– Думаю, это не очень хорошая идея, – сказал он мягко.
Так-так. Это уже интересно. Похоже, я был не прав – идея действительно была так себе. Эх, был бы при мне чемодан… А, впрочем, всё к лучшему, не правда ли? Поиграем.
Бренди тоже было тёплым, но псиной не пахло. И то счастье.
– Итак, правила просты, – незнакомец развалился на стуле, отпил из стакана и блаженно закатил глаза. – Я задаю тебе вопрос, ты на него честно и подробно отвечаешь. Если ответ меня устраивает, я даю тебе подсказку, где искать твой драгоценный багаж. Как только ты угадаешь место, игра прекращается. Тебя это устраивает, лапочка?
– Нет, но разве это что-то меняет? – Я глотнул бренди ещё раз, поперхнулся и отставил стакан подальше.
– Правильно мыслишь, красавчик. Вопрос первый: что значит «Глория»?
– Это имя.
– Подробный и честный ответ, Дэвид, не забывай.
Подробный и честный, значит? Ну-ну. Посмотрим, что из этого получится. Я посмотрел прямо ему в глаза.
– Это имя женщины, которую я любил. Такой ответ устраивает?
– Твой чемодан не на улице и не в жилом доме.
Тупая подсказка, впрочем, сейчас это неважно. Чемодан подождёт. Вопросы важнее.
– Это вокзал? – спросил я наугад, надеясь, что ответ неправильный.
– Неа. Второй вопрос: твоя пассия отвечала на твои пылкие воздыхания?
– Она любила другого, если ты об этом. Я им обоим был не ровня, я сам это понимал. Для неё я был просто другом, а может, и просто её игрушкой. Но это было неважно.
– Какая трогательная история, – он демонстративно зевнул. – Пусть она будет с другим, лишь бы было ей счастье, да, красавчик? О, непрошеная слеза… Какой я всё-таки чувствительный. Ищи свои вещи там, где бывает много народу, но лишь иногда. Это была подсказка, а теперь отвечай: почему ты никогда не боролся за неё, придурок?
Я разозлился так, что даже не стал угадывать.
– Что я мог сделать? Мне было не дотянуться до неё. Она была… богиней. Ангелом и демоном… А я… Что я мог ей дать, простой семнадцатилетний мальчишка? Я только хотел, чтобы она была счастлива…
– Нет, ты в самом деле дурак, – мой собеседник снова пригубил бренди. – Что ты мог ей дать? Давай-ка подумаем… Может быть, свою любовь, а? Или этого мало? – Он наклонил голову и смотрел на меня внимательным изучающим взглядом. – Иди туда, где поют самые чистые голоса.
– Опера? – спросил я равнодушно.
Глория, неужели я действительно ничего не понимал? А теперь… Ты уже мне не ответишь…
– Нет. Ну и чем же кончилась эта трогательная love story?
– Она умерла пять лет назад. Тот, кого она любила, предал её. Он был слишком увлечён своими планами и пожертвовал Глорией ради своих амбиций. – Я смотрел в его глаза, не отрываясь. – Она умирала долго, около восьми часов. Восемь часов бесконечной боли. Она боролась, как могла, но бесполезно. Он мог бы спасти её, если бы пришёл. Но он не пришёл. Вот и вся история.
Муха, жужжа, опустилась на мой стакан. Больше не было никаких звуков.
– Как трогательно, аж за душу берёт, – сказал наконец незнакомец. Тон был насмешливым, но лицо – серьёзным. – И что же теперь? Ты хочешь отомстить за загубленную жизнь своей возлюбленной, не так ли, детка?
– А если и так? Я поклялся найти его. И ищу уже пять лет.
– И что ты будешь делать, когда найдешь?
– Не знаю… Я правда не знаю, что мне теперь делать с тобой, Феликс.
Мы смотрели друг на друга, высовываясь каждый из-за своей маски. Безмолвный диалог, которого я ждал пять лет.
Феликс поднялся.
– Когда решишь, что хочешь сделать, – приходи, я буду ждать. В ратуше. До восхода солнца. И оружие своё не забудь. Оно там, где страждущие ищут утешения.
Он направился к выходу.
– Стой, Феликс!
Он, не обернувшись, махнул мне рукой и вышел. Я пытался подняться, но вместо этого вплеснул в себя бренди.
– Молодой господин позволит дать ему совет? – Старик-бармен прошаркал мимо меня. – Не лучше ли оставить здесь весь свой багаж – чемодан и воспоминания – и уехать? Пусть мёртвые будут с мёртвыми, а живые – с живыми.
– Ты так боишься за своего босса, дедуля?
– Дурак ты, Дэвид, – ответил старик без обычного дребезжания. – Я просто не хочу, чтобы два человека, которых Глория любила, покончили с собой из-за неё. Ей бы это не понравилось.
– Ты знал Глорию? – Я резко вскочил на ноги.
– Молодой господин желает выпить? – Старикан опять надел свою маску. – Водка? Виски?
– Я спрашиваю: ты знал её? Отвечай!
– Могу смешать коктейль, если молодому господину будет уго…
Злость, ненависть, ярость. Удар получился сам собой. Или не получился – старик перехватил мою руку, сжал, словно тисками, лёгким толчком в грудь усадил обратно на стул.
– Ай, молодой господин, кто ж это вас научил на немощных-то замахиваться?
– Дай боже мне такой же немощи, – я потёр запястье. – Снял бы ты маску, дедушка? Не надоело ещё?
– Скоро уже, молодой господин. Праздник сегодня будет – тогда и сниму, как положено. А пока, на-ка, выпей. Это из моих личных запасов.
Он протянул мне искрящийся на солнце бокал. Я осушил его залпом – спиртное приятно обожгло внутренности.
– И что теперь? – сказал я больше сам себе, чем кому бы то ни было. – Я пять лет жил только ради этой встречи. А теперь встретились – и что же мне делать?
– Закусывать, – ответил старик и поставил передо мной тарелку с бифштексом.
Когда я вышел из салуна, голова была ясной. Весьма странно, если знать сколько я выпил. Старый бармен – его звали Просперо, это немногое, что я твёрдо помнил из нашего с ним разговора – познакомил меня со всеми достопримечательностями своего бара, начиная от «шедевров местных пивоварен» и заканчивая экзотическим коктейлем «Три лягушки», от которого я основательно позеленел и едва не заквакал. И это было хорошо. Хорошо мне было. Забыть про всё на свете, упасть носом в салат, и баиньки: мало человеку надо для счастья. Ну, хотя бы для иллюзии счастья. Но даже это оказалось мне недоступным.
– Кажется, молодому господину пора протрезветь, – вкрадчиво сказал старик Просперо.
Я и протрезвел. Стоял я, совершенно трезвый, на городской площади: сзади салун, прямо ратуша, справа парк, слева церковь – и слушал перезвон церковных колоколов.
Бом-бом.
Это не жилой дом и не улица.
Бом-бом.
Место, где собирается много людей.
Бом-бом.
Где поют самые чистые голоса.
Бом-бом.
Где страждущие ищут успокоения.
Ну да, конечно. Где же ему ещё быть, моему чемодану? Я усмехнулся и пошёл к церкви.
Внутри было пусто – мне сперва показалось, что вообще никого нет. Но потом я увидел девушку, склонившуюся перед образом Божьей Матери. Нехорошо мешать чужой молитве. Я хотел выйти из церкви, но девушка уже поднялась с колен, улыбнулась мне.
– Вечер добрый. Отец Пётр скоро будет. Ты исповедаться пришёл? – Она была худенькая, хрупкая, как подросток, но её голос был резкий, хрипловатый, словно прокуренный.
– Нет, я за чемоданом… – Глупо, конечно, но что поделаешь, если это правда.
Она не удивилась.
– А, так ты Дэвид? Я – Лукреция, – она протянула мне руку для крепкого мужского пожатия. На запястье у неё была татуировка – половинка солнца, якорь и буквы кириллицы: ЛУША. – Ох уж этот Феликс! Превратить дом Божий в камеру хранения! Совсем стыд потерял, спаси, Господи, его душу.
Она перекрестилась. Набожная девушка, однако. Или не набожная? Или не девушка? Или просто у меня паранойя?
– Так ты знаешь, где мой чемодан?
– Конечно, – Лукреция кивнула. – Он в исповедальне. Можешь забрать.
– Спасибо.
– Не за что. Я буду молиться о тебе.
Вот даже как… Я пошёл было в сторону исповедальни, но остановился.
– Лукреция, ты знаешь, зачем я здесь?
– Да, – ответила она просто, не отводя взгляда.
– И всё же будешь обо мне молиться?
– Но ведь тебе это нужно, разве не так?
– Помолись-ка лучше за своего Феликса! – сказал я в сердцах.
Она улыбнулась.
– Вы с ним так похожи… Словно одинаковые маски надели. Надеюсь, Господь вразумит вас. Обоих.
Похожи, значит? У меня все слова застряли в горле от возмущения. А когда способность говорить вернулась, то сказать уже было нечего. И некому – Лукреция ушла.
Снаружи чемодан был цел и невредим. А внутри? По идее, мой чемодан никто, кроме меня, не может открыть. Впрочем, по той же самой идее, мой чемодан никто, кроме меня, и поднять не мог, не говоря о том, чтобы утащить. Однако ж, вот, подняли, утащили…
Я взялся за ручку, почувствовал покалывание в пальцах. Идентификация прошла успешно. «Откройся», – послал я импульс. И чемодан открылся.
На первый взгляд, всё было на месте. Ряды разноцветных ампул, пистолет для инъекций, и оно – Оружие. Такое же, как то, из которого убили Глорию. И которое может уничтожить Феликса.
Вообще, убить их непросто. Выстрел уничтожил почти половину тела Глории, но она жила ещё восемь часов. И даже могла бы спастись, если бы кто-то из них – лучше всего дуал – сумел бы войти в резонанс с её полем. У Феликса не должно быть шансов – нужна полная ликвидация, это около десятка попаданий в цель.
Но ведь нужно ещё и попасть. А это тоже задача не из простых.
После модификации и трёх лет бесконечных тренировок я чувствовал себя Суперменом среди людей. Но они не люди. Старенькому Просперо понадобилось несколько скупых движений, чтобы поставить (или посадить?) на место разбушевавшегося меня. Феликс мог бы меня одним взглядом по барной стойке размазать, если бы пожелал. Не пожелал. Пожалел? Играл в благородство? Ничего, это ему тоже зачтётся – я подогревал в себе злость. Подогревалась она плохо.
В любом случае, я могу драться с ним на равных – несколько инъекций, и вполне сойду за одного из них. Ненадолго, правда, и не без последствий. Но разве меня волнуют последствия?
Во второй половинке исповедальни стукнула дверца, и я резко захлопнул чемодан.