поставленному в тот же год, что и «Лотерея», он отнес успех спектакля за счет прекрасной игры молодой актрисы, а еще два года спустя предпослал новому своему фарсу «Служанка-интриганка» обширную хвалебную «эпистолу», ей адресованную. Мнение английских критиков XVIII века не разошлось с филдинговским. Самый авторитетный из них Сэмюел Джонсон вообще считал Китти Клайв лучшей актрисой, какую он когда-либо в жизни видел.
Китти Клайв «умела все», — во всяком случае, в пределах комедии. Это была актриса очень разнообразная, живая, умная. Джон Хилл, автор известного трактата «Актер» (1750), приводил ее в пример того, как можно разнообразить одну п ту же страсть применительно к непохожим характерам. О ее голосе говорили, что за пределами итальянской оперы другого такого не сыскать. Музыкальна и пластична она тоже была необыкновенно. С учетом данных этой актрисы Филдинг и писал начиная с 1732 года свои фарсы. Они непременно (за единственным только исключением «Совратителей», где Китти Клайв не играла) были насыщены музыкальными номерами, очень точно «вписанными» в действие. Обычно песни (как это принято в современном мюзикле) сами служили частью действия. Да и характеры героинь задумывались так. чтобы как можно полнее использовать возможности Китти Клайв.
«Лотерея», где Китти Рафтор играла прибывшую в Лондон провинциалочку Хлою, была пьесой «с подвохом». Тема ее была привычна, сюжет неприхотлив, а герои достаточно знакомы. Мошенник или парочка мошенников, друг другу подыгрывающих, столь же обычны для всякого рода комических произведений, как л деревенский житель в городе. Все это идет еще от средневекового шванка и фарса. Герои эти только преобразовывались, приспосабливаясь к разным временам и разным жанрам — к плутовскому роману, скажем, или к комедии. Филдинг привел их в соответствие со своим временем. Сделал он это очень удачно. Оба его мошенника выглядят вполне современно. Современна и провинциалочка, мечтающая выйти замуж за лорда. Но главная заслуга Филдинга все-таки не в этом. Он и от традиции вроде бы не отступал и вместе с тем заставил все зазвучать по-другому — глубже и ироничнее. Вечные герои-антагонисты комедии Реставрации — буржуа, занятый накопительством, и аристократ-расточитель, мечтающий поправить свои дела выгодным браком, — оказались в фарсе Филдинга родными братьями. Оба они аферисты и, хотя таланты свои прилагают в разных областях, при случае вполне способны друг другу помочь. Отдал Филдинг дань и сентиментальной комедии. Деревня, из которой сбежала легкомысленная Хлоя, рисуется в буколических тонах. Но — до поры до времени. Жених Хлои Лавмор, которому удалось сыскать ее в Лондоне, оказывается на поверку отнюдь не аркадским пастушком. Парень он хваткий, без предрассудков и перекупает свою бывшую невесту у мнимого лорда, словно телку на рынке. У него все по-простому. Утонченности в нем, конечна, искать не приходится, но зато он без фокусов и без обмана. Какой есть.
Как худо приходится сентиментальной комедии под пером Филдинга, становится, впрочем, по-настоящему ясно лишь тогда, когда оцениваешь в полной мере символ лотереи. Лотерейный зал у Филдинга не просто место, где удобнее всего собрать героев пьесы и распутать интригу. Это своего рода символ общества, где человека возвышают не добродетель и заслуги, а слепая удача да собственная оборотливость. Этот вот социальный подтекст и придавал значительность «Лотерее».
Притом — без всякой назойливости. «Лотерея» — фарс столь же умный, сколь легкий. Столь же определенный, сколь многоплановый. Столь же привязанный к конкретному времени и всем реалиям тогдашнего Лондона, сколь и «вневременной», сообщающий некую общую «правду о жизни». Чтобы передать все это на сцене, надо было очень точно ощутить непростую жанровую природу пьесы. Не сыграй Китти Рафтор свою героиню с такой до-подлинностью и иронией . — и фарс сразу бы расслоился на множество отдельных «планов». Но актриса правильно задала тон, и «Лотерея» завоевала успех — на долгие времена. Филдингу было теперь на кого надеяться.
Впрочем, только ли себе да хорошей актрисе обязан был Филдинг этим успехом? Нет, разумеется, «Лотерея» отнюдь не кладет начало какой-либо новой традиции, если говорить о комедиографии в целом. Этот фарс находит основательные опоры и в комедии Реставрации, откуда, как говорилось, заимствованы герои, и в балладной опере, начатой «Оперой нищего» Джона Гея. Здесь был тот же (правда, менее откровенный, но ведь после успеха Гея и так все было ясно) социальный «подвох», та же эстетическая усложненность, да и в чисто формальном смысле было много общего — откуда, как не от Гея, в конце концов, пришли музыкальные номера, раньше фарсу несвойственные? Однако, если отвлечься от комедии в целом и сосредоточиться лишь на фарсе, новаторство Филдинга становится очевидным. Филдинг обогатил фарс достижениями современной драмы и тем поставил его вровень со временем, сумев при этом не погрешить против его жанровой природы.
Другую опору Филдинг искал в творчестве драматурга, крепче многих других связанного с фарсовой традицией, — в творчестве Мольера. В этом отношении его снова не назовешь первооткрывателем. Мольер много значил уже для комедии Реставрации. Обращаясь впоследствии к другим французским драматургам, англичане тоже в известном смысле сталкивались с Мольером — его влияние на французскую комедиографию оставалось стойким на протяжении всего XVII и XVIII веков. Однако Филдинг и здесь в чем-то оказался оригинальным. Мольером он особенно увлекся в начале тридцатых годов, когда французские фарсы почти перестали переделывать. За добрые полстолетия было поставлено переделок шесть-семь, не больше. Две из них, однако, принадлежат Филдингу. Да и в других вещах, выходящих за рамки переделок, французское — мольеровское прежде всего — влияние у него очень заметно.
Мольеру многим обязаны «Совратители» (впервые поставлены 1 июня 1732 года). В этой пьесе Филдинг (хотя непосредственным поводом к ее написанию явилось совсем недавнее событие — разоблачение прелюбодеяний директора иезуитской семинарии в Тулоне) ориентировался на «Тартюфа» и отчасти на «Мнимого больного». На «Тартюфа» в первую очередь. Эта пьеса привлекала особое внимание англичан. Конечно, до викторианских времен было пока далеко и лицемерие не успело еще стать общественным бедствием. В XVIII веке, особенно в первой его половине, хамства было куда больше, чем ханжества. Однако опасность уже ощущалась, и написать «английского тартюфа» хотелось многим. Удалось это нескоро. В области романа пришлось ждать до середины века, точнее — до 1749 года, когда Филдинг написал в «Томе Джонсе» своего Блифила[2], в области драмы и того дольше — до появления в 1777 году шеридановской «Школы злословия» с ее Джозефом Серфесом, прямым блифиловским потомком. Однако эскизы делались издавна и, как показывает пример Филдинга, помогли в конце концов создать портрет весьма близкий оригиналу. «Совратители» и были одним из таких набросков. Весьма еще предварительным да и выполненным не на своем материале, а на чужом, иноземном. Но природу тартюфа, как видно, удается понять лишь на многих примерах. К тому же заодно усваивалась мольеровская техника фарсовой ситуации, очень Филдингу пригодившаяся.
Мольером Филдинг в это время занимался очень упорно. В 1733 году он переделал мольеровского «Скупого», а незадолго перед тем, в тот же год, что и «Совратителей», поставил под названием «Мнимый врач, или Излечение немой леди» переделку одного из фарсов Мольера — «Лекарь поневоле». Этот фарс, насыщенный по примеру «Лотереи» музыкой и песнями, был новым триумфом мисс Рафтор. В 1733 году Филдинг снова обратился к французской комедиографии. На сей раз он переделал пьесу Ж.-Ф. Реньяра «Неожиданное возвращение», основанную, в свою очередь, на сюжете Плавта. Эта пьеса (Филдинг назвал ее «Служанка-интриганка»), представленная на сцене 15 января 1734 года с Китти Клайв в главной роли, прошла с триумфом и завоевала популярность поистине необычайную. Это была уже вторая переделка реньяровского «Неожиданного возвращения». Но первая, анонимная, появившаяся в 1715 году, быстро сошла со сцены. Филдинговская же «Служанка-интриганка» на протяжении почти всего XVIII века составляла в Англии одну из основ фарсового репертуара.
Конечно, здесь снова сыграло немалую роль блестящее мастерство Китти Клайв. Театр во многом живет устным преданием, и успех или неуспех премьеры порой на многие десятилетия определяет судьбу той или иной пьесы. Но и собственные достоинства «Служанки-интриганки» никто никогда не оспаривал. Филдинг, перелицовывая Реньяра, сделал оригинальный ход: традиционную роль слуги, способного ради спасения молодого господина наврать с три короба, отдал женщине, и все зазвучало по-новому, словно только что найденное. Да и светские господа, объедающие и разоряющие купеческого сына, пришли в эту пьесу не из Франции. Ситуация была достаточно английская, люди тоже.
Последние два фарса Филдинга еще крепче привязаны к своему времени и своей стране. Это так называемые «фарсы о Люси». Первый из них — «Урок отцу, или Дочка без притворства» — был с огромным успехом поставлен в Друри-Лейне 17 января 1735 года и удержался на английской сцене до конца века. Судьба второго — «Мисс Люси в столице» — оказалась менее счастливой. Написанный в том же 1735 году, он попал на сцену в переработанном виде лишь семь лет спустя. Премьера состоялась 6 мая 1742 года в Друри-Лейн. Роль Люси снова исполняла Китти Клайв. Успеха, равного успеху своего предшественника, этот фарс, однако, не завоевал. Он и сейчас живет лишь рядом с ним, под его эгидой. Но компанию ему составляет достойную.
По общему признанию, эти два фарса у Филдинга — главные. На неискушенный взгляд они, конечно, могут показаться совершенными пустячками, пусть ладно скроенными. Но впечатление это обманчиво. И мера мастерства в них очень велика, и, что не менее важно, стоят они на глубоком и прочном фундаменте.
Дочка богатого арендатора Люси — наследница мисс Пру из комедии Уильяма Конгрива «Любовь за любовь» (1695). Правда, в каком-то очень далеком колене. Мисс Пру была одним из первых опытов разработки в комедии «естественного человека». Кроме «естества», в ней мало что было. Знаний — никаких, ума — не то чтоб палата. Из лесу вышла. Люси иная. Отец воспитал ее в полном незнании жизни, но кое-что она потихоньку от него все же ухватила. Поняла, во всяком случае, как неинтересно живет в деревне при папеньке и как интересно могла бы жить в городе со снисходительным мужем. Она «естественный человек» в том смысле, что ее восприимчивая натура не защищена разумом ни от каких искушений. Движимая первым импульсом, она способна как на достойный, так и на позорный поступок. Впрочем, достойные ее поступки никого умилить не могут, а недостойные — возмутить. Уж очень она проста. А тем и прелестна. С нее что возьмешь?