Шум вокруг меня нарастал. Я висел во Тьме, неспособный пошевелиться, я пытался вырваться из неё, но она проникала в каждую частичку моего тела, отравляла его своим жгучим ядом. Мне захотелось истошно закричать, но не получалось даже вздохнуть. И тут я увидел свет, белый крошечный огонёк вдали. Он горел так ярко, маняще и прекрасно, что я не мог отвести глаз. Потом я услышал шёпот и среди бесконечного шума в ушах начал различал человеческие голоса. Я не мог разобрать слов, но они плыли вокруг меня, а шёпот заполнял собой всё пространство, он рос, надвигаясь со всех сторон. Вместе с ним приближался и огонёк, становился всё ярче, ослепительнее и больше. Я попытался зажмуриться, но глаза не слушались меня, они смотрели на свет, болели, я не смог отвести взгляд. Шёпот звучал всё отчётливее, сквозь него прорезались звонкие голоса и задорный девичий смех, очень знакомый и родной, я слышал его уже столько раз. Это же…
– Кира?! – прокричал я, задыхаясь от Тьмы. – Кира!
Огромный шар света протянул ко мне острые лучи, обвил меня, словно щупальцами, а затем бросился в лицо, поглощая всю тьму вокруг. Свет был невероятно ярким, плотным, он окружал меня со всех сторон и больно обжигал глаза. Шёпот тем временем становился всё ближе, отчётливее, постепенно проступали всё новые голоса: громкий юношеский смех, разговоры, какие-то жаркие споры – вскоре это всё превратилось в настоящий гул задорной толпы. Я чувствовал себя в центре большой и забавной компании, люди с радостью делились эмоциями, свежими сплетнями и просто веселились, как могли.
Постепенно яркий свет начал угасать, рассеиваться, из белого и плотного покрывала стали вырисовываться размытые контуры окружающей обстановки. Сначала я заметил перед собой стол: небольшой, гладкий, из коричневого лакированного дерева, а сверху чистый лист бумаги и обычная шариковая ручка. Ох, как давно я не видел этот древний и ныне позабытый инструмент. Несмотря на дотошное воспроизведение человеческого быта и повсеместное использование бумажных носителей, жители Системы оказались не готовы отказаться от удобств информационного века и виртуальных клавиатур, окончательно разучившись писать от руки. Даже у обычной человеческой лени оказались свои принципиальные границы. Если я правильно помню, в последний раз нас заставляли вручную записывать информацию в школе Стражей… да, точно, там всегда перед нами лежали лист бумаги и точно такая же ручка. Нам объясняли, что это помогает тренировать тонкую моторику пальцев, а вместе с ней чёткую работу мозга. Ох, весёлые это были времена, я помню этот стол, лист бумаги… Постойте, что происходит?!
Не успев испугаться своего вопроса, я внезапно почувствовал под собой жёсткий деревянный стул и вес собственного тела, всё вокруг начало обретать чёткие линии и осязаемую форму. Свет окончательно отступил, свернулся в несколько ярких шаров и уполз обратно на потолок, превратившись в яркие лампы над нашими головами. Подождите, но где я? Передо мной предстала просторная светлая комната с шероховатыми бледно-зелёными стенами, немного потёртыми и избитыми временем, в чьём матовом блеске отразилась вся давняя и благородная история данного места. С одной стороны зала находилась небольшая возвышенность, похожая на невысокую сцену в любительском театре, и длинная, во всю стену, белая пластиковая доска, исписанная чёрным маркером. С краю импровизированной сцены стояли старый потёртый деревянный стол, небольшой стульчик, а прямо по центру – кафедра для выступлений. Чем-то это разительно напоминало наш совещательный зал в башне Стражей, где я был совсем недавно, только здесь всё было как-то иначе: другой дух, другие люди и цели, а также смысл существования всего этого. Наш зал был призван создать рабочую атмосферу, породить собранность и определённый настрой у всех присутствующих, а эта комната вызывала совсем иные чувства, немного странные, давно забытые. Что-то очень радостное связывает меня с этим местом, чувство причастности к чему-то великому, счастье быть значимым, полезным, здесь я ощущал себя как дома. Необыкновенные эмоции переполняли меня, я вернулся туда, где всё началось, где я стал самим собой и моя мечта исполнилась. Я никогда не смогу его забыть.
Я попытался осмотреться, но не смог. Хотел повернуть голову, развернуться на месте, поднять хотя бы руку, но тело меня не слушалось, не подчинялось моим желаниям, оно жило своей жизнью. Я всё видел, слышал, ощущал, но не мог контролировать свои движения, я оказался безучастным наблюдателем, запертым внутри собственного тела. Я, или скорее моя оболочка, сидела прямо, строго смотря вперёд, никуда не поворачивалась, ни с кем не разговаривала, а только смотрела застывшим взглядом на сцену и как будто чего-то ждала. Я чувствовал, с каким нетерпением и предвкушением она ожидала какое-то очень важное для неё событие, то, чего она… я ждал уже долгое время, о чём мечтал бессонными ночами – и вот, наконец, оно должно свершиться.
Несмотря на тюремное заключение внутри собственного тела, мне удалось рассмотреть небольшую часть зала, окружавшего меня. От сцены передо мной начинались и уходили вглубь помещения три длинных ряда деревянных столов, они шли очень близко друг за другом, и каждый был занят одним человеком. На стенах часто встречались незатейливые бра, которые дополнительно освещали помещение и задавали более уютную обстановку для всех присутствующих. Тем более льняные зеленоватые плафоны, накинутые поверх торчащих из стены светильников, придавали этому месту особый, чарующий оттенок. Народу вокруг оказалось очень много: парни, девушки, все очень молоды, подвижны, с бурлящей в крови жизнью, они свободно раскинулись за своими столами и что-то живо обсуждали, смеялись, жарко спорили и даже ругались. Я сидел почти в самом начале среднего ряда столов, за вторым по счёту от сцены, и ни с кем не разговаривал, ни на кого не обращал внимания. В тот момент я был уверен, что ни для кого в этом зале не существую. Я старался быть максимально неприметным, сосредоточенным и тихим, тогда меня заботило лишь одно – исполнить свою мечту.
Позади меня послышался тонкий девичий смех, совсем ещё молодой, чистый и невинный, он так задорно звучал, как, наверное, больше никогда. После Отречения он изменился навсегда. Несомненно, я узнал его: это была Кира, но здесь она ещё совсем юная, не такая чёрствая. Мы столько времени провели вместе, что её голос я узнаю из миллиона других. Её смех снова прозвучал где-то в глубине зала, но я не мог повернуться, чтобы посмотреть на неё, моё альтер эго ещё не подозревало об её существовании и что его ждёт в будущем. Боже, только сейчас я понял, что не могу разглядеть людей в этом зале: я напрягал глаза, пытался сфокусироваться на одной точке, но стоило мне посмотреть в чьё-то лицо, как оно расплывалось, искажалось, а взгляд сам собой уходил в сторону, будто подчиняясь чей-то злой воле. Почему у них размыты лица? Что это значит?
Но я вспомнил это место и никогда бы не смог забыть. Столько приятных воспоминаний и надежд было связано с ним, столько событий, навсегда изменивших мою жизнь. Безусловно, это была она – школа Стражей. Я хорошо помню тот день, как будто это было вчера. Я пришёл в этот зал на свою первую лекцию, с нестерпимым желанием стать Стражем, и помню, с каким невероятным вожделением и трепетом ждал начала обучения. Тогда я больше ни о чём другом не мог думать. Меня выбрали из многих претендентов, признали способным, и я хотел стать самым лучшим, стать Палачом, ведь это элита Стражей, почётная должность, на которой можно сполна ощутить свою причастность к великим делам, стать защитником для всего народа Системы. Без сомнений, это был лучший день в моей жизни, и именно таким я его запомнил.
Но что я здесь делаю? Это сон? Или я умер и нахожусь в предсмертном бреду? Я слышал, когда человек умирает, перед его глазами проносится вся жизнь. Но почему моя жизнь началась отсюда, с первого дня в школе Стражей, а как же моё детство, взросление, мои родители? А-а-а, как же больно! Что со мной? Как только я пытаюсь вспомнить что-то о своём прошлом, о семье или о том, как попал в школу Стражей, мою голову сразу же пронзает раскалённой иглой, приходит адская, нестерпимая боль. Я хотел схватиться за голову, но не мог, моё тело продолжало жить своей жизнью, оно исполняло программу давно ушедших дней, продвигаясь по следам далёкого прошлого, и никогда не позволит свернуть с этой дороги. Моё прошлое оказалось под запретом, закрыто на тысячу замков. Моя семья, детские воспоминания и жизнь до школы были похоронены в угоду долгу, стёрты после процедуры Отречения, и любая попытка что-то вспомнить приводила к жгучей и невыносимой головной боли. Именно поэтому я не вижу лиц других учеников, они стёрты из моей памяти, забыты, выкинуты на обочину истории. Они неудачники, что не смогли пройти серьёзные испытания школы Стражей и оказались недостойны даже того, чтобы о них помнили. Хотя в этом мало удивительного по тому, что я увидел в тот день: их безалаберное и несерьёзное отношение к этому месту, неуважение к миссии, что на них возложена, – всё это закономерно привело к печальному результату. Ищейками становятся лучшие из лучших, считаные единицы, а Палачами – только избранные ученики, кем я и вознамерился тогда стать.
Неприметная деревянная дверь слева от сцены протяжно заскрипела, осторожно отворилась, и в зал вошёл коренастый старик в толстом симпатичном свитере из белой комковатой шерсти и в плотных грязно-коричневых брюках. Несмотря на свой почтенный возраст, он прытко забрался на сцену и в целом производил приятное впечатление. Он выглядел очень статно, представительно, а выправка выдавала в нём бывалого Стража. В нём ярко ощущались большой опыт служения Системе, участие в куче операций, и наверняка он прошёл столько испытаний и лишений в своей жизни, о которых нам ещё только предстояло узнать. Его лицо, как ни странно, мне удалось разглядеть и вспомнить. Так же, как и Шолохов, он происходил из Стражей старой закалки, был одним из первых, кто обязался защищать нашу Систему, и уже много повидал на своём веку. После отстранения от службы по состоянию здоровья ему, вероятно, предложили должность в школе Стражей, не слишком пыльную работу, где ему пришлось учить молодняк всем премудростям служения обществу на своём личном примере. Его лицо уже давно покрыли морщины, щёки опустились, а на голове почти не осталось волос. Только по бокам сияли прилежно прилизанные остатки былой шевелюры, которые лишь подчёркивали огромную блестящую плешь на макушке. Старичок гордо прошагал до кафедры, где несколько раз громко и наигранно покашлял. Его хрипы громогласно пронеслись по всему залу, отскочив от стен. Вероятно, здесь применялась та же система усиления голоса выступающего, как и в нашей совещательной комнате. Молодёжь вокруг меня мгновенно замолчала, расселась по своим местам и с восторженными взглядами прилипла к сцене. Престарелый Страж внимательно посмотрел на всех присутствующих, разочарованно покачал головой и что-то пробубнил себе под нос.