В шахматы он, правда, не играл, но журналистом оказался необычайно плодовитым — строчил в день по две-три статьи! И это не считая разговоров, обедов, прогулок, крайне энергичный человек. Беседовали мы на французском, который он знал отлично.
— Понятие свободы не является абсолютным, — жестикулировал он даже больше, чем средний итальянец, — потому что ничто в жизни не является абсолютным.
— Свобода, как мне кажется, не идеал, а всего лишь мера человеческой солидарности.
И что-то его в этой формуле зацепило, он продолжал говорить про разную свободу в мирное и военное время, но глаза его смотрели вдаль. А меня зацепило упоминание войны и я тут же сел ему на ухо со своими прогнозами, тем более, что первой в них вляпается Италия — драка с Турцией буквально на носу.
Глава 8
Лето 1911
Внизу, в гостиной вот уже полчаса бубнили голоса и я решил отставить чертежи и посмотреть, наконец, кто же не поленился добраться до Сокольников сегодня.
С галереи второго этажа я начал различать слова.
— … для нас тогда полной неожиданностью стала вспышка гангрены, с очень высокой смертностью, — говорил странный голос, не поймешь, то ли мужской тонкий, то ли женский грубый…
— Насколько высокой? — ага, это Наташа, разговор коллег-медиков.
— В разных партиях раненых от двадцати до восьмидесяти процентов.
— И никаких внешний причин для такой вспышки?
— Нет, обычные ранения, пулевые и осколочные. А дальше патогенная анаэробная инфекция, — внизу пискнуло кресло, кто-то подвинулся или поменял позу, — вибрионы выделены Пастером еще пятьдесят лет тому назад, и через тридцать лет американцем Велчем.
— А первичная обработка?
— Не помогает. Большинство раненых доставляли нам с передовой уже с гангреной в ранних стадиях, — чиркнула и зашипела спичка, потянуло табачным дымком.
Наташа не курит, значит, гость. Я потихоньку стал спускаться с лестницы, стараясь не скрипнуть ступенькой
— А если засыпать рану антибактериальным порошком?
— Каким, дорогая моя? Нет таких порошков.
— Не скажите. Помните зеленку?
С лестницы мне стали наполовину видны сидящие в креслах — юбка жены со сложенными на коленях кистями, брюки и рука с папиросой гостя и его же дамские туфли, несуразица какая-то. Впрочем у нас сейчас декаданс в моде, в богеме и не такое встретить можно.
— Ну конечно помню, диссертация, фурор!
— Не о фуроре речь. Бриллиантовый зеленый — анилиновый краситель. Я с той поры внимательно проверяю все химические красители, доктор Пауль Эрлих в Германии на ИГ Фарбен тоже, и знаете что?
— Эрлих? Нобелевский лауреат? Интересно, я вс внимание.
“Весь” или “вся”? Что-то я не расслышал.
— Сульфаниламид. Синтезирован два года назад, процесс не слишком сложен, наши химики сделали мне порошок, я его проверила.
— Наташа, дорогая, не томите! — рука без сигареты взяла Наташу за пальцы.
— Потрясающее действие на стрептококки, на холерные вибрионы, на кишечную палочку! — по интонации я прям увидел, как Наташа светится от торжества. Но позвольте, это что же, моя драгоценная ковыряется с холерными вибрионами?
— Вот, поглядите, это результаты. В ближайшее время будет большая статья.
Предпоследняя ступенька все-таки скрипнула и я сделал шаг вниз, а навстречу мне обернулись два доктора медицины. О, Вера Гедройц, теперь понятно сочетание брюк и туфель!
— Ваше Сиятельство! — я шутовски раскланялся с княжной.
— Михаил Дмитриевич, дорогой, как я рада вас видеть!
Вот в случае Веры природа точно ошиблась — родиться бы ей мужчиной… А так мучается в женском теле, любит женщин, носит мужские костюмы, курит как паровоз, но на профессиональные качества это никак не влияет.
— О чем разговор, не помешаю?
— Я рассказывала вашей жене о совершенно необъяснимой эпидемии гангрены, с которой мы столкнулись под Мукденом! Внезапное и резкое увеличение случаев, вся ранняя статистика такого не показывает.
— Хм… А это не может быть вызвано каким-то местным фактором?
— Не думаю, в Маньчжурии до Мукдена ничего похожего не было.
— Тогда там должен действовать какой-то новый элемент, — я напряг память и выдал предположение. — Может, изменившийся характер боевых действий? Стабильный фронт на двести километров, окопное сидение…
— Окопы… — Вера задумчиво затянулась папиросой и вдруг просияла. — Ну конечно, загрязнение ран землей! Наташа, ваш муж гений!
— Ну что вы, он просто привык смотреть под другим углом, — бросила на меня многообещающий взгляд жена, нравилось ей и возбуждало, когда я демонстрировал ум или знания. Ай да я, ай да молодец, ждет меня веселая ночь.
— Нет-нет-нет, это потрясающе! И ведь точно, группы раненых с самой высокой смертностью поступали именно из окопов!
Ну вот, опять напрогрессорствовал, как последний сукин сын. Впрочем, моих заслуг тут почти ноль — дамы все сделали сами, а я только навел на мысль о причине изменений. Тем не менее налицо очевидное влияние — не подсказал, не “вспомнил”, не “доктор Уайт”. Интересно, а что такое сульфаниламид? Видимо, что-то новое, если Гедройц не знает, молодец Наташа. Значит, что-то в этом мире меняется и я не зря упираюсь.
Медики кинулись в обсуждение на своем птичьем языке, густо перемежая русскую речь латинскими терминами, я отошел справиться у Ираиды, когда будет готов обед и краем уха уловил за спиной вопрос Веры “Может, тогда не стоит сразу ушивать рану?”
За едой, слава богу, о газовой гангрене не говорили, ограничились искусством и литературой. Гедройц спела небольшой дифирамб дому, вернее, тому, что он оказался удобен и уютен внутри, вопреки брутальному наружному впечатлению. Саму архитектуру гладких бетонных стен она пока принимала с опаской, “в этом что-то есть” и не более того.
Поговорили о поэзии, в которой я ни черта не понимал (а кругом брюсовы-бальмонты-северянины и прочий серебряный век), разве что посмеялся вместе с дамами над памятным фельетоном Аверченко. Тогда в “Сатириконе” он подверг зверскому троллингу Иннокентия Анненского, которого угораздило начать статью словами “жасминовые тирсы наших мэнад примахались быстро”. Почему-то такую манерность и выпендрежность считали нормой, впрочем, за норму, даже за идеал, шла и “нервность” — положительный герой был обязан иметь нервные пальцы и нервные манеры.
Ничего-ничего, скоро явятся Хлебников и Есенин с Маяковским, узнают господа символисты, почем фунт нервности! Кстати, надо бы выяснить, чем там сейчас Владимир Владимирович занят, он вроде по молодости в РСДРП состоял.
Кофе пить мы вышли на прогретую солнцем террасу второго этажа и там медики снова вернулись к профессиональным темам. Вера опять помянула свой опыт работы в лазаретах русско-японской, я немедленно заявил, что “зима, то есть война, близко!” и мы довольно быстро пришли к тому, что неплохо бы готовить персонал уже сейчас. После нескольких моих комментариев княжна Гедройц вызвалась написать пособие для медсестер и вообще госпитального люда, еще один плюсик мне в карму. А потом я навел разговор на эвакуацию и сортировку.
— Я уверена, что для повышения продуктивности лазареты необходимо ставить как можно ближе к театру военных действий и разделять потоки раненых, — безапелляционно заявила мне госпожа военврач, выдохнув колечко дыма.
И тут пошла в ход домашняя заготовка. Назвать это математической моделью можно было с о-очень большим натягом, просто я уже давно прикидывал, как рассчитать “пропускную мощность” медсанбата, на взятых с потолка цифрах времени на обработку, количестве раненых и так далее. Вот эти расчеты я и показал Вере.
Цифры мои она, конечно, разнесла в пух и прах, тыкая в ошибки тлеющей папиросой, но сам подход оценила, сделала уйму важных замечаний и вообще потребовала, чтобы я свои соображения донес до военных медиков. Для чего она пришлет мне выверенные базовые цифры и, как только я пересчитаю модель, ждет нас с Наташей в Питере, где наибольшая концентрация знакомых врачей в погонах.
Когда визит закончился и мы начали прощаться, Вера как-то слишком интимно прильнула к Наташе. Пришлось уже у ворот, где княжну ожидал извозчик, шепнуть Гедройц на ухо — ваши предпочтения меня не касаются, но я требую не вовлекать жену, или мы сильно поссоримся.
Вера сверкнула глазами, вздохнула и полезла в коляску. На том и расстались.
А я пошел разбираться, носит ли моя половина резиновые перчатки, когда работает с холерными вибрионами.
Исследования Наталья вела не то, чтобы с размахом, но не ограничивала себя, причем на свои деньги. Нет, не приданое тратила, да и не было его вообще, этого приданого, так, несколько памятных вещей и все. Деньги у нее появились как и у меня, от патентов. С моей подсказкой она изобрела… тушь для ресниц. Впрочем, чего там изобретать — сажа да вазелин, твердый или жидкий. И помаду в тюбике с поршневой подачей, а то покамест юзают завернутой в шелковую бумажку. Главное, в чем я ей помог — нашел в Америке бывшего гримера Императорских театров Максимилиана Факторовича, уроженца Царства Польского, и втянул его в дело. Потому что кому же еще поручить продажу косметики, как не Максу Фактору? Ну он и развернулся, целый бум с помадой устроил, а Наталья стала состоятельно-самостоятельной и финансировала свою научную работу сама.
Цифры Вера прислала почти сразу, а еще через пару дней от нее пришла телеграмма, что дата для неформального коллоквиума уже выбрана исходя из графика заинтересованных лиц и в Питере надлежит быть через неделю.
Отодвинул дела, сел считать, готовить плакаты и чертить одну полезную фигню, которую нам еще на военной кафедре преподавали, а мы, дураки, тогда ржали как лошади, настолько ее назначение не билось с нашей сытой и чистой жизнью. В черчении мне несколько раз пыталась помочь Маша, забиралась на колени, тянулась к рейсфедерам и карандашам, но я вовремя успевал подсунуть ей кусок ватмана или просто бумаги. Успевал до последнего момента, когда умаялся и ушел спать, не закрыв за собой кабинет, а утром мелкая непоседа ускользнула от Даши и вылила пузырек красной туши на готовые плакаты.