Я взял в руки новое письмо. Но не распечатал его — следил за выражением Генкиного лица.
Тюляев прочёл письмо, хмыкнул.
Он поднял на меня глаза и сказал:
— По-моему, я нашёл.
— Что ты нашёл? — тут же спросила Иришка.
Она уронила на столешницу исписанные неразборчивым мелким почерком тетрадные страницы, над которыми вздыхала уже минут десять, если не все пятнадцать.
— Что там у вас? — подал голос Черепанов.
Геннадий поднял руку, показал нам письмо.
— Что там? — повторила Лёшин вопрос Иришка.
— В принципе, это письмо из группы «Вася молодец», — сказал Тюляев. — Вот только его автор…
Генка выдержал паузу.
— Юрий Гагарин? — спросил Черепанов.
Генка покачал головой.
— Нет, не Гагарин, — сказал он. — Заслуженный лётчик-испытатель СССР Юрий Гарнаев.
Тюляев показа мне листы бумаги и заверил:
— Здесь так написано.
Лёша и Надя соскочили с дивана, будто подброшенные пружинами. Подошли к столу.
— Что он написал? — спросил Алексей.
— Хвалит Василия, — сказал Тюляев.
— Ну, это понятно, — произнёс Лёша. — А что ещё?
Генка протянул Черепанову письмо и заявил:
— Сам прочти.
— Не, у меня дикция плохая. Лучше пусть Иришка.
Лёша указал пальцем на Лукину.
Тюляев вручил письмо моей двоюродной сестре.
Иришка бережно взяла в руки тетрадные листы, опустила на них взгляд.
— Здравствуй, Василий… — прочла она.
«Эмма, найди мне информацию о заслуженном лётчике-испытателе СССР Юрии Гарнаеве».
«Господин, Шульц, найдено…»
«Прочти мне статью из русскоязычной Википедии».
«Юрий Александрович Гарнаев родился семнадцатого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года в городе Балашов. В тысяча девятьсот тридцать третьем году учился в Ленинграде на судомеханика, работал кочегаром на пароходе „Республика“. С тысяча девятьсот тридцать четвёртого года жил в посёлке Лопасня…»
Я слушал голос виртуальной помощницы, звучавший у меня в голове: Эмма перечисляла, где жил и работал Юрий Гарнаев.
Одновременно я прислушивался к голосу Иришки Лукиной, которая читала вслух письмо от лётчика-испытателя.
— … Смысл жизни там, где борьба и победа… — читала Лукина.
«…Двадцать первого августа тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года Юрию Гарнаеву присвоены звания „Герой Советского Союза“, — говорила Эмма, — и „Заслуженный лётчик-испытатель СССР“…»
В моей голове словосочетание «Юрий Гарнаев» переплелось со словами «Юрий Гагарин». Я понял, что это не случайно, лишь когда Эмма упомянула о состоявшемся в шестьдесят пятом году во французском Ле Бурже авиасалоне, в котором принимала участие советская делегация.
«Всё, Эмма, я вспомнил. Это тот лётчик, который был вместе с Гагариным на авиавыставке во Франции. Они дружили: Гагарин и Гарнаев. Я читал об этом. Гарнаев погиб на юге Франции при тушении лесных пожаров. Когда это случилось?»
«Юрий Александрович Гарнаев погиб шестого августа тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, — ответила виртуальная помощница, — в катастрофе вертолёта. Похоронен Юрий Гарнаев в Москве на Новодевичьем кладбище…»
«Это у вас он уже похоронен, — сказал я. — А у нас он ещё пишет хвалебные письма комсомольцу-герою. До августа шестьдесят седьмого ещё есть в запасе полтора года. Тот вертолёт пока не взлетел, Эмма. Да и пожары во Франции ещё не начались».
— … Не думаешь о неудаче, — читала Иришка. — Не веришь в неё. В этом — главное! Такая профессия…
Письма мы читали до возвращения с работы Иришкиных родителей.
Перед уходом Тюляев вручил мне клочок бумаги с рядом написанных чернилами цифр.
— Это номер моего домашнего телефона, — сказал он. — Звони, если вдруг… ну, ты сам понимаешь. Там за вашим домом на остановке таксофон есть. Я сам оттуда иногда домой названиваю.
— У вас дома есть телефон? — удивился я.
Генка кивнул.
— Да, — ответил он. — В родительской спальне стоит. Папе провели. Ему нужен по работе.
Генка ушёл — Иришка закрыла за ним дверь и вздохнула.
— Здорово посидели, — сказала она.
— Неплохо, — согласился я.
— Ты на письмо того лётчика ответишь? — поинтересовалась Лукина.
Она заглянула мне в глаза. Забрала у меня бумагу с Генкиным номером.
Я покачал головой.
Сказал:
— Вряд ли. Другим же я не ответил. Ведь по большому счёту его письмо тоже из разряда «Вася молодец».
Иришка дёрнула плечами.
— Как знаешь, — сказала она.
Лукина опустила взгляд на бумагу и вслух прочла записанные там Генкой цифры, словно заучивала номер Тюляевых наизусть.
Перед сном я выслушал ещё несколько статей о Юрии Гарнаеве.
Сообразил, что слышал их не впервые.
«Эмма, ты веришь в знаки свыше?» — спросил я.
«Господин, Шульц, напоминаю вам, что я…»
«Я помню, кто ты, Эмма. Но согласись: очень… интересное совпадение. Информация о Гарнаеве пришлась мне как нельзя кстати. В ней, по большому счёту, нет для меня ничего нового. Всё это я уже читал и даже переводил на немецкий и на английский. Однако я ведь не вспомнил о Юрии Гарнаеве до этого письма. Как ни странно. Он сам о себе напомнил. Теперь я обязательно использую эти знания. Понимаешь? Всё же везучий парень этот Юрий Александрович».
В субботу днём я сообразил, что позабыл о сегодняшней генеральной репетиции концерта. Мне о ней напомнил Черепанов. Я отыскал на перемене Лену Зосимову и заявил ей, что на репетицию не пойду. Сказал, что за нас двоих туда явится Алексей. Пояснил: Черепанов превосходно отыграет музыкальные композиции — в моём пении сегодня не было необходимости.
Заявил:
— Лена, я сегодня никак не смогу. Уже пообещал, что буду в это время в другом месте. Не раздвоиться же мне.
Я виновато развёл руками. Лена недовольно нахмурилась, но всё же согласилась: сегодня на репетиции хватит и Лёшиного присутствия. Черепанов согласился на моё предложение (которое прозвучало едва ли не как приказ). Надя-маленькая и Иришка пообещали, что задержатся в школе после занятий и окажут Алексею поддержку.
По пути из школы я отметил, что сегодня был тот самый обещанный Эммой день, когда температура воздуха в городе Кировозаводск поднялась до трёх градусов по шкале Цельсия. На улице всё ещё ярко светило солнце, хотя оно уже подобралось к крышам домов. С бесчисленных сосулек падали крупные капли воды, разбрасывали сверкающие брызги из лужиц. Под моими ногами чавкал подтаявший снег. Радостно чирикали птицы, сидевшие на полностью лишённых снежных одеяний ветвях деревьев.
«Эмма, расскажи-ка мне, что там сейчас в ваших интернетах пишут о Елене Ильиничне Зосимовой сорок седьмого года рождения из города Кировозаводск, — сказал я. — Меня интересует информация с сайта „Жертвы политического террора в СССР“. Есть там сведения о Лене Зосимовой? Или мне можно спокойно поужинать?»
«Зосимова Елена Ильинична, — произнёс голос витруальной помощницы. — Родилась в тысяча девятьсот сорок седьмом году, Кировозаводск, русская. Проживала в городе Кировозаводск. Убита двадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят шестом году во время антисоветского восстания в городе Кировозаводск…»
«Стоп, Эмма. Понял тебя. Спасибо».
Я вздохнул, покачал головой и вслух произнёс:
— Ужин подождёт. Поработаем немного. Ради цветущих яблонь на Марсе.
В квартиру Лукиных после уроков я пришёл один. Сразу прошёл в свою комнату, достал со шкафа гитару. Гитару я привёз с собой из Москвы, но в этой новой жизни ещё ни разу не прикасался к ней после того памятного пробуждения семнадцатого января. Влажной тряпкой я стёр с музыкального инструмента пыль, провёл пальцем по струнам.
Сообразил, что в прошлый раз я играл на гитаре ещё при жизни своей второй жены — точнее, незадолго до её смерти. С тех пор не прикасался к струнам. Моя гитара Lag T-318A CE осталась на стене спальни в моём доме, в пригороде Берлина. После первого инсульта я ни разу к ней не притронулся. Хотя теперь вспомнил о ней, словно о любимом родственнике.
Эту привезённую из Москвы гитару мне подарила бабушка. Она понимала толк в музыкальных инструментах. Я уселся на кровать, пять минут повозился с настройкой. Сыграл простенькую мелодию. Пальцы работали превосходно (я не почувствовал при игре привычную «стариковскую» боль в суставах). Струны звучали не идеально, но вполне неплохо.
— Сойдёт, — сказал я. — Операция «Скоморох» началась.
Глава 6
В салоне трамвая было немноголюдно. Чему я слегка удивился (потому что обычно мне здесь дышали в лицо чесночными и спиртными ароматами) и обрадовался (переживал за сохранность музыкального инструмента). Я занял похожее на диван сидение в хвосте трамвая, откинулся на спинку, забросил ногу на ногу. Вдохнул ароматы парфюмов и табачного дыма. Заметил, как сидевшие в середине салона комсомолки-старшеклассницы обернулись. Они с любопытством взглянули сперва на гитару, а затем и мне в лицо. Девчонки смущённо хихикнули. Посмотрел в мою сторону и мужчина пенсионного возраста, вытиравший платком со лба капли пота.
Трамвай поехал. В окно заглядывало прыгавшее над крышами домов солнце.
Я взял гитару двумя руками, провёл пальцем по струнам.
Теперь на меня взглянули все пассажиры трамвая.
— Девочки и мальчики! — сказал я. — Товарищи! Сейчас вы услышите трагическую и поучительную историю о мальчике Бобби, который любил… да, любил деньги. Рассказываю.
Я ухмыльнулся, подмигнул старшеклассницам. Те снова улыбнулись, переглянулись.
Я откашлялся.
Кресло подо мной визгливо поскрипывало, колёса трамвая отбивали неспешный ритм — вместе со звучанием гитарных струн всё это походило на работу небольшого оркестра.
— С рождения Бобби пай-мальчиком был, — пропел я, — имел Бобби хобби — он деньги любил…