«Заведующая кафедрой реакторных материалов и физических технологий», — мысленно повторил я.
Посмотрел на затылок Нади Степановой.
«А на вид и не скажешь. Обычная девчонка. С красивыми глазами».
После урока я не задержался в классе — в сопровождении Лёши Черепанова пошёл к спортивному залу. Ещё из вестибюля я увидел, что в коридоре около окон (напротив входа в раздевалку) нас дожидалась троица актёров из одиннадцатого «Б» класса. Сергей и Семён Ермолаевы о чём-то рассказывали своему хмурому приятелю (будто два тренера перед боксёрским поединком). Тюляев следил за нашим приближением, скрестив на груди руки. Кивал в ответ на слова приятелей. Не спускал глаз с моего лица.
— Вася, не забывай: Тюлин батя — начальник нашего отделения милиции, — напомнил мне Черепанов. — Ты это… поосторожнее. Ладно?
Я кивнул и заверил Алексея, что «всё будет хорошо».
Мы подошли к одиннадцатиклассникам.
Ермолаевы замолчали, оценивающе оглядели меня с ног до головы. Геннадий смотрел мне в глаза, будто на дуэли взглядов перед бойцовским поединком.
— Пописать не забыл, москвич? — спросил Ермолаев в сером свитере. — Не то намочишь свои модные штаны.
— Будешь вонять на уроке, — добавил его брат.
— Как бы вам вонять не пришлось! — воинственно заявил Черепанов.
Я заметил, как он сжал в руке ручку портфеля — будто готовился к бою.
— Помолчи, Черепушка! — хором ответили Лёше Ермолаевы.
Я шагнул к Тюляеву — тот вытянулся, но его глаза всё же остались на пару сантиметров ниже моих.
Геннадий сжал челюсти.
— Ну, и? — сказал я. — Что дальше?
Не мигая, смотрел Геннадию в глаза.
Тот скривил губы (и усы), процедил сквозь стиснутые губы:
— Поговорим?
— Если ты настаиваешь, — ответил я.
— Настаиваю.
— Тут?
Тюляев мотнул головой — указал на чуть приоткрытую дверь.
— В раздевалке, — сказал он.
— Давай. Пока перемена не закончилась.
Я вручил Черепанову свой портфель.
Сказал ему:
— Жди здесь.
Тюляев распахнул дверь, жестом пригласил меня в раздевалку. Я прошёл туда первый, вдохнул ароматы грязных носков. Не задерживаясь, прошёл почти до двери в спортивный зал, остановился в трёх шагах от неё. Обернулся. Увидел, как Тюляев снял с себя пиджак, повесил его на вешалку. Гена демонстративно засучил рукава рубахи, медленно двинулся на меня; будто бы считал, что «давит» мне на нервы. Я улыбнулся, пошёл ему навстречу.
Примерно в середине комнаты мы встретились. Замерли в двух шагах друг от друга.
— Никаких жалоб учителям, — сказал Тюляев. — Договорились? Дерёмся один на один. Всё по-честному.
Я кивнул и повторил:
— Никаких жалоб. Но только драки не будет, Гена. Сразу предупреждаю: на победу у тебя нет шансов.
Тюляев ухмыльнулся.
— Это мы сейчас посмотрим. Джемпер сними. Чтобы не испачкал кровью.
Я качнул головой.
— Не испачкаю. Так сильно я тебя бить не стану.
— Смелый, да? — сказал Геннадий.
Он поднял руки на уровень груди — изобразил подобие бойцовской стойки.
Лампа на потолке над нашими головами монотонно гудела.
— Опытный, — ответил я.
Тюляев криво улыбнулся, в полшага приблизился ко мне и сказал:
— Тогда ты не расплачешься…
Он вскинул руку.
Его кулак пролетел там, где секунду назад находилась моя голова.
— Ха! — выдохнул Геннадий.
Но я уже разорвал дистанцию — на шаг отступил к спортзалу.
Тюляев удержал равновесие.
Рванул ко мне и тут же выдохнул:
— Хо!
Прямой удар ногой у меня получился чётко, как на тренировке. Подъём стопы врезался точно в солнечное сплетение противника.
Геннадий согнулся пополам. Упал на колени. Прижал к животу руки.
Я посмотрел на него сверху вниз. Отметил, что у Геннадия тонкая длинная шея с белой кожей. Присел рядом с вздрагивавшим Тюляевым на корточки. Услышал хрипы его судорожного дыхания.
Сказал:
— Дыши, Гена. Вдох, выдох. Сейчас полегчает.
Геннадий поднял лицо и тут же будто бы захлебнулся — громко закашлял.
Я несильно похлопал его по спине.
— Молчи. Восстанови дыхание.
Тюляев снова посмотрел на меня и прошипел:
— Нечестно! Ногами!‥ нельзя.
Я усмехнулся, спросил:
— Кто тебе такое сказал? Мы с тобой это перед схваткой не обговаривали. Что не запрещено, то разрешено.
— Так!‥
Тюляев снова закашлял.
Я придержал его за плечо.
— Расслабься, Гена. Я же тебя предупреждал: без шансов.
Показал ему свою ладонь.
— Могу и руками, — сказал я. — Но не хочу. Поберегу пальцы. Мне ими ещё на пианино играть.
Я снова прислушался — хрипов в дыхании Тюляева стало меньше.
Геннадий встал с колен, уселся на прижатую к стене деревянную лавку. Посмотрел на меня.
Повторил:
— Это было нечестно. Не по-пацански.
— Это было глупо, Гена, — сказал я. — Трижды подумай в следующий раз, прежде чем лезть в драку. Узнай получше своего противника. Чтобы не повторилось… как сейчас. Я ведь мог и выше ударить. Сидел бы ты сейчас со сломанным носом.
Я покачал головой и сообщил:
— А Светка ваша мне и даром не сдалась. Понял? Она не в моём вкусе. Но я всегда общаюсь с кем хочу, и когда хочу. Нравится тебе это, или нет. Смирись, Геннадий. Не суйся ко мне больше со своими дурацкими дуэлями. Договорились?
Тюляев сверкнул глазами и буркнул:
— Да пошёл ты!‥
— Пошёл, — согласился я. — Скоро урок начнётся. Для серьёзных людей опаздывать — не солидно.
Я махнул Геннадию рукой и пошёл к выходу.
В коридоре меня встретил взволнованный Черепанов и удивлённые моим скорым появлением Ермолаевы.
— Ну? — спросил Алексей. — Что?
— Поговорили, — ответил я.
— А Тюляев где?
Я указал себе за спину: на приоткрытую дверь в раздевалку.
— Обдумывает мои слова.
— Так ты сбежал, что ли⁈ — сказал Ермолаев в сером свитере.
— Сами вы сбежали! — возмутился Черепанов.
Он тряхнул портфелями.
Братья встрепенулись, грозно шагнули к Алексею. Но замерли, наткнувшись на мой взгляд.
Я указал на Ермолаевых пальцем (поочерёдно: сперва на того, что в сером свитере — затем на другого).
— Завяли, пацаны, — скомандовал я. — Без шуток. Следите за базаром.
Ермолаевы насупились. Промолчали.
Я повернулся к Черепанову, забрал у него свой портфель и сказал:
— Идём, Лёша. Скоро звонок. Не люблю опаздывать на уроки без уважительной причины.
После уроков никто из моих одноклассников не поспешил к гардеробу. Они переглядывались, посматривали на меня.
Общую идею мне пересказала староста класса. Она подошла к моей парте (я укладывал в портфель тетрадь и учебник).
— Вася, может… споёшь нам ещё раз ту песню про медведей? — спросила она.
В классе вдруг воцарилась тишина. Десятиклассники замерли, словно испугались, что не услышат мой ответ.
Я пожал плечами, сказал:
— С удовольствием, Наденька. Если Алексей согласится. Без аккомпаниатора я петь не буду.
Надя-маленькая опустила взгляд на всё ещё сидевшего за партой Черепанова.
Она пристально посмотрела Алексею в глаза и жалобно произнесла:
— Лёшенька, пожалуйста…
Умоляюще сложила на уровне своей груди ладони.
Примерно три секунды Надя и Лёша смотрели друг другу в глаза.
Черепанов судорожно сглотнул и ответил:
— Я… это… Ладно.
Степанова улыбнулась, похлопала в ладоши.
Сказала:
— Ура!
Я отметил, что улыбка у Нади-маленькой приятная: добрая.
Обменялся взглядами с Черепановым — мне показалось, что Алексей выглядел слегка оглушённым.
В школьном коридоре к нашей процессии присоединилась появившаяся будто бы ниоткуда классная руководительница. Лидия Николаевна не поинтересовалась, куда мы идём — молча пошла рядом с нами в направлении актового зала. Я только услышал, как староста класса шепнула классной руководительнице: «Про медведей».
Артистов школьного театра мы сегодня в актовом зале не встретили.
Мы с Алексеем поднялись на сцену — наши одноклассники разместились в креслах зрительного зала.
Я указал Черепанову на пианино и произнёс:
— Маэстро, прошу.
Лёша с серьёзным видом кивнул, уселся на стул, поднял клап.
Я подал ему сигнал, прослушал вступление.
Повернулся лицом к одноклассникам (и к классной руководительнице).
— Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…
После «Песни о медведях» я спел «Комсомольцы-добровольцы».
Лёша уступил мне место за пианино — я исполнил песню «Трава у дома».
На этом решил, что концерт закончен. Но вовремя заметил заглянувшую в зал директрису. Клавдия Ивановна тихо вошла в зал, остановилась около двери.
Я посмотрел на неё и объявил:
— Музыка Исаака Дунаевского, автор стихов Василий Лебедев-Кумач.
Я погладил руками клавиши, улыбнулся и пропел:
— Как много девушек хороших, как много ласковых имен…
На песне «Сердце» я своё выступление завершил (к разочарованию одноклассников и педагогов). Школьники упрашивали, чтобы я снова спел «про медведей» или «про траву». Но классная руководительница им напомнила, что на завтра нам задано немало уроков. Строгое «ребята, спокойно», произнесённое директрисой мгновенно успокоили всё недовольство — разбушевавшиеся, было, поклонники всё же позволили нам с Черепановым сойти со сцены.
Директриса похвалила моё выступление. Сказал, что с удовольствием послушает моё пение на концерте.
«Это превосходно, Эмма, — сообщил я. — Раз она так сказала, значит: моё выступление — дело решённое».
Из школы мы пошли к Иришке. Втроём.
Лукина нас накормила. Затем я полчаса потратил на математику.
Черепанов терпеливо зачитывал мне из учебника задания — я пересказывал их Эмме. Задавал Алексею уточняющие вопросы, когда моя виртуальная помощница повторяла свою привычную мантру: «Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос…»