А Негурова отравилась – в этом доктор не ошибся, – и отравилась действительно из-за любви. Печорин помнил, как она вызвала его для последнего объяснения сильно надушенным письмом и встретила у себя дома, стоя наверху лестницы.
– Почему ты меня предал? – проговорила она, едва он начал подниматься к ней. Голос ее дрожал. – Я так тебя любила! Ты дорожишь всего более тем, что скажут о тебе люди, так я отниму у тебя их уважение. О тебе будут шептаться, на тебя станут показывать пальцами. Ты нигде не найдешь покоя! – С этими словами она молниеносно вытащила из флакона, который держала в руке, пробку и опрокинула содержимое себе в рот.
То, что последовало далее, Григорий Александрович не забудет до конца своих дней. Яд действовал быстро, разъедая плоть. На глазах у Печорина буквально растаяли, испуская едкий дым и зловоние, губы, подбородок и язык, а также часть горла – вместо всего этого образовался сочащийся кровью провал. Негурова кричала, стоя на лестнице, глаза ее остановились! Затем она медленно упала вперед, и Григорий Александрович не успел подхватить ее. Она скатилась по ступеням к его ногам, а вслед за ней туда же упал почти пустой флакон.
Месть, купленная ценою жизни, Негуровой удалась: лишь на Кавказе Печорин нашел общество, которое не знало его истории и которому не было до его прошлого никакого дела. Однако Негурова являлась ему время от времени. Она не желала отпускать его и продолжала изводить Печорина, напоминая о том, что он сделал: ради своей прихоти загубил чужую жизнь.
Была и другая женщина. Она тоже приходила по ночам. Ее лицо было прекрасно, особенно глаза – большие, черные. Как у горной серны. Она ничего не говорила – только грустно вздыхала, а затем протягивала Григорию Александровичу тонкую нежную руку и открывала ладонь, в которой неизменно лежала пуля.
Бэла…
Печорин мысленно называл их обеих – те женщины. Его проклятья… Его заслуженная кара.
И все-таки уехал он из столицы не из-за самоубийства Негуровой – в этом он доктору не соврал. Просто не мог оставаться там, где все напоминало о Вере. Об их любви и о том, что она бросила его.
Григорий Александрович взглянул на Вернера и натянуто улыбнулся.
– Неужели, доктор, я похож на человека, которого способен испугать скандал?
Вернер не стал продолжать расспросы. Дипломатично молчал, хотя любопытство его явно не было удовлетворено полностью.
Так добрались до двухэтажного дома, утопающего в зарослях на фоне растрескавшейся скалы. К нему вела извилистая, но довольно широкая дорога, обсаженная акациями. Ограды не было, что удивило Печорина. Когда он спросил доктора, почему лечебница не обнесена забором, тот пожал тощими плечами и сказал:
– Майнер собрал здесь не буйных, не беспокойтесь. Я ведь говорил, в клинике нет никого, способного изрубить человека шашкой. Просто люди, у которых… случилось несчастье. Большинство из них проводит на минводах пару месяцев и уезжает домой. Почти все они содержатся здесь добровольно.
– Почти?
– Некоторых привезли родственники, но Майнер против насилия в любом виде. Он уговорил пациентов остаться. Убедил, что здесь им лучше.
– Эти, вероятно, в лечебнице находятся уже долго.
– Да. Некоторые по несколько лет. Хотите начать с них?
Печорин подумал.
– Пожалуй, нет. Напротив, меня больше интересуют новоприбывшие.
– Потому что убийства стали происходить недавно? – кивнул Вернер. – Понимаю.
На тропинке Печорина и доктора встретил привратник (хотя ворот в клинике и не имелось) – здоровенный детина в свободной серой пижаме, застегнутой под горло. Вернер объяснил ему, в чем состоит их дело к Майнеру, и он проводил гостей в большую светлую гостиную, где стоял на столе самовар, а рядом с ним – плетеное блюдо, наполненное баранками.
– Я позову доктора, – сказал привратник, выходя из комнаты.
– Что за странная одежда? – спросил Григорий Александрович Вернера. – Этот человек больше похож на пациента.
– Майнер долго жил в Китае. Научился там многому и привез в Россию не только методы, но и пристрастия.
– Сам он тоже ходит в пижаме?
– Это не пижама. В Китае так выглядит верхняя одежда.
– Не подумал бы.
Вернер пожал плечами.
– Предрассудки, – сказал он. – На самом деле такая одежда свободна и удобна. В ней не жарко, и для здешнего климата она подходит в самый раз.
– Значит, доктор тоже так ходит? – повторил вопрос Печорин.
– Здесь – да. В Пятигорск он приезжает редко и тогда, конечно, переодевается по-европейски.
– Бережет вкусы русской публики?
– Вероятно. Приличия, знаете ли. – Вернер состроил при этом кислую мину, давая понять, что он думает о приличиях.
В это время появился доктор Майнер.
Швейцарец был в синей «пижаме» с широкими рукавами и мягких тапочках. На загорелом лице выделялись очень светлые глаза.
Вернер представил их с Печориным друг другу и объяснил цель визита. Майнер заволновался: он не хотел, чтобы «русская полиция вломилась к нему в лечебницу в поисках убийцы». Григорий Александрович успокоил его, убедив, что вероятность пребывания преступника в стенах его заведения крайне ничтожна, и даже если бы душегуб оказался одним из пациентов, это ни в коем случае не привело бы к появлению здесь местной полиции в том количестве, которое представил себе швейцарец.
– Мой метод основан на китайской медицине, – сказал Майнер, располагаясь на маленьком плюшевом диванчике. Его гости сели в кресла напротив. – Видите ли, хирургическое вмешательство в человеческое тело было у китайцев долгое время под запретом. Поэтому тамошним лекарям не оставалось ничего, кроме как влиять на организм посредством массажа, нажатия на особые точки, иглоукалывания и, конечно, питания. Рацион вообще считается на Востоке основным источником как болезней, так и здоровья. Прежде чем исцелять душу, необходимо привести в порядок ее вместилище – тело. Я убежден, что оболочка и содержимое пребывают в неразрывной связи и взаимно влияют друг на друга.
– Совершенно с вами согласен, доктор, – сказал Григорий Александрович. – Я никогда не мог понять, зачем отделять тело от души.
– Не очень по-христиански, мне кажется, – вставил Вернер.
– Пускай, – пожал плечами швейцарец. – Как медик я скептически отношусь к религии. А вы, коллега?
– Доказать существование Бога трудно. Впрочем, как и его отсутствие. Но давайте вернемся к вашему методу.
– Конечно. Что касается психики, то я придерживаюсь взглядов, которые изложил Нибзингер в книге «Пол и развитие».
– Первый раз слышу, – заметил Вернер.
– Он австриец. Труд совсем свежий, не успел приобрести популярность. Попался мне несколько лет назад.
– И какие же взгляды вы переняли у Нибзингера? – поинтересовался Печорин.
– Он полагает, что в каждом человеке соединяются мужское и женское начала, только у каждого в разных пропорциях. Конфликтом между ними и объясняются проблемы с психикой. Видите ли, Нибзингер считает, что женскому началу присущи чувственность и непродуктивность, в то время как мужскому, напротив, – аскетизм и созидательность. Чем больше долей каждого из этих противопоставленных друг другу начал в человеке, тем серьезнее конфликт.
– То есть, если мужское и женское представлены поровну, то человек сумасшедший? – спросил Печорин.
– Не совсем. Только в том случае, если эти начала не могут… как бы это сказать… договориться между собой. А это происходит по разным причинам. Вот их и необходимо установить, чтобы начать лечение.
– У Платона я читал об андрогинах – двуполых существах, – сказал Вернер. – И они были самодостаточны и совершенны. Никаких проблем с психикой.
– Потому что их мужское и женское начала не конфликтовали, – не растерялся Майнер. – Восстановить гармонию между ними – значит исцелить душу.
– Значит, ваш метод состоит в том, чтобы устранить причины, по которым мужчина и женщина в пациенте не могут «договориться»? – подвел итог Григорий Александрович.
– Именно, – улыбнулся швейцарец.
– И как, получается?
– Трудно сказать. Методика новая, результаты пока… неоднозначные.
– Что ж, остается лишь пожелать вам удачи.
– Спасибо. Я верю, что в конце концов мои усилия принесут плоды.
Майнер налил себе и гостям чаю из самовара.
– Так вы хотите посмотреть моих подопечных? – спросил он после непродолжительной паузы.
– Тех, кто поступил в последнее время, – ответил Григорий Александрович. – Много у вас таких?
– Всего двое. Остальные здесь минимум три месяца.
– Кто эти новенькие?
– Женщина и мальчик.
– Мальчик?
– Собственно, скорее юноша. Нервный срыв.
– Небось на почве неразделенной любви?
– Отчасти вы правы.
– Отчасти?
Майнер обмакнул бублик в чай и задумчиво пожевал губами.
– Отчасти, – повторил он. – Видите ли, этот молодой человек – я не стану называть его фамилию, ибо она довольно известна в Европе, – так вот, он влюбился в одну достойную девушку, и чувство было взаимно.
Дело шло к свадьбе, как вдруг юноше этому взбрело в голову, будто его возлюбленная должна в течение месяца погибнуть. Если быть точным – утонуть.
– И что же? – спросил Печорин. – Прав он оказался?
– Родственники невесты были возмущены. Они считали, что юноша не желает жениться и потому изображает манию.
– Понятно.
– А семья девушки как раз собиралась в путешествие на пароходе. И мероприятие это было давно уже запланировано. Жених умолял возлюбленную не плыть, но ее родители и слышать не хотели ни про какие «суеверия». В общем, семья отчалила из… впрочем, неважно, откуда.
– Утонули?
– Все трое! Мать, отец и невеста. Горничная и камердинер спаслись, потому что плыли в другом классе. Что вы на это скажете? Предчувствие?
– Совпадение, – сказал Вернер.
– Молодой человек утверждает, что видел, как его невеста тонет.
– Галлюцинации, – пожал плечами доктор.
Майнер взглянул на Печорина.