В ответ прозвучало что-то малоразборчивое, на лице у испытуемого царила смертная тоска. Лады, зайдём с другого бока. Кенстридж понизил громкость речи до интимного шёпота и проворковал:
— Ладно, не потей ты так, Иги, это я ради Элизабет клоунаду устраиваю. Потом как-нибудь в нормальной обстановке поговорим, добро?
И подмигнул. Пускай переваривает.
Тем временем погрузка скарба торжественно завершилась, мелкие встретили эту новость свежим песенным репертуаром, удачно разобрав его на голоса. В ушах потихоньку начинало характерно резонировать. Пигалиц погрузили последними, лишь каким-то чудом не забыв на площадке маму.
— Ларка, чего это они так дурниной заходятся?
— Пап, ты не понимаешь, это они так поют.
— О, я должен был догадаться.
Флайер наконец стартовал, ничуть не снизив накала страстей в переднем отсеке, зато Кенстридж теперь мог спокойно откинуться на спинку и прикрыть веки.
В голове было гулко и пусто. Как раз то, чего он и добивался. Плотный слой слежавшихся затхлых эмоций, заполнивший подвалы его сознания за прошедшие месяцы, никак не желал оттуда рассасываться. Ему нужно время. Много времени, чтобы прибраться в собственном подсознании. И пока он этого не сделает, не сможет сдвинуться с мёртвой точки.
Мягкий толчок посадки привёл Кенстриджа в чувство. Кажется, он незаметно для себя успел задремать.
— Ну что, приехали?
Вопрос был риторически задан в воздух, но все присутствующие тут же поспешили уверить его в правильности таких предположений. Не исключая двух горлопанок.
С момента первых новостей о скором появлении у Ларки двойни старый дом ещё родителей Кенстриджа окончательно превратился в нечто, в шутку названное кем-то из знакомых «хутором». Некогда совершенно пустой, с момента повторного воцарения здесь Элизабет, а также возвращения под родную крышу самой Ларки, не говоря уже о множестве разом и навечно поселившихся здесь тётушек, приходящего семейства старшей, а также разнообразных знакомых — их хутор окончательно превратился в поселение гаремного типа, где обитало множество женщин, детей и домашних животных, вот только хозяина не хватало.
Кенстридж с удивлением уставился на собственное отражение в послушно материализовавшемся зеркале. Видимо, эту роль теперь предполагается исполнять ему самому.
Так.
Кенстридж решительным жестом распахнул люк, с головой, как в прорубь, погружаясь в обступившее его человеческое море. Четырёхлетняя старшая внучка тут же с воплями унеслась за чужие спины, не реагируя на посулы «поздороваться с дедушкой». Отовсюду лезли приветственно обниматься, поздравляли. На все здравицы Кенстридж уверенно отвечал, ни разу, вроде бы, никого не перепутав и ни разу не повторившись. Оказалось, ближе к вечеру на поляне между новым с иголочки домиком для молодой матери и главным цветником обещана вечеринка. Элизабет. Её штучки. Ладно, мы ещё пообщаемся, мирно, но с намёком на неглубоко закопанные болеодорас войны.
А пока, осталось у Кенстриджа ещё одно, последнее дело.
И тогда можно начинать жизнь вольной птицы.
Когда первую приветственную суматоху удалось усмирить, Кенстридж тут же воспользовался случившейся паузой, чтобы ускользнуть в свой личный флигель, который был надёжно ограждён от незваных и самое главное званых гостей личным кодом, и потому дожидался хозяина в неприкосновенности, пыли и тишине.
Там он раньше работал, теперь, видимо, там он будет и отдыхать.
Но сперва нужно отдать этой работе последний долг.
Он держал это письмо про запас, несколько раз порываясь распечатать, но всё не находя достойного момента. Больше тянуть не имело никакого смысла. Пусть там, за дверью, продолжается бардак, здесь он привычно усядется в задвинутое в самый угол кресло, и активирует до боли знакомую эрвэ-панель.
Забавно, но Кенстридж ни разу не слышал голоса Ковальского. Все эти годы инвестигейтор привычно оперировал расшифровками переговоров и опять же текстовыми отчётами. Если напрячься, можно вспомнить лицо «Небесного гостя», но голос, как сейчас выяснялось, до сих пор оставался для него загадкой.
Он отнюдь не упирал на металлические командирские нотки, хотя и не мямлил тоном гражданского человека. Он просто говорил, что должен был сказать, интонациями вполне будничными, не лишёнными театральных обертонов, но и ничуть не позёрскими. Будто это не было первым и последним сообщением лично ему, инвестигейтору Кенстриджу, единственному в Галактике человеку, который знал Ковальского лучше его самого. Обычное письмо, по делу серьёзному, но не судьбоносному.
Всё, что нужно было решить, они двое решили задолго до даты, что стояла в подписи документа. А значит, всё это нужно было просто проговорить напоследок, придавая всей этой печальной истории чувство завершённости.
Ковальский рассказывал о тех критических часах, которые Кенстридж провёл сначала в попытках докопаться до сути, а потом в ожидании приговора.
Он рассказывал о том, чего не прочитаешь в отчётах, он рассказал, чего этот вынесенный в итоге приговор стоил лично ему, как человеку, как другу, как Капитану, как Кандидату.
Да, он спел вместе с Симахом Нуари свою первую и последнюю Песню Глубин на той безымянной планете, кладя самую свою суть Кандидата на алтарь победы, которая в тот день стала синонимом жизни и будущего для всех его солдат. А потому он не колебался ни секунды.
Легион был брошен в огонь и вышел оттуда победителем, как в старые времена Мирофаит, второй битвы у Барьера, когда Воины разных рас вели в бой армады кораблей, сражаясь за будущее всей Метагалактики. Но тут всё было проще и прозаичнее. Сжигая себя, Кандидат давал другим шанс, и лишь гибель Капитана Алохаи стала в итоге той случайностью, которую никто бы не смог предусмотреть. Так общая победа в итоге обернулась для Ковальского личной трагедией. Была оборвана последняя нить, связующая его с внешним миром, а внутренний — опустошила сама Песня Глубин.
Кенстридж попытался выяснить, пользуясь своим прямым каналом с Советом, что бывает с Кандидатами, пытающимися прежде срока спеть Песню Глубин, пусть из искре и удалось накопить из внешних источников достаточно для того энергии. Внятного ответа не последовало. Плазмоидная матрица Кандидата была хрупка и нестабильна, её можно было разрушить и куда более слабыми воздействиями. Такая же грандиозная встряска могла привести к любым, самым непредсказуемым результатам.
Судя по письму, Ковальскому повезло, он покуда банально перестал слышать то, что он называет в письме своим «эхом». Вторичные личности Избранного отныне или растворились в небытие, или же просто потеряли всякую связь с физической реальностью Кандидата, замкнувшись на себя в вечном молчании. Точно также, как в своё время замкнулся сам Ковальский в госпитальном боксе Наристийского Госпиталя.
Кенстридж дослушал запись до конца, потом погасил панель, но подниматься из кресла не спешил.
Прощайте, инвестигейтор. Жаль, что у нас не было шанса поговорить.
Да, у них не было шанса. Как нет теперь шанса и у Ковальского. Да, он искренне считает, что стал теперь обычным человеком. И у него действительно есть такая возможность. Только это возможность, не более. Галактика не оперирует возможностями. Дело под кодовым именем «Небесный гость» его ребятки, скорее всего, действительно закроют. Но вот Совет вряд ли оставит его в покое.
Если Первый придёт к какому-то решению, никакие обещания Кандидата Ковальского инвестигейтору Кенстриджу ничего не изменят. Другой вопрос, что если Ковальский действительно по-прежнему Кандидат, то ему придётся вновь самому искать свою судьбу, как бы он этому не противился. Он снова окажется ровно в то время и в том месте, где без него всё бы обернулось совершенно иначе.
И тогда, действительно, этот надолго замолчавший голос снова станет чьим-то проклятием. Но уже не его, старого грузного инвестигейтора, у которого к тому моменту станет ещё парой внучек больше. Или, чем Галактика не шутит, всё-таки хотя бы одним внуком.
Прощай, Ковальский, прощай, Небесный гость. Действительно, жаль, что у нас обоих не было шанса поговорить.
Кенстридж поднялся и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Пора возвращаться из большой Галактики в маленький мир простой жизни, иначе она пролетит целиком, и ты этого даже не заметишь.
Почти весь следующий день я проспал, как убитый. Поначалу мне снились какие-то кошмары, но я проснулся, привёл мысли в порядок и снова заснул, на этот раз спокойно, надолго и без сновидений.
О, это странное ощущение… когда я одевался за полчаса до названного Лианой времени, то уже не чувствовал давящей на меня тяжести. Той самой, что прошедшие месяцы мешала дышать, мешала думать. Словно я помолодел лет на сто, словно истёрлись в моей памяти все эти люди, события, мысли. Нет не истёрлись. Помутнели, покрылись глянцем музейных экспонатов, перестали ранить.
Я с удовольствием позавтракал, размышляя над словами дяди Вано. «Скоро будешь готов».
Воздух вольно гулял между открытых настежь окон, дом гулко отвечал на любой звук, он словно уже почувствовал, и тут же стал такой. Нежилой.
Вещи мои отправились своим ходом до космопорта, может, ещё успею на «Риону». Решение отправиться туда прямо из «Глобуса» пришло как-то само собой, не было нужды особо его обдумывать. Просто зайти. И уйти. Мы уже попрощались, да и ответ на моё послание инвестигейтору в тот момент уже пришел. Мне милостиво разрешили исчезнуть. Я им больше не нужен. И той пустоты, что была вокруг меня так долго, уже не осталось. Я просто уже почти стал тем полузабытым человеком, что, как оказалось, был всё ещё жив во мне до сего момента. Жаль, что мне тогдашнему не было дано право выбора, в тот момент я ещё действительно мог послужить Галактике.
Я снова шагал босыми ногами по гравию дорожки, потом сызнова легко скользил в разреженном на такой огромной высоте воздухе, потом опять мой скаут плавно снизился подле «Глобуса», в который раз меня окружал шелест листьев на ветру и плеск волн. Я присел на скамейку, предпоследнюю, перед самой анфиладой. Подозвал тихо следовавшего за мной «гнома». Его мягкие, теплые на ощупь лапки протянули мне только что повязанный галстук. Ловко. Именно так, как мне нравилось. Я полюбовался узлом.