Глава 20
Лето 1920
Праздник кончился и начались те самые суровые будни, три недели недоконгресса недокоминтерна вымотали меня почище первой русской революции. Возраст, наверное, семьдесят два года, не шутка. А может, оттого, что все время перескакивал с языка на язык – то на французский, то на немецкий, то на английский, изредка возвращаясь к русскому. Столько раз за день переключался, что под вечер порой сам не понимал, с кем и на каком языке говорю.
Большинство зарубежных гостей собралось на празднование Первомая, да так и осталось в Москве почти до июня, вырабатывая принципы нового интернационала. Стремительная советизация Италии, Польши и Германии многим кружила голову почище шампанского и мираж мировой революции манил, как никогда. Опять же, извечная мечта левой интеллигенции – диктатура пролетариата в лице самой левой интеллигенции. Да еще некоторые товарищи приехали нелегально, а подпольная работа весьма способствует радикализации, так что лозунг «Даешь Париж! Даешь Лондон!» если не провозглашался с трибун, то в умах точно витал.
С этими вот иллюзиями и настроениями я и воевал. По очевидным причинам Ленин «Двадцать одно условие вступления в Коминтерн» не написал, условия выработали иные. В первую очередь – объединять всех, кто за Советы, как форму общественного устройства, наиболее близкую и понятную рабочему классу. И что интересы этого самого рабочего класса в приоритете. Специально написали завуалированно – буржуев не пугать, пол бетонный, – но чтобы любой грамотный социалист тут прежде всего увидел слова «отмена эксплуатации человека человеком» и «общественные формы собственности».
Главными моими оппонентами выступали Никола Бомбаччи и Герман Мюллер. Первый больше по итальянской живости характера – заносило его буквально по каждому вопросу, да еще горячность в споре почти всегда приводила к «срачу в комментах». Второй наоборот, упертый в социал-демократическую программу и ни шагу от нее. И чего он не в консерваторах?
А уж когда они между собой сцеплялись… очень наши дискуссии оживляли склоки холодного рассудительного немца и шило-в-заднице-итальянца. Выглядело весьма забавно, мелкий Никола приходился солидному Герману по плечо и наскакивал на него, как собака на медведя.
Впрочем, по вопросам работы в профсоюзах и кооперативах у них было трогательное единогласие, разве что Мюллер полагал достаточным поддержку и агитацию в уже существующих, а Бомбаччи разделял постулат о всемерном создании новых, в дополнение к имеющимся. А вот по рабочему контролю они, наоборот, расходились вплоть до ругани, приходилось их буквально по углам ринга растаскивать. Но стоило перейти к созданию общественной собственности, то бишь кооперативов, как опять полное согласие, разве что не остывший Никола продолжал подкалывать немца.
– Зачем создавать новые организации, если есть старые, опытные, обладающие ресурсами и уважением в обществе? – упрямо гнул свое Мюллер.
– Рабочие не верят старым, реформистским, организациям! Живое творчество масс требует новых форм! – вспыльчиво возражал Бомбаччи.
– Право меньшинства разрушает единство действия и дисциплину! – бетонной глыбой упирался Мюллер.
– Право меньшинства позволяет расширить движение и приучать к совместным действиям! – с отчаянной жестикуляцией втолковывал Герману итальянец.
Пункт этот вызвал самые большие споры, но без него широкий фронт, который мы включили в основные методы будущего Интернационала, невозможен. Очень трудно шла идея, что меньшинство, несогласное с решением большинства, имеет право не участвовать в его выполнении, но обязано не мешать и не агитировать против него.
Ситуацию перломил основной докладчик по широкому фронту – китаец Чэнь Дусю, у них там как раз складывался союз с Гоминьданом. Причем именно Гоминьдан был на первых ролях и обладал подавляющей численностью. Тут-то все и призадумались.
С Чэнем мы общались на французском, а по самым интересным, кулуарным вопросам я выдернул в качестве переводчика Ян Цзюмина.
– Товарищ Чэнь, вам обязательно нужно создавать свои вооруженные силы. Совместные отряды с Гоминьданом это хорошо, но доктор Сунь не вечен, его преемники могут иметь другие взгляды на союз с Советской партией.
– Да, мы уже ведем такую работу, – кивал лысеющей головой китаец, – нам очень помогают ваши товарищи в Маньчжурии. Туда в последнее время большой поток беженцев, вот мы и стараемся использовать его.
– И как, получается?
– О да! В первую очередь благодаря поведению русских. Понимаете, у нас очень конфуцианское отношение к жизни. Так вот, ваши командиры и служащие полностью соответствуют канону цзюнь-цзы, «благородного мужа», в отличие от китайских офицеров и чиновников.
– То есть?
– Они люди долга, – Чэнь отпил чая, заваренного Яном, возвел глаза к небу, просмаковал и продолжил. – Никому из ваших не придет в голову, например, продать рис своего полка, деньги положить в карман и оставить солдат голодать.
Криво усмехнувшись, я подумал, что до конфуцианского идеала все-таки далеко, хотя в Маньчжурию посылали служить не самых худших. Но что же тогда творится во всех этих китайских военных кликах?
– Советские видят в нас братьев, не «кули», не «ходя», а именно братьев. И нам очень легко объяснять новичкам, что такое международная солидарность и как должен выглядеть антиимпериализм.
По кооперативами отличные наработки привез из Палестины Цви Радомисаль, с которым сразу полез брататься товарищ Ульянов, а я, после некоторого ступора, опознал Гришу Зиновьева. Вообще, идея создания массовых самоуправляемых организаций очень окрепла после того, как мы одного за другим свозили иностранных гостей в подмосковные артели и на московские заводы, посмотреть на кооперативы и профсоюзы живьем.
Требование борьбы с правыми и с бюрократией ни у кого возражений не вызвало. Единство организационной, издательской и парламентской работы – тоже. Обязанность пропаганды и агитации в войсках, деревне и старых профсоюзах прошла на ура. Взаимная поддержка партий и групп «Совинтерна» подразумевалась по умолчанию.
Поскольку приняли стратегию широкого фронта, то согласились и на ситуационные союзы с партиями Второго Интернационала, пусть даже и реформистскими, хотя Бомбаччи тут чуть не взорвался. Ничего, успокоили, уговорили.
И только потом, присмотревшись к делегатам, получив данные по нашим зарубежным каналам, выполнив некоторые проверки, отобрали узкую группу тех, кто будет создавать глобальную нелегальную сеть. Мировая революция дело неблизкое, хоть и желательное и швырять на на него деньги, которые позарез нужны самим, идея так себе. А вот создать структуру «практиков» по всему миру, да еще хорошо мотивированную, да еще законспирированную… ммм… Вельяминов точно одобрит.
Никакого Мюллера к этим разговорам, естественно, не допускали. Его увеселяли по отдельной программе – сперва Красин таскал его по Нармининделу, а потом спихнул на меня. И немец торчал на углу Воздвиженки и Моховой, в приемной председателя ВЦИК, где я три дня в неделю отсиживал присутственные часы.
Ходоки шли с самыми разнообразными вопросами, но по большей части им требовалось, так сказать, одобрение свыше и разговоры у нас были почти стандартные:
– Вот такая беда, Михал Дмитрич, как бы ее решить?
– Так у вас же Совет есть!
– Есть, как не быть, вот мы как раз все в Совете…
– Погодите, а почему же вы сами не можете разобраться с таким вопросом?
Тут обычно начинали чесать затылки и приводить тысячи резонов – лишь бы не самим.
– Нет уж, дорогие мои. Мы власть Советов для того устанавливали, чтобы вы сами были хозяевами своей жизни. Так что решайте сами и отвечайте за решение сами.
– Непривычно как-то…
– Привыкайте.
– Ну тогда… тут для вас, Михал Дмитрич… рыбешку поймали… Закоптили в лучшем виде… Закушайте, Михал Дмитрич. Исключительно вкусная рыба. Поймали прямо в воде…
Без гостинцев не обходился ни один визит и к концу приемных часов у меня накапливалось много полезного. Прямо-таки музей «Поля Чудес».
Мюллер сперва смотрел на это широко раскрытыми глазами – ну ей-богу, трудно ему представить себе, что швабский бауэр притащит на прием к рейсхпрезиденту, скажем, кровяную колбасу. Но ничего, привык, потом еще и хихикал.
– А куда все это, – он сделал широкий жест в сторону стола, на который складывали принесенное, – потом?
– Частью в столовую, частью в подшефный детский дом.
– А вы не хотите вообще запретить эту практику?
– Люди несут от чистого сердца, как подарок. Зачем их обижать отказом?
– А разве их не обижает ваш отказ принять решение?
– Герман, вы же помните про отчуждение от результатов труда. Так отчуждение от принятия решений опасно не менее – люди отвыкают думать и начинают уповать на бога, царя, героя, доброе патерналистское государство в лице начальника, который придет и все за них сделает. А начальники, видя такое, начинают делать так, как удобнее лично им, а потом и вовсе как лично им выгоднее.
– Ну-у, для предотвращения этого есть демократические институты и процедуры!
– Европейская демократия не очень работает в других культурах. А вот советская система, как показывает опыт Италии, Китая, Ирландии и даже Персии – вполне.
– Но Советы это та же демократия! – воззрился на меня Мюллер и даже отложил свои записки.
– Та, да не та. В обычной демократии что плохо? Во первых, прямые выборы на любой уровень.
– Но…
– Погодите. На нижнем уровне это работает, поскольку такая система создавалась для малонаселенных древнегреческих полисов. Но как только мы переходим на уровни высшие, начинается проблема. Вот у вас сколько человек проживает в избирательном округе?
– Ммм… – Герман возвел очи горе, что-то прикинул в уме, – примерно сто пятьдесят тысяч.
– И что, он все лично знают каждого кандидата?
– Но для знакомства с кандидатом проводятся встречи, агитация, газеты, в конце концов!