— Извольте, — кивнула Елизавета.
— Есть ли у вас боли внизу живота? Зуд, резь или жжение в родовых путях? Наблюдаются ли выделения из них? Если да, то каков их цвет и запах?
— Ничего нет, — ответила Елизавета, подумав. — Кроме обычных женских дел.
— Тогда не вижу никаких препятствий к зачатию. Здесь, — он протянул ей лист, — написаны подходящие для того числа.
Императрица взяла бумагу и, присмотревшись к цифрам, написанным лекарем, едва сдержала вздох. Начинать следовало чуть ли не завтра. Ну, и как это сделать?
— Присядьте, Платон Сергеевич, — сказала, усилием воли подавив приступ раздражения.
Лекарь подчинился.
— У меня к вам вопрос интимного свойства. Всем известно, что государь давно не посещает мою спальню. Так вышло — и не по моей вине, — сморщилась Елизавета, вспомнив Нарышкину[511]. — Я уже смирилась с тем, но сейчас, в годину тяжких испытаний, искренне хочу разделить их с мужем, став ему ближе. К сожалению, государь по-прежнему холоден со мной. Моя фрейлина говорила, что вы учились за границей, много лет жили во Франции и даже служили в армии Бонапарта. Мне приходилось слыхать, что в тех краях женщины умеют привораживать мужчин, заставляя их полюбить себя. Что они для того используют: какой-либо наговор или питье? Может, знаете? Если да, то могли бы помочь? В долгу не останусь.
Руцкий задумался. По его лицу Елизавета видела, что озадачила лекаря и усмехнулась про себя. Ты надеялся, что можешь сделать карьеру, дав всего лишь совет? Такого не бывает. Скосив взор, императрица увидела, как напряглась на стуле фрейлина. Не ожидала? Елизавета не хотела признаваться в этом даже самой себе, но она завидовала Орловой: ее чувству и горящим любовью глазам. Фрейлина явно счастлива, в то время как Елизавета живет с опустошенной душой, забытая всеми — и не только мужем. Ну, так вот тебе!
— В приворотных наговорах и зельях я не силен, — ответил Руцкий, — но совет дать могу. Мне говорили, что с началом войны государь стал чрезвычайно набожен.
— Да, — подтвердила Елизавета, удивившись осведомленности лекаря.
— Ежедневно молится и не один?
— С Голицыным и Кошелевым.
— Поговорите с ними — обоими или с кем-то одним. Скажите, что в тяжкий для Отечества час вы, забыв обиды, желаете встать плечом к плечу с государем, разделив по возможности его заботы и труды, в том числе молитвенные. Совместное обращение супругов к Господу угодно Всевышнему и действеннее, чем молитва одного из них. Это очевидно для любого христианина.
«Боже! — подумала Елизавета, осознав сказанное. — Как все просто и изящно. Просто вместе помолиться. Ну, а там… Голицын, несомненно, поддержит. Сам-то он холост, потому как избегает женщин и любит мужчин, но после назначения обер-прокурором стал необыкновенно благочестив и всячески радеет о христианских ценностях. Отказать жене в ее желании помолиться рядом с супругом не посмеет, более того, обрадуется случаю примирить меня с мужем. Это можно вписать себе в заслугу. Кошелева почти не знаю, но в прошлом он примерный супруг, который после смерти жены обратился к богу. Господи, почему этот совет дает мне не кто-то из приближенных, а случайный обер-офицер, даже не представленный ко двору?! Чего стоят окружающие меня люди, если простой подпоручик видит дальше их?»
— Благодарю, Платон Сергеевич! — сказала Елизавета, справившись с чувствами. — Совет ваш добрый. Искренняя молитва к Господу угодна Всевышнему. Я не забуду вашего участия. А сейчас прощайте!
Руцкий вскочил, поклонился и вышел из будуара. Елизавета поманила Орлову рукой, и та подошла.
— Сядь! — императрица указала фрейлине место рядом с собой. Орлова послушно присела на козетку. — Где ты отыскала такого мужчину?
— Не поверите, государыня, но на постоялом дворе, — улыбнулась графиня. — Он с Виллие ехал в Петербург, и наши пути пересеклись.
— Как он вызвал интерес? Ведь всего лишь подпоручик.
— Случайно услышала, как он поет.
— Он еще и певец?
— А также пиит. Его стихотворение про Бородино настолько впечатлило моих гостей, что я видела слезы на их глазах.
— Редкий дар, — сказала Елизавета. — Пиит, певец, лекарь, отважный офицер, да еще мудр не по годам. Такого упускать нельзя.
— Не упущу! — вновь улыбнулась Орлова.
— Иди! — сказала Елизавета, которую вновь кольнула зависть. — После поговорим.
Анна мне, конечно, удружила. Решив заняться моей карьерой, потеряла берега и привела меня императрице, не сказав толком, для чего. Я думал, что для банального расчета женского календаря, в результате от меня потребовали приворожить мужа. Мать вашу наперекосяк! Хотя, чему удивляться? Если в моем времени «потомственные ворожеи» характерной наружности снимают с легковерных дур (с высшим образованием, между прочим!) «венцы безбрачия» и прочую «порчу», чего ждать от века, пропитанного мистицизмом? После пожелания Елизаветы я конкретно завис. Хорошо, что включилось послезнание.
Что я знал о семье русского царя? Его брак не задался. Для начала Александр пустился в кобеляж с придворными дамами, чем обидел Елизавету. Рождение дочери теоретически должно было примирить супругов, но в итоге вбило между ними клин. У блондина и блондинки на свет явилась брюнетка. В моем времени это никого бы не удивило: о рецессивных и доминантных генах известно всем. Но не здесь. На необычный цвет волос ребенка обратил внимание отец Александра Павел I, к тому времени еще не задушенный в своей спальне, и его супруга Мария Федоровна. Последняя возмущалась более всего. Елизавету обвинили в неверности, Александр на это повелся. Сам изменщик, он, по свойственной мужикам психологии решил: если я такой, то и жена может.
Елизавета оскорбилась и замкнулась в себе. Занялась дочкой, которая вскоре умерла. Погоревав, императрица, забытая мужем, нашла любовника — гвардейского штаб-ротмистра. Но счастье продолжалось недолго: гвардейца то ли убили, то ли он скончался от туберкулеза — у историков на этот счет нет единого мнения. Елизавета родила от него дочку, которую Александр признал своей. Это широкий жест ему ничем не грозил — девочки престол не наследуют. К тому же царь наверняка чувствовал себя виноватым перед женой: фаворитка исправно рожала ему бастардов. Не прожив и двух лет, дочь Елизаветы умерла — не умеют здесь лечить детские болезни. Забытая мужем, оттесненная на второй план властной матерью Александра императрица тихо прозябала в отдалении.
Вторжение французов изменило ситуацию. Елизавета вспомнила, что она императрица и захотела встать рядом с мужем. В конце концов, ей это удалось. В 1813–1814 годах, во время Заграничного похода русской армии она будет блистать при дворах европейских монархов, принимая почести, которых ей так не хватало в Петербурге. Так что совет императрице я дал смело.
— Откуда тебе известно про государя? — спросила Анна на обратном пути. — Мне о том, что он молится, неведомо.
Хм, кажется, снова прокололся.
— Логика, Аннушка.
— Какая логика?
— Наука такая, — сказал я и едва не рассмеялся — на память пришел анекдот про Чапаева[512].
— Не темни! — обиделась она. — Не то прикажу высадить тебя из экипажа, и пойдешь пешком. А на улице дождь.
— Все просто, дорогая, — поспешил я, впечатленной такой перспективой. — В кабинете государя вся стена завешена иконами. Так бывает только у набожных христиан. Предположить, что царь молится не один, и вовсе просто: ранее он не отличался ревностью к вере. Таким людям требуются наставники и сподвижники.
— Хм! — она посмотрела на меня. В экипаже было темно, и я не различил смысла этого взгляда. — Ты не перестаешь удивлять меня, Платон. Что еще говорит тебе твоя логика?
— Елизавета Алексеевна помирится с мужем.
— Уверен?
— Абсолютно.
— Если это произойдет, ты будешь осыпан милостями и займешь высокое место при дворе. Не упусти случай! Как там государевы мозоли?
— На подходе, — ответил я и пояснил: — Скоро будем удалять.
— Замечательно! — обрадовалась Анна и чмокнула меня в щеку.
Остаток пути мы провели в молчании. Анна думала о своем, я — аналогично. Думы меня одолевали невеселые. В детстве я мечтал стать великим врачом. Изобрести новое лекарство или метод лечения, которые спасут тысячи жизней. После чего меня заметят великие мира сего и введут в свой круг. Я буду наравне общаться с президентами и королями, объеду мир, мне будут рады во дворцах и резиденциях. Наивная мечта деревенского мальчишки. Повзрослев, я о ней забыл — жизнь показала несбыточность фантазий. И вот мечта стала сбываться: я лечу царя, даю советы его супруге, а Анна возит меня по лучшим домам Петербурга. Однако радости я не ощущал — только дискомфорт. Словно на публику меня вывели в одних трусах, и смотрят, как на экзотическое животное, обсуждая цвет шкуры, длину шерсти, величину клыков и когтей. Я гнал от себя эти мысли, но они неизменно возвращались. «Ладно! — сказал я себе. — Время покажет. Будем посмотреть».
Тем временем дела шли своим чередом. Каждое утро я отправлялся к царю, менял ему повязки на ступнях, и повторял процедуру вечером. Застарелые мозоли Александра постепенно поддавались воздействию компрессов и ванночек, становясь мягче. Придворный часовщик сделал щипцы, я опробовал их на тушке курицы, выдрав из ее крыла несколько маховых перьев, и нашел годными. Приближался день применения инструмента по предназначению.
Мои визиты к царю проходили одинаково. Пока ноги Александра парились в тазу, он расспрашивал меня о войне. Лицо царя выражало интерес, слушателем он оказался замечательным, и я не заметил, как рассказал все: начиная от обнаружения меня егерями голым у дороги, кончая сражением под Бородино. Более всего Александру понравилась история с захватом пушек у вестфальцев. Слушая ее, он хохотал.
— Так и сказали? — спросил, вытерев слезы с глаз. — Ваши пушки нужны моему императору?