приподнял подбородок.
— Мы с Василием выступать будем, — сказал он.
— Ты? — переспросил Тюляев. — Выступать?
— Я, — ответил Алексей. — А таких, как ты, вообще… не берут в космонавты!
— Чего? — не понял Геннадий.
— Что слышал.
— Ну-ка, повтори! — потребовал Тюляев.
Света Клубничкина вскинула руки.
— Мальчики, прекратите, — потребовала она. — Гена, Лёша! Я же просила, чтобы вы при мне не ссорились!
Черепанов шумно вздохнул. Тюляев взглянул на него сверху вниз, сощурил глаза.
Пару секунд Геннадий и Алексей бодались взглядами.
Я наблюдал за их молчаливой борьбой. Почувствовал, как Иришка толкнула меня локтем в бок.
— Ленка, пришла, — шепнула Лукина.
Я обернулся и увидел Зосимову, идущую к сцене по коридору межу рядами кресел.
Лена шагала по узкому проходу «от бедра», наряженная в короткое расстёгнутое нараспашку тёмно-бордовое пальтишко с рыжим меховым воротником. Следом за ней шёл одетый в длинное чёрное пальто рыжеволосый Фёдор Митрошкин. Митрошкин сжимал в руке ручку коричневого кожаного портфеля, похожего на тот, с каким я сейчас ходил в школу.
Собравшиеся в зале школьники (вслед за мной) повернули головы и уставились на приближавшуюся к нам Зосимову и на её солидно одетого спутника.
Клубничкина первая нарушила молчание, воцарившееся в зале при появлении комсорга школы.
— Лена! — воскликнула она. — У нас сейчас репетиция! Нам директриса разрешила!
Светлана распрямила спину, подпёрла кулаками бока. Изобразила на лице недовольную мину.
Зосимова подняла на неё свои большие голубые глаза и ответила:
— Ничего страшного, Света. Отдохните немного. Мы ненадолго.
— Мы не устали! — сказала Клубничкина. — Репетиция только началась!
Комсорг школы пропустила Светину реплику мимо ушей. Она поравнялась с первым рядом кресел, отыскала меня взглядом. Кивнула — поздоровалась со мной и с сидевшими рядом со мной школьниками.
— Василий, ты уже здесь, — сказала она. — Прекрасно. Давай, начнём. Чтобы не задерживать ребят.
Я толкнул в плечо Черепанова — тот резво вскочил на ноги. Следом за Алексеем я направился к ведущей на сцену лестнице. Мои одноклассники и артисты школьного театра следили за нашим передвижением. Я поднялся по ступеням. Подтолкнул нерешительно замершего Алексея к пианино.
Череп уселся на стул, суетливо достал из портфеля нотную тетрадь. Поднял клавиатурную крышку, раскрыл на пюпитре тетрадь. Перевернул страницы, отыскал ноты первой мелодии. Я заметил, что Зосимова и Митрошкин уселись рядом с Иришкой (там, где недавно сидели я и Черепанов).
— Василий, что вы нам исполните? — поинтересовалась Лена.
Я посмотрел в её голубые глаза и ответил:
— Музыка Марка Фрадкина, стихи Евгения Долматовского. «Комсомольцы-добровольцы».
Лена Зосимова кивнула.
Я заметил, как она (будто невзначай) прикоснулась рукой к локтю сидевшего слева от неё Митрошкина.
— Замечательно, Василий. Мы ждём.
Она повернулась к стоявшим на правой половине сцены актёрам, взмахнула рукой.
— Ребята, потише, пожалуйста, — сказала Лена. — Василию нужно настроиться.
Тюляев, Ермолаевы и прочие актёры послушно притихли. Замолчала и Клубничкина. Я увидел, как она взглянула на забросившего ногу на ногу Митрошкина, поджала губы.
Лена указала на меня рукой.
— Пожалуйста, Василий, — сказала она. — Мы тебя слушаем.
Говорила она негромко, но в воцарившееся в актовом зале тишине я различил каждое её слово. Я постучал напряжённо замершего около пианино Черепанова по плечу. Лёша кивнул и опустил руки на клавиши. Сейчас он совсем не походил на того толстяка, который уже не на чистом русском языке пел в нью-йоркском ресторане песню «Третье сентября». Хотя и сейчас у него пылали щёки — но не от выпитого спиртного, а от смущения.
— Всё нормально, Лёша, — произнёс я. — Работаем. По моей команде.
Черепанов снова дёрнул головой. Я отошёл от него, посмотрел на сидевших в зрительном зале людей. Их было не так много, как в моём сегодняшнем сне. Но аналогия явно просматривалась. Потому что сердце у меня в груди застучало чаще. Ученики сорок восьмой школы (бывший и настоящие) смотрели мне в лицо. Я чувствовал их взгляды. Но замечал, что смотрели они не как строгие критики — в их взглядах я читал едва ли не ожидание чуда.
Я улыбнулся и тихо обронил:
— Начали, Лёша.
Черепанов опустил пальцы на клавиши — пианино подчинилось его требованиям, пропело похожую на марш бодрую мелодию. Алексей на десяток секунд приковал внимание зрителей к себе. Я видел, как напряглась его спина, как заиграли желваки на его лице. Подумал о том, что Черепанов сейчас выглядел настоящим артистом: уверенным в своих действиях, движением своих рук порождавшим музыку. Я привычно вдохнул, на шаг приблизился к краю сцены.
— Хорошо над Москвою-рекой, — пропел я, — услыхать соловья на рассвете…
Почувствовал, что сердце успокоилось. Оно вновь билось в привычном ритме. Потому что мой голос зазвучал решительно и уверенно. Я пел с удовольствием. Наслаждался этим процессом. Наблюдал за тем, как менялось выражение на лицах сидевших в зале людей. Потому что слушатели моего сегодняшнего концерта тоже наслаждались моим пением. Я видел это по их восторженным взглядам. Я буквально впитывал в себя источаемый ими восторг и обожание.
— … Комсомольцы-добровольцы, — вытягивал я по нотам, — мы сильны нашей верною дружбой…
Заглянул в голубые глаза Зосимовой. Понял: Лена (Мальвина) не стала исключением. Видел, как она крепко вцепилась в локоть своего ухажёра. Она смотрела на меня с тем же выражением восторга, которое сейчас читалось и во взгляде Нади-маленькой, и в глазах Нади-большой, и на лице смотревшей на меня со сцены Светы Клубничкиной. С не меньшим восхищением на меня сейчас взирал и будущий первый секретарь горкома ВЛКСМ Кировозаводска Фёдор Митрошкин.
— … Комсомольцы-добровольцы, — пел я, — надо верить, любить беззаветно…
Глава 19
Я вспомнил слова-признания известного советского артиста о том, что он злился при виде свободных мест в зрительном зале. Сегодня я видел: свободных кресел в школьном актовом зале было значительно больше, чем занятых. Но меня это совершенно не беспокоило. Я чувствовал, что спою на этой тесной сцене с превеликим удовольствием, даже если моё пение услышат лишь застывшие на настенных портретах вожди мировой революции.
Музыка ещё звучала — завораживала сидевших в зале слушателей. Я завершил вокальную партию. На пару шагов отдалился от края сцены. Пятился неторопливо. Всё так же поочерёдно рассматривал лица сидевших в зрительном зале школьников. Взглянул и на стоявших слева от меня актёров школьного театра — те походили на мраморные статуи. Остановился за спиной Черепанова, когда тот отыграл финал музыкальной композиции.
Музыка стихла.
Алексей сжал в кулаки пальцы.
Я прикоснулся к Лёшиному плечу и тихо сказал:
— Молодец.
Черепанов кивнул мне в ответ, повернул лицо в сторону зрительного зала, неуверенно улыбнулся. На две секунды в зале воцарилась почти полная тишина. Её в эти секунды нарушало лишь тихое дребезжание оконных стёкол, вздрагивавших от порывов ветра. Я встретился взглядом с глазами своей двоюродной сестры — Иришка улыбнулась и первая ударила в ладоши. Я увидел, как она пошевелила губами — сказала: «Молодцы».
От звука Иришкиных хлопков школьники и Фёдор Митрошкин вздрогнули, пошевелились — с них будто бы спало заклятие неподвижности. По актовому залу прокатился шум вздохов. Следом за вздохами раздались скрипы кресел. Только после этого сперва робко и неуверенно, но потом едва ли не оглушительно прозвучали овации. Хлопали в ладоши Зосимова и Митрошкин, аплодировали Клубничкина и Тюляев, рукоплескали обе Нади.
Я снова прикоснулся к плечу Черепанова, слегка оглушённого овациями немногочисленной сегодня публики. Поблагодарил слушателей наклоном головы (легко вспомнил некогда отработанный до автоматизма жест). Выждал пару секунд — позволил долгие годы прятавшемуся внутри меня обиженному маленькому мальчику насладиться этим небольшим триумфом. Но потом всё же вскинул руку и призвал слушателей к тишине.
— Спасибо, друзья, — произнёс я. — Мы с Алексеем ещё мало репетировали. Сами понимаете: я давно не практиковался. Уверен: в следующий раз мы исполним этот номер ещё лучше. Но пока так.