Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь!
Ноги не слушаются. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Стоять… не падать…
Плим…
Ванечка спрыгнул!
До свидания, малыш
Я упал, а ты летишь
Ну и ладно улетай
В рай
Твою же мать! «Агата Кристи» вспомнилась не вовремя… Ванечке конец. Собаке конец. «Агате Кристи» тоже конец. Всем конец… Я поворачиваю голову и вижу источник сумасшедшего звона. На меня несётся красный лупоглазый трамвай.
Я и сам, я и сам
Назло врагам
Буду там
Дзинь-дзинь…
2. Нет я не верю, что это все нельзя вернуть
— Ром, Ромыч! Вставай, мать твою!
— А он дышит хоть?
— Может, скорую?
Меня тормошит сразу несколько рук, и от этих движений голова раскалывается, будто по мне проехался каток. Блин. Не каток, а трамвай! Капец. Значит я выжил. Похоже, да. А страху-то, страху-то было…
— Ты дебил? — злится кто-то. — Давай ещё ментов до кучи, чтоб нас тут всех разом накрыли.
Где-то на фоне всего этого различаю голос неутомимого Кузьмина:
Нет я не верю, что это все нельзя вернуть
Нет я не верю, что нет просвета в этой тьме
Нет я не верю, что только в бедах жизни суть
Нет я не верю, что нет счастья на земле…
Капец, кассета по второму кругу пошла. Морщусь. Наверное, меня обратно в ветеринарку притащили. Или в депо. Нет, точно, в ветеринарку. Ещё Кузьмин не допел…
Чувствую, как по лицу медленно катится капля. Надеюсь, не позорная слеза. С трудом поднимаю руку и трогаю след. Холодный. Провожу выше — на лбу лежит несколько кусочков льда.
От прикосновения они разлетаются, по шее текут отвратительные холодные струйки. С первой помощью дело у Антохи поставлено из рук вон плохо… Как же они кошаков реанимируют и прочую живность?
— О, шевелится!
— Это инстинкты! Курица тоже без башки ещё бегает.
Волной проносится громкий ржач. Нет, всё-таки, в депо…
Голоса незнакомые, и среди них явно нет ни Кира, ни Антохи. Ну да, они же не знают, наверное… Хотя могли же видеть или слышать.
— У Романыча башка-то на месте, — встревает неуверенный бас.
Походу ещё какой-то Романыч пострадал. Вагоновожатый, наверное.
— Льда ещё принесите! — к мужскому хору подключается женский резкий и въедливый голос с командными нотками. — Разорались, бестолочи. В зале услышат!
Как электродрель. На удивление, гул в комнате становится тише. Толпа переходит на шипящий шёпот.
— Ромыч, вставай, говорю! — меня хватают за край рубашки, слегка приподнимают и бросают обратно.
— А-а-а! — вскрикиваю я. — Голова! Капец! Вы чего творите, трамвайщики хреновы! На рельсах не убили, так здесь хотите прикончить?
— Живой! — раздаётся одновременно с разных сторон.
— Вставай! — тормошат меня.
— Что за рельсы? Тебе совсем кукуху отбили?
С трудом продираю глаза.
Фокусируюсь на рыжей круглой морде, которая явно ждет пояснений. Игнорирую вопрос и оглядываюсь.
Я в помещении, похожем на каморку папы Карло. Белые стены усеяны крючками, на которых зацеплена одежда. На потолке одинокая лампочка на проводке. Я лежу на продавленном диване, голова — на плотном комке, камень мне что ли подложили. Шея затекла так, что не могу пошевелиться.
Надо мной склоняются несколько лиц — парни, девчонки, лет по восемнадцать-двадцать. Смотрят испуганно, внимательно, озабоченно.
— Смена! — кричит кто-то за их спинами.
Толпа, которая меня окружает, моментально реагирует на этот резкий возглас. Все подскакивают, суетятся, поправляют одежду и разом высыпают из комнаты. Становится тихо, если не брать в расчёт радио. Сейчас там наяривают «Эйс оф Бейс»:
All that she wants is another baby
She’s gone tomorrow boy
All that she wants is another baby е-е…
Надо уходить… Ощупываю затылок. В голове одни вопросы. Почему я в этом странном помещении? Это точно нихрена не Антохина больничка. Как я здесь оказался? С кем меня спутала эта молодежь? Что там с этим игроманом? И где та подлая собака, что меня цапнула?
Странно, нога не болит. Но противостолбнячные всё равно колоть придётся. Пипец… Как же вся эта хрень не вовремя навалилась.
Спустя минуту возвращается блондинка с резким голосом.
— Как ты? — неожиданно смягчается она и почти заботливо прикладывает к моему лбу бумажные салфетки.
Надо же, тыкает мне. Я ж ей в отцы гожусь, если не в деды.
Так, она выходила за салфетками, а остальные наверное разъехались по маршрутам… Ну, раз это смена, наверное, это всё-таки депо. А ментов по какой-то причине они вызывать побоялись. Значит… значит, признают, что это их вина, а, стало быть… А стало быть, это я удачно попал. Минимум долг Киру я с них стрясу.
— Давай, дружок, быстренько приводи себя в порядок! Умыться бы тебе. Хорошо, что кровь на рубашку не попала.
— Башку не отрезали — вот что хорошо.
— Хан, конечно, урод, но не опасный. Убивать он точно не будет, побоится.
— Какой Хан? — спрашиваю машинально.
Может, водитель.
— Какой Хан? — переспрашивает она, пристально всматриваясь мне в лицо.
Что ты во мне увидеть хочешь своими детскими глазёнками? Читаю удивление, смятение, неуверенность и досаду.
— Ты что, ничего не помнишь? — восклицает она, взмахивая руками.
Лёд съезжает со лба и проваливается мне за шиворот. И голос у неё снова становится неприятным и напористым.
— Да не сверли ты мне дырку в голове, — восклицаю я, прикрывая глаза, — и так раскалывается. Чуть на тот свет не отправили. Не каждый день по тебе трамвай проезжает. Если хочешь, чтобы я молчал и не писал заявление ментам, придётся как следует раскошелиться!
— Ром, да ты про какой трамвай? — она выглядит реально удивлённой. — Всё-таки сильно тебе прилетело.
— Не прилетело, а приехало.
Ой… а что с моим-то голосом? Пионэрский какой-то. Рука непроизвольно тянется к шее. Вроде, всё на месте, разрезов и бинтов нет. Почему Рома, интересно? У меня же документы при себе были. Или в комнате еще кто-то остался?
— Ладно, некогда мне тут с тобой возиться, — машет рукой девица. — Эту смену, так и быть, отдохни. А вот на следующей филонить уже не получится.
Блондинка выскакивает за дверь. Оставшись один, я осматриваю комнату: помимо дивана по стенам стоит еще кресло и несколько облезлых стульев. В углу — небольшой стол, уставленный чашками. Кроме меня никого больше нет.
Что она там говорила про рубашку? Хорошо, что кровью не заляпал? Да тут радоваться надо, что я в принципе жив остался. Шевелюсь, разговариваю. Даже двигаться могу. Могу ли?
Осторожно приподнимаюсь — затылок сковывают тиски. Медленно ощупываю голову. Ладно, норм, глядишь, еще поживу.
Куда эти черти пиджак мой дели? Неужели спёрли? Натянули взамен какую-то уродскую синюю жилетку.
На левой груди бейдж — чёрным на золоте написано «Роман». А, ну теперь понятно, почему они меня Ромкой кличут…
А радио не сдаётся:
… у каждого есть своя голова
Не думай ни о чём, что может кончиться плохо
Эй, приятель посмотри на меня!
Делай как я, делай как я,
Эй, посмотри на меня!
Делай как я!
Ну, это уже перебор, честно говоря, хотя про голову — в точку. Я стягиваю жилетку и бросаю ее на стул. Рубашка, кажется, тоже не моя. Белая, но у моей ткань была тоньше и явно дороже. Ну, жучары. Молодняк, а не побоялись взрослого дядьку раздеть. Подогрели, обобрали. То есть, подобрали, обогрели
А, кстати… Я начинаю хлопать себя по карманам, где мой мобильник? Карманы пустые, к тому же они почему-то зашиты. Что за хрень? Встревоженно озираюсь, словно мой телефон может быть где-то рядом, но его, естественно, нигде нет.
— Миронов, ты не охренел ли часом? — не замечаю, как в комнате снова появляется девушка-дрель.
Стоит, уперев руки в бока, и явно ждёт ответа. А она симпатичная. Маленькая злючка. Но глазки ничего, и попка тоже.
— Если ты обо мне, то нет, — лениво потягиваюсь, медленно опускаясь обратно на диван.
— Это был не вопрос! — вскипает она. — Какого хрена ты раздеваться начал?
— Не в цеху! — злюсь я. — Говори потише, и без тебя тошно. Я выжил-то исключительно чудом. И «Ретро ФМ» выключи, пожалуйста. Сил нет слушать.
— Чего? — морщит она лоб. — Выжил он! Было бы с чего выживать!
— Да меня чуть в фарш не перемололо, а вы полицию вызывать отказываетесь!
— Полицию? Давай тогда и Терминатора заодно вызовем! Вот в Америку поедешь, там и будешь вызывать, кого захочешь! Развалился тут, туша ленивая!
Она слегка пинает меня коленкой. Машинально хватаю её за ногу и щиплю за мягкое бедро.
— Ну знаешь ли! — качает она головой и слегка отстраняется. — Если управляющий услышит хоть слово про бабки или ментов…
Хм… лапать, значит, можно, а про ментов молчок? Внимательно вглядываюсь в её лицо. Брови и верхние веки приподняты, нижние веки напряжены, губы немного вытянуты. Говоря про управляющего, она явно испытывает страх. И да, хоть стервозная, но симпатичная.
— … ты вылетишь отсюда с черной картой, — заканчивает она. — В один миг.
Какая нафиг чёрная карта? Типа, карта пациента? Так это же депо…
— Так, дочка, — говорю я. — Можешь мне сказать, где точно я нахожусь?
Блондинка сердито на меня зыркает.
— Не валяй дурака! — чеканит она — Давай, вставай и на рулетку! Дилером! Быстро!
А потом она наклоняется и… вдруг чмокает меня в губы.
— Давай, мой хороший… — шепчет барышня. — Родина посылает тебя в бой…
От этого неожиданного манёвра я окончательно запутываюсь и резко дёргаюсь. И тут же хватаюсь за голову.
— А-а-а!
— Ром, я серьёзно, — блондинка протягивает мне еще одну пачку салфеток. — Я понимаю, что тебе хорошенько прилетело. Но если ты и сейчас не появишься в зале, вся смена попадает на штраф, и тогда тебе точно кранты. Никто твою производственную травму во внимание не примет. Давай-ка, шевелись. На одну смену я тебя отмазала, а вот на следующие — не обещаю.