Друг друга дополняли так они:
Один — людей напишет, тот — зверей,
Один — зверей поправит, тот — людей.
Ту, что была всем пери образцом,
Фархад не кистью лишь, но и резцом
Изобразил на камне, и себя
Из камня высек, плача и скорбя.
Так создан был из той скалы дворец,
И так он был украшен под конец,
Подобный по величине горам,
А по изяществу — китайский храм.
Когда уже все кончил в нем Фархад,
Вновь принялся за водоем Фархад,
Стал от него арыки ответвлять
И к самому дворцу их направлять,
Так, чтоб дворец Ширин со всех сторон
Узором водным был осеребрен.
Когда он это дело завершил,
И город он снабдить водой решил.
А город был внизу, и без воды
Там огороды гибли и сады.
Фархад исчислил высоту, — она
Двум тысячам локтей была равна.
И с этой кручи вниз пустил Фархад
За водопадом в город — водопад.
И так благодаря его трудам
Все люди воду получили там…
Когда же день настал для пуска вод,
Смятением охвачен был народ.
Не только этот город, — вся страна
Событием таким потрясена,
Спешила к месту зрелища толпой,
Невиданной досель еще толпой —
Такой, что, попади в нее игла,
И та упасть бы наземь не могла.
Да что игла! Из-за людских лавин
Ни гор не видно было, ни равнин!
А несравненный низвергатель скал
Вдоль берега арычного шагал,
В слезах, печальный. И, как он, понур,
Брел рядом с ним и друг его Шапур.
Да, шел Фархад, тоскою удручен,
Одной мечтою страстной увлечен.
Он думал: «Валит весь народ сюда,
Быть может, и она придет сюда
Полюбоваться делом рук моих —
Моя любовь, источник мук моих.
Я жду ее, тоскую, но боюсь:
Придет — от радости я чувств лишусь.
А если вдруг не явится — умру.
Не повидав красавицы — умру…»
Так, молча, нес он бремя горьких дум.
Но в это время он услышал шум,
И вот — сквозь слезы, как сквозь пелену,
Он видит караван Михин-Бану.
Блестящей свитою окружена,
Как между звезд бесчисленных луна,
Была она так величава, — вся
Великолепье, блеск и слава вся.
Горячим ликованьем обуян,
Народ, столь пышный видя караван,
Срывал все драгоценности с себя,
И путь царицы устилал, любя.
Фархад остановился и поклон
Отвесил низко, горем ущемлен:
Не находил он в царской свите той,
Которая была его звездой.
Печально он опять побрел вперед,
И весь тот многочисленный народ,
Заполнивший от гор до гор пути,
Держал о нем лишь разговор в пути —
И, праздник омрачая сам себе,
Скорбел и плакал о его судьбе.
Хотя Фархад и поспешить бы мог,
Он остановкам находил предлог,
А сам смотрел: не прибыла ли та —
Его любовь, страдание, мечта.
Глядел не в два, — в четыре глаза он,
Ища ее — смятение времен.
И так дошел он до истока вод,
И так за ним дошел и весь народ.
Подай вина мне, кравчий! Винный хмель
Приятней, чем тоски полынный хмель!
О хмель разлуки! Сколько боли в нем!
Лечи его свиданьем иль вином!
Миниатюра из рукописи XV в.
«Фархад и Ширин»
ГЛАВА XXXIVПРАЗДНИК ВОДОПУСКА
Солнце Армении спешит к водному знаку зодиака.
Суматоха в толпе. Приезд Ширин.
Осмотр арыка. Вода пущена. Ликование народа.
Фархад на плечах приносит Ширин вместе с конем к водохранилищу.
Вода в замке. Снова разлука
Кто в тех горах разламывал гранит,
Поток прозрачной речи так стремит.
Когда Фархад, на сердце навалив
Хребты печали, реки слез пролив,
Отправился в тот день на пуск воды, —
Ширин, кто знала все его труды:
И высеченный среди скал арык —
Тот гладкий, как лицо зеркал, арык;
И тот дворец, подобный небесам,
Который для нее он создал там;
И те узоры и картины те,
Которым равных нет по красоте;
И все, что он свершил и что вовек
Другой свершить не мог бы человек, —
Осведомляясь каждый миг о нем
И тем же, что и он, горя огнем,
На этот раз, такую слыша весть,
Волнения не в силах перенесть, —
Придворным слугам отдает приказ
Коня Гульгуна оседлать тотчас.
Тот резвый конь был на ходу легок —
Зерном жемчужным он катиться мог,
Он ветром был. Ширин — нежна, тонка,
Была на ветре лепестком цветка,
Но прежде, чем на ветер свой воссесть,
Ширин к Бану с гонцом послала весть:
«В прогулку солнце хочет, мол, пойти,
Оно спешит, оно уже в пути.
И тот себе наметило привал,
Что зодиака знак облюбовал.[37]
Так пусть булаторукий витязь — тот
Гранитонизвергатель подождет.
Пусть водопуск задержит, пусть вода
Пойдет, когда прибуду я туда…»
Бану, обрадована вестью той,
Спешит найти в толпе людей густой
Фархада, потерявшего, скорбя,
Не только сердце, — самого себя.
Найдя, сказала: «Ты нас извини.
Тебе лишь огорчения одни
Мы причиняли, и велик наш стыд,
Но разве он тебя вознаградит?
Немало ты набегался. Присядь.
О радости хочу тебе сказать:
Сейчас сюда и та прибыть должна,
Что, словно роза нежная, нежна,
Стройна, как кипарис, — чтоб озарить
Арык, что соизволил ты прорыть,
И цвесть, как роза и как кипарис,
У этих вод. А ты приободрись…»
Ведя такой сердечный разговор,
Баку велела разостлать ковер,
Поставить трон и, дав коню покой,
Сошла с седла, на трон воссела свой —
И вновь Фархаду оказала честь,
Прося его на тот ковер присесть.
Гранитосокрушитель, весь в пыли,
Склонился перед нею до земли —
И, словно ангел божий, он присел,
У тронного подножья он присел…
Но тут в толпе возникла кутерьма.
Пыль черная, густая, как сурьма,
Клубилась вдалеке. Она, она —
Султан красавиц, ясная луна,
Вершина красоты, светильник дня —
Сюда поспешно правила коня!
А стража стала оттеснять народ,
Который сбился у истока вод
Вокруг Фархада и Михин-Бану.
Но как сдержать взметенную волну?..
Фархад весь дрожью был охвачен вновь,
Внезапный жар в нем высушил всю кровь.
И начала его увещевать
Михин-Бану заботливо, как мать:
«Свою ты волю напряги, сынок,
Глаза и сердце береги, сынок!
Ведь, потеряв рассудок в этот миг,
Ты рушить можешь все, что сам воздвиг.
Пред всем народом обезумев здесь
(Об этом поразмысли, это взвесь),
Как встретишься ты с пери? Что, когда
Ее страдать заставишь от стыда?
Мир не прощает недостатков нам.
Ты овладей собой, не мучься сам,
Не огорчай меня, а также ту —
Земную гурию, твою мечту…»
Пока боролся он с собой самим,
Красавица была почти пред ним.
В огонь, что на щеках ее пылал,
Как саламандра, весь народ попал.
Не говори, что за кольцом кольцо
Спадали кудри на ее лицо,
Благоухая амброй: это — дым
От пламени того был столь густым,
Как амбра черный, — чернотой своей
Мир омрачил он тысячам семей…
К Фархаду направляя скакуна,